Четвертая подсказка

Судзуки, не подавая признаков того, что заметил тайный обмен сигналами, излучал восторг. «Наверное, он рассчитывал застигнуть меня врасплох?» Действительно, этот замысел Судзуки на мгновение вывел Киёмию из равновесия. Судзуки одержал секундную победу – в обмен на серьезную зацепку, которую он дал Киёмии.

– Вы знаете господина Хасэбэ?

– Это ведь вы, господин сыщик, с ним знакомы. – Судзуки уклонился от ответа на вопрос. – Он же ваш товарищ…

– На самом деле я не очень хорошо его знаю. Мы из разных отделов.

Киёмии было знакомо имя Хасэбэ. Лейтенант, позорную историю которого пресса сообщила четыре года назад, летом, и который осенью того же года покончил с собой. Каких-то прямых контактов с Хасэбэ, который был заметно старше, у Киёмии не было. Правда, он слышал, что Хасэбэ – незаурядный сыщик. Узнав, что его отправляют в отделение Ногата, Киёмия предчувствовал, что, возможно, это как-то связано с той историей, поэтому удивился тому, насколько легко Судзуки подтвердил его догадку.

– Ну а вы сами, господин Судзуки, что скажете? Каким человеком был господин Хасэбэ?

– Господин сыщик, – Судзуки покачал стриженной ежиком головой. – К сожалению – а, может быть, и к счастью, – я тоже не знаю подробностей. Я никогда не встречался с ним, не разговаривал и ничем не был ему обязан. Но я читаю в режиме реального времени ставшие знаменитыми статьи. И тот еженедельный журнал я тоже с удовольствием читаю, стоя в круглосуточных магазинах… меня всегда напрягают страницы со склеенными краями в этих журналах. Хе-хе-хе… – Судзуки с усмешкой почесал голову. – Если проверите, сами убедитесь: мы с ним просто совершенно незнакомые друг с другом люди… – На его глуповатом лице промелькнула надменная улыбка. – Однако, господин сыщик… Неужели такие, как вы – люди из элиты, – просматривают подобного рода бульварную прессу?

Послышался голос: «Я вас покину», – и Руйкэ встал со своего места. Прежде чем уйти, он подошел к Киёмии и положил на металлический стол написанную от руки записку: «19 часов Кавасаки такси → Нума, плата наличные».

Киёмия положил записку в карман и услышал, как за его спиной открылась и закрылась дверь. «В девятнадцать часов взял такси из Кавасаки – значит, прибыл в Нумабукуро примерно в двадцать часов, оплата наличными…»

– Что это? – поинтересовался Судзуки.

– В каком смысле «что»?

– Да ведь когда вы, господин сыщик, увидели, что в записке, у вас стало такое радостное лицо… Оно просто излучало: «Ну все, дело в шляпе».

– Это что, тоже мистическое озарение? Если так, то оно у вас по-прежнему в плохой форме. В такие места приятные записки не приносят. Это комната, где расследуют преступления.

Судзуки с удивлением наклонил голову набок.

– Но если это записка о задержании преступника, вы же обрадуетесь? Или если она о том, что жертва преступления выжила… Вы ведь в какой-то степени вздохнете с облегчением.

– В какой-то степени?

– Ой, простите… Я не имел в виду ничего такого. Я просто из тех, кто сразу произносит то, что приходит в голову. Меня еще с давних пор за это часто ругали. Родители, учителя, одноклассники…

– Я просматриваю.

– Не понял…

– Я просматриваю статьи в бульварных журналах. На этом пятый вопрос, надо полагать, завершен?

Глаза Судзуки расширились. Затем со словами «ничего не поделаешь» он снова почесал голову.

– Похоже, тут вы меня обставили…

– Да нет, в проигрыше все время остаюсь я. В вашей инсценировке мы все время идем у вас на поводу.

– Инсценировке? – с детской интонацией переспросил Судзуки.

Из глубины сознания Киёмии донесся щелчок: еще один фрагмент пазла занял свое место.

– Какое спиртное вы собирались пить?

– Господин сыщик, вопросы задаю…

– Да ладно вам. Это же несправедливо, что вопросы задаете только вы. На один ваш вопрос должен быть один мой. Вот тогда это будет поединок на равных.

Судзуки еще больше расширил глаза. Его лицо говорило: «Такое мне и в голову не приходило». Это тоже из разряда мелких спектаклей. Впрочем, этот тип не стал возражать против слова «поединок».

