Громов: Хозяин теней – 3

– Возможно… это свойство, но оно как… ну… талант. Кто-то умеет играть на скрипке, а кто-то нет, – отвечаю.

– Может… отец… сколь знаю, он интересовался вопросами развития дара. В том числе.

Об отце Тимоха говорить не любит.

Даже там, в дедовом кабинете, мы не стали делиться мыслями. Я не рискнул. Он промолчал. А сейчас вот… два сопливых заговорщика.

– Он от рождения был не слишком силён. Дядька… тот сильнее. Гораздо. И год от года силы прибавлялось. Когда есть тень, то растёте вдвоём. Она и ты вот.

Тень поглядела на меня и кончиком хвоста дёрнула. Крылья приподнялись, готовые распахнуться. Летать у неё пока не выходило, зато планировать научилась, с ветки на ветку так вообще отлично получалось.

– Помню, он всё замерял что-то. И с дядькой много говорил. Потом заставлял меня упражнения какие-то делать. Глупые… я делал. А он цеплял на шею амулетик. Камешек такой…

И в памяти вдруг выскочила картинка.

– Белый, – выдал я. – Такой… с одной стороны гладкий-гладкий, а с другой – колючий.

Я помню этот камень Савкиной памятью. И это что-то да значит.

– Горячий, – подумав, согласился Тимоха. – На цепочке.

Витой.

Камень тяжёлый и цепочка врезается в кожу. Сперва её просто чувствуешь, но чем дальше, тем сильнее она давит. И звенья впиваются, будто врастают внутрь. Это больно.

– Тяжёлый…

– Значит, и ты?

– Плохо помню… я… после горячки вообще мало что помню. И про камень не помнил, пока ты не сказал.

И не белый он, скорее такой вот, молочный, полупрозрачный, а внутри – искорки.

– Просто подержи для начала, – камень ложится в руку, а цепочка обвивает её, словно змея. – И посмотри. Видишь огоньки? Вот за ними и следи. Считай. Считать-то тебя научили?

В голосе сквозит эхо недовольства. Кажется, отец раздражён. И Савка замирает. Его пугает этот человек, который вдруг появился в их с мамой тихом доме. От него нехорошо пахнет. И мама становится беспокойной.

Ещё они ругаются. И мама плачет.

А он приказывает Савке идти следом. И приводит в этот… подвал? Куда? Так, надо полегче, чтоб не разрушить хрупкое это воспоминание. Привёл и привёл. Расслабимся…

– Савка? – Тимоха качнулся навстречу.

– Пытаюсь вспомнить. Не мешай.

– Тень призови, пусть поделится. Иногда они видят больше, чем ты можешь. И лучше работают с тонкими структурами.

Зову, хотя не совсем понимаю, как она поможет. Но тень нависает надо мной, крылья её разворачиваются, заслоняя меня от Тимохи. А в выпуклых глазах отражаюсь я-нынешний.

Или…

Да, так и есть.

Теперь я вижу, реально вижу, но как бы… точно не на плазме. Скорее уж напоминает первые телевизоры, кинескоп которых сверху накрывали увеличительным стеклом. И фигурки нелепы, но ведь…

Так, а запомнить она запомнит, если что?

– Тени способны вытащить почти любое воспоминание из числа активных, – подсказывает Тимоха. – Правда… скажем так, особенности восприятия накладываются.

Ну да.

И отец в этом телевизоре чужих глаз похож скорее на ворона, чем на человека. Он несуразно длинен и тощ, а чёрные одеяния – то ли плащ, то ли ряса, усиливают сходство. Лицо и то выглядит серым.

И недовольным.

До крайности.

– Смотри, – снова звучит приказ.

И Савка подчиняется.

Я отвожу глаза от тени. Пересмотрю позже, а пока надо самому в себе разобраться. Значит… отца не было, а потом он появился. И принёс какую-то подвеску, которая ни хрена не простая, потому что я ощущаю, как она нагревается в руке. Медленно так. И от этого страшно.

Мама рассказывала, что есть такие артефакты, которые, если в руку взять, загорятся и руку спалят.

А в других – проклятья прячутся.

Но отец не стал бы.

Так, опять мысли и личности путаются. Ладно. Пусть. Позже разделю.

