Этой ночью я сгораю

Мягким карандашом на свежей странице блокнота Мила написала:

«Мне нужна помощь. Их слишком много».

Я нахмурилась. Слишком много кого?

Мила провела линию вдоль носа и прижала руку к щеке. В детстве мы придумали такой знак для Золоченых.

Я нахмурилась еще сильнее.

«Конвоиры, их слишком много. Он встревожен», – вывела она идеально круглые и ровные буквы. Я всегда немного завидовала ее почерку. Мой выглядел так, будто голубь вляпался в чернила и принялся танцевать чечетку по всей странице.

Беззвучно, одними губами я спросила:

«Кто?»

Мила закатила глаза и написала:

«Смотритель! Может, мне еще и картинку нарисовать?»

Я фыркнула, выхватила у нее карандаш и указала на блокнот. Мила одарила меня самым выразительным из всех своих хмурых взглядов, но все же отдала его. Первым делом я стерла слово «Смотритель». Если нас поймают на том, что мы пишем о Высшем Смотрителе Холстетта, мы рискуем лишиться одного-двух пальцев. Я аккуратно вывела: «Какого черта?» и вернула ей блокнот.

«Прикрой меня! Мне нужно доставить послание», – написала Мила.

Она передала блокнот мне, и я написала:

«Кому?»

Мила криво ухмыльнулась – наконец-то, искренняя улыбка моей сестры!

«Бабушкиному поставщику».

«А ребенок вообще есть?»

«Родился вчера вечером», – написала Мила. У меня округлились глаза. Обычно мы ждали, пока детям не исполнится несколько месяцев, и только тогда регистрировали их.

«Так ты отвлечешь их или нет? Бабушке нужна имбирная трава для Карлотты, а ему как раз доставили новую партию».

Имбирная трава росла в лесу неподалеку от нашей деревни, но так и не прижилась в ледяной пустыне, которую оставили за собой Золоченые после волны завоеваний и разрушений. Даже в теплице матери не удавалось вырастить эту траву. Чтобы регулировать лунные циклы и фертильность, мы обращались на черный рынок. Это давало нам хотя бы некоторый контроль над жизнью, в которой все решено за нас.

Мила положила мне на колени блокнот, и я написала всего два слова:

«Само собой».

За последний год нашей кузине Карлотте пришлось многое пережить. Прошлой зимой ее сестру Хейли постигла ужасная смерть: в дозоре она повстречала туманного призрака и запуталась в завесе. После этого их мать так и не оправилась. Казалось бы, любая терновая ведьма хорошо знакома со Смертью. Совсем другое дело, когда тот, кого ты любишь, проходит точку невозврата и следует за Предел. После несчастного случая с Хейли все мы были опустошены. Я до сих пор горько тосковала по ней. Но Карлотте было гораздо тяжелее.

Мы облегчили ее ношу и избавили ее от самых трудных из наших обязанностей. Не от сожжения – от него нас не защитила бы даже моя бабушка, Терновая королева. Однако мы постоянно пополняли Карлотте запасы засахаренного миндаля и позволяли ей выбирать любые из наших общих заданий на день. А в последний раз, когда я оказалась у нее в комнате, то увидела на столе карандаши всех запрещенных цветов радуги.

Мила тщательно вымарала нашу переписку и припрятала блокнот в кармане. Мы держались за руки, прикрыв их юбками. Я гадала, знала ли она, как мне было страшно из-за завтрашнего сожжения. По словам бабушки, за всю историю Тернового ковена не было ведьмы строптивее меня. Когда я была маленькой, она говорила это с любовью, нежно потягивая меня за косичку. Но в последнее время это стало звучать как оскорбление или изъян, которому настало время положить конец.

Карета неслась по широким улицам через центр города. Я крепко держала сестру за руку и про себя радовалась, что в этот день со мной Мила, а не тетя и не двоюродная сестра. А еще тому, что мне повезло побывать за стенами Коллиджерейта до первого сожжения.

Все улицы были увешаны серебряными флагами, закрученными вдоль застекленных витрин. На сверкающей подставке за стеклом лавки сапожника была выставлена идеально отполированная туфелька на каблуке. Витрина галантерейного магазина была искусно выложена рулонами ткани всех мыслимых оттенков серого, а за стеклом лавки молочника возвышались огромные вощеные круги заморских сыров. Все лучшее из-за границы откладывалось для трапезной Смотрителя. Часть товаров скупали семьи торговцев, которые жили в престижном квартале у подножия холма. То немногое, что оставалось, расходилось среди горожан.

