Четвертая подсказка

Идзуцу нахмурил брови. Его презрительный вид как бы говорил: «Хоть ты и считаешь меня младшим товарищем, тебе, Тодороки, только-только исполнилось сорок, а разница между нами всего два года. Я пошел тебе навстречу и позволил показать себя старшим товарищем, а ты высокомерно раскомандовался…»

«Нет, это просто мои фантазии».

– Ладно, будет вам. Пускай здесь всем руководит Идзуцу. К тому же, если в деле не будет трупов, для Тодороки это не будет интересно…

Седовласый мужчина шутливым тоном попытался сгладить ситуацию, а молодой человек из дорожно-транспортного отдела с насмешливой улыбкой пробормотал: «Тебе ли говорить, извращенец?»

– Прекрати, – одернул его Идзуцу. – И никогда больше не повторяй этот вздор!

Молодой человек, как бы в знак согласия, слегка поднял руки вверх, а седовласый мужчина с полуулыбкой пожал плечами. Идзуцу сверху вниз посмотрел на Тодороки, как бы спрашивая: «Ну что, теперь все в порядке?» В порядке, не в порядке – для Тодороки разницы не было. Что угодно, лишь бы этот фарс закончился.

– Ладно, приступим. – И Тодороки возобновил просмотр видео.

Воздух в помещении оставался спертым. Не было гарантии, что на видео, снятом в более раннее время, удастся найти Судзуки. Но и делать эту работу абы как тоже нельзя: рискуешь пропустить кадры, на которых есть подозреваемый. Люди не проявляют рвения в работе по поиску иголки в стоге сена – особенно Идзуцу, состоящий в отделе уголовных преступлений. Он наверняка злится, что ему не поручили такую работу, в которой он мог бы в большей степени проявить себя…

Прогнав эти бесполезные мысли, Тодороки сосредоточился на мониторе. В зону его ответственности попала территория вокруг того храма, где Судзуки высадился из такси. Однополосная дорога представляла собой небольшую торговую улицу, и пусть она не так загружена, как привокзальные улицы, на ней все же было много пешеходов.

Взяв это место за отправную точку и последовательно соединив изображения с разных камер, можно было убедиться в том, что Судзуки шел до винного магазина, не плутая по дороге. Вещей при себе у него не было, и по пути он ничего вроде смартфона, наличных или удостоверения личности не выбрасывал. В некотором смысле, его поведение было последовательным – с точки зрения сокрытия собственной личности.

Тодороки выбрал самую оживленную часть торговой улицы и воспроизвел запись, сделанную начиная с нуля часов того дня, когда появился Судзуки. Он безмолвно всматривался в экран, на котором почти не было прохожих. У него не имелось никаких возражений против этой примитивной работы. Если это приказ, его нужно выполнять.

«Но с каких пор я стал рассуждать подобным образом? Ведь раньше я был обычным сыщиком. Да, не в такой степени, как Идзуцу, но я желал признания своих заслуг, я был готов попотеть ради этого. Я думал своей головой и достигал результатов, иногда даже ценой неподчинения начальству. У меня были и обычно присущий мне энтузиазм, и чувство собственной миссии… Все поменялось за последние несколько лет. И мой характер, и то, как на меня смотрят коллеги. Я знаю, что стало поводом для этого. Тот человек. И та шумиха…»

«Постыдный проступок» – так писали СМИ четыре года назад, раздувая эту историю. Ни сотрудники полицейского отделения Ногаты, ни один из тех, кто связан с полицией, от начальников до младших чинов, – вообще никто не стал защищать этого человека.

Тодороки подумал, что он, в общем-то, такой же. «Да, я работал с ним в паре, уважал его как старшего товарища, у которого следует учиться. Но при этом не испытывал желания открыто встать на его защиту».

Впрочем, кое с чем Тодороки не был согласен, поэтому он дал комментарий. И не нашел ничего лучше, как сказать журналисту одного из еженедельников: «Я не то чтобы не понимаю его чувств…»

Тодороки и предположить не мог, что последствия той фразы будут тянуться и по сей день. Что он как личность будет полностью отвергнут, что в отделении он окажется в изоляции – в то время и представить себе такое было невозможно.

Тодороки вспомнил собственные слова: «Есть люди, которых ты можешь не знать по имени, которых можешь не знать в лицо, но с которыми ты вместе составляешь человеческое общество…» Вспомнил лицо Судзуки, слушающего эти слова. Вспомнил его голос, спросивший: «И преступники тоже?»