– Смотри.

Смотрю. Уже не Савка – я. От жара и страха в животе урчит. И сидеть неудобно. Табурет жёсткий, подушечку никто подложить не додумался.

А искорки.

Играют. Вспыхивают и гаснут. Вспыхивают… только камушек тяжелеет.

– Нет, – отец чем-то недоволен. – Так дело не пойдёт. Дай.

И вырывает. Резко. Так, что цепочка больно скользит по руке. Отец же, перехватив ладонь, одним движением вспарывает кожу. И острая боль пронизывает руку до локтя. Савка вскрикивает.

– Хватит ныть. Как баба…

Он бросает это и морщится, добавляя:

– Чего ещё ожидать от…

Правда, в последний момент сдержался. Но и так понятно.

Любовь?

Ага. Хрена с два. Он же возит камнем по Савкиной раскровавленной ладони, чтобы потом сунуть платок.

– Прижми.

И Савка прижимает. Теперь ему совсем-совсем страшно.

– Послушай, – отец, кажется, начинает понимать, что как-то иначе надо диалог выстраивать. Гений педагогики, хренов. – Это просто проба. Я хочу понять, можно ли разбудить в тебе кровь. Это неприятно, да, но нужно потерпеть. Если у тебя есть хоть крупицы дара, они откликнутся. И перед тобой откроются весьма интересные перспективы. Ясно?

Нет.

Я-то вижу, что Савке эта речь – белый шум. Но он кивает. На всякий случай. Потому что боится разозлить отца ещё сильнее.

– Нужно просто немного потерпеть, – он и себе руку прокалывает, но куда как аккуратней. – Постарайся.

Можно подумать, есть иные варианты.

И Савка снова кивает.

– Вот так…

Цепочка ложится на шею, а отец, оттянув ворот рубашки, пальцем пропихивает её глубже, к коже. Он же и пуговицы пытается расстегнуть. Когда же те не поддаются, просто дёргает и пуговицы летят на пол. Мама расстроится. Она всегда расстраивается, когда Савка одежду портит. Даже если он не специально.

– Смирно сиди, – отец обрывает попытку сползти с табурета и собрать пуговицы. – Попытайся нащупать внутри себя источник.

Какой?

Он бы объяснил ребёнку, чего искать.

А камень начинает разогреваться. И тяжелеть. Он, сперва лежавший где-то на груди, медленно съезжает, оставляя после себя горячий след. И повисает на цепочке, и шея клонится под тяжестью её.

Что за…

А потом воспоминание просто обрывается.

– Савка? – меня держат. И Тимоха явно нервничает. – Савка, ты…

– Что случилось?

– Ты сидел. С ней вот. А потом вдруг полыхнул силой и падать начал.

Тень крутится рядом, посвистывая и пощёлкивая. И перья её стоят дыбом. Буча тоже взволнована. Почему-то мне кажется, что эти двое вполне сносно болтают между собой. Буча вон и башкой кивает. Вот… точно обсуждают.

Или это уже паранойя?

– Вспомнил… кое-что.

Голова гудела. А внутри вот… вот дерьмо. Тонкое тело зияло свежими дырами.

– Погоди. Сидеть можешь? – Тимоха придерживал меня. – А лучше ложись… вот так…

– Тим? У вас всё в порядке? – Татьяна, конечно, не нашла момента лучше. – Я ощутила всплеск…

– Это Савка вспомнил кое-что. Вот теперь…

– Вот… вот я говорила, что нужно ограничители носить! Нет, ну где это…

Где это видано, где это слыхано… и прочее, прочее…

– Клади его на пол, давай… – Татьяна вытаскивает из-под платья камушек.

На цепочке.

Правда, не белый, а желтый, что капля солнечного света.

– Н-не надо…

– Это стабилизатор, – соизволил пояснить Тимоха. – Тебе бы такой на постоянной основе носить, хотя бы пару месяцев, но он восстановление замедлит.

Камень был тёплым.

Интересно.

– И да, у меня дар нестабильный! – Татьяна сказала это с вызовом. – До сих пор…

– Из-за белого камушка?

