Проблемы военной истории. От Античности до Нового времени. Очерки

Знал ли Карл Смелый о боевых качествах швейцарцев? Как пишет Г. Дельбрюк, «Карл Смелый заставил одного пленного, швейцарского полковника Брандольфа фон Штейна, изложить ему образ действий швейцарцев, полковник своими объяснениями вызвал удивление и ужас герцога» [1, с. 248–255]. Почему же герцог Бургундии не принял всерьез опасность, исходившую от швейцарских кантонов? Наверное, он был слишком уверен в своей новой армии и английской тактической схеме. Именно эта уверенность и привела к сокрушительному поражению бургундской армии в первом же сражении.

Сражение произошло 2 марта 1476 г. при Грансоне, когда Карл Смелый осаждал его со своей армией, а на помощь осажденным шла швейцарская пехота. Г. Дельбрюк оценивает численность бургундской армии в 14 000 человек, из них тяжелой конницы было 2000–3000 всадников, а 7000–8000 были стрелками, остальная пехота была представлена пикинерами [1, с. 259]. Швейцарская пехота насчитывала 19 000 человек и, по мнению Дельбрюка, Карлу Смелому следовало ожидать ее атаку в укрепленном лагере [Там же]. Однако герцог Бургундии был слишком уверен в своей армии и, особенно, в артиллерии, поэтому он считал победу над швейцарцами обеспеченной. Утром 2 марта 1476 г. обе армии выступили навстречу друг другу, часть швейцарцев вступила в бой с бургундским сторожевым постом. Разгоревшийся бой привлек на дорогу новые силы с каждой стороны. Карл Смелый, прибывший с авангардом, решил принять бой с передовой швейцарской «баталией», выдвигая против нее в первую очередь своих стрелков [Там же, с. 260]. По всей видимости, герцог основывал свою тактику на широком применении стрелков, которые должны были подготовить атаку жандармов. В принципе такая тактика имела все шансы на успех, при условии, что противник стоит без движения и не имеет собственных стрелков.

Битва началась с обстрела швейцарцев бургундской артиллерией, первый залп которой попал в швейцарскую «баталию» и сбил с ног разом десять человек. После чего в атаку пошли бургундские жандармы, швейцарская пехота была вынуждена остановиться и выставить пики для отражения атаки. Швейцарцы отразили первую атаку жандармов, вторую возглавил сам Карл Смелый, но она также была отражена, а лошадь герцога была ранена. Левый фланг бургундцев под командование Луи де Шалона попытался обойти швейцарскую «баталию» и ударить ей в тыл. Однако местность была крайне неудобной для конницы, поэтому и эта атака закончилась неудачей, а сам Шалой погиб [3, с. 6].

Из хода сражения видно, что бургундская тактика была не совсем эффективна против швейцарской пехоты. Ряды «баталии» не были расстроены стрелками и артиллерией до той степени, когда строй пехоты теряет свою монолитность. Возможно, при большем времени обстрела, ряды пехоты были бы расстроены, и атака жандармов увенчалась успехом, но этого времени у Карла Смелого не было, поскольку к месту сражения подходили еще два швейцарских каре. Далее герцог решил выманить швейцарцев под обстрел и приказал лучникам и артиллерии сместиться на фланги, а пехоте немного отступить назад [Там же]. Однако бургундские солдаты центра и тыловых подразделений приняли перестроение авангарда за поражение, а услышав звуки боевых швейцарских рогов, решили, что их авангард полностью разбит. После этого итальянские и немецкие наемники бросились в бегство. Под командованием Карла Смелого остались только жандармы и артиллерия, после чего герцог был вынужден оставить поле боя.