Все, хватит! Тодороки прервал процесс воспоминаний. Надо работать. Надо заниматься той работой, которая сейчас у него перед глазами. «Если у меня даже это перестанет получаться, для меня реально не будет здесь места».

Он вновь переключил внимание на видеозапись затихшей торговой улицы, но потерянная концентрация не вернулась. Внезапно в сознании всплыли стрелки наручных часов. Было уже далеко за полночь, дата поменялась. Больше никаких известий не поступало. Что, следующая бомба не взорвалась?..

Тодороки почувствовал, как в кармане брюк завибрировал смартфон. Достав его, он увидел входящее сообщение. Номер в адресной книге смартфона не значился, однако было понятно, кто это – Руйкэ, чертенок из группы по расследованию особых преступлений.

– Что?! – непроизвольно вырвалось у Тодороки при взгляде на текст сообщения. Забыв даже, что надо остерегаться внимания Идзуцу и остальных, он, зажав рот рукой, спрашивал себя: «Это что, и есть то самое мистическое озарение? Нет, не может быть… Это высоковероятное совпадение, результат дедукции. Этот тип выбрал Нумабукуро, чтобы оказаться в отделении Ногата…»

В лаконичном тексте сообщения значилось: «Судзуки упомянул имя Юко Хасэбэ».

Юко Хасэбэ… Тот самый старший товарищ, которого только что вспоминал Тодороки. Тот самый, кто совершил «постыдный проступок».

7

Для Таданао Цуруку имя Юко Хасэбэ было как маленькая косточка, лежащая непереваренной на дне желудка. Если б о его жизни как офицера полиции был снят фильм, Хасэбэ был бы в нем одним из главных действующих лиц и в титрах значился на втором или третьем месте. Самим фактом того, что сейчас Цуруку занимает кресло начальника отдела уголовных преступлений, он обязан той протекции, которую ему в свое время оказал Хасэбэ. Это признавал как сам Цуруку, так и остальные; это был неоспоримый факт.

Именно поэтому, когда произошел тот самый «постыдный проступок», Цуруку осудил Хасэбэ более яростно и бессердечно, чем кто-либо другой. Чтобы сохранить собственную позицию, ему нужно было недвусмысленно продемонстрировать свой разрыв с коллегой.

Хасэбэ был из тех людей, которых в прошлые времена называли образцовыми сыщиками. Он был одновременно суровым и мягким, использовал как научную рациональность, так и интуицию, и верил, что в конечном счете именно волевой настрой, твердость характера и чувство долга позволяют раскрывать уголовные дела. Словно в подтверждение своей веры, каким бы сложным ни было расследование, Хасэбэ никогда не сдавался: он продолжал идти вперед, продолжал размышлять, исследовать. В результате Хасэбэ фактически ежегодно добивался просто ошеломительных результатов по числу задержанных им преступников. Он был настоящим теневым боссом в отделе уголовных преступлений, с которым приходилось считаться даже начальнику всего отделения. При этом его не интересовал карьерный рост. Напротив, он видел свое предназначение в том, чтобы помогать продвижению вверх своих младших товарищей.

Почитавшие Хасэбэ люди звали его по прозвищу – Хасэко. Это дозволялось только тем, за кем такое право признавал сам Хасэбэ. Если по прозвищу к нему обращался кто-то, не получивший на это одобрения, Хасэбэ такое обращение игнорировал, будь это даже начальник. Когда на четвертом году службы в отделе уголовных преступлений Цуруку смог немного отличиться по работе, он набрался смелости и попробовал это обращение – «старший товарищ Хасэко». И испытал сильнейшее волнение, когда услышал в ответ: «Чего тебе?»

Поговаривали, что Главное полицейское управление переманивало Хасэбэ к себе. Его также хотели заполучить и полицейские отделения всех криминогенных районов вроде Синдзюку и Икэбукуро, но он отклонял все предложения. «Хочу, чтобы кости мои покоились в отделении Ногата…» Именно благодаря послужному списку Хасэко позволялась такая невероятная своенравность. Главный борец с преступностью всего отделения Ногата, Хасэбэ был в том возрасте, когда до выхода на пенсию оставалось всего несколько лет.

