скачать книгу бесплатно
– На мельнице-то он бывает?
– Редко. Давеча Василий Андреевич мне сообщил, что он по пьяни чуть нам мельницу не спалил.
– Как это? Ты мне ничего не рассказывал, – переполошилась Ольга Андреевна.
– Мельница слава богу, цела. Я ж не дурак, ее застраховал на семьсот рублей серебром. Заказ-то я взял огромный для военного ведомства. Объемы там до десяти тысяч кулей муки надо в год. Представляешь, какие убытки на мне бы повисли, если бы она сгорела. Да, меня под суд отдадут за это.
Ольга Андреевна слушала и сокрушенно охала. Когда тот закончил перечислять возможные убытки и грехи нерадивого брата, не удержалась и спросила:
– А куда ж он пойдет, если выгонишь?
– Мне все равно. Надоел хуже горькой редьки. Пускай, куда хочет туда и идет, – зло отрезал Иван и добавил. – Послушай, что скажу.
– Что?
– Я ведь и здесь скоро поставлю мельницу.
– А это зачем, неужели, мало забот?
– Для забот у меня приказчики водятся. Этот год лето засушливым будет, и на мельнице я хорошо заработаю.
– Вот ты снова выгоду ищешь…… – упрекнула его Ольга Андреевна, – а с чего взял, что лето будет сухое?
– С того и взял, посмотришь сама. Приметы имеются. Вот и Михаил Яковлевич нынче сказал, – рассердился Иван Кузьмич, недовольный тем, что жена ему снова перечит.
– Да, сколько уже этих засух с приметами было. Пережили же. Зачем нам еще одна мельница? Мало тебе забот на фабрике, и так тебя сутками дома не вижу, то охота, то фабрика, то девки и баня. Откажись, – запричитала Ольга Андреевна.
– Девки тут причем? Молчала бы уж, лучше! Я на продаже хлеба барыш заработаю. Сейчас мы привозим муку и зерно за двенадцать верст от себя, – разве же это нам выгодно? Самим нужно молоть, а не покупать втридорога…., да и излишки опять же продать. Э…Да, что с тобой, глупой бабой об этом говорить, все равно ни черта не смыслишь, – отмахнулся Иван.
– Ты, Иван, когда выгоду увидишь, как коршун на нее бросаешься, – укоризненно заметила Ольга.
– Ну, так я делец. Да, и любой человек прежде всего для себя старается, выгоду ищет, и о прибылях думает. Может не всякий признается, вот, мой брат Федор – не признается, а подумает. Да и вообще: всё на свете цену имеет, и всё – товар: и хлеб и зерно, и лес, и вода…
– И люди тоже? – спросила Ольга.
Иван утвердительно кивнул:
– И люди, конечно. – Заметил, что жена скептически смотрит, прибавил. – И даже ты, Ольга, свою цену имеешь…. А что касается еще одной мельницы. В конце лета цены на хлеб взлетят до небес. А тут я подъеду в земство и скажу: «Не изволите ли, господа хорошие, у меня зерно и хлеб прикупить? Ну, те господа не откажутся…. Особенно, если им в карман незаметно сунуть конвертик…., – Иван многозначительно хмыкнул. План же, который в эту минуту окончательно укрепился в его голове, заключался в следующем: построить мельницу, накопить запасы зерна и муки, а затем, воспользовавшись нехваткой его в амбарах земского комитета, что наблюдается каждый раз в голодное лихолетье, продавать это зерно с выгодой для себя, в разы, увеличив его оптовую цену.
