Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения

21. Более того, полагаю, что искусство борьбы необычайно важно, ибо дает большое преимущество при использовании всех видов оружия пешими. Так для собственного спасения и выручки друзей он должен осознавать, что влекут за собой ссоры и перепалки, быстро уметь воспользоваться преимуществом, всегда демонстрируя храбрость и благоразумие.

Не следует сразу бросаться в схватку, когда этого требует защита чести, ибо это чревато опасностью. Тот, кто безрассудно ввязывается в подобные дела, когда в том нет настоятельной нужды, заслуживает самого сурового порицания, даже если оказывается успешным.

Когда же необходимость заставляет его взяться за оружие, необходимо сохранять решительность и отвагу как во время приготовлений к дуэли, так и во время самого поединка, а никоим образом не растрачивать себя в спорах и перебранках. При выборе оружия не следует бояться проколоть или поранить противника или, напротив, вооружаться до зубов, думая, что этого окажется достаточным, чтобы не потерпеть поражение, или сразу же начинать защищаться, тем самым проявляя себя абсолютным трусом. Так люди и выставляют себя на посмешище совсем как мальчишки. Вспомним тех двоих из Анконы, что недавно дрались в Перудже, вызывая смех у всех, кто видел их».

«Кто же они были?» – спросил Гаспаро Паллавичино.

«Кузены», – ответил мессир Чезаре.

Затем граф добавил:

«Сражаясь, они напоминали братьев, – и поспешил уточнить: – Даже в мирные времена благородные люди упражняются с оружием, демонстрируя свое искусство перед народом, дамами и правителями. Поэтому мне хотелось бы, чтобы наш придворный оказался искусным наездником во всех видах езды. Кроме того, он должен прекрасно разбираться в лошадях и во всем, что относится к выездке.

Мне хочется, чтобы он вел себя максимально осторожно и прилежно при посадке на лошадь, держась несколько поодаль от остальных, чтобы его можно было отличить, подобно Алкивиаду, превосходившему всех, где бы он ни оказывался.

Так, мне хотелось бы, чтобы наш придворный превосходил всех и даже тех, кто занимался этим профессионально. В Италии, где гордятся хорошей посадкой, умением управляться с поводьями и искусством укрощения диких лошадей и вольтижировкой, он должен быть первым в состязаниях. В турнирах и в искусстве защиты и нападения пусть выделяется среди лучших во Франции. В бросании палок, сражениях с быком, метании копий и дротиков пусть отличается среди испанцев. Если он хочет, чтобы его оценили по достоинству, то должен проявить себя во всех этих состязаниях.

22. Существует множество других упражнений, прямо и не связаных с использованием оружия. Едва ли не главным среди них я считаю охоту, которая редко напоминает войну. Это развлечение для правителей как нельзя лучше подходит для придворных, да и древние отдавали ему предпочтение.

Охотник должен хорошо плавать, карабкаться, бегать, бросать камни. Все эти умения важны не только на войне, но и для того, чтобы демонстрировать свою ловкость, стремясь заручиться всеобщим почетом, особенно среди широкой публики. И данный аспект нам следует обязательно учитывать.

Отметим и другое прекрасное искусство, весьма подходящее придворному, – это игра в теннис. В ней, как всем хорошо известно, проявляется координация, быстрота и гибкость членов, то есть все те качества, что находим в других упражнениях. Не менее высоко я ценю вольтижировку на лошади, возможно, занятие даже более трудное и утомительное, заставляющее человека двигаться более быстро и проворно. Кроме того, если легкость движений сопровождается грациозностью, то мне кажется, что в ней можно проявить себя лучше, чем в других видах упражнений.

Однажды проявив себя в подобных упражнениях, наш придворный совершенствуется в них, оставляя других позади. Однако такие занятия, как прыжки, хождение по канату, более присущи шуту, но не делают чести благородному человеку.