От нынешнего янтаря исходило тепло. Оно пробиралось внутрь и растекалось по телу приятной истомой. И прорехи, что расползались в тонком поле, перестали расползаться, даже затягиваться стали, этакой дрожащей полупрозрачной плёнкой.

Интересно.

Очень.

– Он… откуда? – Татьяна растерялась.

– Похоже, у нас больше общего, – ответил за меня Тимоха, – чем мы предполагали. Значит, и над тобой опыты ставил?

Не знаю, кому из нас адресовался вопрос, но я кивнул. И Татьяна кивнула.

И что сказать?

– Мне он сказал, что дар слабый, а потому нужно развивать дополнительно, – Тимоха на правах старшего заговорил первым. – Забирал в лабораторию. Раз в неделю. И надевал этот камушек. Сперва, правда, тот был небольшим, с ноготь мой. И отец прижимал его к коже, и камень приклеивался.

Очень интересно.

Вот чем больше про папеньку узнаю, тем больше возникает вопросов.

– От него было то жарко, то холодно. Потом только жарко. В какой-то момент камней стало два, затем с десяток мелких, которые он крепил на руки и ноги. Но потом, как я сейчас думаю, собрал в единую конструкцию. Тогда стало совсем тяжко. Он горячий. И потом сила… в общем, её прибавлялось, да…

Тимоха глянул виновато:

– Нестабильной, – добавил он так, будто тайну страшную открыл. – Потом… уже выровнялась. И всплесков с лет пятнадцати не было.

– А до того?

– Случались.

– И это…

– Семейный целитель знает.

А значит, где-то там, в карточке, и запись будет о всплесках и о том, что когда-то давно Тимоха был нестабилен. Вот и главное, врач этот мне ещё когда не понравился.

– А у меня дара не было, – произнесла Татьяна тихо. – Но отец пообещал, что исправит. И исправил. Только… у меня до сих пор случается… сбои. Правда, сейчас их Птаха гасит почти полностью. Возможно, что и стабилизатор скоро будет не нужен.

Исправил, значит.

Бесталанный папенька хотел получить сильно одарённых детей?

Осталось понять, не исправил ли он и Савку в том числе.

И главное, как?

Глава 10

Париж. В спектаклях видят много черных бархатных шляп, тисненых и гладких, с розовыми очень короткими перьями. Нынешним сезоном в моду возвращается блонд, а ещё ленты и позумент, каковой, однако, надобно использовать с большою оглядкой, ибо излишнее его количество в наряде будет свидетельствовать скорее о дурном вкусе владелицы…

Дамский журнал

Тимоха приложил палец к губам и покачал головой.

Понятно.

Тему это обсуждать стоит не здесь и не сейчас. Татьяна чуть нахмурилась, но спорить не стала.

– Жарко здесь, – сказала она капризным тоном. – И надоело до жути. День за днём то же самое. Возись с ними… прогуляемся? Кстати, где второй бездельник?

Это она про Метельку?

– Еремей его забрал, – я отлипаю от пола и возвращаю камешек. – Спасибо. Уже лучшее… и… просто, спасибо.

– Пожалуйста, – она нервно пожимает плечами и камешек забирает, чтобы закинуть цепочку на шею. – Так что, меня будут сопровождать? Кстати, ты был прав. Я подумала и поняла, что со стороны Весновского было довольно низко отправлять мне то письмо. Нет, конечно, подарки я верну… но вот теперь думаю, стоит ли возвращать ношеные перчатки? Я с ними, конечно, обращалась очень бережно, однако…

Голос у сестрицы звонкий.

– Возвращай, – отвечает Тимоха и, подав руку, рывком поднимает на ноги. – Всё – так всё… носовые платки не забудь.

– Носовые это я ему отправляла. С вышивкой. Но, пожалуй, требовать не стану.

– Ты весьма великодушна…

Таньяна задирает голову и фыркает. И кажется, улыбается, вот только сколько правды в этой улыбке. А в коридоре я натыкаюсь на горничную, одну из трёх, что скользят по дому невидимыми тенями. Немолодые, не слишком красивые и старающиеся не попадаться на глаза лишний раз. Эта вот замерла, а потом, присев, поинтересовалась:

– Эмма Матвеевна велела спросить, будем ли завтра серебро чистить…

– Завтра? – Танечка сделала вид, будто задумалась. – Нет, пожалуй, не стоит пока. Гостей мы не ждём, а тут скоро и пост начнётся. Уже перед Рождеством почистим.