– Позвольте задать пять вопросов подряд. Допускается ответ «без комментариев». Вы можете по своему усмотрению не отвечать на те вопросы, на которые не хотите или не можете дать ответ.

«Тебе ведь это интересно?»

Киёмия был уверен, что отказа не будет. «Судзуки обязательно пойдет на это. И попытается перехитрить меня. Чтобы посмеяться надо мной и сказать: “Так тебе и надо”».

– Действительно, – Судзуки решительно кивнул. – Это звучит интересно.

– Какое первоклассное спиртное вы собирались купить?

– Не знаю. Нет, не в смысле «без комментариев». Просто дорогой алкоголь к моей жизни не имеет никакого отношения. Я совершенно не представляю, что дорого, что дешево, какие вообще бывают цены на него… И поскольку я в этом не разбираюсь, просто выбираю то, что бросается в глаза, какую-нибудь красивую бутылку. Ну и по цене сужу: если слишком дешевое, смысла покупать его нет – такое не поможет прогнать печаль. Поэтому я подумал, что надо походить, посмотреть и потом уже принять решение. Обычно-то я беру пиво и тюхай. Только в банках. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз пробовал спиртное, которое наливают в бокал.

Донесся звук еще одного щелчка. Пазл «Тагосаку Судзуки» заполняется. Этот человек хочет поговорить. Хочет, чтобы его слушали. Хочет, чтобы люди знали, почему он так себя ведет…

– Пожалуйста, второй вопрос, – с предвкушением сказал Судзуки.

Киёмия разогнул свои скрещенные пальцы:

– Дорогое саке, может быть, и не имеет отношения к вашей жизни, но вы покупаете баночное пиво и живете в комнате, где можно смотреть бейсбольные трансляции. Ни то ни другое не является бесплатным. Откуда вы берете деньги?

– Это сложный вопрос. Такие люди, как я, не ведут всяких там домашних бухгалтерских книг. Я живу одним днем, пытаясь решать проблемы по мере их поступления, поэтому у меня и сил-то моральных нет собирать платежные квитанции и чеки. В моей жизни не нужен ни банковский счет, ни сейф. Шкаф, чтобы прятать заначку, тоже не нужен. Поэтому, – Судзуки ощерился, – на вопрос «откуда деньги?» я отвечаю: «Из кошелька».

– Ответ из серии «Я от пожарного управления» [15]… Понятно.

– Я шучу. Шучу, господин сыщик. Я не хочу, чтобы вы сердились. Просто… ну да. Извините. Я ничего не помню. Это по причине потери памяти. Ничего вспомнить не могу. Ни сколько денег у меня было в кошельке, ни где я их заработал, ни когда, ни почему они исчезли. Не помню. Та же ситуация, что и с адресом.

– То есть «отвечать я не собираюсь»?

– Впрочем, думаю, никакой путной работой я не занимался. Я полная противоположность вам, господин сыщик. Такой у меня образ жизни. Я слоняюсь без дела, ни к чему не испытываю привязанности и, наверное, поэтому все забываю. Никчемная жизнь. Непродуктивный человек. Происхождение купюр, которые были в моем кошельке, мне тоже неведомо. Может быть, я подобрал их вчера, а может, стащил три года назад…

– Хотите сказать, вам доводилось воровать?

– Не помню.

В секундной паузе в спектакле Судзуки на мгновение сверкнул зловещий огонек. Щелк – еще один фрагмент занял свое место.

– Из того, что можно назвать имуществом, у меня есть только смартфон. Это очень удобная штука. Даже если договор закончится, его можно использовать как камеру, можно через вай-фай пользоваться интернетом…

– Вы, похоже, разбираетесь в интернете и компьютерах.

– Знаете, в наше время интернет-кафе тоже дешевые. Времени у меня выше крыши, и я, чтобы как-то его убить, занимаюсь в том числе и учебой. Сейчас время такое, что и поденную работу тоже ищут в интернете.

– И при этом даже не знаете, где забыли свой бесценный смартфон?

«Так как был пьян»…

– Да-да. К большому моему сожалению.

– Хотелось бы, чтобы вы это вспомнили.

– Я постараюсь. Мне кажется, если мы с вами будем вот так болтать, через некоторое время моя память восстановится.

«И поэтому ты предлагаешь мне участвовать в этом фарсе…»

– Третий вопрос. У вас есть семья?