Поскольку никто не может посвящать себя подобным упражнениям постоянно, ибо это приводит к утомлению и уменьшает восхищение, обычно испытываемое к всякой редкости, мы должны всегда украшать нашу жизнь разнообразными занятиями. Соответственно и наш придворный должен обращаться к более спокойным и мирным занятиям, чтобы избегать зависти и забавлять себя тем, что приятно всем. Делая то, что и другие, он не должен избегать похвалы, удерживаясь от совершения глупостей. Пусть он смеется, шутит, подтрунивает, проказничает и танцует, однако таким образом, чтобы всегда выглядеть веселым и любезным, чтобы все, что он делает или говорит, было отмечено грацией».

23. Потом мессир Чезаре Гонзага заявил: «Хотя мы не должны прерывать обсуждения, я все же задам вопрос, после предыдущего выступления мессира Бернардо. Руководствуясь желанием покрасоваться, он нарушил правила нашей игры, задав вопрос, вместо того чтобы выступить против».

Тут выступила синьора герцогиня: «Вы видите, как одна ошибка порождает множество других. Пусть же будет наказан мессир Бернардо, первым подавший дурной пример остальным».

На это мессир Чезаре ответил: «В данном случае, моя синьора, меня следует освободить от наказания, в то время как мессира Бернардо следует наказать, как за его вину, так и за мою».

«Вовсе нет, – возразила синьора герцогиня, – вас обоих следует подвергнуть двойному наказанию. Его за попрание правил и за то, что заставил вас их нарушать, вас – за нарушение правил и за то, что последовали его примеру».

«Синьора, – ответил мессир Чезаре, – поскольку я еще не преступил закон, пусть накажут только мессира Бернардо, я же сохраню молчание».

И он действительно замолчал, тогда синьора Эмилия рассмеялась и молвила: «Говорите то, что хотите, с разрешения моей синьоры герцогини я прощаю его прегрешения, и пусть он продолжает грешить, но не сильно».

«Согласна, – подхватила ее слова герцогиня. – Но если вы беспокоитесь о меньшем наказании, то впадаете в заблуждение, думая, что добьетесь большего, оставаясь милосердным, вместо того чтобы быть справедливым. Ведь легко простить его означает не избавиться от дурного, которое совершили, переступив закон. Все же я не стану возражать, и пусть мой суровый ответ оставит в силе ваше прощение. Мы более не хотим слышать о вопросах мессира Чезаре».

По сигналу, поданному герцогиней и Эмилией, он тотчас продолжил свою речь:

24. «Кажется, синьор граф, вы несколько раз за вечер повторили, что придворному подобает следить за своими действиями, жестами, привычками, соблюдая грациозность. Кажется, данное качество вы считаете главным, без которого все другие качества истинного придворного ничего не значат.

Мне действительно кажется, что все должны согласиться с этим, само слово порождает значение, грация рождает изящество. Поскольку вы говорили, что иногда она является природным и небесным даром, даже если человек несовершенен, но при соответствующем уходе и стараниях он может сделаться более великим.

Тем, кто от рождения удачлив и одарен данным качеством, с кем нам довелось встречаться, нет нужды искать другого хозяина, потому что этот дар небес, несмотря на их настрой, возвышает их более, чем они хотели, и делает их не только приятными, но и выдающимися в глазах окружающих.

Не стану дальше это обсуждать, потому что не в нашей власти добиваться обладания подобными качествами. Но те, кто получили от природы слишком многое, должны проявлять прилежание и заботу, даже преодолевая боль. Хотелось бы мне знать, с помощью какого искусства, обучения или методики они приобретают подобную грациозность как в телесных упражнениях (которые так им необходимы), так и во всем другом, что они могут делать или говорить.

Следовательно, необычайно ценя подобное качество и будучи связанным обязательствами, какие синьора Эмилия возложила на вас, вы пробудили его во всех нас, удовлетворив нашу жажду познания».

25. «Я не собираюсь учить вас, – заметил граф, – как стать грациозными или приобрести другие качества, а лишь хочу показать манеры того, кто стремится быть совершенным придворным. Я уже говорил, что он должен уметь бороться, вольтижировать и знать множество других вещей. Впрочем, вы сами знаете об этом не хуже меня самого, зачем же я, никогда им не обучавшийся, стану вас учить.