Четыре года назад летом Цуруку уже был начальником отдела уголовных преступлений. Хотя он был младше Хасэбэ по возрасту и старше по должности, их отношения были настолько хорошими, что, улучив свободное время, они вместе ходили выпивать. Поэтому Цуруку просто обомлел, когда после звонка одного из сотрудников отделения он прибежал в магазин и открыл еженедельный журнал. И даже вроде как подумал: «Да разве эта статья – не распространенный в наше время фейк?» Вернее, Цуруку захотелось подумать таким образом…

«У любой распущенности должен быть предел! Поразительная наклонность господина сыщика!» – таков был заголовок статьи, написанный на фоне черно-белой фотографии. Лицо, задранное к небу, не замечающее направленной на него камеры, даже притом что глаза были закрашены черной полоской, без всякого сомнения было лицом Юко Хасэбэ.

Согласно статье, местом действия была автомобильная стоянка при зеленом парке, в котором незадолго до этого группа малолетних хулиганов избила одного из своих, нанеся ему тяжелые увечья. Время действия – глубокая ночь. Ответственный за это происшествие сыщик Хасэбэ, возвращавшийся после встречи с семьей потерпевшего, в одиночестве пришел на стоянку и неспешно расстегнул брюки. После чего занялся самоутешением.

Хотя соответствующее место на фото было ретушировано мозаикой, по силуэту мужского органа было понятно, что мужчина на фото вовсе не справляет малую нужду.

Статья в журнале была написана после тщательного изучения биографии Хасэбэ. По ней было ясно, что он не случайно оказался в кадре. Главный борец с преступностью отделения Ногата попал под прицельный огонь. Другими словами, имелась причина, по которой еженедельник решил следить за Хасэбэ. Иными словами, такое неоднократно происходило и ранее: на месте жестокого преступления Хасэбэ украдкой предавался самоутешению.

Говорят, когда Хасэбэ вызвал к себе полицейский инспектор, его лицо было мертвенно-бледным. О результатах разбирательства было сообщено непосредственному начальнику, то есть Цуруку: «Хасэбэ все признал и хочет уволиться…»

Цуруку не стал встречаться с Хасэбэ. Сразу же после этого он видел коллегу в комнате следователей, но отвел глаза в сторону. В свою очередь, Хасэбэ тоже не заговорил с Цуруку. Просто собрал вещи и ушел.

Цуруку также перестал звонить Хасэбэ. И решил, что не будет отвечать на звонки, если тот ему позвонит. Цуруку счел, что Хасэбэ его предал. «Он разрушил мое доверие, мое уважение, проведенное вместе время… Он разрушил все».

– Знаете, негодующих телефонных звонков и писем тоже было выше крыши, – произнес Цуруку.

Смысла скрывать произошедшее от Руйкэ не было, тем более что обо всех обстоятельствах этой истории и о том, что Цуруку относился к Хасэбэ как к своему учителю, было сообщено инспектору Главного управления полиции. Правда, сейчас Цуруку раздражало то, что об этих постыдных вещах приходится рассказывать юнцу, способному в пару к деловому пиджаку надевать белоснежные кроссовки.

Руйкэ, сотрудник группы по расследованию особых преступлений, пристально всматривался в Цуруку своими узкими и блестящими черными глазами. В зале для совещаний не оставалось никого, кроме нескольких сотрудников, ответственных за телефонные звонки. Никаких заслуживающих внимания отчетов не поступало, было тихо, и поэтому Цуруку продолжил рассказывать, приглушив голос:

– Некоторые из этих звонков и писем были угрожающими.

– Были угрожающими и…

– Господин Руйкэ, неужели вы всерьез думаете, что там можно найти какую-нибудь зацепку, касающуюся Судзуки?

Сотрудник, отправленный искать в шкафчиках тогдашнюю корреспонденцию, наверное, вскоре вернется, неся картонные коробки. История, о которой рассказал известный еженедельник, была беспрецедентно позорной, а реакция людей на нее – колоссальной. Было много негодующих и враждебных писем – не только от жителей района, что было ожидаемо, но и из других префектур тоже. Немало было и таких, в которых полиции угрожали расправой. Как это часто бывает, в письмах были бритвенные лезвия, тексты с угрозами от ультраправых организаций и даже загадочные сутры, написанные кисточкой на тридцати листах специальной почтовой бумаги. Был и фотоколлаж, на котором начальник отделения и Хасэбэ показывают друг другу свои причинные места. Нельзя было удержаться от смеха, но вместе с тем пробирал озноб от мысли, как много сил тратят люди на создание таких гадостей.