Когда мы проезжали мимо статуи Смотрителя, экипаж замедлил ход. Позолоченная статуя на постаменте завораживала точно воссозданными точеными мускулами, широкими плечами и волевым подбородком. Я уловила дрожь Милы и почувствовала, как по спине пополз холодок. Эта статуя изображала человека, которому перевалило за несколько веков, но тень возраста не омрачила его взгляд. До того как его поразил недуг, он был совершенен и ужасен в своей бескрайней жизненной силе. Мы ни разу не видели его без золотой маски, и мне стало любопытно, изменилось ли скрытое за ней лицо.

Мы плавно притормозили перед какой-то лавкой. За стеклом небольшой витрины виднелась черная шляпа. Надпись на табличке гласила: «Джолтс и Вара, шляпных дел мастера. Только по записи. Номер в торговом реестре: 72/21». Прямо перед лавкой на улице виднелась статуя легендарного Чародея, вырезанная из полированного желтого камня. Фигура казалась настолько живой, оборки его мантии словно колыхались на ветру. У него была тонкая переносица и высоко посаженные глаза. Они были полностью серебряные – ни белков, ни зрачков. Он уставился на меня, как только один из Золоченых конвоиров широко распахнул шторки экипажа.

Мила прошептала:

– Когда я дам тебе иглу, брось ее.

Я кивнула и последовала за ней в лавку. Внутри царила духота, воздух был спертый. По стенам были рядами развешаны шляпы всех оттенков от почти черного до почти белого. На них не было ни узоров, ни перьев, ни украшений. И никакого цвета.

Внезапно меня охватило разочарование. Я и не надеялась на буйство ярких и радостных радужных красок, но здесь вполне могли бы остаться какие-то цветные клочки. Хотя бы розовая ленточка, обрезок зеленого атласа или цветок из фиолетового шелка.

Мы поднялись по лестнице в задней части магазина и попали в крошечную комнатушку. В ней на низком диване сидела женщина. Рядом с ней в колыбели из хвойной древесины спал младенец. Это была ведьма. Взглянув на нее, я удивленно заморгала: она пристально на меня посмотрела. Темные волосы были перевязаны серой клетчатой лентой. На загорелых плечах блестели капли пота. На ней было простое прямое платье из серой шерсти. Когда мы с Милой протиснулись в комнатку, там едва осталось место для одного Золоченого.

При виде Милы мать повела бровью, а затем перевела взгляд на Золоченого, который встал поперек дверного проема. Она подалась вперед и немного подвинулась, чтобы оказаться между нами и ребенком. Идеальная маленькая ножка высунулась из-под одеяла, но мать ее укрыла.

Мила достала блокнот с деловым видом, словно не собиралась отвлекаться по мелочам. А я глаз не могла отвести от матери. Что это за ведьма? Почему она не примкнула ни к одному из ковенов Коллиджерейта и ее не заставили пройти церемонию золочения? Как этого не заметили Золоченые? Выдавали ее выразительные изумрудные кольца вокруг радужки. Она была приливной ведьмой. Мила с силой ткнула меня в ребра карандашом. Я вытянулась по стойке смирно, схватив блокнот и карандаш.

– Фамилия? – спросила Мила.

Тихо, чтобы не разбудить малыша, мать ответила:

– Вара.

– Имя ребенка?

– Мэ-ри-лин, – произнесла она по слогам, чтобы я записала имя правильно.

– Пол, присвоенный при рождении?

– Женский.

Младенец зашевелился, протянул крошечную ручку, чтобы сжать палец мамы, и зевнул, округлив ротик.

Мила понизила голос.

– Цвет глаз.

Мать сжала челюсти. На щеке дернулся мускул.

– Зеленый.

Услышав это, все мы выдохнули. Зеленый считался безопасным цветом. Некоторые дети рождались с нежданным серебром в глазах. У большинства сереброглазых ведьм будущее было незавидным. Но и скрыть это тоже невозможно: эта магическая мутация позволяет нам ходить по Смерти.

– Зеленый, – повторила Мила, но не стала ничего проверять, как это следовало сделать. Я бросила быстрый взгляд на Золоченого, но он стоял к нам спиной. Перегородив дверной проем, он не оставлял нам ни единого шанса на побег. Я все аккуратно записывала, следя за тем, чтобы руки не дрожали.

