Этой ночью я сгораю

– А сейчас? – Позади нас раздался голос бабушки, спускавшейся по лестнице. Мила вздрогнула. Все трое прижались к стене, чтобы пропустить ее. Она пронеслась мимо нас, молча распахнула дверь зала и, придерживая ее, сказала:

– Все внутрь!

Мы послушались, чувствуя себя как дети, пойманные на краже печенья из банки. Выстроились перед ней в ряд, понурив головы, с руками за спиной, и ждали. Бабушка встала в самом центре Палаты Пламени и Дыма и спросила Милу:

– Двое Золоченых?

Мила резко кивнула. Наши плечи соприкасались, и я чувствовала, как она напряжена.

– И все же ты не стала упоминать об этом в отчете?

Мила то открывала, то закрывала рот, но не проронила ни звука.

– Увидимся в моем кабинете, Мила. Сразу после сожжения.

Лицо Милы побледнело. Мне хотелось сжать ей руку и сказать, что все будет хорошо. Бабушка ничего не сделает Миле. Вряд ли. Ведь она была бесценной Терновой принцессой, наследницей разбитой короны.

Когда мы были маленькими, бабушка была совсем другой. Она неизменно оставалась королевой. С одной стороны, будучи абсолютно непреклонной, она так и не прогнулась под обстоятельства, в которых мы оказались. Однако нам и только нам, ее внучкам, принадлежала совсем другая ее частица. По-моему, она сгорела вместе с нашей деревней. Та самая бабушка, которая готовила нам горячий шоколад, укутывала нас в шали с фиолетовой бахромой и выводила из дома, чтобы показать нам звезды. Она перечисляла названия созвездий, рассказывала о них и пела их песни. А мы засыпали у нее на коленях, слушая, как она нашептывала в наши сны волшебство. Так было раньше. До того, как мы оказались здесь и все пошло не так.

Почти невозможно было поверить, что женщина, которая приветствовала других членов ковена, входящих в зал, чтобы посмотреть на то, как сгорит ее внучка… эта же самая женщина, которая завтра зажжет костер в честь моего дня рождения, когда-то дула нам на разбитые коленки и угощала ячменным сахаром. Эта же ведьма, которая проверила карманы и руки Эллы, а затем защелкнула на ее запястьях черные железные кандалы, – наша бабушка, которая так ловко пришила глаз моей любимой куколке, когда мне было пять лет.

Слава Темной Матери, этим вечером не мне придется разводить огонь. Сжечь Милу мне не под силу. Да и с Эллой у меня ничего бы не вышло. Эта обязанность легла на Карлотту. Когда она чиркнула спичкой, Элла улыбнулась, но эта улыбка была натужной и беспомощной. От рыданий меня удерживали лишь крепкие объятия мамы и Милы. Мне хотелось взмолиться, чтобы Элла прекратила…

Но вместо этого я слушала и ощущала все, даже боль, вместе с ней. Я принимала ее боль и разделяла с ней. Я пела, чтобы поднять завесу. Этим вечером я услышала вдали слабый отзвук – тихий, напоминающий журчание водопада глубоко под землей. Я хотела резко задернуть завесу. Я хотела сбежать и забрать Эллу с собой. С каждой минутой приближалась полночь. За ней меня подстерегал день рождения. Уже завтра мне предстояло услышать рев завесы во всем ужасающем величии.

Про себя я молилась Темной Матери, которая создала всех нас, сплела линии жизни для того, чтобы вести нас, и вдохнула тепло в наши тела. Я молилась о том, чтобы Элла вернулась из дозора в целости и сохранности. И чтобы все, в чем бы она ни запуталась и что привело ее на девятый этаж библиотеки, оказалось не таким ужасным, как я думала. Но даже мысленно подбирая слова молитвы, я сомневалась, что меня слышит хоть кто-то.

Темная Мать покинула нас, как и Чародей, памятники которому мы видели в городе. Если бы она существовала, она бы помогла своим детям. Она защитила бы нас от Смотрителя и его деспотичных правил. А если бы существовал Чародей, он защитил бы завесу, которую якобы создал. Магия, которую он нам подарил, помогла бы нам сбежать.

Боюсь, никто не слышит наши молитвы, чаяния и мечты – наши мольбы о лучшем будущем. Все лучше, чем быть ковеном плененных ведьм, быть прикованными к тирану, которому мы не можем дать умереть. Но я все равно молилась за душу Эллы, потому что больше ничего не поделать.