В отделении Ногата в качестве меры предосторожности хранились все присланные предметы, хранились и записи телефонных разговоров. Как говорится, людская молва – на семьдесят пять дней [13]. Похоже, впрочем, современное информационное общество не настолько терпеливо, и буря начала затихать по прошествии недели. До тех пор, пока Тодороки не вызвал ее вторую волну своим неосторожным высказыванием.

– Действительно, единственным заметным огрехом в нашей работе за последнее время была та история. Но это было четыре года назад, и – прошу прощения, что так говорю, – это не то, чтобы кто-то умер, или что мы оговорили кого-то в совершении преступления. Можно понять, когда ругают людей, присвоивших казенное имущество или совершивших бухгалтерский подлог, и называют их ворами денег налогоплательщиков. Можно понять, когда бесит, если полицейские, которые обычно следят за общественным порядком, сами превышают скорость или совершают кражу в магазине. Но мастурбацию на улице, оставляя в стороне этическую сторону вопроса, вряд ли можно назвать действием, наносящим кому-то прямой ущерб. Нарушением «Постановления о предотвращении действий, доставляющих неудобства другим гражданам» или уголовной статьи «Публичное совершение непристойных действий» это тоже считать нельзя, так как не было намеренной демонстрации кому-либо. Малозначительное похабство. Так что это – «постыдный проступок», не более того.

– Если нам будут предъявлять претензии за такое, то уже и чихнуть в электричке будет невозможно.

– Сколько ни дискутируй на эту тему, от этого ничего не изменится. Важно то, что думал Судзуки и как потом он трансформировал свои мысли в действия. Конечно, я сам не верю в то, что это преступление мотивировано праведным гневом. Это может быть и спонтанная идея без какого-либо смысла, и выбор, сделанный наполовину ради интереса. И вообще, когда простолюдины набрасываются на всякого рода непристойные истории, они действуют как альпинисты – типа «там есть гора, значит надо попробовать на нее взобраться».

Было трудно объяснить почему, но Цуруку раздражало все в поведении и словах Руйкэ.

– Как бы то ни было, раз существует вероятность такой зацепки, мы не можем это не проверять.

– Это ведь относится к нам обоим – делать то, что мы должны делать? Кстати, вы с господином Киёмией примерно час просидели взаперти с Судзуки. Удалось чего-нибудь добиться?

Руйкэ слегка пожал плечами.

– Удалось сохранить ночную тишину еще на какое-то время.

Цуруку удержался от того, чтобы фыркнуть. По званию он – капитан, а Руйкэ – лейтенант. Разница в возрасте у них как у отца с сыном. Но, даже несмотря на это, ругать сыщика из Главного управления полиции Цуруку было неловко.

Он был в курсе содержания допросов. Записи, набранные Исэ на его лэптопе, можно просматривать в режиме реального времени через общее приложение.

– Не знаю, что там у них – игра какая-то или психологический тест, – но сколько еще времени они собираются развлекаться? Хотел бы я, чтобы они не слишком заставляли нас нервничать…

– Могу сказать вам то же самое. С большим нетерпением жду, чтобы вы скорее выяснили, где находится нора Судзуки.

Большой палец Цуруку самопроизвольно начал двигаться. Однако устройства для электронных сигарет не было, и пришлось щелкать пальцами в воздухе. Эх, надо было иметь хотя бы шариковую ручку…

– Не стоит рассчитывать на нас в ситуации, когда невозможно сузить поиск местоположения.

– Вроде бы он из Кавасаки на такси приехал?

– Если вы не можете заставить его говорить, мы можем сделать это за вас.

Руйкэ подался вперед. «Все-таки я вывел его из себя?» Его глаза сверкнули.

– Ладно, раз так, передайте в мое распоряжение господина Тодороки.

– Тодороки? Не думаю, что от этого типа для вас будет какая-то польза. Мне стыдно в этом признаться, но следователь он третьесортный.

– Угу. Это меня не интересует, – произнес Руйкэ.

Цуруку пришел в замешательство.

– Его что, требует Судзуки?

– Нет, Судзуки снял это требование. С поразительной легкостью.