– В вашем роду были признаки магии?

Мать помотала головой.

– Ни разу после моей прабабушки. Ни у одного из ее потомков не проявилось никаких признаков.

Это была вопиющая ложь. Эта женщина, которая так нежно укачивала в люльке свое дитя, с легкостью могла пустить по лестнице такой бурный водопад, что он унес бы нашего позолоченного конвоира за входную дверь.

Мила пристально посмотрела на меня, стоящую с открытым ртом.

– Так и запиши, Пенни.

Так я и сделала. И тут она протянула мне иглу, которую принесла с собой. Я взяла ее. И выронила.

Мила громко выругалась:

– Черт побери, Пенни! Где запасная?

Я почувствовала, что Золоченый обратил на меня внимание. От его ледяного взгляда по шее пробежал холодок. Мне даже не пришлось притворяться, что я испугалась и сожалела об этом.

– У меня ее нет.

– И чего же ты ждешь? Сходи и принеси!

Мила подмигнула мне, и я поспешила вниз по лестнице, на свежий воздух.

Золоченый следовал за мной до самой входной двери. Экипаж находился там же, где мы его оставили. Дворцовая стража держала якорные канаты, второй Золоченый стоял по стойке смирно и наблюдал за грозовой ведьмой, которая заплетала поводья на коленях. Я уверенно шла по мостовой. Ведьма не сдвинулась с места, но скользнула по мне взглядом. Ее пальцы дернулись. Птица, которая была ближе всех к шляпной мастерской, широко расправила крылья и взлетела в воздух.

Нисходящий порыв ветра отшвырнул меня назад, прямо в Золоченого у меня за спиной. Экипаж заходил ходуном, и охранники закричали, хватаясь за якорные канаты. Руки в золотых перчатках схватили меня за плечи. Холодные пальцы впились прямо в кожу. Сердце сжалось, но Золоченый оттолкнул меня и пронесся мимо, чтобы удержать экипаж. Из дверного проема я видела, как он запрыгнул на подножку. Под его весом экипаж вернулся на землю. Грозовая ведьма на крыше махала поводьями и выкрикивала извинения. Клянусь, когда она успокаивала свою злодейскую птицу, разглаживая ее взъерошенные перья, то одарила меня отчасти вопросительной улыбкой. Лунь повернул голову и смотрел прямо на нее, клювом к носу, а она нежно почесывала его между глаз.

Экипаж выровнялся на мостовой. Стражники закрепили якорные тросы, а Золоченый спустился с подножки, хоть и не выпустил из рук заднюю ручку. Самый большой Золоченый повернулся ко мне. Я быстро опустила глаза, до того как он заметил, что я за ним наблюдаю.

– Хватит! – рявкнул он на ведьму, которая извинялась уже в пятый раз, и снова обратился ко мне: – Возьми то, что нужно.

Они наблюдал за мной через плечо, пока я искала ящик, который Мила оставила под сиденьем. В суматохе он съехал на сторону и застрял в дальнем углу, так что мне пришлось залезть внутрь и шарить по полу на коленях, чтобы вытащить его. Я возилась с защелкой на ящике, делая вид, что роюсь в его содержимом. Я перекладывала множество крошечных стеклянных трубок, маленьких острых лезвий и пакетов с иглами, чтобы дать Миле как можно больше времени, пока один из Золоченых не постучал рукой по крыше кареты так, что я чуть не подскочила до потолка.

Он что-то сказал, и, хоть я ничего не расслышала, смысл его слов был предельно ясен. Время, которое я могла выиграть для Милы, истекло.

Я схватила ящик и поспешила назад. Мила и мать остались в тех же позах, но по легкому наклону головы я поняла: она исполнила то, ради чего сюда явилась. Она сунула руку в карман, затем пригладила его и протянула руку к ящику.

Мне ничего не осталось, кроме как уколоть идеальную пяточку малышки, собрать крошечную каплю крови во флакон из тонкого стекла и забыть об этой семье. Уже сев в кабину экипажа, я задумалась о том, где отец ребенка и почему его не было рядом с матерью. Надеюсь, у нее был хоть кто-то – муж или партнер, который разделил бы с ней бремя появления ребенка в Холстетте и сокрытия ее магии.

– Ни слова, – прошептала Мила, когда мы снова поднялись в воздух. – Ни Элле, ни кому-либо еще. Обещай мне.