– Нет. – Ответ был незамедлительным. – Нет. Это правда. На эту тему я не обманываю.

Киёмия молча ждал.

– Если б вы спросили: «А на другие темы ты врешь?», вы могли бы отыграться за проигрыш на предыдущем вопросе.

– Не буду я это спрашивать. Ясно ведь, что вы ответите: «Без комментариев».

– Это не так. Я собирался ответить так: «Я говорю только правду».

– Это что, «парадокс лжеца»?

На эту реакцию Киёмии лицо Судзуки расплылось в довольной улыбке. Высказывание лжеца «Я всегда лгу» приводит к противоречию и в том случае, когда оно ложное, и в том случае, когда оно истинное. Реплика Судзуки была сознательным подражанием этому.

– Я всегда задавался вопросом: почему это называется «парадоксом лжеца»? Это ведь могло быть и «парадоксом честного человека». Если честный человек скажет: «Я лгу», смысл парадокса от этого не изменится.

– Действительно, с этим можно согласиться.

– Но ведь на самом деле все не так. Мир устроен по-другому. В нем честные люди лгут. Это слишком очевидно.

– Значит, все ваши слова – тоже ложь. Так ведь тоже можно трактовать ваше высказывание.

– Нет, нет, я говорил об общем случае. В моем конкретном случае дело обстоит иначе. Никогда не встречал человека настолько честного, как я сам. Или назовите это «настолько глупого». Ведь из-за своей честности я всегда нес потери. – Судзуки не отступал от привычной манеры насмехаться над собой. – Семьи у меня нет, искать ее бессмысленно. Если б вы проследили мое генеалогическое древо далеко-далеко, то, может быть, нашли бы там каких-нибудь родственников родственников моих родственников. Но если вы по телевизору покажете мое глупое лицо, никто не заявит, что он – мой родственник. Хоть это и печально.

– Вы только что сказали, у вас есть одноклассники…

– Да, и учителя тоже есть. Но найти их невозможно. Я совсем не был заметным ребенком.

– И это несмотря на то, что вас часто ругали?

– Господин сыщик, люди делятся на два типа тех, которые поднимают лицо, когда их ругают, и тех, которые его опускают. Я полностью, на все сто процентов, отношусь к тем, кто лицо опускает. Все, что помнят ругавшие меня люди, это только мой круглый череп. – Показав пальцем на макушку, Судзуки со смехом продолжил: – Правда, в то время такой заметной десятииеновой лысины еще не было… Нет никого, кто бы помнил меня. А если б и были, я не стал бы вам, господин сыщик, рассказывать о них. То есть даже если б и захотел, не смог бы. Потому что это люди, которых не существует. Я ведь знаю. Я человек подозрительный для вас, и я менее полноценный, чем обычные люди. Такого болвана, как я, люди не считают человеком. Если однажды обо мне вдруг заговорят, люди вокруг начнут разглагольствовать, каким я был ребенком да какой у меня был характер… расскажут все самое смешное и странное. Как будто речь идет о забавной зверушке, которую показывают на ярмарке. Будут говорить за спиной гадости и с удовольствием бросать в меня камни. Притом что никто из них не знает ни капли правды обо мне. – С каким-то удовольствием в голосе Судзуки заключил: – В общем, в какой-то момент мне это надоело, и я решил не верить людям, которые что-то рассказывают обо мне там, где меня нет. И не просто не верить – я решил, что этих людей для меня больше не существует. В этом же нет ничего плохого? И вообще, это просто взаимность с моей стороны.

«Значит, если б ты и захотел рассказать, то не смог бы этого сделать?» Киёмия прямо посмотрел в глаза Судзуки. В том не чувствовалось ни малейшего колебания.

«Я знаю, что человек не настолько простое существо, чтобы верить тому, что глаза якобы говорят правду. Из опыта работы сыщиком я знаю, что даже тот, кто не является прирожденным лжецом, может за решительностью и стойкостью скрыть свое замешательство. Более того, есть даже такой тип людей, которые могут лгать только глазами». И все же Киёмия не мог исключить, что в глазах Судзуки проявится отблеск каких-то эмоций.

В тишине следственной комнаты он вдруг почувствовал что-то неестественное. Пропал звук, раздававшийся, когда Исэ печатал текст. Хотелось бы проверить, что случилось, однако отводить глаза от Судзуки сейчас нельзя. Вряд ли коллега мог задремать…

Щелк-щелк-щелк. Звук возобновился. Услышав его, Киёмия осознал, что звук щелкающих фрагментов пазла, напротив, прекратился. Он прищурился.