Когда между ними случался какой-нибудь жаркий спор, оба не уступали друг другу, цепляясь даже в мелочах. Каждому хотелось одержать победу над противником. И если Ольга, будучи более гибкой по натуре, и опасаясь крутого нрава мужа, могла отступить на время, то уж, тот ни в чем ей не уступал. Ну, а Ольге Андреевне, чтобы оправдаться в собственных же глазах, и «не ударить перед злыднем в грязь лицом», приходилось прибегать к известному всему женскому полу приёму: к увещеваниям и поучениям. А так как споры между ними происходили часто, в любом месте и в любое время, то и увещевания, к которым она прибегала, заставляли Ивана Кузьмича с досадой морщиться, отвечая такой же монетой. Бывало, сидят супруги за столом с детьми или же куда-нибудь едут, и если вдруг между ними начинался какой-нибудь разговор или спор, а так как у обоих характеры были настырные и горячие, особенно, если дело касалось отстаивания собственных принципов, то уж тут Ольга Андреевна обязательно взбрыкнет и начинает в ответ ворчать и поучать мужа уму и разуму, а еще пуще любит советовать. Тогда и у Ивана Кузьмича возникал раздражающий зуд в печенке. И тут уже разгорались между ними взаимные «увещевания» и поучения. А уж, если кому случится побольней уколоть другого и упрекнуть, то выходил тот после такого спора с торжеством победителя, получая от своего мнимого превосходства ни с чем несравнимое удовольствие и радость.
И хотя Иван отдаленно догадывался, отчего нарастают между ним и женой внутренние противоречия, но это казалось настолько несущественным и совершенно не заслуживающим его внимания и решения.
Он не желал глубоко и отчетливо определять свои отношения с женой, и хотя бы в чем-то уступить. Упрямство, жестокость, душевная леность и черствость мешали ему постичь внутренние законы ее мира, ее представления об окружающем и происходящем с ними. Ему было хорошо и так. Хотя, пожалуй, уже и не всегда хорошо: потому, что разногласия между ними все больше обострялись. И Ольга Андреевна это хорошо видела и чувствовала.
Но каждый из них решал для себя самостоятельно, что было виной их нарастающего отчуждения. Однако, именно это недопонимание друг друга в столь важном для обоих вопросе только все больше усугубляло возникающее между ними расхождение и начинающееся охлаждение. И это уже было замечено ими обоими. Но было еще кое-что, что мешало им обрести покой и счастье во взаимоотношениях друг с другом. И это что – то была произошедшая измена Ивана Кузьмича в прошлую зиму с певичкой из хора Сытовой Варей.
Но и это было еще не все. В прошлую зиму в жизни самой Ольги Андреевны неожиданно состоялось знакомство, которое заставило ее усомниться в силе любви к своему мужу, а главное – в стойкости своих моральных принципов и мучительно бороться не только с этим наваждением, но и с самой собой!
В ее жизнь, в ее душу неожиданно, стремительно и настойчиво вошел Яков Михайлович Гиммер. Он был инженер, служил на заводе мужа. Был приятен внешне и умен. Обладал удивительным магнетизмом. И хотя она всячески пыталась его забыть, сделать это у нее не получалось. Испуганно билось взволнованное женское сердце при одном только упоминании о нем!
Таким образом, ее тайные метания между мужем и инженером, подлая и низкая измена Ивана с «этой гадкой певичкой», непробиваемый прагматизм мужа, а в особенности все чаще возникающее между ней и Иваном равнодушие и отчуждение – все это страшно мучило ее, терзало и лишало покоя.
Сейчас, после неприятного разговора, она продолжала думать о разладе с мужем и внутренне вела с ним диалог: «Не человекам, а Богу судить о делах наших! – размышляла она про себя, – в этом ты, конечно, прав, милый Ванечка. Но ты кто! Ты – делец! И живешь в мире своих страстей. А они разрушают тебя. Не ведут твои грешные страсти к спасению твоей души. И жаден ты уже давно стал, Ванюша милый, до любого барыша! Сам не заметил, как поменялась твоя душа. Ты давно стал другим. Не таким, как раньше. Через всякого человека с легкостью перешагнешь. Любого подомнешь, даже не поморщишься! Но я помогу тебе обрести себя вновь! – и она грустно посмотрела на него.