– Не одна и никому, – не раздумывая ответила я, используя наш тайный обет молчания из детства.

Мила покраснела. Я натянуто улыбнулась ей.

Шторки нам снова задернули. Меня сбило с толку, что Мила выполняла загадочные поручения, связанные с приливной ведьмой под прикрытием. А то, что все это происходило с ведома бабушки, вообще не имело смысла. Мила никогда не нарушала правила, а бабушка никогда не выступала против правил Смотрителя.

Кажется, секреты есть не только у Эллы.

Глава 3

Только я села за обеденный стол, как мне в лицо бросились два правила Смерти. Они были вырезаны на черной мраморной стене столовой ковена прямо над местом во главе стола, на котором восседала бабушка. Буквы высотой в тридцать сантиметров были обведены серебром.

Правило первое: ходить только в одиночку.

Правило второе: никогда не оглядываться назад.

Они были неразрывны и нерушимы.

На стеклянной витрине под правилами лежали кристаллы ковена – сверкающая горка розовых и фиолетовых самоцветов под защитой бабушкиных оберегов.

Наши жизни были связаны с этими тщательно отполированными камнями. Когда мы ходили по Смерти, на них держались наши линии жизни. Линия жизни каждой из нас ощущалась по-своему. У матери она всегда была мягкой, как теплые объятия. Но сегодня, когда она уселась рядом с бабушкой, линия казалась смятой и резкой. Линия жизни бабушки была цепкой, совсем как трава, семена которой пристали к моим юбкам по пути домой. Но этим вечером она казалась такой же колючей, как ошейник с серебряными шипами на шее бабушки. А линия жизни Милы была похожа на ежика – то нежная и любопытная, то острая и колючая.

Больше никто этого не заметил. Никто и не должен был ощущать линии жизни по эту сторону завесы между Жизнью и Смертью. Но я чувствовала их, как едва заметное прикосновение волоска. Или как невидимую нить, которая туго натягивалась, когда мои сестры ходили по Смерти. Иногда мне казалось, что за это бабушка меня ненавидит.

В первый раз я спросила ее о линиях жизни, когда мне было пять лет. Той ночью она отправила моего отца в Смерть, чтобы он создал для меня кристалл. Бабушка вынудила меня смотреть, как отца сожгли заживо. Она крепко держала меня за руку. Жар от костра высушил мне глаза, во рту пересохло. Долгие годы во снах меня преследовал образ умирающего отца с зажатой в кулаке каплей крови. Бабушка до сих пор с яростью вспоминала тот миг, когда он вернулся с обсидианом, выросшим из моей крови в песках Смерти.

Прямо за ней в золотистом вечернем свете, струящемся из окна, мерцали кристаллы ковена. Как и у всех потомков Терновой королевы, из моей крови должен был получиться аметист темного глубокого оттенка. Но этого не произошло. В действительности мой кристалл оказался невероятно редким обсидианом. По всей видимости, его хотел бы заполучить Верховный Смотритель. Так что я понятия не имела, где он. Я знала лишь то, что он находился в безопасном месте. Бабушка спрятала там кристалл, как только мой отец вернулся из Смерти. С тех пор я не видела свой кристалл.

Этим вечером бабушка почти так же непреклонна, как и тогда. Взгляд ее затянула мрачная пелена. Тяжелая белая коса была перекинута через плечо, побледневшие губы вытянулись в тонкую линию. Рядом с ней сидела наша мать. От волнения у ее серебряных глаз собрались морщинки. Наша мать была самой красивой женщиной во всем этом мрачном безбожном городе, в котором нам не повезло оказаться. Темные волосы, обрамлявшие ее сердцевидное лицо, сзади перевязаны серебряной лентой из нежного плюща. По скулам у нее рассыпаны веснушки, как и у меня.

Мать не сводила взгляда с кристалла, который висел на шее у бабушки. Поверх черного вязаного кардигана виднелся блестящий самоцвет глубокого фиолетового оттенка. Бабушка надевала его только тогда, когда ее вызывали для обработки раны Смотрителя. В последнее время это происходило слишком часто. Она отправится к нему сразу после вечернего сожжения.

Сегодня предстоит сгореть Элле. Это объясняло, почему ее взгляд так хмур, но я так и не поняла, почему она смотрела на мать так, будто вынуждала ее что-то сказать. Я очень люблю маму, но было бы здорово, если бы она не так беспрекословно подчинялась бабушке. Мне бы хотелось проводить с ней больше времени.