Хороший солдат может сказать кузнецу, каким должно быть его вооружение, хотя не сможет показать ему, как его следует ковать или закалять. Так и я смогу сказать вам, какие манеры могут быть у совершенного придворного, но не смогу научить вас, как добиться этого.

Все же, чтобы в меру моих сил завершить наш разговор, как в той пословице, что манерам нельзя научить, должен сказать, что грациозность (если она не дана от природы) приобретается телесными упражнениями. Следует начать как можно раньше и учиться у лучших наставников.

Царь Филипп Македонский считал это настолько важным, что в качестве наставника для своего сына Александра выбрал Аристотеля, возможно, самого великого из всех философов своего времени. Он учил будущего императора основам письма и мудрости.

Из тех же, кто нам известны в настоящее время, я назову синьора Галеаццо Сансеверино, главного конюшего Франции, который весьма грациозен. И все потому, что, кроме природных способностей, он сделал все, чтобы обучаться у хороших мастеров, всегда собирал вокруг себя тех, кто отличался от других, и брал от каждого все лучшее, что они знали.

Вспомним, в искусстве борьбы, вольтижировки и использовании разных видов оружия он избрал в качестве своего наставника мессира Монте, истинного и единственного мастера любой формы, требующей силы и способности. Точно так же он поступил в отношении езды, состязаний и демонстраций ловкости, используя самых умелых в своем деле.

26. Итак, тот, кто хочет слыть хорошим учеником, помимо того, что станет хорошо выполнять все задачи, должен изо всех сил стремиться походить на своего наставника и, если возможно, стать ему подобным. Добившись некоторых успехов, было бы очень полезным, если бы он обратил внимание на других людей, занимающихся тем же, и, руководствуясь здравым смыслом, стал бы брать у них все лучшее. Подобно пчеле на зеленом лугу, отделяющей цветы от травы, наш придворный должен заимствовать грацию у тех, кто обладают ею, забирая от каждого то, что ему необходимо.

Однако не стоит походить на нашего друга, который, как вы знаете, думал, что он сильно напоминает короля Арагона Фердинанда-младшего. Он настолько сильно подражал ему, что даже стал трясти головой и кривить ртом, как этот король в старости. Те, кто полагают, что достигнут желаемого, если станут хотя бы в одном походить на великого человека, часто подражают тому, что оказывается его слабостью.

Рассуждая о том, как приобрести грациозность (не тем, кто приобрел ее от природы), приведу общее универсальное правило, которое кажется мне важнее всего, что делают или говорят другие.

Чтобы не удариться в противоположную крайность и избежать излишней претенциозности, ничто не следует доводить до крайности. Нужно все делать непринужденно, пряча свои истинные намерения и показывая, что то, что сделано и сказано, проделано без всяких усилий и экспромтом.

Отсюда я и делаю вывод, что грациозность почти всегда приобретается путем определенных усилий. Потому что всем известно, как сложно добиться чего-то в том, что является редкостью или хорошо сделано. Поэтому легкость, с каковой это проделывается, вызывает высочайшее восхищение. В то время как, с другой стороны, когда мямлят и с трудом выдавливают из себя слово, все это выглядит необычайно неизящно и не вызывает уважения, какие бы грандиозные усилия при этом ни затрачивались.

Соответственно мы можем утверждать, что истинным искусством становится то, что таковым не является. Более того, следует с особой тщательностью скрывать подобное умение, если оно обнаруживается. Ибо, когда оно проявляется, подрывает наше доверие и должным образом не оценивается.

Я однажды читал, что в древности существовало несколько весьма превосходных ораторов, стремившихся убедить всех, что они не обладают привычкой записывать свои выступления. Не выявляя свои повадки, они притворялись, что их речи составлялись как бы сами собой, экспромтом, как будто им был присущ природный дар и помогали прежние занятия и упражнения. Если бы раскрыли их умысел, то люди стали бы относиться к ним с настороженностью.