А тот, которого она так нежно и почти, по-матерински любила, тот, кого так сильно хотела подчинить своей воле и кому так страстно желала помочь обрести себя вновь- тот, который причинил ей столько страданий своим жестоким неукротимым и сильным духом, тот стоял и смотрел свысока и надменно.
«Ах! Отчего же так бывает? Почему люди так слабы в своих страстях? Мы все так грешны! Вот, и я! Отчего продолжаю с ним жить? Отчего я смирилась со всеми его недостатками? С его падением, изменой и жадностью? Это я-то при своих высоких нравственных принципах, будучи дворянкой и женой? И почему я целую подлого изменника и люблю гадкого мерзавца и негодника, больше жизни? Я просто простила. И ведь, признайся, душенька! Что нет для тебя ничего лучше, чем его сладкие поцелуи и страстные ласки? И этот негодник меня в прошлый год на какую-то Варьку Сытову запросто променял!» – сокрушенно подумала она, в глубине души признавая свое поражение и зависимость от мужа.
«А если он прав, и надо любой ценой добиваться богатства? Ведь, если на всякого вокруг оглядываться, да кланяться перед тем, как взять или спросить, то так, ведь, и впрямь, ничего не добудешь в семью и для себя? Так ведь, и в нищету впасть можно? И всей семье, не дай Бог! Разориться? Нет! Нет. Боже упаси! Спаси и сохрани! – и Ольга Андреевна с чувством перекрестилась.
9
Между тем, Иван Кузьмич сердито отвернулся, как будто не замечая, как поникли женские плечи и погрустнели тёплые карие глаза: «Вздумала меня хозяина поучать…».
Следуя семейной традиции, Иван Кузьмич еще с прошлого года начал постепенно приучать обеих дочерей к торговле, велев им после занятий в гимназии приходить к нему в лавку в Гостиный двор по вторникам и четвергам, и выполнять посильную работу. И тут в спорах с женой он был непреклонен: дети должны с ранних лет учиться коммерции. Но при этом они также обязательно должны продолжать свою учебу в гимназии и получить принятое в светском обществе приличное образование. Надо сказать, что эти две стороны жизни сестер никак не конфликтовали между собой. Потому что на все эти сферы обучения детей родителями, по обоюдному согласию, отводилось строго ограниченное и определенное время. На все должно быть выделено время: и на уроки, и на гимназию, и на рукоделия, занятия музыкой и языком, и на обязательный труд в лавке. Только благодаря такому оговоренному и строго выделенному времени родителям удалось совместить для детей такие практически несовместимые вещи.
А то, что они обе девочки, и у них должны быть больше детства – того деятельного безделья, которое помогает детям расти и развиваться, а не работы в его торговых лавках – отца это совсем не заботило. Она это знала.
В разногласиях она чаще уступала хозяину. Да, и как не уступишь? Тот был суров и строг со всеми домашними без исключения. Он не был деспотичен и не был тираном. Но строгость его порой доходила до явной жестокости. Зная это, в семье все подлаживались под главу семьи, стараясь никогда не спорить с ним. Ольге тоже приходилось иногда и смолчать, и подстроиться, и подладиться под его горячий неласковый нрав, сглаживая шероховатости семейных отношений, заранее определяя, что если она этого не сделает этого, то может быть еще хуже. Да, и как иначе? В крепкой и дружной семье, считала и сама Ольга, должен быть один глава семьи – хозяин. Не два. По-другому и быть не могло. Потому что иначе разброд и шатание. Она и сама была так воспитана в патриархальных традициях в родительском доме.
– Сына родишь, отстану от дочерей! Мне сын нужен, ты знаешь, – жестко отрезал он и требовательно сжал за плечи.
Ольга Андреевна, отводя взгляд, в ответ только кивнула и покрепче сжала пересохшие губы.