Многозначительность, с которой Руйкэ произнес эти слова, задела Цуруку.

– Раз так, то нужды в Тодороки нет, – резко произнес он.

– Никто не знает, что и как повернется дальше. Это просто моя интуиция, но… – Руйкэ оборвал фразу на полуслове. Такая нерешительность была не похожа на него.

– В общем, это просто на всякий случай.

Руйкэ слегка покачал головой, не обращая внимания на раздражение Цуруку.

– Кстати, господин Тодороки вроде тоже был как-то связан с тем проступком?

– Хотите сказать, что Судзуки попал на Тодороки тоже намеренно?

– Нет, одно с другим вряд ли связано. Выбрать полицейское отделение, в которое тебя приведут после задержания, еще можно, но вот выбрать дежурного сыщика… такое вряд ли можно спланировать.

В отделении полиции Ногата работает более трехсот человек. Если ограничиться только сотрудниками отдела уголовных преступлений, это число будет значительно меньше. И все же трудно представить, чтобы сторонний человек мог выяснить посменную ротацию следователей.

– Как бы то ни было, первоочередная задача – выяснение личности Судзуки. Это ключ к тому, чтобы определить, где установлены оставшиеся бомбы. Кстати, господин Цуруку, что вы можете сказать про потерпевшего?

– Про потерпевшего?

– Место, которое было на фотографии в журнале, – это ведь там, где избили подростка, правильно? В статье говорилось, что Хасэбэ возвращался после встречи с семьей потерпевшего, так? Надо полагать, имелись в виду родители избитого подростка. Так вот, хотелось бы знать, какова была их реакция на эту историю с Хасэбэ.

Реакция? Цуруку не смог сдержать саркастической усмешки.

Реакция была ужасной. Семья мальчика, естественно, была возмущена. Другие потерпевшие, делами которых занимался Хасэбэ, и члены их семей выражали отвращение и гнев, подозревая, что подобные действия совершались и на местах тех преступлений, где они сами стали жертвами.

Одной из причин этой истерической реакции было безапелляционное утверждение статьи о том, что Хасэбэ – рецидивист. Анонимный человек, называвший себя психологом-консультантом, категорично заявил, что у Юко Хасэбэ была специфическая склонность к сексуальному возбуждению на месте преступления, и что «невозможно представить данный случай как единственный, когда Хасэбэ так поступил».

Группа адвокатов, заручившись согласием жертв, направила в полицию запрос с требованием провести официальное расследование, опубликовать отчет по нему и принести извинения потерпевшим. Однако Хасэбэ к тому времени уже поспешно уволился из полиции, и, кроме того, не было ясно, можно ли его недостойное поведение вообще назвать преступлением. Сам Хасэбэ держал рот на замке, и полиция в принципе не могла в приказном порядке заставить его объясняться.

Пока все это происходило, Хасэбэ умер. Это случилось осенью, спустя три месяца после журнальной публикации. Он бросился под поезд с платформы на станции «Асагая», ближайшей к его дому. Главный борец с преступностью отделения Ногата ушел из жизни на расстоянии всего двух станций от «Накано» – той самой, где находится отделение Ногата. Ушел, будто решив напоследок нанести последний удар и досадить многим людям [14]…

– Из-за этого расследование той истории зависло. И вообще сомнительно, что сами потерпевшие были настроены серьезно. Они размахивали кулаками лишь потому, что их к этому подстрекали. Наверное, большинство из них просто, так сказать, мутило от этой истории.

– А что стало с семьей господина Хасэбэ?

– Я слышал, что он развелся. У него были жена и двое детей – сын и дочка, им обоим было плюс-минус по двадцать лет.

Цуруку тоже был знаком с семьей Хасэбэ – в той степени, что ему доводилось сидеть за обеденным столом с ними, когда его приглашали домой к Хасэбэ. Заботливая жена улыбалась, дети были приветливы.

– Как они сейчас живут, я не знаю.

– Думаю, этим вопросом тоже на всякий случай стоит заняться.

После журнальной статьи Цуруку не связывался с семьей Хасэбэ. Контактные данные сохранились, но, наверное, сейчас они уже устарели.

– Кстати, Хасэбэ тоже был фанатом «Дрэгонс»…

– Вот как? – заинтересовался Руйкэ. – Об этом все знали?