И женщина, опять присев, ушла.

А я не удержался, посмотрел вслед. Отправить бы за нею тень.

Нет, сейчас не след. Рваные дыры затягивались, но чуялось, что любое мало-мальски серьёзное напряжение сорвёт эту, созданную янтарным камнем, плёнку. Ничего-то серьёзного нет, к вечеру и следа-то не останется, но это к вечеру.

– Я дедушке и сказала, что, если Весновские столь мелочны, то пускай, а нам не след уподобляться, – голос Татьяны заполнил узкий коридор. Тёмный.

Безлюдный.

На первый взгляд.

А ведь то, что мы с Тимохой занимаемся, все знают. И эта вот женщина… да. Могла и случайно тут оказаться. А могла и не случайно.

– …и мне кажется, что моё появление на рождественском балу губернатора будет вполне себе уместно. Как и твоё, Тимофей. Савелий ещё пока молод, хотя вот графиня Контанская организует очень милые детские балы. И это отличная возможность представить тебя свету, хотя, конечно, ты категорически не готов… нужно будет поискать учителя по танцам.

Если кто-то слушал, то он явно проникся заботами.

Я вот проникся, пытаясь представить, куда в моё расписание ещё и танцы впихнуть.

– Манеры опять же… я бы сказала, что они отвратительны, но правда в том, что их просто-напросто нет!

– Ты преувеличиваешь.

– Я? А ты видел, что он сделал? За завтраком? Он ложку облизывал!

Ну… было дело.

А что, завтрак вкусный, но маленький, а я маленький, но голодный. И до обеда ещё тьма времени, а на ложке еда оставалась. Как было не воспользоваться случаем?

– Чудо, что ещё крошки со скатерти было собирать не стал…

Была мысль. Но отказался, сообразил, что это как-то слегка чересчур. А вот с ложкой да, с ложкой прокололся. Я вот даже задумался над тем, облизывал ли я ложки там, в прошлом мире, потому как вроде и случалось бывать и на вечерах званых, и на банкетах всяких, но вот хоть убей… ладно, если и облизывал, то желающих указать мне на неправильность сего действа не находилось.

– …и вообще не удивлюсь, если он в носовой платок сморкаться станет!

А что с ним ещё делать-то?!

Я хотел спросить, но поймал предостерегающий взгляд Тимохи. Ясно. Точнее не совсем ясно, что там не так с платками, но лучше помолчать.

Так мы и молчали сперва до пруда, а потом до знакомой уже колючей стены, которая этими самыми колючками приветливо помахала.

– Ты его и сюда таскал? – возмутилась Татьяна, но как-то без былого вдохновения. – Ох… я уже и забыла, как тут. Тимоха, ты вперёд иди, и ты тоже… а я вот… может… просто постою. Прогуляюсь.

– Чулки порвать боится, – Тимоха фыркнул. – Тань, а помнишь, раньше ты прям напролом лезла…

– Когда это было.

– Было.

Она закатила глаза.

– Ладно… но если что, платье будешь штопать ты!

– Сама ж не доверишь, – Тимофей действительно коснулся лозы и та услужливо скаталась клубком, освобождая путь.

– Дамы вперед, – сказал я Татьяне. И та не стала спорить. Она вовсе молчала до самого убежища, а в нём вдруг втянула воздух резко и со свистом, как бывает, когда долго-долго сдерживаешься перед вдохом.

– Иногда мне кажется, что они правы… и дед действительно сходит с ума. И ты тоже… и я с вами… что эта подозрительность ненормальна, – Татьяна прошлась вдоль стены. А убежище, как мне кажется, стало чуть больше. Нет. Глубже. Точно. Вон, ступенька прибавилась.

Или всё-таки кажется?

Надо было сосчитать.

– Они – это кто?

– Дамы из благотворительного комитета… знаешь, меня приглашали Никольские. Они на воды собираются…

– На зиму?