Как Чародей закрепил завесу

Первый осколок волшебства пробил крышу Дворца обучения и молитв, а затем попал в библиотеку. Не без некоторой доли везения (а может, благодаря божественному вмешательству) осколок не задел ни одну книгу. Он пронзил палисандровый стол библиотекаря, ввинтился в кафельный пол и стал уходить по спирали все ниже и ниже. Он углублялся в землю, пока не коснулся краеугольного камня всего мира, и там остановился.

В темноте под землей он начал расти. Неведомый кристалл постепенно поднимал дворец ввысь над всем городом, пока здание не оказалось на вершине идеально симметричного холма. Его исследовали ученые, о нем вели споры философы, а сказочники сочиняли небылицы.

Тогда появился Чародей. Он уколол палец, пролил на кристалл каплю крови, и тот закровоточил. Из него сочились чары; они вплелись корнями в землю под континентами и морями. Силовые потоки кристалла соединяли горы и ручьи, города и святыни. Они устремились повсюду, под каждое жилище и под бесплодную почву, пока паутина магии не распространилась под каждым клочком земли. Из этой паутины сквозь землю, море и воздух поднялась завеса – невидимая и непреодолимая, отделяющая Жизнь от Смерти. Она разделила живых и мертвых.

Итак, Чародей закрепил завесу на своей линии жизни, дабы следить, чтобы больше она никуда не сместилась. А чтобы она никогда не подвела, он защитил ее синим пламенем.

«День, когда магия упала с неба: мифы для детей до 12 лет»

Одобрено Высшим советом во второй год роста.

Выставлено на втором этаже Большой библиотеки.

Автор: Элспет Элсвезер.

Глава 4

День рождения начался с такой тишины, от которой страх пронзил меня до самых костей. Тревога щекотала нервы, отчего каждый звон утреннего колокола на часовой башне Коллиджерейта отдавался еще резче. Он словно обернулся вокруг меня, пока я вылезала из кровати, накидывала на плечи прямое платье из черного хлопка и подвязывала его серебряным поясом, который обозначал, что я – терновая ведьма. Я завозилась с узлом. Пришлось дважды его перевязывать, пока я не разобралась с несовпадающими концами и узелками на шелковом шнуре, которые могли бы привлечь внимание бабушки.

Мать всегда говорила, что я слишком много волнуюсь. Но я чувствовала: что-то пошло не так. Я слышала это в отзвуках шагов по коридорам крыла Тернового ковена, в шепоте из-под рук, прикрывавших рты, в голосах, которые приглушали все проходившие мимо моей двери. Я ощущала это той частью сердца, которая была связана с сестрой.

Мать постучала в дверь трижды, тихо и нерешительно.

Я не хотела откликаться. Ответ наделил бы мое беспокойство именем. Но имя у него и так уже было.

– Элла, – пробормотала я. По-прежнему пытаясь убедить себя, что я все это придумала, я вытащила из комода ленту, поспешно завязала ею косу и открыла дверь.

– Пенни? – устало и напряженно позвала меня мать. Всю ночь она провела в ожидании возвращения Эллы. Как и всегда, когда Мила или Элла уходили в дозор. Этим вечером она будет ждать меня.

Неизменно прямые плечи ссутулились от бессилия, серебряные глаза блестели. Белки вокруг радужки покрылись тонкими красными прожилками – как стекло, потрескавшееся после пожара.

– Это все Элла, – тихо сказала она. Голос у нее был напряжен, словно она пыталась проглотить комок в горле. – Пен, Элла не успела.

У меня перехватило дыхание.

– Терновые ведьмы никогда не задерживаются.

Этого и вовсе не стоило говорить, как часто бывает с правдой. Но Элла должна была уже вернуться. К рассвету она должна была быть здесь.

Взгляд матери заострился. Губы, похожие на бутон, растянулись в тонкую улыбку и слегка подергивались одним из уголков.

– И все же Элла опоздала.

Я потянулась к ней, но она отступила. От волнения вокруг ее рта расходились морщины.

– Сегодня утром состоится церемония золочения. Бабушка просит, чтобы ты ей помогла.

Сердце подпрыгнуло так, что застучало в диафрагме.

– Это же…

– Обязанность Эллы, – закончила за меня мать. – Но поскольку Эллы больше нет с нами, все перераспределили. Не подведи бабушку. Не сегодня, Пен.