– Ну, коли так, то и хорошо, – оживился Иван, и сам устав от неприятного разговора. – А мы тебе и Наташе гостинцев разных привезем? Будешь, ведь, рада, – сказал он, с силой прижал к своей груди гибкое женское тело. Потом, почти успокоившись, наклонился и выдохнул ей теплый воздух прямо в нежное розовое ушко.
Ольга согласно кивнула, еще раз поняв, что уговаривать его бесполезно и придется собирать дочь в дорогу.
Заметив, что она грустно смотрит на него, удрученная его решением, Иван Кузьмич, и сам уже расслабившись от близости ее теплого и податливого тела, покрепче прижал ее к себе и нежно поцеловал в мягкие шелковистые завитки волос возле виска:
– Так, так, моя дорогая жена! Признайтесь мне, какими такими важными делами вы будете заниматься сегодня днем? – перешел он на легкомысленно-игривый тон. – А я и знать ничего не буду? Могу, ведь, и рассердиться на вас! Отвечай же скорей, душенька? – шутливо изобразив обиду, прошептал он, часто дыша ей в ухо.
– Какие у меня могут быть дела, милый? – Ольге было непросто сейчас, после обидных слов Ивана подстроиться под его настроение. – Что ты спрашивать? Конечно же, домашние, – задышав так же часто, прошептала она в ответ. Дыхание мужа обожгло ее, и захотелось забыть обо всем, спрятаться от внешнего мира в его руках.
«Прочь, прочь дурные мысли…. Ребенок будет с отцом, должно быть все хорошо», – подумав так, она придвинулась ближе к нему, готовая согласиться с ним. А ощутив напряженным телом крепость родных рук, и вовсе успокоилась. Желая забыть неприятный разговор, и снова став покорной женой, Ольга заговорила просто, деловито, почти защебетала:
– Ты знаешь, мой друг, я ведь в прошлую среду была у помещицы Черепановой. Мы с ней часто в саду чаевничали. Помнишь ли ее? – спросила она.
Муж наморщил лоб, как будто вспоминая, потом кивнул в ответ.
– Так вот, моя Изольда Тихоновна, знаешь, поди? Все печется о земских делах. И нам бы с тобой не грех об этом помнить! – назидательно проговорила она и тут же осеклась, бросив на мужа вопросительный взгляд:
– Ну, да не об этом сейчас речь идет! Так вот, моя Изольда Тихоновна изволила пригласить меня на званый ужин. Скажу тебе, мой друг, что там будет очень весело, ты и сам это знаешь. Будут и разговоры, и дамский преферанс. Что же мне теперь ей отказывать?
– Потом решим, – пожал плечами Иван Кузьмич. Он слегка усмехнулся, более занятый собственными ощущениями, вызываемыми шелковистыми прикосновениями ее волос к его собственной щеке и волне сладкого искушения, подымающегося в душе.
– Представляешь, дорогой, сколько новостей я узнаю? – продолжала с воодушевлением говорить Ольга Андреевна.
Между тем, Иван Кузьмич, нисколько не слушая, что она говорит, продолжал поглаживать ее по теплой шее и плечам:
– Ох уж эта Изольда Тихоновна! Вот скажи мне, что за надобность тебе ехать к ней? Ничего, кроме пустой женской болтовни ты не услышишь. Сидела бы ты дома, душечка. Да занималась хозяйством.
– Ты же знаешь, у Черепановой соберется почти вся местная знать и дамское общество. – Возразила Ольга Андреевна. – Поеду на чай, а узнаю всё: уездные новости и сплетни, – решительно произнесла Ольга Андреевна. Она вскинула упрямый прямой подбородок, с вызовом посмотрела, – а с хозяйством да ткацкой фабрикой я справляюсь не хуже вас! Не переживайте. – Упрёк в склонности к «женской болтовне» не понравился Ольге. – Ведь, и раньше справлялась. Неужели, забыл? – щеки ее заалели.
