Полная версия:
Громов: Хозяин теней – 3
Но я кивнул.
И заметил:
– Татьяне сказать надобно… узнает от кого иного, ещё больше обидится.
– Это да… верно… скажу. А ты вон, найди Тимофея, как бы он опять…
Я и пошёл искать, благо, тень на вопрос отозвалась сразу и место выдала.
Пруд.
Чёрная вода. Листья кувшинок и какой-то травы, что растёт со дна, протыкая гладь тонкими стеблями. Пахнет илом, тиной и сыростью. Берег тёмен, вода забирается по всклоченным кудрям клеверов, до самой лавки доползая. Ну а братец на ней сидит. показалось даже сперва, что придремал, но нет. Вон, повернулся, скользнув по мне взглядом, и руку поднял. Но как-то… будто через силу, что ли.
– Уехали? – спросил он.
– Сбежал?
Сразу после ужина, пока мы там прощальные танцы танцевали.
– Да… ноет… не хватало при людях упасть, – он потёр ногу.
– Размять?
– Сам справлюсь. Дед послал?
– Он.
– Скажи, что всё нормально…
Ни хрена оно не нормально.
– Скажу, – соглашаюсь, устраиваясь рядом. А что, лавка большая, места хватит. – Потом… а пока ты мне скажи.
– Что сказать?
– Ну… например, скажи, почему мы в такой заднице?
– Что за выражения, мелкий, – Тимоха взъерошил голову.
– Какое положение, такие и выражения, – я вывернулся из-под руки. – А то выходит, что жопа есть, а слова нету.
– Примерно так.
– Только другие говорят. Та же Матрёна…
– Нашёл специалиста.
– Ладно, она дура, это я ещё когда понял. Но ведь она не сама придумывает. То есть, придумывает тоже, точнее додумывает, однако основу берет не сама. У неё мозгов не хватит, чтобы вот так. Значит, где-то услышала. Среди прислуги? А та откуда? Сомневаюсь, что чьей-то прислуге мы сами по себе интересны. Там скорее будут услышанное от хозяев перепевать.
– И в кого ты такой сообразительный?
– В папу с мамой, – огрызнулся и сразу мысленно отвесил себе затрещину. Не та эта тема. Или… вон, Тимоха чуть поморщился, но не отвернулся как всегда. А может, как раз… – Тим… если вот… я чего не того ляпну, то извини. Я же дикий. Невоспитанный.
– Воспитаем, – хмыкнул братец.
– Скажи… тема неприятная, но… та давняя история… когда хмарь… и все вот…
– Умерли?
– Да. Ты не думал, что…
– Оно неспроста? Я тогда, честно говоря, не особо понимал, что произошло. Нам с Танькой никто ничего и не говорил. Помню, радовался очень поездке этой. Тут же… не то, чтобы скучно было… не было. В доме всегда людно. И есть с кем играть. Школа тоже своя была. Детей хватало, – он смотрел на воду, и я не спешил тревожить. Хорошо, что он говорит об этом. – Но отец сказал, что мы переедем скоро. В Петербург.
– Так сразу и…
– Как я понимаю, не сразу. Ты… видишь ли, это сейчас с тобой и дед возится, и Еремей.
И он с Татьяной, которой выпала высокая честь учить нас правилам этикета, а заодно грамматике с арифметикой. И если в последней я соображал худо-бедно, то Метелька плавал конкретно.
А местная грамматика и меня уделывала.
И это не говорю о каллиграфии, без которой тут тоже жизни не мыслят. А у меня почерк такой, что я сам собою написанное с трудом читаю.
– Тогда же… у меня был наставник, который и занимался. У Таньки – нянечка, но гувернантку тоже присматривали. Мама даже с кем-то переписывалась. Я и про переезд-то узнал, потому что она отцу письма претенденток показывала, а он отмахнулся, что нет смысла здесь искать, что в Петербурге выбор больше и даже в агентство можно обратиться, а не самой объявления в газетах перебирать. Я вообще родителей видел дважды в день. Первый раз – за завтраком. Таньку и к нему по малолетству не допускали. А второй – перед сном, когда мама приходила пожелать спокойной ночи.