Теперь вам видно, как усиленные проявления навыков и знаний разрушают изящество во всем. Кто из вас не смеялся над тем, как наш друг мессир Пьерпаоло во время танца передвигается прыжками, когда ноги жестко вытягиваются к носку, а голова остается неподвижной, как будто в него вбили кол. Как в таком неестественном состоянии он способен считать шаги?

Только слепой не заметит в этом неграциозность и искусственность. Во многих из здесь присутствующих видна грациозная небрежность, так можно назвать особенности телесных движений. С помощью слов, смеха, жестов они показывают, что не испытывают никаких трудностей. Чем больше мы думаем об этом, разве мы не заставляем наблюдателя сказать, что они двигаются вполне непринужденно?»

27. Тут, не ожидая своей очереди, вступил мессир Бернардо Биббиена:

«Наконец, наш друг мессир Роберто обнаружил того, кто по достоинству оценил его манеру танцевать, поскольку похоже, что все остальные практически ее не ценят. Потому что его заслуга состоит в том, что он делает это непринужденно и, похоже, не обращает внимания на наше мнение и не думает больше обо всем другом, что вы делаете. Танцуя, мессир Роберто не видит равных себе на земле. Чтобы показать, что он вовсе не думает об этом, он часто позволяет плащу спадать со своих плеч и соскальзывать к ногам. При этом продолжает танцевать ни на кого не глядя».

Затем граф ответил:

«Поскольку вы настаиваете на том, чтобы я высказался, я продолжу говорить о наших ошибках. Разве вы не понимаете, что то, что вы называете небрежностью мессира Роберто, на самом деле является жеманством? Четко видно, что он старается изо всех сил, чтобы вам казалось, что он ни о чем не думает, хотя на самом деле все его поступки требуют особых размышлений. Ведь его небрежность на самом деле показная и неподходящая. Истинное искусство заключается в том, что во всем соблюдается нужная мера.

Так и в случае с выражением небрежности, которая значительна уже сама по себе. Мне кажется неестественным позволять одежде ниспадать со спины, равно как и при одевании (так поступаем мы сами) держать голову слишком прямо, опасаясь не повредить прическу. Точно так же, как на всякий случай прятать в верхушке шляпы зеркало, а в рукаве расческу, заставлять лакея следовать за вами с губкой и щеткой. Подобное внимание к одежде и такая «небрежность» с готовностью ее исправить выглядит вызывающе и противоречит чистой и очаровательной простоте, каковую находим привлекательной у других людей.

Вы сами видели, как неграциозно выглядит наездник, который сидит прямо в седле, наподобие той манеры, что мы склонны называть венецианской, тогда как тот, кто не думает о том, как выглядит, свободно сидит на лошади, держится уверенно, будто находится на земле.

Синьор, носящий оружие, если он скромен, мало говорит, не кичится, нравится и ценится выше того, кто громогласно хвастает о своих заслугах, как будто стремится вызвать на поединок весь мир. Последнего нередко считают просто наглецом. Точно так же происходит и в отношении любого другого упражнения».

28. Тогда заговорил синьор Джулиано Великолепный:

«Сказанное вами верно и в отношении музыки, большая ошибка заключается в размещении двух совершенных консонант друг после друга, так что их звучание становится невыносимым. Часто наслаждаются вторым или седьмым аккордами, в отдельности резкими и совершенно несогласованными.

Причина заключается в том, что повторение совершенных звуков вытекает из пресыщенности и кажется слишком гармоничным. Стремясь избежать этого, повторяют несовершенные созвучия, так и происходит тот контраст, что мы слышали. В то время как наш слух более склонен к расплывчатости. Чем дольше длится наше ожидание, тем скорее мы насладимся совершенным созвучием. Иногда восторг длится в диссонансе второго или седьмого, равно как иногда и в непродуманности».

«Теперь вам виден вредный эффект искусственности, – заметил граф. – Он проявляется и в других вещах. Так, говорят, что в древности, чтобы сделаться известным художником, не полагалось слишком прилежно подражать античным мастерам. Апеллесу удалось создать свои шедевры потому, что он руководствовался вдохновением, а не рассудком».