Чтобы не сердить его, она медленно протянула руку и как можно нежней провела ладонью по его рубахе. В ответ на этот интимный жест Иван облегченно и спокойно вздохнул, как будто ему самому не хотелось больше ругаться. Отпуская прочь с души свое раздражение («Ну, вот, наконец, этот неприятный разговор завершился»), Иван ласково и шаловливо потрогал пальцем женское ушко.
10
– Когда к нам Федор в гости пожалует? Хорошо бы вместе с Сережей на рождество приехали, – промолвила Ольга, откликнувшись на мужнину ласку.
Однако, Иван уже отодвинулся от нее и пошел прочь к зеленому диванчику, уселся там и вытянул вперед свои длинные ноги. Поглядел на жену и поманил ее к себе, приглашая присесть:
– Твой Федор Кузьмич не просто приедет – быстрее ветра примчится, как только вернемся в Москву. Я ему уже написал, чтоб ждал от меня телеграмму, – хохотнул в ответ.
Когда жена присела рядом, он снисходительно похлопал ее ладонью по укрытому атласным платьем колену:
– А до этого…, – тут фабрикант многозначительно поднял большой палец кверху, – мне надо много успеть на заводе. Впрочем, я на сей счет не волнуюсь: Гиммер сделает все, как нужно. Помнишь его? Хм… Неужели, не помнишь? – переспросил он и бросил испытующий взгляд на жену.
Заметив ее вопросительный и недоумевающий взгляд, добавил:
– Он был у Миловановых на именинах и у Оглоблиных. И ты с ним кажется даже разговаривала, пока меня не было. Он, кстати, довольно интересный господин, имеет свое суждение обо всем. И, между прочим, весьма симпатичный экземпляр для вашего юбочного сословия! За ним, говорят, шлейф из разбитых женских сердец тянется.… Даже я заметил – как только он в залу вошел, как многие дамочки сразу стали шушукаться и переглядываться. Но только не ты, Ольга Андреевна! Ты как всегда была на высоте: неприступна и холодна, как лед, – тут фабрикант громко хохотнул и лукаво блеснул веселыми глазами на Ольгу, – а знаешь еще что? Мне в тот раз показалось, что он тебе отчего-то, вдруг даже сделался неприятен? Верно? Ведь, после этого он не раз заезжал к нам домой, но ты ни разу не вышла. Все же странно, что и сейчас не можешь вспомнить его, – он помрачнел и подозрительно посмотрел на нее.
– Ах, этот… Теперь припоминаю. Ну, а зачем ты завел все эти воспоминания о каком-то своем рядовом служащем? Какое мне до него дело? – спокойно проговорила Ольга и равнодушно пожала плечами.
Однако, в груди ее в этот момент что-то больно и мучительно дрогнуло. Сердце бешено заколотилось, с силой разгоняя горячую кровь по жилам. А предательская память своей услужливой непрошеной рукой оживила желанный образ Якова Михайловича, его влюбленные и жаркие глаза, которыми он в тот вечер почти безотрывно следил за ней.
– Ах, ты боже мой! Ну, что же вы все пожимаете плечиками-то? – с нескрываемым сарказмом произнес Иван намеренно переходя на вы, – ну, конечно же, вам нет дела до моих служащих! Тем более, что вы только меня любите! Я точно это знаю, – самодовольно произнес он и привлек ее к себе, – я в вас уверен, Ольга Андреевна! Вы – ведь, порядочная честная женщина, и вы – моя жена. Этим все сказано. Хотя, выводите меня из себя своим упрямством и гонором, – не удержавшись, прибавил он.
– Впрочем, я не сказал тебе самого интересного. Дело в том, моя душечка, что этот почти неизвестный вам господин и мой рядовой служащий выпросил у меня отпуск в июне и просил похлопотать для него дачу у Стародумовых.
Стародумовы были мелкопоместные помещики. Они жили почти безвыездно в своей деревне, имея поместье с небольшой захудалой деревенькой в шести верстах от Дуброво.
– А…, ну понятно, – безразличным голосом проговорила Ольга Андреевна и поинтересовалась:
– А, что же Наталья Николаевна, согласилась принять?