Да уж. Вовлечённое воспитание.
– Ещё когда случались… проказы там. Или наоборот, отец приходил к учителям, чтобы оценить успехи или лично проэкзаменовать.
Ну да. И делиться планами с Тимохой никто не стал бы. Но дети, как я теперь понимаю, видят куда больше, чем представляется взрослым.
– Они и дом выбирали… мама ходила такая довольная. А потом вдруг всё изменилось. Мы жили в гостинице. Я с Танькой в детской. За нами обеими няня смотрела. Гувернера, как понимаю, решили с собой не брать. Вот… хороший был дядька. Почти как твой Еремей.
Похвала.
Определённо. И спрашивать, куда подевался, не стоит. Туда, куда все в поместье.
– Помню нянечка заплаканная. Глаза красные и всё обнимает, повторяет… помню, целители бегают. Дед мрачный. Кричит на кого-то. Матушка белая вся. Гвардию помню. И Синодников. Их много было. Помню, что нас переселили. Во дворец. Особое распоряжение и всё такое… там мы и жили. Долго довольно. Потом уехали к родичам мамы… тогда я и узнал, что случился прорыв. Вот. Потом дед нас забрал.
– А… мама?
– После того, как отец отложился от рода, она оказалась… в неприятной ситуации. С одной стороны, она получала свободу. С другой… выходило, что она разведена. Знаю, что дед предлагал ей остаться. Но она пожелала вернуться к своим. Сначала на воды уехала…
Чтоб вас. Как понимаю, одна.
Вполне в духе местной аристократии.
– Потом ей нашли мужа… мы переписываемся.
Охренеть.
Высокие отношения. С другой стороны, если видеть детей раз в день, то, может, так оно и бывает? Я вообще детей не имел, не мне судить.
– Сейчас она живёт в Эстляндии… наверное, хорошо.
– Почему?
– Её супруг, пусть из купечества, но состоятелен. И далёк от всего этого. И когда беда пришла к Моровским… в общем, её это больше не заденет.
Да.
Наверное.
– Слушай, – в моей голове что-то щёлкает. – А выходит, что ты и Моровский… ну, наполовину?
– Наполовину, – Тимоха глядит с усмешкой, и если не приглядываться, то она вполне себе обычная, такая, снисходительная весьма. Обыкновенная. А если приглядеться, то видно, что слева губа приподнимается выше, чем справа. И в целом лицо… ну, разное.
Немного.
– И?
– Есть официальный наследник. Он находится под патронажем Романовых…
– А потом? Что будет потом?
– Потом… думаю, женят на ком-то из нужных людей. И дальше будут приглядывать.
Точнее диктовать, как жить и служить на благо отечеству. Нет, ничего-то против блага отечеству не имею, но вот… лучше бы не под диктовку.
– А ты?
– Если он погибнет, то… да, теоретически я могу претендовать по праву крови. Если дом меня примет. Был бы у меня младший брат, он бы тогда и сменил имя, стал бы из Громовых Моровским. Прецеденты случались. Не дошли ещё?
Это он про Татьяну, которая помимо этикета с арифметикою пытается вложить в наши головы геральдические премудрости. Вот честно, этикет и тот впихивается куда легче. А на геральдику мои мозги просто отключаются.
– Или, что вернее, мои дети могут претендовать на имя и земли. Старший сын унаследует за Громовыми. Младший – за Моровскими… если будут сыновья.
И теперь улыбку его перекосило куда больше.
– Скажи… а тогда… ну, что отец ушёл, тебя не удивило?
– Меня тогда удивляли другие порядки, овсянка с маслом, но на воде вареная, и то, что рядом ни одной знакомой рожи. А отец… я об этом далеко не сразу узнал.