Я кивнула и пробормотала что-то вроде обещания очень постараться, но в голове эхом раскатывались ее слова «больше нет с нами».

Мать считает, что Элла мертва. Не опоздала. Не попала в беду.

Умерла.

Ну уж нет. Этого не может быть.

По кристаллу Эллы станет ясно, что с ней. Кристаллы не лгут. Если Элла осталась в живых, в ее кристалле будет кружить радуга.

Я закрыла дверь спальни и поспешила в столовую за матерью, выпрямившей спину.

Кристалл Эллы висел рядом с моим. Ярко-розовый оттенок сочетался с темно-радужной сердцевиной. Слабые завитки серебряного тумана вились и клубились внутри него, словно дым от наших костров.

Напряжение, свернувшееся твердым комком под ребрами, ослабело.

Линия жизни Эллы привязана к кристаллу. Она мерцала и подрагивала, но не оборвалась. Она трепетала по краешку всех моих чувств, словно бражник, взмахивающий крыльями.

Я проскользнула на свое место. Мила бросила на меня взгляд. Глаза у нее покраснели так, будто она плакала.

Мила никогда не плакала.

Пустое место Эллы за столом зияло, словно зубастая пасть, которая угрожала съесть нас заживо, если мы будем слишком много на нее глазеть. Элла в беде, и мы ничем не можем ей помочь. По Смерти мы ходим в одиночку, иначе наши линии жизни перекрутятся. А спутанные линии жизни при пересечении завесы порвутся от натяжения. Интересно, кто сформулировал первое правило и так ли оно нерушимо на самом деле? Разумеется, если бы мы проявили осторожность…

Мила подвинула ко мне завтрак. От запаха сосисок и бекона у меня скрутило живот. Пересилив себя, я принялась жевать, но проглотить кусок бекона так и не удалось – он застрял у меня в горле. От беспомощности у меня сжималось нутро, все нервы от отчаяния были натянуты как струны… Однако завтрак шел своим чередом, словно никакой Эллы никогда и в помине не было.

Как быть дальше?

Кто знает…

Позабыв о дне рождения, я оставила бекон остывать на тарелке. Яичный желток превратился в оранжевое пятно. Все были в подавленном настроении. Я переводила взгляд с одной ведьмы на другую, а затем, сжав руки на коленях, произнесла:

– Она не умерла.

Эти слова прозвучали тише, чем я рассчитывала, но и так произвели должный эффект. Все, кто сидел за столом, окаменели, совсем как на картине. Под тяжестью взглядов одиннадцати пар серебряных глаз мне хотелось съежиться.

Бабушка отодвинула тарелку и натянула на плечи кружевную шаль, чтобы укрыться от прохлады ранней осени, проникавшей сквозь арочные окна.

– Не умерла?

Предупреждение во взгляде лишь подчеркивало вызов в ее голосе.

– Элла. Кристалл по-прежнему ее удерживает. Она не умерла…

Я замолкла. Раз мне предстоит помочь бабушке с церемонией золочения, у меня впереди целое утро вместе с ней. Возможно, мне стоило сказать это ей наедине, а не в присутствии всего ковена, чтобы бабушка не потеряла лицо в статусе Терновой королевы.

– Элла пропала. Нам ничего не остается, кроме как молиться, чтобы она ушла за Предел.

– Элла – твоя внучка!

– Как и твоя двоюродная сестра, – огрызнулась она. – Молитесь, чтобы Элла не устроила такой же бардак, как Хейли.

При упоминании сестры на другом конце стола нахмурилась Карлотта. Бабушка говорила так, будто наш ковен был не семьей, а какой-нибудь безделушкой на разок. Единственным, о ком она когда-либо действительно переживала, был ее сын, но об отце мы больше не вспоминали. Бабушка покачала головой и разгладила невидимую складку на скатерти.

– Эллы больше нет. К ночи она пересечет Предел.

Мать вздрогнула. Мила обхватила себя руками; с ее ножа на пол капал бобовый соус. Карлотта резко проткнула вилкой гриб. Я так крепко стиснула зубы, что челюсть заболела. После истинной смерти за Пределом обратного пути не было. Об этом нам говорили снова и снова, еще до того, как научили нас зажигать спички. Мы ни за что не должны приближаться к свету. Никогда. Только не доходить до самого конца. Если душа окажется за Пределом, оттуда ей больше не вернуться.