– Конечно. Ведь, это мои рекомендации! И мой инженер. Нашлась в их доме лишняя комнатка с мебелью и столом. Да и сто рубликов не лишние и на дороге не валяются! Так что Яков Михайлович Гиммер приедет в середине июня к Стародумовым и будет отдыхать недалеко от нас. И тогда-то уж тебе точно не отвертеться, что ты не помнишь его! – он с добродушной улыбкой посмотрел на жену.
Но увидев, что жена остается все такой, же неприступной и безразличной, покачал головой: «Так-то. А то, ах! Ах! Никого не помню! Никого не знаю…»– шутливо передразнил он.
Муж продолжал с жаром говорить о заводе, но Ольга его уже почти не слушала и думала о Гиммере.
Их первая встреча действительно, случилась два года назад, на именинах у купца Милованова, когда Гиммер приехал в Москву и поступил на службу на завод Ухтомцева. Он тогда снял себе комнату во флигеле в усадьбе Миловановых, и почти по-родственному стал вхож в купеческое семейство, как завидный жених для двух незамужних дочерей купца. И в тот памятный вечер он также присутствовал за праздничным столом.
И хотя эта встреча была мимолетной, и не оставила у нее в душе иного впечатления, кроме того, что он очень привлекательный мужчина. Потом они еще не раз пересекались взглядами на улицах и на прогулках в парке, когда она гуляла с дочерями или, когда вместе с мужем приезжала на завод за какой-нибудь надобностью, или же Гиммер сам приезжал в их дом по служебным делам и, привозил Ивану какие-то бумаги. И она видела его в окне идущим по двору к подъезду дома. Но все эти встречи для нее были ничем незначащими, и она спокойно к ним относилась, ничем не выделяя для себя его присутствие.
Но однажды они встретились на собрании, посвященном сбору пожертвований вдовам и раненым в Крымской войне, которое состоялось в купеческом клубе. Она находилась там с мужем, Гиммер в числе приглашенных гостей. И хотя она не хотела себе в этом признаваться, но именно в тот вечер в клубе она впервые заметила и выделила его для себя как-то по-особенному среди окружавшей ее толпы. И потом, когда они ещё не раз случайно встречались возле заводской проходной, и она замечала его фигуру в отдалении от себя в окружении служащих или рабочих, сердце её предательски вздрагивало ему навстречу. Она заметила, что и он с каждой следующей встречей все чаще оглядывается на нее и задерживает свой взгляд на ней, и всё настойчивей и радостней, всё доверчивей наблюдает за ней, за каждым ее мимолетным движением.
Потом состоялось еще одно торжественное собрание в купеческом клубе, посвященное именинам царя.
И он подошел к ней, воспользовавшись отсутствием ее мужа и тем, что она одиноко стоит в огромном парадном холле, и неожиданно заговорил с ней после того, как поздоровался:
– Почему вы одни?
– Я не одна, муж скоро придет.
– Пока его нет, позвольте сказать вам, что я очень рад видеть вас. Встреча наша по всей видимости будет короткой, но вы должны знать, что она много значит для меня. Вы Ольга Андреевна, совершенно удивительная и прекрасная женщина. Как вы думаете, могу ли я надеяться, что снова увижу вас и смогу с вами поговорить? Может быть, я смогу вас развлечь какой-нибудь интересной историей о чем-нибудь хорошем, например, расскажу про завод вашего мужа, и вы не будете грустить, как сейчас…., – мягко добавил он и тепло улыбнулся.
Она пожала плечами и опустила глаза:
– Я не знаю, что вам сказать.
– Я часто думаю о вас, Ольга Андреевна…, – неожиданно признался Яков Михайлович. Голос его прозвучал виновато и с какой-то трогательной нежностью. Он хотел ещё добавить «потому что вы моя женщина, милая Ольга Андреевна!» – но не посмел. Он был так поглощен своей радостью от того, что снова видит ее и может с ней перекинуться хотя бы словом, что даже не хотел это скрывать.