– И с тобой не связывался?
Смотрю…
Тимохе сейчас сколько? Вот странно, но этим вопросом я не интересовался. Так… всё, что случилось, не год и не два…
– Было как-то… кое-что… в том числе и письмо, – ответил он довольно уклончиво. И не соврал, нет. Скорее не всю правду рассказал. А чего не рассказал?
– И что в нём?
– В нём… ну, прощения просил. Сказал, что поступок его не слишком красив, но так было нужно. И что он скоро встретится и сможет объяснить. А, и про тебя написал…
– И ты…
– И что я? – Тимоха взъерошил волосы. – Я… честно… сперва разозлился. Сперва он исчезает хрен знает на сколько лет, а потом, здравствуйте, я тут… и ты вот… появился. Из ниоткуда. Ну… может… я потом бы и поехал. Посмотреть. А тогда… ну…
Он неловко пожимает плечами.
– Мне бы подумать, но…
– Не дали.
– Не дали.
– А тот прорыв… ты помнишь вообще что-нибудь?
Потому что уж больно одно к одному собирается. Папенька исчезнувший вдруг выныривает из ниоткуда, а потом снова исчезает, как понимаю, окончательно. Тимоха попадает под прорыв, который его едва не добивает. Дед, вместо того, чтобы возиться с новым внуком, пытается не дать помереть старому. А Савку с матушкой берут в оборот.
Вот…
Не случайно оно.
Категорически.
– Ничего, – Тимоха качнул головой. – Потом… знаешь, я даже понять не мог, как оказался на том заводе. Меня никто не приглашал. Завод не наш. Что я там вообще делал?
Он взялся за голову.
– Пытаюсь вспомнить, болеть начинает.
– Тогда нельзя.
– Вот и целитель наш так же… нельзя. Дед думает, что меня просто кто-то попросил глянуть, по-свойски, без договора. Так бывает… но кто и как? Владельцев трясли, но они клялись, что знать про меня не знали и никого-то не приглашали. Что не было у них проблем. До того, как я полез, не было. А как и с чего полез – сам не знаю. И прорыв этот. Я бы справился с обычным. Но там темнота какая-то. Муть… помню, что страшно ещё очень. А чего и как? Буча вот вывела. Точно она.
Буча высунулась и ткнулась в ноги.
– Усохла вся…
– Усохла?! – мне Тимохина тень представлялась огромной.
– Это сейчас уже чуть отошла, да и то… раньше она раз в пять больше была.
Это как… это натуральный дракон выходит. В масштабе один к одному.
– Ты деда попроси Дымку показать, – Тимоха смеется. – Думаю, удивит… и да, твоя тоже расти будет. Но не спеши. Для тебя она и без того великовата, а если ещё, то будет тяжко удержать.
– Сожрёт?
– Не должна бы. Когда дикая или только-только вот, то может. А вы вот давненько рядом. Она уже часть тебя. А вот сил тянуть будет много. Когда она из тебя, а когда ты из неё. С твоим полем точно рассинхрон пойдёт и тогда опять сляжешь. Но если бы не Буча, я б точно не выжил.
Буча стрекочет. Почему-то мне кажется, что ещё немного и она заговорит. Вот как в сказке прямо, человеческим голосом.
– Тише ты, неугомонная… – Тимоха чешет тень и та прикрывает глаза. – Так… ты о чём хотел-то поговорить?
– Проще сказать, о чём не хотел, – ворчу, потому что и вправду слишком много всего. И прыгаю с одной темы на другую зайцем бешеным. Надо систематизировать это всё как-то. – Ты… скажи, тебе в голову никогда не приходило, что отец так поступил… почему он так поступил? На первый взгляд этот побег вот… и любовь его вдруг да случившаяся. Все умерли, а у него любовь.