Тогда заговорил мессир Чезаре: «Думаю, что наш друг фра Серафино совершает ту же самую ошибку, не зная, когда ему следует убирать свои руки со стола, он не делает этого, пока со стола не уберут всю еду».

Граф рассмеялся и продолжил:

«Апеллес считал, что его предшественники не знали, когда следует закончить, что на самом деле означало лишь его излишнюю увлеченность работой. Перед нами совершенство, противоположное претенциозности, именуемой нами непринужденностью. Кроме того, что оно является истинным источником вдохновения, который он дополняет другими украшениями. Они сопровождают любые действия людей, каковыми бы они ни были, пусть и пустяковыми, не только обнаруживая истинную суть того, кто осуществляет их, но нередко помогают понять, что его знания намного больше, чем кажутся. Ведь он воздействует на умы легкостью исполнения, зная больше, чем выражает. И если он будет действовать более аккуратно и прилежно, то лишь выиграет от этого.

Чтобы приумножить примеры, возьмем человека, имеющего дело с оружием, не важно, идет ли речь о бросании дротиков или владении саблей или другим оружием. Если он не задумываясь оказывается готовым к действию, причем со свободой движения, то кажется, что все его члены без усилий приходят в нужную позицию. Хотя он вроде бы и не двигается, всем кажется, что он совершенен в выполнении этого упражнения.

Как и в танцах, грациозность видна уже по первому шагу, непринужденному движению человека. Певец или музыкант берет ноту за нотой, составляет аккорды, причем делает это с такой легкостью, что кажется, что звуки льются спонтанно. И всего одним движением показывает, что способен на большее.

Часто точно так же происходит и в живописи, где мастер с кажущейся легкостью наносит один штрих, как будто его руку ничто не направляет, за исключением опыта и мастерства. Именно такая кажущаяся легкость и позволяет выявить превосходство мастера, которого все оценивают в соответствии со своими разумениями. Все сказанное относится почти ко всем подобным объектам.

Следовательно, нашего придворного станут почитать, если он достигнет превосходства и грациозности во всем, особенно в речи, если избежит претенциозности; многие склонны впасть в данную ошибку, и чаще других некоторые из ломбардцев. Вернувшись домой после долгого отсутствия, они начинают говорить на латыни, иногда на испанском или французском, и только Господу ведомо почему. Наверное, это вытекает из стремления показать свою образованность, а без достаточной старательности приводит к досадным ошибкам.

По правде говоря, мне было бы нелегко использовать во время нашего обсуждения древние тосканские слова, ведь если бы я так поступил, то все подняли бы меня на смех».

29. Вот что ответил на это мессир Федерико: «Конечно, обсуждая проблему между собой, как мы делаем сейчас, было бы неверно использовать эти древние тосканские слова, ибо они одинаково обременительны как для говорящего, так и для слушателей. В то же время на письме их можно использовать, поскольку они придают особую грациозность и полноту мысли, контрастируя с современными оборотами».

«Не знал до сих пор, – ответил граф, – что при письме можно достичь грациозности и придать вес тем словам, каких следовало избегать. Не только потому, что подобной беседой мы сейчас и заняты (что вы и сами признаете), но и при любых других обстоятельствах. Я уверен, что, составляя речь для выступления перед сенатом Флоренции, столицы Тосканы, в деловой беседе с влиятельным человеком этого города или просто со своим близким другом или объясняясь в любви дамам, никто не будет употреблять древних тосканских слов, поскольку они могут вызвать насмешки или раздражение окружающих.

Вот почему мне кажется весьма странным использовать при письме те слова, которых избегают в речи. В письмах следует использовать самый правильный стиль, ведь они представляют собой форму речи, которая сохраняется и после того, как мы ее произнесли, аналогично изображению, только созданному словами. Ведь речь забывается, как только ее произнесли. Некоторые вещи переносимы только потому, что не зафиксированы в письменной речи. Письмо сохраняет слова и предметы, отдавая их на суд читателя, оценивающего их по справедливости.

Вот почему письмо следует писать как можно более четко и ясно по смыслу, в отличие от устной речи. Для письма отбирают самые красивые конструкции из речи, однако далеко не все, что допустимо в речи, подходит для письма. Чем тщательнее и аккуратнее написано письмо, тем дальше оно от устной речи. Соответственно усилия, затраченные при написании, приносят вред вместо пользы.