– Семьи у меня нет. Пожалуйста, четвертый вопрос, – с улыбкой сказал Судзуки.

– А любимая женщина у вас есть?

– Что? – Голос Судзуки звучал странно. – Вас устраивает такой вопрос? Я ведь уже рассказал, что семьи у меня нет.

– Любимая женщина не относится к категории «семья». Разумеется, вы можете скрыть персональную информацию. Достаточно ответить «да» или «нет».

– Нет. И не может быть.

Раздраженная реакция Судзуки выглядела притворной, и фрагменты пазла в голове Киёмии снова начали собираться.

– Это с моим-то лицом? И моим-то животом? Такой, как я, в принципе не может нравиться женщинам! Какой вы зловредный, господин сыщик… Вопрос ваш очень зловредный.

– Испытывать к кому-то положительные чувства – обычное дело. Безотносительно того, примет их другой человек или нет.

– Вы можете так говорить потому, что вы, господин сыщик, импозантный мужчина. А у такого недоделанного типа, как я, нет даже обычных прав.

– Тут как раз вы, господин Судзуки, заблуждаетесь. У меня всегда был негибкий характер. Я толком не умею шутить, и не раз люди были разочарованы тем, насколько я неинтересен как человек. Не помню, чтобы в своей жизни я нравился кому-то из женщин.

– И это притом что вы носите такой прекрасный пиджак? – На лице Судзуки появилась язвительная улыбка. В этом небрежно заданном вопросе просматривался жизненный путь, который он прошел.

– Я таким образом скрываю свою скучную сущность. Или, может быть, это оборотная сторона моего комплекса неполноценности… В какой-то момент я заметил, что стал патологически внимательно относиться к своей внешности. Малейшей помехи достаточно, чтобы я потерял внимание. Я не могу успокоиться, если моя заколка для галстука не находится на расстоянии пятнадцати сантиметров от шеи. Какое отверстие на ремне, тоже определено. И поскольку я не хочу, чтобы оно менялось, дошло до того, что я ограничиваю свой рацион. Это этап, когда, пожалуй, уже можно говорить о серьезном неврозе. – Киёмия слегка пожал плечами.

– Э-э? – протянул Судзуки и с интересом стал всматриваться в него.

Прием Киёмии был стандартным – следователь унижает себя аналогично тому, как это делает преступник, и таким образом пытается вызвать отклик в его душе. Бывали случаи, когда у преступников, захватывавших заложников, возникали товарищеские чувства по отношению к следователю, ведущему с ними переговоры, и они простодушно решали сдаться. Немало было и таких преступников, у которых возникало желание поскорее быть задержанными полицией и за счет этого почувствовать облегчение. Мастерство переговорщика состоит в том, чтобы манипулировать психикой припертого к стенке преступника. В паузах между эмоциональным возбуждением и блефом преступник начинает бессознательно искать повод прекратить бессмысленное насилие, и в этот момент надо предложить ему подходящее для этого оправдание. Киёмия решил, что стержнем мотивации Судзуки является чувство собственного достоинства. Возможно, так у него проявляется ресентимент [16] в отношении окружающего мира, в котором люди отвернулись от него. Человек с вечно опущенной головой наконец решает показать свое лицо и заявить: «Настоящий я не так уж и жалок! Я не тот, над кем можно смеяться!»

«Если я, например, встану перед ним на колени, он, может быть, во всем сознается? Может быть, если человек из элиты со слезами будет упрашивать его, он почувствует свое превосходство и в этом заблуждении решит, так уж и быть, помочь мне?» К сожалению, в полицейской организации такой метод использовать нельзя. Так же, как нельзя применять пытки и вырывать ногти.

– Что ж, задам пятый вопрос… – Впрочем, из тысячи фрагментов пазла осталось заполнить уже меньше половины. – Вы, наверное, совсем недавно постриглись?

Выражение лица Судзуки стало жестким. Это не было чем-то наигранным; казалось, что он внезапно пришел в себя.

– Мое внимание к внешнему виду, – продолжил следователь, – в той же степени касается и других людей. Я непроизвольно наблюдаю за ними. Это плохая привычка, но я уже не пытаюсь от нее избавиться, в моем возрасте это бесполезно. Вы заметили, тут был мой помощник, который только что вышел? Знаете, он способный человек, но простить ему эти белые кроссовки я никак не могу. Молодежь сейчас такая – сколько ни делай им замечания, как об стену горох.