Взгляд у Тимохи тяжелеет. Вот сейчас скажет, что это не моего ума дело, что… в общем-то, возможно, где-то и будет прав. Только…
– Опасные вопросы задаёшь, Савка, – братец со вздохом поднимается. – Пойдём… прогуляемся. Воздух хороший. Примораживает вон слегка… зима скоро. А зима – время затишья. Они её не больно-то жалуют, тени. На Севере, к слову, пробои редко случаются. И чем холоднее, тем реже… вот на Аляске, говорят, и вовсе не бывает. Но может, не от холода. Тамошние шаманы многое умеют. Я читал дневники одного путешественника. Не из наших, англичанин, но толково писал. Интересно… жаль, что из последней экспедиции не вернулся. Слыхал про «Террор»? Корабль…
– Тимоха…
– Идём, – это прозвучало очень жёстко. Почти приказом. А следом. – Там корабля два было, но название второго напрочь из головы вылетело… известная история. Отправились искать Северный путь и сгинули, будто их и не было[4]. А ведь Франклин… точно, видишь, вспомнил, Франклин не в первый раз ко льдам ходил. Опыт был немалый[5].
Идём вдоль пруда.
К ограде?
Точно… дом окружён стеной, и если там, с парадной части, от стены осталась лишь основа, на которую присобачили приличного вида чугунную решетку, такую вот, с извивами и цветочками, то здесь стена поднималась выше моего роста, серая, сложенная из валунов.
Перед этой стеной клубится колючий шиповник. Или это не шиповник? Огромные плети с шипами, длинною в мой палец. Жухлые листья ещё виднеются в переплетениях их. И совсем уж редко выглядывают из темноты мелкие красные ягоды, уже побитые морозом.
Ну и какого, спрашивается…
Глава 7
Склад изделий Российско-Американской мануфактуры предлагает Carnet de bal самого изысканного виду с инкрустацией и страницами из слоновой кости по чрезвычайно приятным ценам. Большой выбор и возможность изготовления по персональному заказу.
«Ведомости»– Погуляй, – велел Тимоха, и тень послушно скользнула вперед, скрываясь в колючей стене. И как по мне, эта будет куда надежней каменной. Впрочем, Тимоха, остановившись, огляделся и рукой махнул. А ветки взяли и расступились.
Что за…
– Ещё в детстве мы сюда бегали, – пояснил он.
На тропу я ступал не без опасения.
Уж больно ненадёжною она казалась. Такая ниточка, что пробирается меж огромных, иные с мою руку толщиной, ветвей. Седые иглы растопырились, и вот прям вижу в них готовность проткнуть моё такое мягкое и беззащитное тельце.
– Дай, – Тимоха протягивает руку. – Ладонь. Познакомлю.
И подносит её к шипу, о который распарывает. Кровь в сумерках тёмная и, скатываясь по коре, впитывается в неё же. Так себе… растеньице.
Своеобразное.
– Что это такое?
Ветви слабо движутся, потрескивая и пощёлкивая, будто переговариваясь друг с другом. Скрип их давит на уши, и находится здесь неприятно.
Я заставляю себя стоять, когда колючая плеть касается головы.
Вторая цепляется за брюки и… если сдавят, то раздавят на хрен. И иголочками…
– Призрачный тёрн, – говорит Тимоха так, будто это что-то да объясняет. – Это растение, которое меняли… в общем, когда подрастёшь, чуть с силой освоишься, то и увидишь. Не все, конечно, но есть такие и растения, и животные, которые могут… меняться. И сами собой, и под направленным воздействием. Правда, второе вот для животных редко… всё ж не выдерживают они.
Слушаю.
И чувствую, как тонкие стебельки щекочут шею.
– Этот тёрн, если деду верить, посадили ещё когда только-только дом поставили. Защитой… ну и в целом…
Ага, если он вот так шевелится, то защита может быть вполне приличною.