– Вот и меня удивило. А они с собой зовут. Мы довольно дружны с Лизонькой. Это их старшая. И она прямо каждый раз теперь… вчера вот снова написала. В Кисловодск собираются. Отбывают через неделю.

Тимоха ничего не говорит. А я прохожусь, отмечая, что одеял стало больше. Лежат, свернутые тугими скатками. И вот фляги появились. Вода? Вино? Тянет заглянуть. Пара коробов. И свертки из плотной промасленной бумаги.

– Прямо умоляет отправиться… это даже неприлично, такая настойчивость.

– Может, стоит?

– Нет, – Татьяна покачала головой. – Когда там, с ними, сидишь и пьёшь чай. Обсуждаешь… поэзию или вот музыку… кажется, что вот оно, настоящее. А вот здесь, с вами, мрак какой-то.

Она одёрнула руку.

– Я думала согласиться. В конце концов, почему бы и нет… я даже сказала Лизоньке, что с дедом переговорю. Обещала завтра ответ дать. Она так обрадовалась. И матушка её обрадовалась. Сказала, что даже расходы готовы возместить. И это странно, верно?

А на меня чего смотреть? Я понятия не имею, что тут странно, а что нормально. Вроде и язык тот же, и люди те же, а вот порой такое всё другое, что прямо слов нет описать.

– А к нынешнему Лизонькиному письму её матушка своё приложила. Знаешь, такое сочувствующее. И что, мол, в моём положении лучше нет, чем обстановку сменить. У них свой дом имеется. И я их нисколько не стесню. И Лизонька будет рада. И можно до самой весны отдыхать. Лизонька живопись изучает, ей даже наставника выписали. Из Италии. И я могу присоединиться.

– Ты же всегда хотела.

– И хочу. Только… знаешь, наверное, будь всё иначе, я бы согласилась с радостью. Дед отпустил бы…

Он и сейчас отпустит, если это даст хоть малейший шанс вывести Татьяну из-под удара.

– Но я слишком долго жила рядом с ним, чтобы просто взять и поверить. Откуда они узнали о разрыве помолвки? Я сама письмо только-только получила. Как и вы… да не врите, знаю, что дед вам сказал. И Лизонька… она хорошая, искренняя, но в прошлом году мы не были особо близки. А тут она первой начала подходить, писать… и матушка её такая добрая, ласковая. Прямо до приторности.

Татьяна стиснула кулаки.

– Ещё у Лизоньки появился кузен. Вдруг. Я не помню, чтобы она о нём прежде упоминала.

А сестрица у меня не промах. И головой пользоваться умеет.

– Теперь же только и разговоров о том, какой он замечательный…

– Может быть совпадением, – сказал Тимоха, но как-то так, что стало ясно – сам он в такие совпадения не верит.

– Может. Только какое-то очень своевременное. Кто едет к морю на зиму? Учиться? Об учёбе тоже договариваются заранее… и мои акварели, которые якобы отправили итальянцу. Те, что я Лизоньке подарила… но я ей не дарила. Я акварель вовсе не люблю, мне уголь больше по вкусу. Мелочи… я уже давно перестала обращать внимание на то, что в моих вещах копаются. Уверена, что и письма читают…

Тимоха кивает.

Согласен?

– Но сейчас это делать стали как-то… чаще… наглее? То же серебро… мы давно договорились, когда его чистить. Это есть в плане хозяйственных работ, который мы составляли и расписывали на каждый день, – улыбка у Татьяны нервная.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Краткие практические заметки о воспитании детей, книга, вышедшая в Рязанской губернии в 80-е гг XIX в.

2

Коробка или ящик для хранения сигар, в котором поддерживается определённый уровень влажности.

3

Текст записан А.В. Гуревичем со слов Раи Шленкевич, 10 лет, с. Баргузин, Баргузинского аймака, БМАССР, 1929 год

4

Речь о пропавшей экспедиции Франклина. Два корабля – «Террор» и «Эребус» направились в Арктику в 1845 г, чтобы исчезнуть без следа. И корабли, и людей искали, но безуспешно. Только в 2014 г были обнаружены остатки «Эребуса», а в 2016 г – «Террора».

5

Эта экспедиция действительно была четвертой, так что Франклин имел полное право считаться опытным полярником.

6

Рождественский пост