Потери бургундцев составили 300 человек, швейцарцы потеряли около 200, и многие были ранены бургундскими лучниками [3, с. 6]. В этом сокрушительном поражении виноват сам Карл Смелый, самоуверенность которого и привела к таким печальным результатам. Слабая дисциплина бургундской армии не позволяла перестраиваться в ходе сражения и эффективно использовать выбранную тактику Правильнее было отражать натиск швейцарцев в укрепленном лагере, при этом можно было полностью использовать мощь артиллерии и стрелков. Следующим сражением, в котором опять встретились бургундцы и швейцарцы, была битва при Муртене. 22 июня 1476 г. Карл Смелый собрал еще более сильную армию численностью 18 000-20 000 человек и 9 июля начал осаду Муртена, где оборонялся швейцарский гарнизон. Как отмечает Дельбрюк, «несмотря на большие усилия, бургундцам не удалось взять Муртен» [1, с. 264–265]. На помощь гарнизону двигалась швейцарская армия численностью в 26 000 человек. Действия Карла Смелого в этом сражении открыто критикуются Дельбрюком, который указывает: «вместо того, чтобы установить за швейцарцами, местонахождение лагеря которых ему было известно, тщательное наблюдение… он упорно оставался в убеждении, что они не отважатся на атаку» [Там же, с. 267].

Фактически герцог не организовал разведку, чем и воспользовались швейцарцы, внезапно атаковавшие лагерь бургундцев. Первоначально бургундские рыцари и лучники, укрывшись за земляными укреплениями, отразили первый натиск швейцарцев, но две другие «баталии», обогнули левый фланг и ворвались в бургундский лагерь [3, с. 10]. Как и при Грансоне, армию Карла Смелого охватила паника, и герцогу стоило больших сил спасти часть конницы и спастись самому. Пехота же, в том числе английские лучники, была полностью уничтожена швейцарцами [1, с. 269]. В этом поражении опять виноват сам герцог Бургундии, не организовавший разведку и не подготовивший свою армию к отражению атаки швейцарцев. Фактически бургундская армия демонстрировала плохую дисциплину и управляемость, кроме отдельных отрядов конницы. После этого поражения Карл Смелый потерял Лотарингию и понес большие финансовые затраты. Герцог не имел возможности набрать большую армию, поэтому поход на столицу Лотарингии г. Нанси был наименее обеспеченной экспедицией.

5 января 1477 г. произошло роковое сражение, в котором погиб герцог Бургундии. Карл Смелый располагал в этой битве всего 3000 бургундцев и 2000 итальянских наемников. Рене Лотарингский и швейцарцы имели двадцатитысячную армию. Прикрываясь метелью, часть из них атаковала бургундцев во фронт, а основные силы совершили обход и напали с фланга [11, с. 11]. В сражении при Нанси у Карла Смелого не было ни единого шанса на победу Гибель герцога Бургундии и поражение его армии положили конец планам создания Великой Лотарингии, а в военном отношении основным уроком стала высокая боеспособность швейцарской пехоты и несбалансированность бургундской армии. Как справедливо отмечает А. Куркин, «одним из главных военных факторов сокрушительного разгрома Бургундии явилась, на наш взгляд, неравнозначная ценность составляющих ее войско компонентов. Бургундская армия обладала великолепной кавалерией, превосходной для своего времени артиллерией, хорошими стрелками, но слишком малочисленными пикинерами, которые являлись костяком пехотного построения» [8, с. 407].

Швейцарская пехота не была непобедимой, что было доказано французами при Мариньяно в 1515 г. Прием, к которому прибегли французы, заключался в том, что конница наносила удар за ударом по флангам швейцарских «баталий», а артиллерия била по фронту. Как писал Франциск I, «таким путем было предпринято 30 славных атак, и ни об одной в будущем нельзя было сказать, что от конницы не больше пользы, чем от зайцев в доспехах». Швейцарцы были вынуждены останавливаться для отражения атак кавалерии, при этом они несли потери от артиллерийского огня. Общие потери швейцарской пехоты составили 15 000 человек из 30 000 [8, с. 130–131].

Почему же Карл Смелый не смог реализовать этот тактический прием? В его действиях заметна излишняя самоуверенность и недооценка противника. Также после поражения при Грансоне у него не было времени и сил для реорганизации армии и усиления пехоты. Как справедливо отметил А. Куркин, «герцог Карл, в целом очень хорошо разбиравшийся в военном деле и обладавший несомненными организационными талантами, был недостаточно искусен в вопросах тактического планирования» [Там же, с. 409]. Из этой оценки можно сделать вывод, что Карл Смелый был прекрасным военным организатором, но плохим полководцем. Именно эти качества привели его армию к поражению, а его самого к гибели.

Библиографический список

Дельбрюк Г. История военного искусства. Средневековье и Новое время. Смоленск, 2003.