– Времена тогда были тяжёлые. Граница только-только наметилась, ну и лезло из-за неё всякое-разное. А он неплохо справлялся. Ему что люди, что твари – разницы особой нет. Всех потребит при нужде. Потом уж особой нужды-то и не было, но и не выводили.
Тимоха развернул ладонь. И тяжёлый побег лёг поперек неё, даже и шипы обложил, прижал к стеблю. Это как оно? Ладно, потом разберусь.
– Он на кровь настроен… ну и так-то… дружка своего можешь привести, но лучше пока не надо.
– Что-то… не так?
– Всё не так, Савелий. Всё… и твои вопросы… не задавай их в доме.
– Почему?
– Потому что людей в нём многовато.
Многовато? Как для такой громадины, то даже наоборот. Пара лакеев, тройка горничных, кухарка с помощниками. Гвардейцы, но те больше в пристройках, в дом не суются.
– Когда… случилось несчастье… – Тимоха хлопнул по ветке, и та приподнялась. – Погибли не только наши родичи, но и все-то, кто был в доме. А были – слуги, из числа родовых, те, которые не десятилетиями, а веками Громовым служили. Гвардия… да почти вся, кроме тех, что в дозоре или вон в иных местах.
Это я слышал.
Хотя…
Туплю. Как есть туплю. И от осознания глубины своей тупости охота башкой о ветку побиться.
– Ты не доверяешь новым?
– Именно, – Тимоха кивнул. – Идём, тут шалашик есть.
Ага.
Шалашик.
Такой себе… шалашик. Из толстенных, даже не с руку – с ногу мою стеблей, покрытых тёмною, в наплывах и потёках, корой, сплетшихся так прочно, что, можно сказать, сроднившихся в одно целое. Беседка? Дом? Что-то третье?
– Мы тут в детстве играли. Прятались от наставников… правда, за такие шутки потом прилетало розгами да по заднице, но… все-то знали, что здесь можно было укрыться.
Тимоха наклоняется. Он слишком велик, чтобы просто войти. Но дом этот изнутри оказывается весьма просторным.
– Осторожно, тут порог… – Тимохино предупреждение запаздывает. – И лестница.
Он успел подхватить меня.
Лестница в четыре ступеньки уходила под землю.
– Тут пол на корнях, мы расширяли, думали тайник сделать… сделали. Смотри, – Тимоха положил руку на стену. – Тёрн не так разумен, как Тени, но в целом способен воспринимать простые команды. Прикажи зажечь свет.
Тоже кладу ладони.
Давлю ими и мысленно, скрежеща мозгами от натуги, пытаюсь приказать. Да будет свет… и по узловатым стеблям от моих ладоней расползаются тонкие нити. Свет? Натурально? Как… хотя… главное, что есть. С потолка, что выгибался этаким шатром, свисают тончайшие нити, а уж на них связками мелкие то ли ягоды, то ли ещё какая фигня, главное, что и она источает ровный свет.
– Можно приказать и он закроет дверь. Тогда сюда никто не войдёт, – Тимоха стоит, опираясь на стену. – Тут…
Указал на противоположную стену, вдоль которой вытянулись плетеные короба.
– Одеяла. Запас еды. Простой. Сухари. Сало. Сушеное мясо. Хватит, чтобы продержаться пару недель.
– Тимоха…
Он мотнул головой:
– Мне неспокойно… что-то да будет. Анчутковы зря приезжали.
А ещё недавно он был в обратном уверен. Хотя… если кто-то очень сильно не желал Громовым счастья в их семейной и личной жизни, и в целом в жизни, то этот кто-то вполне может обеспокоиться потенциальным усилением.
– Огня бояться не след. Даже если дарник шибанёт, то обойдётся. Молодые побеги выгорят, конечно, но старые поглотят и пламя, и силу. Он в целом силу любит… под корнями… сюда иди.
И снова не обходится без крови. На сей раз Тимоха, опустившись на четвереньки – сидеть на корточках у него не получается – рисует моей кровью какие-то символы, бросив короткое:
– Запоминай.