– Они весь день о чем-то спорили, – сказала Мила, попивая чай. – Но вот о чем – никто не знает.

Элла отложила вилку, даже не прикоснувшись к еде на тарелке. В этот вечер нам подали пирог из теста фило и курицу в бледно-сливочном соусе с крошечными кусочками сладкой кукурузы на гарнир.

Я не знала, откуда бралась наша еда. Она появлялась на столе, но я нигде не видела ни полей, ни крестьян. А наша сегодняшняя поездка в город еще больше сбила меня с толку. Я думала, где-то в стенах Коллиджерейта был склад, доверху набитый собранным урожаем. С башен ковена его не было видно. Повсюду простиралась серая скалистая пустошь без единой зеленой травинки. Помимо птиц в орлином гнезде на вершине башни грозовых ведьм, кошки мисс Элсвезер по кличке Джемайма и крыс, которых она держала, чтобы кошка на них охотилась, никаких других животных в Холстетте не водилось.

Я даже не знаю, кто и где готовит нам еду. Нам не разрешают разговаривать со слугами, которых мы время от времени видим в залах. Когда мы собирали кровь у детей, их приводила к нам стража. Когда я спрашивала маму, где находится кухня, она бормотала что-то неопределенное, а тети отмахивались от меня, когда я приходила с расспросами. За все годы, что я здесь прожила, и во всех коридорах, которые я осмотрела, мне ни разу не попалось и намека на плиту, прачечную или сад под открытым небом, где росли бы травы вроде зеленого эстрагона, который темнел в лужице соуса, застывшей на моей тарелке. Для ядовитого сада матери к мастерским пристроили теплицу, но она была предназначена для выращивания трав под строгим контролем, а не для еды.

Кажется, никого не волновало, откуда в наших ящиках взялась чистая, аккуратно сложенная одежда или откуда брался огонь. Всем было дело лишь до того, чтобы все шло своим чередом. С другой стороны, с наступлением комендантского часа я часто не могла заснуть, думая о том, откуда у нас взялись дрова. Ведь нам говорили, что за пределами стен Холстетта не осталось ничего живого, да и в нем самом не было ни намека на лес. Наверное, дрова привозили по морю?

У меня голова кругом от того, как мало я знаю о месте, которое нам было велено называть домом.

Аппетит пропал не только у Эллы. Я вытерла пальцы о салфетку, аккуратно положила вилку на тарелку и бросила взгляд на бабушку. Все ее внимание было по-прежнему сосредоточено на маме. Тогда я тихо сказала:

– Ты же будешь осторожна?

Мила проткнула вилкой последний кусок кукурузы и помахала им в мою сторону.

– Элла всегда осторожна. Она ни разу не ошибалась. Что тебя так встревожило?

Элла ткнула меня локтем.

– Она просто нервничает по поводу завтрашнего дня! Правда, Пен?

Я посмотрела на нее.

– Не знаю, Элс. Может, это все же из-за вчерашнего вечера?

Мила дожевала и проглотила кусок.

– А что произошло вчера вечером?

– Кое-что, чего не одобрила бы Терновая наследница, – лукаво ответила Элла.

Веселые огоньки в глазах Милы померкли.

– Ну и пожалуйста. Можешь не говорить. Только не приходи ко мне плакаться, когда натворишь дел.

Она со скрипом отодвинула стул и вышла из столовой, оставив свою тарелку нам с Эллой. Мы отнесли ее к тележке у двери, вышли из столовой и последовали к лестнице за Милой, но на безопасном расстоянии.

– Это было ни к чему, – прошипела я себе под нос.

– Думаешь? – грустно улыбнулась мне Элла. Чем больше времени Мила проводила с бабушкой, тем больше они с Эллой друг от друга отдалялись. Я скучала по былым временам, но казалось, что Элле их не хватало еще сильнее.

– Она у бабушки в кармане, Пен. Если бы она узнала, где мы были вчера вечером…

– Докуда ты поднялась? – выпалила я. Здесь не лучшее место для таких вопросов, но мне нужно услышать ответ до того, как она сгорит.

Элла оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что поблизости нет других ведьм из ковена.

– Хватит переживать! Я добралась только до восьмого. Со мной все будет в порядке.

– Откуда тебе знать?