Гаш Дж. Армии эпохи Ренессанса. 148-1650 гг. / Пер. с англ. 4.2 // Сержант. 2005. № 30 (1). С. 3–8.

Гирченко Т. В. Швейцарская армия 1300–1500 гг. // Солдат. 2000. № 46. С. 2–13.

Жарков С. В. Рыцарская конница в бою. М., 2008.

Коммин Ф., де. Мемуары. М., 1986.

Куркин А. В. Боевые будни бургундских солдат, или армия Карла Смелого глазами очевидцев // Поле боя. URL: http://www.fi eldofbattle.ru (дата обращения: 15.12.11).

Куркин А. В. Вооружение бургундской армии 1460–1470 гг. // Поле боя. URL: http://www.fieldofbattle.ru (дата обращения 15.12.11).

Куркин А. В. Рыцари: последние битвы. М., 2005.

Оман Ч. Военное искусство в средние века. М., 2011.

Панченко Г. К Луки и арбалеты в бою. М., 2010.

Чиняков М. К. К вопросу о Бургундских войнах 1474–1477 гг. // Воин. 2001. № 6. С. 10–12.

Глава V

Проблема самосознания французских и русских военнослужащих эпохи наполеоновских войн

От эпохи наполеоновских войн нас отделяет около 200 лет, но с каждым юбилейным годом возрастает интерес к этому времени и событиям. Наиболее яркой страницей того времени, несомненно, была Отечественная война 1812 года. О сражениях и ходе войны написано огромное количество книг и статей, но наибольший интерес представляют мемуары непосредственных участников событий, к которым относятся военнослужащие русской и французской армий. Они позволяют увидеть эпоху наполеоновских войн глазами непосредственных участников, понять их отношение к войне и противнику, определить их понимание своего долга. Воспоминания участников событий субъективны и пристрастны, но дают возможность ощутить самосознание людей того времени, понять их поступки и увидеть наполеоновские войны их глазами. Наиболее полно дух эпохи передают мемуары барона и генерала де Марбо, которого Артур Конан Дойль сделал прототипом своего литературного героя бригадира Жерара. Генерал де Марбо происходил из дворянской семьи, а его отец начал свою военную службу в роте телохранителем короля Людовика XVI. Мемуары де Марбо писал для своей семьи, и они начинаются со слов: «Моя дорогая жена, мои дорогие дети, я был свидетелем, хотя и очень молодым, великой и страшной Революции 1789 года. Я жил при Конвенте и Директории, я видел Империю. Я участвовал в ее грандиозных войнах и чуть не был уничтожен при ее падении» [8, с. 10–11]. В этих словах полностью раскрывается судьба многих молодых французов. Их молодость пришлась на страшные и великие исторические события, и именно они сформировали их характер и мировоззрение. Как пишет сам де Марбо, их семья «имела благородное происхождение, хотя довольно долго не использовала перед своей фамилией частицу «де» [Там же, с. 12]. Из этого можно сделать вывод, что де Марбо принадлежал к тому слою провинциального дворянства Франции, которое не отличалось богатством, а свое призвание видело в военной службе.

Революция во Франции несомненно отразилась на жизни таких провинциальных дворян, и, хотя сам де Марбо был еще ребенком, он сумел передать атмосферу того времени: «Собрание Генеральных штатов, возбуждавших столько страстей, разрушило покой, в котором пребывала провинция… и посеяло раскол почти во всех семьях. Поскольку мой отец уже давно порицал злоупотребления правящих кругов Франции, он придерживался мнения, что изменения необходимы, совершенно не предвидя те ужасы, которые последуют за ними» [8, с. 16]. Возникает вопрос, как де Марбо и его семья отнеслись к якобинскому террору и казни короля. Ответ на него также можно найти в его мемуарах. Он пишет, что, когда его отец увидел повозку с приговоренными к гильотине, то: «Эта процессия привела моего отца в негодование… в присутствии своего адъютанта, в котором он был абсолютно уверен, не переставал восклицать «Эти жалкие члены Конвента испоганили революцию, которая могла быть так прекрасна» [Там же, с. 20–21].