– Нет, – Цуруку покачал головой. – В отделении Хасэбэ об этом не рассказывал. Возможно, только я и знал, что он был заядлым фанатом «драконов», так как меня приглашали домой и я видел там разную атрибутику «Дрэгонс».

Выслушав объяснение Цуруку, Руйкэ задрал подбородок и проворчал:

– Ясно… Может, это была обида на полицию за то, что та выбросила Хасэбэ? Или попытка привлечь ее к ответственности за то, что не смогла приструнить его?..

Пока Руйкэ что-то бормотал, Цуруку обдумывал собственные слова. «Их мутило…» Так ли это? Представим: кого-то изнасиловали, а сыщик потом мастурбировал на этом месте. Или: он занялся этим там, где убили чьего-то друга. Или: там, где пострадала чья-то семья?..

– В общем, это не имеет значения.

Придя в себя, Цуруку посмотрел туда, откуда доносился голос. Руйкэ, не моргая, говорил в пустоту:

– Думать об этом можно бесконечно, но смысла в этом нет. Возможно, это был такой прием: упомянуть Хасэбэ ради того, чтобы запутать следствие…

Его взгляд внезапно направился на Цуруку.

– Прошу извинить меня, господин начальник отдела Цуруку, но я хотел бы попросить вас заняться проверкой писем и телефонных разговоров. Нет, я все прекрасно понимаю, нет более неблагодарной работы, чем та, которой ты занимаешься, зная, что она бессмысленна. Тем не менее это та работа, которую мы должны выполнять. Такова природа сыщика, что ли, или его судьба… Или, можно сказать, так устроен мир. В общем, служить обществу – дело тяжелое, – разглагольствовал Руйкэ, не обращая внимания на Цуруку. – Если будет что-нибудь, связывайтесь со мной. Заранее благодарен, заранее благодарен…

Оцепеневший Цуруку ошеломленно посмотрел в спину выходящему из комнаты Руйкэ. Человечек с вьющимися волосами удалился, а на смену ему пришел сотрудник отделения, державший в руках картонную коробку. Поставив ее на длинный стол, он поинтересовался у Цуруку, нужно ли позвать других сотрудников. Тот дал указание найти пять человек, которые в настоящий момент свободны.

Сотрудник вышел из комнаты, и у Цуруку возникло чувство, что его все бросили. Пачки бумаг, уложенные в коробку, пластиковые футляры, содержащие кассеты с записями… Когда Цуруку прикоснулся к ним, перед глазами у него всплыло лицо Хасэбэ, и в груди растеклась горечь.

Цуруку подумал, что Хасэбэ постоянно повторял эти слова, будто поторапливая: «Давай, делай быстрее карьеру». Раньше он искренне радовался этому. Но теперь стал понимать: «Хасэбэ не верил в меня. Ни как в следователя, ни как в сыщика. Считал, что никогда не станет для меня Хасэко…»

Косточка по имени Юко Хасэбэ осталась на дне желудка непереваренной. Впрочем, действительно ли это косточка? А что, если окажется, что это нитроглицерин?

– Приведи сюда Тодороки, – попросил Цуруку попавшегося ему на глаза сотрудника. – Он внизу, в кабинете аудио- и видеотехники.

8

– Подойдет, значит, ответ «да» или «нет»? – Киёмия сложил руки на металлическом столе и намеренно сделал мягкое выражение лица. Судзуки, улыбаясь, наблюдал за ним.

«Девять хвостов»… По ответам на девять вопросов надо отгадать форму души. В четвертом вопросе игры воображаемый Киёмия, выросший из студента в полицейского, идет по пологому склону, держа кого-то за руку. Этот кто-то – господин Юко Хасэбэ?

– Да, вполне подойдет. – Судзуки энергично кивнул. – Можно отвечать «да» или «нет».

– Тогда – «нет».

Переполненные удивлением глаза пристально посмотрели на Киёмию. Тот спокойно посмотрел в ответ.

– Итак, четвертый вопрос на этом закончен?

Нарушенное эмоциональное состояние уже восстановлено. Киёмия полностью контролировал ситуацию. Убедившись в этом, он ударил каблуком своей кожаной туфли по полу под столом. Сзади послышался притворный кашель Руйкэ. Секунд через десять подчиненный Киёмии, улучив подходящий момент, выйдет из следственной комнаты и отправится к Цуруку, чтобы получить информацию о Хасэбэ.