Совершенно очевидно, что те, кто совершенен в письме, также совершенны и в речи. Умение говорить «как по писаному» ценится выше всего. Более того, я полагаю, что умение хорошо писать более необходимо, чем умение говорить, потому что те, кто пишут, не всегда присутствуют перед теми, кто читает написанное. В случае же говорения можно уточнить сказанное, потому что собеседник всегда перед вами.

Я должен похвалить того, кто, избегая множества устаревших тосканских слов, использует в письме и речи слова, что до сих пор используются в Тоскане и других частях Италии, обладая приятным звучанием. Думаю, что тот, кто следует иным правилам, вряд ли избежит той претенциозности, о которой мы уже говорили».

30. Тогда продолжил мессир Федерико: «Уважаемый граф, не берусь утверждать, что письмо является разновидностью речи. На самом деле я бы сказал, что в произносимых словах всегда есть некоторая неясность, их смысл не всегда проникает в сознание слушателя. Ведь то, что он их услышал, вовсе не значит, что он понял смысл и к чему-то пришел.

В письме все совершенно иначе, поскольку автор использует не только разговорные слова, но и более сложные обороты. Поэтому большому автору и предстоит их представить, а читателю постепенно разобраться со смыслом.

Чтобы понять смысл и насладиться умом того, кто написал, читателю предстоит немного потрудиться, и тогда он испытает тот восторг, какой мы обычно испытываем, когда нам удается решить трудную задачу. Если же невежество того, кто пытается читать, настолько велико, что он не может преодолеть эти трудности, то это вовсе не вина писателя. Поэтому его нельзя обвинять в том, что его стиль показался неизящным.

Следовательно, в процессе письма, как я полагаю, только пожилым тосканцам уместно использовать тосканские слова, потому что они прошли проверку временем, прекрасны и позволяют выразить необходимые мысли. Кроме того, они обладают грациозностью и возвышенностью, которые время придает не только словам, но и строениям, статуям, картинам и всему тому, что способно вобрать в себя эти качества.

Часто только своим великолепием и величием они делают дикцию красивой, с помощью добродетели (и грациозности) любую тему, даже самую низменную, так приукрашивают, что ее начинают весьма высоко ценить. Но этот ваш обычай, какой вы так высоко превозносите, кажется мне весьма опасным и часто даже скверным. Если какая-либо речевая ошибка начинает доминировать среди множества других и множиться, то ее сочтут правилом и начнут использовать.

Более того, привычки бывают самые разнообразные, не только в благородных городах Италии речь одних жителей отличается от других. Поскольку вы не ввели ограничение, какой образец считается лучше, весьма вероятно, что им может стать бергамский или флорентийский стиль, который, с вашей точки зрения, окажется истинным.

Следовательно, полагаю, что, если хотим избежать всех сомнений и полностью себя обезопасить, мы должны избрать в качестве модели того, кто с согласия всех считается хорошим оратором, и рассматривать его как постоянного советчика и защитника в любых спорных вопросах.

Таким образцом родного языка должны быть только Петрарка и Боккаччо. Если же этого не сделать, то отказавшийся следовать за ними напомнит того, кто идет в темноте без фонаря и поэтому часто сбивается с дороги. Но если мы не нисходим до того, чтобы следовать хорошим образцам прошлого, то занимаемся подражанием, без чего, впрочем, не обходится никто, стремящийся писать хорошо.

Мне кажется, прекрасным подтверждением сказанного станет обращение к Вергилию, который столь гениально лишил все последующие поколения надежды в том, что они смогут приблизиться к нему и сымитировать его. Пусть они удовольствуются подражанием Гомеру».

31. Тут вступил в разговор Гаспаро Паллавичино: «Наше обсуждение литературных стилей приобретет больший смысл, если вы покажете нам, как должен говорить придворный. Мне кажется, это тем важнее, что ему чаще приходится проявлять навыки устной речи, чем письма».