Даже не улыбнувшись на это, Судзуки пристально вглядывался в лицо Киёмии.

– Волосы на вашей голове, господин Судзуки, очень ровно уложены. Я сразу же обратил на это внимание, как только увидел вас.

– На моей лысой голове нет и в помине какой-то там укладки или прочей хрени.

– Что вы, это совсем не так. Мне, как человеку, который много лет наблюдает за такими вещами, это, можно сказать, видно с первого взгляда. – Киёмия слегка подался вперед. – Вы ведь совсем недавно привели свои волосы в порядок у профессионального парикмахера?

– И что, если так?

Киёмия наблюдал за Судзуки с удвоенным вниманием. Надо собрать всю концентрацию и проникнуть в самое нутро Судзуки – так, чтобы не ускользнуло ничего, вплоть до легких изменений мимики и мельчайших движений пальцев. «Если он сделает недовольное лицо и замолчит, это будет означать мое поражение. Надо считывать тонкие детали в психологическом портрете противника и направлять его. Надо изображать поединок на равных – и при этом владеть инициативой».

– Да, действительно, я сходил постричься. Вы попали в точку. Идеально попали в точку, – с огорченным видом сказал Судзуки и тоже подался вперед. – Но что из этого следует? Да, я тоже стригусь. Это что, странно? Это преступление?

– Нет, ничего плохого в этом нет. Я сам раз в две недели хожу к парикмахеру. Просто без этого мне не успокоиться. Но обычно мужчины так часто не стригутся. И если это не случайное совпадение, я просто подумал, что вы, господин Судзуки, пошли в салон красоты потому, что сегодняшний день для вас какой-то особенный.

– Я не люблю такие снобистские места, как салоны красоты.

– По правде говоря, я тоже. Уж слишком там вычурные там интерьеры, постеры… Больше всего не люблю беспредметные разговоры, которые персонал там ведет с клиентами.

Судзуки сделал круглые глаза, потом – слегка смущенное лицо.

– Вы, господин сыщик, тоже?

– Да. У меня всегда душа кричит: «Хватит болтать, когда ты орудуешь лезвием!»

– Хотя вы и часто ходите к парикмахеру?

– Она кричит именно потому, что я хожу часто.

– Ну да, можно понять, – пробормотал Судзуки, будто соглашаясь с Киёмией, и добавил со смехом: – Я это тоже терпеть не могу. Разговоры с такими стильными людьми для менее сложнее, чем иностранный язык. Я всегда чувствую себя жалким, с меня струями течет пот. Во мне даже ярость закипает. У вас, господин Киёмия, по-другому? Глупо раз за разом ходить в место, в котором тебе башку выносят [17]. Это не для меня.

– Тем не менее вы пошли… И недавно.

Киёмия натянул ослабевшие было вожжи, и Судзуки слегка фыркнул. Для него это была весьма необычная реакция.

– Мои пять вопросов закончились. Давайте дальше задавать вопросы по очереди. Для начала, господин Судзуки, пожалуйста, задайте ваш шестой вопрос.

Киёмия осознавал, что сейчас ключевой момент: какой вопрос Судзуки сейчас задаст и с какой целью? «Исходя из этого, можно будет оценить, как глубоко вонзилась игла, которую я ему подложил. Если получится, игру можно будет моментально завершить. И добиться его признательных показаний».

Судзуки пристально рассматривал Киёмию. Казалось, что он не всматривался в него, а как-то рассеянно, но при этом серьезно наблюдал за ним. Именно наблюдал, не отрывая глаз. Киёмия почувствовал, что его слегка мутит от того, что эта картина не соответствует его ожиданиям, и решил, что сам тоже ни в коем случае не будет отводить взгляд.

– Господин сыщик, – Судзуки довольно улыбнулся, – можно я для начала схожу в туалет?

Словно на замену Судзуки, в сопровождении Исэ вышедшему из комнаты, вернулся Руйкэ. Он четко доложил суть разговора с Цуруку и заглянул в лэптоп. Ознакомившись с протоколом беседы, которая шла в его отсутствие, и не пересекаясь взглядом с Киёмией, спросил:

– Ну и как дела?