Невзирая на то что бабушка старалась не заострять внимание на участи Эллы, ее страх чувствовался весь день, пока она раздавала поручения. Когда она подошла ко мне, в ее глазах сквозило недоверие.

– Сегодня утром ты поможешь мне с золочением, Пенелопа. А после этого снова отправишься в библиотеку и работать будешь с улыбкой на лице. Ни слова о нашей ситуации за дверями ковена.

Я облегченно выдохнула. В библиотеке у меня будет время все обдумать в тишине, без посторонних. Я придумаю, как помочь Элле.

Я уже было встала, чтобы уйти, но вдруг мать едва уловимым движением взяла меня за запястье. Ее плетеный серебряный пояс небрежно завязан на талии, узкие плечи напряжены. В дозоре по Смерти она могла одним ударом уничтожить туманного призрака, созданного из магии и песка. Одним движением пальцев она могла изгнать призраков за Предел. Но сейчас она казалась такой хрупкой, будто ее переломил бы сильный порыв ветра.

– Не усложняй, Пен. Твои пререкания с бабушкой ничем не помогут.

С гораздо большей уверенностью в голосе, чем было во мне самой, я ответила:

– Элла не умерла.

– Пенни…

Мать покачала головой. Серебряные глаза были подернуты серой пеленой печали.

– С днем рождения.

– Она вернется.

Я бережно убрала с запястья ее руку и поспешила за бабушкой.

Казарма Золоченых косо смотрела на двор. Закрытые окна напоминали улыбку с выбитыми зубами. Вход зиял, как костлявая носовая полость; двери сужались кверху. Со всех стороны размещались Золоченые. Их линии жизни действовали мне на нервы – громоздкие и ломкие, все в зазубринах зловещих шипов, как напоминание об их силе.

Догнав бабушку, я опустила глаза и последовала за ней вверх по лестнице.

Согласно надлежащей истории, одобренной советом Смотрителя, процедуру золочения разработал Чародей. Она стала методом устрашения и контроля над заключенными, владеющими магией, без издержек на казнь.

Но вместе со своими Золочеными созданиями Чародей передал Смотрителю слишком много силы. Вот поэтому Смотритель и изгнал его прямиком в Смерть. После изгнания божества репутация Верховного Смотрителя стала еще более ужасающей, хотя он в этом не очень-то и нуждался. Но каким бы могущественным он ни был, это был всего лишь человек – обыкновенный мужчина, который писал книги по истории. А с бумагой и чернилами можно создать все что угодно. Ведь если легенду записать, она обретет жизнь благодаря тем, кто будет передавать ее из поколения в поколение. Даже не знаю, существовал ли вообще этот прославленный сказочный Чародей. А если он все-таки был, то как Смотрителю удалось его изгнать…

Думаю, Смотритель сам создал Золоченых.

До того как отравленная рана стала угрожать его линии жизни, у Смотрителя была возможность это сделать. По приезде в наш новый дом стольких ведьм позолотили… Тогда ему еще не помогали терновые ведьмы. Все началось не с них. И Чародея тогда тоже не было. Так что, вероятнее всего, это сделал Смотритель. Все остальное – полная чушь.

Двери казармы со скрипом открылись. Я прошла по вестибюлю с прямой спиной, выпрямив ноги в коленях и не показывая страх. Нас этому обучали для защиты от туманных призраков в Смерти. Но такое поведение защищало от чудовищ и по эту сторону завесы.

Золотые двери напротив входа поднимались ввысь под своды потолка, больше похожего на пещеру. Под грудиной – там, откуда тянулась моя линия жизни, – все дрожало. За этими дверями находился амфитеатр, посреди которого горело вечное пламя.

Я задержала дыхание, пока не оказалась за дверью мастерской ковена. Там было темно, но бабушка зажгла спичку и поднесла ее к фитилю светильника. Лампа горела ослепительно-ярко, освещая самую девственно-белую комнату, которую я когда-либо видела в своей жизни. На полках стояли серебряные канистры. На металлической поверхности были отчеканены алхимические символы. На столешнице уже были разложены измерительные приборы. В свете ламп сверкали весы и гири, а рядом с ними – шеренга скальпелей, таких острых, что они могли бы и душу разрезать ровно пополам.

Раньше я бывала на церемониях золочения, как и все мы. Бабушка называла это напоминанием о том, от чего она нас спасла. Но я понятия не имела, чего ожидать по другую сторону процесса. Элс никогда не говорила о том, чем занималась с бабушкой перед золочением.