Эта характеристика Конвента и революции, конечно, наивна и идеалистична, но именно такой взгляд на якобинский террор был распространен в армейской среде. Отношение офицеров и солдат на политику Конвента оказали на де Марбо и его ровесников несомненное влияние. В их сознании получило распространение убеждение в том, что изначально идеалы революции были чисты, но их испортили члены Конвента и прочие тыловики. Характерно замечание самого де Марбо: «Я понял все, что говорил отец по этому поводу, и также испытывал ненависть к этой партии террористов» [Там же, с. 21].

Можно задать вопрос: были ли офицеры и солдаты французской армии революционерами и якобинцами? Насколько сильно они верили в идеалы революции? Ответ на этот вопрос будет несколько парадоксальным: в первую очередь они были патриотами Франции и идеалистами. Часть из них имела стойкие республиканские убеждения, но в большинстве своем они были далеки от якобинства. В мемуарах де Марбо можно найти прямой ответ на данный вопрос: «Но почему же, возразят мне, ваш отец служил правительству, которое он презирал? Да потому, что он думал, что изгнать врага с территории Франции – это всегда дело его чести, которое освобождает военных от солидарности с теми ужасами, которые творил Конвент» [Там же].

В принципе это и есть ответ на вопрос, кем были солдаты и офицеры армии Наполеона. В основном они были патриотами, защищающими Францию от внешнего врага. Можно возразить, что данные настроения были присущи только офицерам и выходцам из дворянских семей, но Филипп-Рено Жиро, служивший военным музыкантом в пехотном полку, в своих мемуарах отмечает общий подъем патриотизма, охвативший французское общество. Как он пишет: «В Битше мы вновь встретились с офицерами-добровольцами. Это были, большей частью, молодые люди из хороших семей. Все они отправились служить своей стране за свой счет и только из патриотических побуждений» [3, с. 65].

Конечно, в период наполеоновских походов идея защиты Франции постепенно вытеснялась чувством превосходства над другими странами и идеей верности императору, но в своей основе мировоззрение многих французских солдат и офицеров было сформировано в эпоху Республики и оставалось глубоко патриотичным по своему содержанию. Что касается отношения простых солдат к якобинцам и Конвенту, то самую яркую характеристику дают мемуары Жиро. Его пехотный полк участвовал в сражении при Флерюсе и, преследуя австрийцев, остановился у Льежа: «здесь, нас застало известие о падении Робеспьера, Сен-Жюста и других 9 термидора II года. Это событие было радостно встречено всем лагерем» [Там же, с. 72]. Как это не странно, армия французской республики не была якобинской по своей сути, поэтому и армия Наполеона в дальнейшем не была революционной или якобинской. В первую очередь, это была национальная и патриотическая армия, в которой были представлены все социальные слои Франции.

Правда, к 1812 году настроения во французской армии достаточно сильно поменялись, и патриотизм был разбавлен чувством имперского превосходства. Как писал вахмистр 2-го кирасирского полка Тирион: «Полные сил и надежд, гордые принадлежностью к великой нации и носимым мундиром, мы мечтали о славе, о продвижении по службе и победах» [2, с. 44]. Война рассматривалась военнослужащими французской армии как своего рода жестокий спорт или рыцарский турнир. При чтении мемуаров французских офицеров возникает ощущение, что они искренне не понимали враждебного отношения к французам в Испании и России. Что касается прихода к власти Наполеона и провозглашение его императором, то отношение к этому французской армии точно выразил де Марбо, написавший: «Французская нация устала от революций и, видя, насколько Бонапарт был необходим для поддержания порядка, готова была забыть ужасное дело герцога Энгиенского и возвести Бонапарта на вершину власти, провозгласив его императором» [8, с. 125].

Для французского общества и армии того времени это был закономерный выбор, поскольку реставрация Бурбонов была наихудшим вариантом. Открытым остается вопрос о степени республиканских настроений во французской армии, которые, несомненно, имелись, но, в основном, Бонапарт рассматривался как лидер нации и защитник национальных интересов Франции. К тому же республиканские структуры власти были морально подорваны режимом Директории. Причины войны Франции с европейскими странами рассматривались в офицерской среде как происки и интриги Англии. Как пишет де Мар-бо, присоединение Генуи к Франции: «дало прекрасный повод англичанам, воспользовавшимся подобным решением для того, чтобы напугать все народы континента, которым они представили Наполеона стремящимся захватить всю Европу» [8, с. 131–132].