Но она возмутилась:
– Вы не должны мне это говорить, – сказала она твердо. Но потом снова отвела в сторону свои глаза, стараясь избежать его пытливого и настойчивого взгляда. – Вы же понимаете, что я – замужем. И никогда, прошу вас! Не говорите мне так больше. Это ничего не нужно и напрасно, – прибавила она. Но произнося эти правильные слова, она страшно боялась, что каким-то образом сможет выдать собственное сумасшедшее волнение, заполонившее в эту минуту её собственную душу.
Выражение лица Якова Михайловича изменилось и сделалось серьезным.
– Возможно, вы подумали плохо обо мне, но это не так, – мягко и внушительно проговорил он. «Сейчас невозможно… но впереди у нас много времени… И кто знает, как все сложится. Только Бог и знает, всё в его воле, а ты …когда-нибудь ты будешь в моих руках. И ты также как я, рада видеть меня сейчас, я вижу это в твоих взволнованных глазах…», – подумал про себя Яков Михайлович, и на время похоронил надежду в глубине своего сердца. Когда он впервые увидел ее у Миловановых, он сразу же выделил её среди купеческой публики на именинах. И в течение вечера он украдкой наблюдал за ней. Её строгая и одухотворенная красота, резко контрастирующая с присутствующими на ужине женщинами, и тот факт, что они на его взгляд не подходили друг другу с мужем, слишком уж, он был простой для неё, с мужицкими замашками, – бросилась ему в глаза. Она явно принадлежала к дворянскому сословию и получила благородное воспитание.
«Почему она рядом с ним, с торгашом и дельцом? Они же друг другу не пара. Он торгаш, капиталист… А она – из благородных, и явно, не такая, как местная публика…», – думал Гиммер, мысленно сравнивая супругов.
11
После той встречи и разговора между ними были ещё встречи, но уже в гостях у Оглоблиных.
Однажды после одного такого ужина, когда довольные гости потихоньку расходились по домам. Иван Кузьмич, сильно напившись, на все уговоры жены поехать домой, только сердито и упрямо мотал головой, а потом и вовсе, несдержанно выругавшись на неё, пересел на другой конец стола и о чем-то громко и пьяно стал спорить с таким же осоловевшим от обильных возлияний товарищем купцом.
Насытившись вкусных и жирных блюд, гости пошатываясь, разбредались по комнатам. Через мутную и слоистую пелену табачного дыма в дверном проеме Ольга Андреевна, сидевшая за столом в одиночестве, видела, как мужчины продолжают свои шумные и бестолковые разговоры, прерываемые шутками, пьяными вскриками и взрывами смеха. В углу возле фикуса в кадке кто-то бренчал на гитаре. В опустевшей столовой, развалившись в глубоком кресле и, не реагируя на гомон, дремал дородный купец с лоснящимся красным лицом и пушистыми бакенбардами, имя которого она не запомнила.
Оставшись одна, Ольга Андреевна решила дождаться хозяев, чтобы попрощаться и уехать домой одной.
И в какой-то момент почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, увидела стоящего возле окна Гиммера, который с интересом смотрел на неё. Заметив, что и она на него взглянула, он кивнул ей, как давней знакомой. Потом стремительно пересек залу и, спросив разрешения, присел возле неё:
– Я рад, что могу оправдаться в ваших глазах после последней встречи.
– Попробуйте, – улыбнулась она.
– Обязательно, – воскликнул он и взъерошил волосы у себя на голове, глядя на нее веселыми глазами влюбленного подростка.
– Вы опять сидите одни. Вам не скучно быть здесь среди всей этой толпы?
– Нет. А почему мне должно быть скучно?
– Вы здесь, среди выпивших и горланящих людей с опухшими красными лицами…, – он сделал многозначительную паузу и продолжил, – вы понимаете, о чем я говорю?