Миниатюрным серебряным кинжалом к стене был прикреплен листок пергамента. Он был такой идеальной формы, что я задумалась, не применили ли к обычному свитку уменьшающее заклинание. По пергаменту тянулась вереница имен, выведенных тонким почерком Эллы. Рядом с каждым из них рукой бабушки отмечена магическая принадлежность. По стойке смирно у каждого имени выведены цифры. Три имени вверху списка перечеркнуты черными линиями. Четвертое принадлежало тому, кому предстояло стать Золоченым сегодня: Аарон Эдсон – 963 – семнадцать лет.

Бабушка ходила по комнате, шелестя черными юбками и звеня серебряными цепочками. Она разложила на деревянной разделочной доске пестик и ступку, взяла с полки канистру и рявкнула, чтобы я развела огонь и протерла мраморные столешницы, которые и так уже были отполированы до совершенства.

Когда я закончила, они засияли еще ярче. Под котелком размером не больше моего кулака горел крошечный огонек, который озарял отблесками пламени столешницу вокруг себя.

Бабушка одарила меня легчайшей улыбкой и жестом указала на дверь в задней части комнаты.

– Отопри ее, постучи четыре раза, и мы приступим.

Дверь была разделена надвое, совсем как ворота сарая в нашей бывшей деревне, но на этом сходство заканчивалось. Эта дверь была сделана из гладкого плоского железа: очевидно, к ее созданию приложила руку рудная ведьма. Щель между двумя половинками едва виднелась; по всему металлу гудели чары. Я осторожно отодвинула засов, постучала костяшками четыре раза и отступила назад. Из-за двери раздался скрежет шестеренок, а из-под нее повеяло жаром.

Бабушка прижала руки к столешнице, и температура упала. Наше дыхание стало морозным, как у дракона из детской сказки.

– Пенелопа, будь добра, займись костью.

Она произнесла мое имя так, будто оно поранило ей язык, и протянула мне небольшой деревянный сундучок. Затем она приступила к делу: открутила крышку канистры и аккуратно вытащила то, что было внутри. Это оказался живой бражник. Бабушка зажала его между большим и указательным пальцами. Чешуйчатые крылья дрожали, а усики на пушистой головке скручивались, пока бабушка прикалывала его и измеряла с помощью штангенциркуля.

Я моргала, чтобы не смотреть на это, но была не в силах отвернуться. Бабушка прошипела себе под нос:

– Пенелопа, кость! Ты с ума сошла, девчонка? Измельчи кость!

Она дважды проверила свои измерения, прикладывая мизинец, но из-за опухшего сустава он не мог выпрямиться.

– Для этого хватит всего одной, самой маленькой.

Задумавшись о мертвом бражнике, я отвернулась и открыла коробку. На черном бархате лежали три кости пальцев, высветленные добела. Я бросила в мраморную ступку самую маленькую из них и размеренно дышала, стараясь не думать о том, чей палец я вот-вот перемелю в порошок. От стука кости о камень я вздрагивала, словно от крика крошечного человечка. Когда я закончила и чаша была наполнена мелким желтовато-белым порошком, от этого звука у меня звенело в ушах.

От запаха паленых волос я сморщилась и едва удержалась от того, чтобы чихнуть. Бабушка бормотала заклинание. Маленького бражника поглотило мерзкое черное смолистое месиво, кипящее в котелке.

Затем в ход пошла измельченная кость. При погружении в котелок она зашипела. Черное месиво замедлилось, стало более жидким и обрело стойкий блеск. Над его поверхностью проскочила красная искра. За ней другая, на этот раз оранжевая. Следующая была рыжей, как осенний лист. Чары бабушки отступали. Температура колебалась от чересчур низкой до обжигающе высокой. В помещении за двустворчатой дверью заскрипели меха. Воздух наполнился горьким металлическим запахом расплавленного золота. Пот стекал по спине, от него на сгибах зудели локти.

Бабушка осторожно взяла котелок и понесла его к двери. Он пузырился, как вишневое вино.

– Открой, Пенелопа.

Я поспешила выполнить ее приказ. В зале для золочения была только рудная ведьма, одетая в толстый кожаный комбинезон. Она склонилась над тиглем, который переливался белым и зеленым. На стене у горнила с огнем висела форма в виде полумаски. Она смотрела на меня невидящими глазами. Я задержалась в дверях. Спину освежала прохлада нашей мастерской. Я ждала, пока бабушка соберет свои вещи, и готовилась приступить к делу.