Такой, несколько наивный, взгляд на причины войны был характерен для офицеров и солдат французской армии. Следует отметить, что длительная война также формировала мировоззрение и самосознание французских военнослужащих. Война становилась привычной и обыденной вещью, источников славы и чинов, ее начинали даже любить. Вот что пишет в своих мемуарах капитан Паркен, офицер конно-егерского полка: «1 мая 1811 года бригада Фурнье покинула свое месторасположение и мы прибыли в Сьюдад-Родриго, где присоединились к дивизии генерала Монбрена, самого блестящего полководца из всех… В тридцать лет он был дивизионным генералом, графом Империи, получая сто тысяч франков жалованья вместе с обеспечением. Однако он находил удовольствие только в сражениях, предпочитая военные лагеря салонам» [4, с. 63].

Читая мемуары французских офицеров о войне, можно удивляться тому куртуазному и рыцарскому поведению, которое они описывают по отношению к своим противникам. Например, капитан Паркен, вспоминая первую встречу с англичанами, пишет следующее: «Командир де Вериньии, отдававший приказы линии бригадных стрелков и желая познакомиться с господами английскими офицерами, сказал мне: “Паркен, вот бутылка превосходной французской водки, скачите галопом к английской линии, помашите белым платком, и когда к вам подъедут узнать, чего вы хотите, отвечайте, что предлагаете офицерам, находящимся в линии напротив, распить эту бутылку вместе с ними”» [Там же, с. 85]. Естественно, что такие эпизоды не определяли облик войны, особенно в Испании и России, но они показывают определенный менталитет военнослужащих французской армии, воспринимающих войну как рыцарский турнир. Это представление о войне скорее восходит к XVIII веку. В какой-то степени армия наполеоновской Франции унаследовала его от прежней королевской армии.

Однако к 1812 году в армии Наполеона все больше чувствуется усталость от долгой войны, а солдаты из иностранных частей воюют не из-за патриотизма, а за чины и награды. Свидетельства этому можно найти в мемуарах Хайнриха фон Брандта, служившего в Легионе Вислы.

Перед походом в Россию он с другими офицерами Легиона побывал в Париже и оставил об этом такие впечатления: «офицеры Легиона Вислы вынесли с собою из столицы Франции… неодинаковые впечатления. Большинство было недовольно. Все мечтали о производствах, о наградах, об орденах, о дотациях. Чем скупее офицеры и солдаты награждались орденами в Испании, те более надеялись они на награды здесь» [10, с. 19–21]. Иностранные части сильно разбавили состав «Великой Армии» и, несомненно, ухудшили ее качество. Иностранные солдаты не имели никаких патриотических чувств по отношению к Франции и воевали за награды, чины и прочее.

Даже польские солдаты, наиболее верные союзники Франции, воевавшие за возрождение Польши, также были подвержены этим настроениям. В мемуарах фон Брандта можно встретить и описание экономического состояния герцогства Варшавского: «5 мая добрались до Познани. Впечатления, приобретенные нами на марше, были не из радостных. Повсюду мы встречали несчастия и бедность, торговля и промышленность не существовали; земледелие находилось в жалком положении; цены на хлеб упали чрезвычайно низко; все остатки жатвы шли не на рынок, а в военные магазины. Словом, везде господствовала нужда, неудовольствие, желание лучшего» [Там же, с. 22].

Это свидетельствует не о процветании Империи Наполеона, а о ее истощении длительной войной, которая утомила не только гражданское население, но и армию. К 1812 году солдаты «Великой Армии» были менее дисциплинированны и более склонны к грабежам, чем во времена Республики. Как отмечает фон Брандт: «Бездельники французы, – говорили польские солдаты, – хозяйничают здесь (в России. – В.К.), как в Испании; но они ошибаются, если думают, что русские не отплатят им тем же; придет время и для них» [Там же, с. 10]. За долгие годы война стала для офицеров и солдат наполеоновской армии своего рода профессией и образом жизни. Никто не задумывался о причинах войны с Россией, как пишет фон Брандт: «Молодые же офицеры были преисполнены наилучшими надеждами: они крепко веровали в звезду императора, и я думаю, если бы он потребовал атаковать луну, молодежь ответила бы: “marchons” (здесь в значении: пойдем. – В.К.). Молодые воины мечтали лишь о сражениях и победах» [Там же, с. 15].