А я что? Я запоминаю.
И потом повторяю. Раз за разом, пока не начинает получаться. И потом всё одно повторяю.
– А теперь добавляешь силы…
И пол вздрагивает. Ещё недавно казавшийся монолитным, он вдруг приходит в движение. Толстенные стебли шевелятся, трутся друг о друга, расступаясь, высвобождая проход.
– Выводит он к реке… но если вдруг, то сразу не пользуйся. У реки точно будут ждать.
– Кто?
– Если бы я знал, Савка… надеюсь, что блажь это. Или там… старею. Болею. Вправду с ума схожу. Вот и предчувствия дурные… в общем, ты, главное, запоминай.
Запоминаю.
– Туда, извини, не полезу… не уверен, что сил хватит выползти, – Тимофей садится, скрестивши ноги и хлопает по полу. Дыра затягивается.
– И об этом… знали? – я осматриваюсь совсем иначе.
Шалашик?
Ага. Бронированный и с запасным выходом. Скорее уж сейфовая комната.
– Знали.
– Все?
– Все, кто нашей крови…
То есть, дедов брат, его сыновья, мой покойный ныне дядя со своею семьёй. И ещё десяток-другой человек, что просто-напросто неизбежно. Не сомневаюсь, что в этот домик таскали друзей и приятелей.
– Почему… – я касаюсь стены. А та тёплая. Живая и тёплая, и на прикосновение отзывается. – Почему никто не воспользовался?
– Не знаю. Я… не рисковал задавать эти вопросы. Дед… очень не любит вспоминать. Помню, когда впервые заикнулся, он на меня вообще наорал, – Тимоха пожал плечами. – Потом, правда, извинился. И попросил не лезть. Забыть.
Ага, что-то дед не походил на того, кто может забыть и простить.
И…
– Потом… когда вместе пошли на ту сторону… он сказал, что иные разговоры стоит разговаривать там, где их никто не может услышать.
То есть, прислуге и дед не особо верил?
С другой стороны… кто-то же прибирал письма, Евдокией Путятичной отправленные. И со звонками телефонными играл. И если могли посадить человека на телефонную линию, то что мешало в дом внедрить?
– Те, кто в доме, большей частью пришлые. Да, наняты. Мы платим и неплохо. Служат они не один год, и не могу сказать, что работают плохо. Но вот верить… были моменты… – Тимоха потёр ногу.
– Болит?
– Немного. Но здесь легче. Мне бы на ту сторону, но пока нельзя. Не выдержу. А тут ничего… спокойный фон. Я всем так и говорю, что медитирую.
Ага.
А одеяла-то старые, но крепкие. И сало вон брусочками ровными, солью пересыпано. Оно и правильно. С салом и медитировать легче.
– Орехов надо будет ещё. Они питательные. Шоколад, – вношу предложения. – И… что?
– Очень конкретный вопрос.
– Не смейся.
– Порой только и остаётся, что посмеяться… ну или свихнуться от жалости к себе, – Тимоха переложил ногу. – Из моей комнаты исчезли письма. Когда… я вляпался. Сперва я и не заметил. Не до того было. Пока одно, другое… пока вообще соображать начал хоть что-то. Я бы, честно говоря, и не заметил. Но приятель мой один, из старых, звонил. Интересовался, что я думаю по его предложению. А я ж не помню этого предложения. Спрашивать начал… оказывается, в тот день я от него письмецо получил, и там это вот предложение… он его, конечно, озвучил опять, но мне стало интересно. Я и перебрал всю почту. Вот только не нашёл. Ни этого письма, ни других за те дни. Три дня, Савелий. Три дня и ничего… даже газет. Почему? Татьяну спросил. Та говорит, что не брала. Что ей не до писем было, что она вообще думала, что меня похоронит. Какие письма… потом знаю, что комнату обыскивали и не единожды. Скорее всего и раньше тоже, но я тогда-то особо не обращал внимания. Это уже после писем насторожился… и кстати, нашёл. То, от приятеля. И ещё пару за те дни. В книге, которую читал… тот, кто устраивал обыски, знал, как и что делает. Скажи я кому, списали бы на болезнь, ослабевший разум и всё такое… взял письма и потерял. А потом нашёл…
Логичное объяснение. Очень.