В полумраке мерцал острый взгляд медных глаз рудной ведьмы. Пот блестел на черной коже и выступил капельками на изумруде, вставленном в ее висок. Угольная ведьма в бледно-серой тунике раздувала огонь. Чары клубились у нее прямо из пальцев, словно кристаллизованный дым. Не глядя на нас, она взяла котелок. Обычно ковены держались особняком. Рудные ведьмы с ногтями и зубами, облицованными металлом, не работали бок о бок с помеченным пеплом Угольным ковеном. Зловещие приливные ведьмы не объединялись с грозовыми. К счастью, церемония золочения была единственным регулярным поводом, по которому мы были вынуждены взаимодействовать в стенах Холстетта.

Посреди комнаты стоял железный стол с металлическими оковами, закрепленными в положенных местах. Мне не хотелось смотреть на стол. Я не желала быть свидетелем всего этого.

Я не знала мальчика, которого предстояло позолотить. Но наблюдая за тем, как бабушка вычеркнула его имя в списке черными чернилами, я все равно болела за него всем сердцем.

Бабушка отложила ручку и выбрала скальпель. Натянутая улыбка, предназначенная для меня, даже не коснулась ее глаз.

– Сегодня можешь посмотреть, Пенелопа. В следующий раз займешься делом.

Я не хотела никакого следующего раза. Мне хотелось, чтобы Элла вернулась домой.

Мы ждали в душном зале для золочения. Улыбка на лице бабушки была словно приклеенная. В кипящее золото добавили сверкающее смолистое зелье. Опустевший котелок стоял рядом с тиглем, приютившимся у печи. От нее шел такой жар, что у меня закрутились волосы на руках.

Трое Золоченых вошли из дверей с противоположной стороны зала. Между ними шагал мальчик на пороге взрослой жизни. Его шаг был нетвердым, а глаза остекленели. Линия жизни безвольно плыла позади него. Она была слегка расплывчатой, как тельце бражника, которого сожгла бабушка.

Он из тех счастливчиков, у которых в семье достаточно денег, чтобы заплатить за седацию и провести церемонию в тайне. И о нем настолько заботились, что были готовы расстаться с этими деньгами. Многих из рожденных с искрами магии вокруг радужки бросали, как только они впервые открывали глаза. Всего лишь месяц назад Миле не повезло: ей выделили место на публичной церемонии золочения. В тот день позолотили троих – двух девочек и мальчика. Седация им не полагалась, как и возможность попрощаться. Проститься им было не с кем.

Аарон, накачанный наркотиками безропотный мальчик, даже не сопротивлялся, когда Золоченые приковывали его к столу. Я гадала, было ли ему страшно, пытался ли он сбежать… Некоторые так и делали, но далеко уйти еще никому не удалось.

– Смотри внимательно, Пенелопа, – прошептала бабушка тихо, даже не пошевелив губами.

По моей шее скользнули костлявые пальцы. Колючая линия жизни бабушки пульсировала в такт с ее сердцебиением.

– Мы стольких потеряли на этих церемониях… Одно неверное движение – и они ни на что не годны, – сказала бабушка с отрешенным видом. – Говорят, когда-то существовал такой острый нож, что он мог рассечь душу ровно пополам. Его лезвием можно было управлять силой мысли. Но нож исчез вместе с Чародеем, который его выковал.

Она вздохнула.

– Тем хуже. С ним церемония была бы куда более эффективна.

Ее пальцы замерли у меня на затылке. Я попыталась представить, что в другой ее руке был нож еще острее скальпеля. Сверкающее лезвие и без того казалось настолько гибельно острым, что у меня ничего не вышло.

Аарон молчал. Одним взмахом пальца рудная ведьма направила форму к столу. Полумаска нависла в воздухе над лицом мальчика. Когда угольная ведьма поднесла к нему тигель, он даже не вздрогнул. Бабушка присоединилась к тем, кто стоял вокруг стола.

Угольная ведьма поймала мой взгляд и приподняла бровь с тремя выжженными шрамами. На талии ее черная рубашка была перехвачена красным поясом. Волосы были коротко подстрижены, а в мочке уха виднелся пламенно-яркий гвоздик. Он мерцал, когда она поворачивалась к стоявшей рядом рудной ведьме.