Более того, почему она так чертовски спокойно об этом говорит? Ей предстоит сгореть на костре, после чего она может не вернуться. Однако, помимо ковыряния в тарелке, она не выказала никаких признаков тревоги. Это у меня в голове не укладывалось. Вот бы мне завтра так же спокойно спуститься по лестнице в Палату Пламени и Дыма… Временами я так горжусь своими сестрами, их смелостью перед лицом пламени и самоотверженностью в защите Жизни от туманных призраков, которые стремятся все уничтожить.

Но иногда я думаю о том, что лучше бы мы дали Холстетту сгореть, даже если за это мы будем прокляты.

Тревога по поводу завтрашнего дозора снова набрала полную силу. Я подумала: а что, если сестры сговорились отвлечь меня таким способом? Может, вчера вечером в библиотеке Элла так со мной играла? Она же знала, что я напугана… И все же вылазка на девятый этаж в неурочный час – это уж слишком. Гораздо менее рискованным способом отвлечь меня стала бы игра в карты.

Комната Милы была за стеной от моей, поэтому я не сомневалась, что она слышала мои крики в кошмарных снах. Ее я тоже временами слышала. Но устроить настоящую поездку в город? Не думаю, что даже Мила с ее привилегиями наследницы бабушки могла бы себе такое позволить.

Казалось, наша мать знала обо всех нас троих даже то, чего мы ей не говорили. Однако ее намерения были более чем очевидны. После того как мы вернулись из города и передали собранную кровь на хранение бабушке, остаток дня я бегала по ее поручениям.

У меня болели ноги. Я как минимум трижды прошла каждый квадратный метр Коллиджерейта. Я побывала в крыле каждого ковена и поднялась во все башни, чтобы передать сушеный паслен и белладонну для зелий и заклинаний. Смотритель пользовался ими для оплаты заморских товаров. Я отнесла банку, наполненную чем-то дурно пахнущим, в крыло Смотрителя, передала ее Золоченому стражнику у двери и поспешила прочь. Но худшим из поручений была доставка пасты для лечения ожогов после церемонии золочения и настойки от лихорадки в казарму. Видимо, заболел кто-то из дворцовых стражников. Вряд ли у Золоченых осталась хоть толика человечности, которая могла бы заболеть.

Единственным местом, куда мать меня не отправила, была библиотека, и я была этому рада. Однако это означало, что до ужина Элла могла бы чертовски эффективно избегать меня.

Когда мы дошли до лестницы в комнату, я ее ущипнула.

– Ты обещала открыть мне секрет.

Элла нащупала своими пальцами мои и сжала их.

– Ты и понятия не имеешь…

– Ты хотя бы нашла… то, что искала?

– Нет.

– Не возвращайся туда, Элс. Это небезопасно.

Она сжала мою руку так крепко, что костяшки пальцев захрустели.

– Бесполезно. Я… – Она резко остановилась, не договорив то, что собиралась сказать. – Держись подальше от верхних уровней, Пен. Дай мне слово.

– Во-первых, я бы и близко к ним не подошла, если бы не ты!

Элла закрыла рот и кивнула в сторону лестницы. Там, скрестив руки на груди и прислонившись к двери зала, стояла Мила. Рядом с ней виднелась надпись на латыни: «Flammae ac fumo». Пламя и дым. Моя мать вывела каллиграфическим почерком эти серебряные буквы, когда Терновый ковен осознал свое предназначение. Такова была наша судьба. Эта надпись стала первой попыткой сделать это место нашим домом. Однако об обратном напоминала табличка, прибитая ниже: «Посторонним вход воспрещен». Эти слова были написаны по трафарету красной краской на белой доске.

Мила приподняла бровь и спросила Эллу худшим из всех возможных театральных шепотов:

– Пен сказала тебе, что сегодня мы ездили в город?

Глаза Эллы округлились. Она явно понятия об этом не имела. Это было из ряда вон. Обычно все наши обязанности записывали на лист пергамента и прикрепляли его булавками к доске, висевшей в коридоре. Так кто угодно мог увидеть, где мы, и отыскать любую из нас. Это и раздражало, и давало надежду – в зависимости от того, насколько опасной была задача или сколько правил предстояло нарушить в любой отдельно взятый момент.

Мила продолжала, так громко, чтобы всем было слышно:

– Мы ездили на сбор крови, и она справилась. С нами отправили двух Золоченых. В прошлый раз был всего один.