Такие настроения были распространены среди офицеров и солдат наполеоновской армии в начале похода в Россию. Война представлялась им короткой и победоносной, приносящей награды и чины. Однако нельзя сказать, что «Великая Армия» образца 1812 года была лучшей армией Франции по своему качественному составу. Например, де Марбо считает, что лучшей армией Франции была «Великая Армия» образца 1805 года: «Никогда еще у Франции не было более подготовленной и образованной армии, с таким превосходным по качеству личным составом…» [8, с. 132]. Определенную трансформацию морального состояния своей армии чувствовал и Наполеон, пытавшийся перед походом в Россию вдохновить солдат уставами эпохи Республики: «Перед вступлением на русскую землю нам были прочитаны для напоминания правила об обороне крепостей и о капитуляции в открытом поле, написанные еще во времена республики (26 июля 1792 г. – В.К.) и пополненные новыми императорскими постановлениями» [10, с. 10]. Такая попытка говорит о стремлении Наполеона вернуть своей армии боевой дух прошлых лет, связанный с патриотическими настроениями. Однако, в 1812 году французская армия уже не была национальной и патриотической, она в большей степени стала императорской. В принципе можно составить обобщенный портрет солдата или офицера «Великой Армии» того времени. Отличительными чертами его мировоззрения были чувства чести и долга по отношению к Франции и Императору, несомненная храбрость и верность своему знамени и подразделению. Многим офицерам был свойственен своеобразный дух рыцарства и отношение к войне как жестокому спорту. Все это было смешано с чувством превосходства над другими народами и склонностью к грабежу местного населения. Следует отметить отсутствие религиозности среди военнослужащих «Великой Армии». Эта сторона жизни их миновала. Религиозные чувства других народов вызывали у них искреннее удивление.

Как вспоминает сержант Бургонь, во время похода в Россию его удивила религиозность русских: «В тот день я был в авангарде еще с пятнадцатью товарищами и мне поручили стеречь нескольких офицеров, оставшихся в плену после Бородинского сражения. Многие из них говорили по-французски. Между ними находился, между прочим, и православный поп, вероятно полковой священник… Я заметил, как и многие другие, что когда мы взобрались на холм, все пленные склонили головы и несколько раз набожно осенили себя крестным знамением. Я подошел к священнику и осведомился, что означает эта манифестация. “Сударь, – отвечал он, – гора, на которой мы находимся, называется Поклонной, и всякий добрый москвич при виде святынь города обязан перекреститься”» [1, с. 12].

Как справедливо отмечает В.Н. Земцов: «Эпоха Великой революции, захлестнувшая безбожием и атеизмом французскую нацию, была не так далека» [6, с. 39]. Аббат Сюрюг, настоятель церкви Св. Людовика в Москве, отметил, что французские солдаты отличаются безразличием к религии. В письме к своему другу он отметил, что: «Среди 12 тысяч человек, умерших во время нахождения здесь (в Москве), я похоронил по обычному обряду только одного офицера и одного из слуг генерала Груши» [6, с. 40]. Таким образом, можно сказать, что военнослужащие «Великой Армии» в своей массе были людьми не религиозными, но личность Наполеона заменила в их душе Бога. Это был один из феноменов наполеоновской эпохи и основной идеологический стержень французской армии.

Русские солдаты и офицеры впервые встретились в бою с французами еще в Италии, во время похода А.В. Суворова. В дальнейшем русская армия сражалась с французской с небольшими перерывами до 1814 года. За это время солдаты и офицеры русской армии составили определенное мнение о своих противниках, но самое первое впечатление о французах они вынесли из Италийского похода А.В. Суворова. Вот как отзывался о французах и сражениях с ними унтер-офицер Яков Михайлович Старков, описывая сражение при Треббии: «Битва была насмерть. Наши невольно пятились назад; а безбожники гордо, пышно шли вперед, с игрою музыки и с громким криком: Вив републик! Вив либерте-эгалите!» [11, с. 90].