Вот только все ли нашёл?
– А ещё он знал, как сделать так, чтоб следов не осталось ни для человека, ни для тени. Буча, может, и ослабевшая, но почуяла бы чужака. А так… мелочь разная. У меня память… – Тимоха прижал палец к голове. – Своеобразная. Людей, так не очень запоминаю… даты вот не могу, а картинку если захвачу, то очень точно. Танька говорит, что я не нормальный, но я просто люблю, когда всё лежит там, где должно. А вещи двигали. Положили почти там, но не там.
М-да.
И верю братцу. Не как себе, но вполне охотно.
– Деду говорил?
– Хотел, но… думаю, он и так знает, что за нами приглядывают. Романовы или ещё кто.
– Воротынцевы?
– Могут и они, – Тимоха поморщился. – Являлись как-то… предлагали вассальный договор. Покровительство оказать. И Таньку сватали за кого-то там из своих… они многих подмяли, но большею частью слабосильных. Вот и решили породу улучшить.
И главное, опять спокойно так, будто о деле в принципе обыкновенном.
– Дед не согласился?
– А то… нашёл этих, Весновских. Тоже далеко не сразу, а тут вот… теперь и вовсе… мои две невесты, Танькин жених… для света это клеймо, считай.
– Две?
– Мне уже двадцать шесть, Савка, – Тимоха глядит с обычною своею насмешкой. – В этом возрасте обычно не только жену, но и пару-тройку детишек имеют. А я вот…
Правду говорит.
Имеют.
И жену. И детей. И об этом я как-то прежде не задумывался.
– Первый договор подписали незадолго до того как… всё случилось.
То есть, Тимоха был ещё моложе меня. Хотя… чего это я. Уже знаю, что принято оно так. И порой вовсе младенцев сговаривают, а бывает и детей, которых нет, наперёд, так сказать.
Дурной мир.
Дурные нравы.
– Она младше на пять лет. Свадьба должна была состояться, как только ей исполнится шестнадцать.
Но не состоялась.
– Что произошло?
– Сбежала. С офицером… в общем, ещё тот скандал, если так-то… дед оскорбился. Он очень рассчитывал на этот брак.
Я думаю.
– И характер у него… наговорил много разного… обозвал… нехорошо. Там тоже обиделись. Договор, конечно, расторгли, тут и думать нечего. Но и поведение его… в общем, его опять выставили самодуром и ненормальным. Тогда-то, как мне кажется, и слух пошёл, что в той, давней, беде виноваты сами Громовы. Я вот не помог… случилась пара… дуэлей, – Тимоха вздохнул. – Молодой был. Вспыльчивый. Промолчать, потерпеть – это не про меня… категорически. В итоге заработал высочайшее недовольство… ну и в целом как-то так вышло, что Громовы из старого благородного семейства, с которым не грех породниться, превратились в…
– Психопатов?
– Как-как?
– В ненормальных.
– Точно… вот… ну пришлось ждать, пока всё обляжется. Потом опять в свет выходить… дед пытался списаться то с одними, то с другими, но видеть нас не желали. Ещё и в делах началось расстройство. Точнее оно давно было… как понимаешь, дом восстановить после случившегося, было недёшево. Семьям тех, кто погиб, виру и содержание. Поиск новых людей. Найм… в проклятое место особо никто не желал, а переехать… сам понимаешь.
Не очень.
Или… дом можно перевезти. А вот подвал тот, который с ледяным полом? И как дед говорил? Защиту? Тёрн? Стену? Всё это разом? Нет, это вряд ли возможно.