Формулировка не особо вежливая, но эффективная, так что жаловаться не приходится. По крайней мере, не так раздражает, как его белые кроссовки. Киёмия, верный себе, и как прежде, держа спину прямо, вперился взглядом в пустое место, где до этого сидел Судзуки. Раз начав общение с преступником, он не хотел бы ни на что отвлекаться до окончания дела. «Возможно, подход не самый эффективный, но я установил для себя это правило и теперь следую ему…»

– Интеллект у Судзуки достаточно высокий. Он и сам это осознаёт. У него не было ни условий, ни характера для того, чтобы реализовать свои способности. Можно предположить, что он пошел на преступление, так как разочаровался в жизни. Но его действия далеки от случайности, он тщательно все планирует. Он действует без колебаний. Полностью осознаёт и последствия своих преступлений, и наносимый ущерб, и свою ответственность за это… – Киёмия с небольшим усилием моргнул. – Проблем не будет. Он немного чудаковат, но среди преступников, получающих удовольствие от реакции на свои преступления, такой тип встречается часто.

Он продолжал смотреть перед собой с таким напряжением, будто Судзуки по-прежнему находился перед ним.

– Значит, дело Хасэбэ было просто одной из тем разговора?

– Не могу сказать наверняка. Хотя надо признать: он не производит впечатления того, кто движим праведным гневом или желанием мести. Категорически отрицает какие-либо отношения с Хасэбэ, но невозможно игнорировать то общее, что есть между ними, – они оба фанаты «Дрэгонс».

– Так или иначе, теперь вырисовывается причина, почему он выбрал отделение Ногата, и то, почему не хотел переходить в другую комнату. В тот момент Судзуки ошибочно решил, что его собираются переместить в Главное управление. А там эффект от произнесения имени Хасэбэ был бы намного меньше.

– Как бы то ни было, нам, пожалуй, следует начать поиски семьи Хасэбэ. Нельзя исключать возможность того, что преступник выбрал их своей мишенью.

Руйкэ ответил, что уже дал распоряжение на сей счет.

– Что там в штабе по расследованию? – спросил Киёмия.

– Они отправили людей забрать материал с камер наблюдения в Кавасаки. По поводу бомб в Акихабаре и у стадиона «Токио доум»: использовались, скорее всего, бомбы сходного типа. Детальный анализ потребует времени, но похоже, что и дилетант при наличии некоторых знаний и нужного оборудования может такие изготовить.

– Кроме Судзуки, есть подозреваемые?

– Проверяют всех – экстремистских недобитков, приверженцев опасных идеологий, шпионов и диверсантов из соседних стран… Правда, источники в Комитете общественной безопасности исключают, что это преступление – дело рук какой-то организации. Заявлений об ответственности за преступления тоже не поступало. Ни сами бомбы, ни выбор места преступлений – ничто из этого не похоже на политический экстремизм или диверсионный акт. Конечно, вполне можно предположить наличие сообщников и коллаборантов, но… – Руйкэ перешел на вопросительный тон. – У господина Тодороки сложилось впечатление, что он преступник-одиночка. Как вы думаете?

– Это одна из возможных точек зрения. Не больше и не меньше.

– Да, пожалуй, – согласился Руйкэ. На этом этапе он не был намерен голословно утверждать это. – И еще: у нас есть приятное сообщение от интенданта Столичного управления [18]: «Быстро заканчивайте эту канитель. Мы уже подготовили бригаду саперов, она в любой момент отправится в любую точку».

– А заодно и бригада врачей?

– Интересно, – Руйкэ проигнорировал этот риторический вопрос, – что собирается Судзуки делать со следующей бомбой? Не может ли быть так, что в самый разгар его болтовни неожиданно бабахнет…

– Не может.

Необъявленный взрыв – то, что больше всего беспокоит всех лиц, вовлеченных в это дело, включая высшее полицейское руководство.

– Его цель – не диверсионные акты как таковые. Его цель – заявить о себе обществу и доказать миру свои способности.

«Если б он просто хотел разрушений, ему не нужно было оказываться в следственной комнате. Достаточно сидеть перед телевизором и наслаждаться экстренными выпусками новостей. Но этим Судзуки насытиться не мог, поэтому он взял такси в Кавасаки и проделал весь этот путь сюда. Сейчас для него весь мир стал почти равен мне. Это я, Киёмия, постарался, чтобы так получилось, а этот тип с ликованием вцепился в наживку».