Проклятый регион

Кирилл доел, ел он давно уже быстро, как Наполеон, обступил мать у ржавой плиты, залил кастрюлю с ложкой в раковине ледяной водой, улыбнулся и пошутил:

– Или прожила бы сто двадцать лет. Ещё не ясно, что страшнее.

Мать прыснула и дружески толкнула его острым материнским локтем в костлявый бок.

Кофе её сварился, убрать турку с огня успела, перелила пенистую смесь в немытую после первого раза чашку и аккуратно ушла к себе в спальню не проливая лишнего через край. Первый растворимый, второй в турке.

Кирилл домыл кастрюлю, начисто, до блеска, он ел прямо из кастрюли с облупившейся эмалью, для колорита; сварил наконец себе бодрящий напиток, спешно выпил, без сладкого, посмотрел в окно на погоду ещё раз, на термометр за окном, и пошёл снова в свою комнату, опять. Отрыл шкаф придерживая огромную скрипящую дверцу, переоделся во всё вчерашнее, скомканное, взял со стола ключи, бросил в карман, прошёл в прихожую, обулся не включая свет, выкрикнул:

– Я пошёл, закрою!

– Стой! – спешно выкрикнула мать и подошла к двери, включила в прихожей тошнотворный свет и скрестила руки на груди.

Кирилл уже стоял в подъезде и ждал её с открытой дверью запуская последние в году полчища комаров плодящихся в подвале. Но, ничего страшного, тлеющая таблетка зажатая в ножнички для заусенцев убьёт их всех до единого, нужно лишь перед отбоем походить с таким приспособлением по квартире и обильно подымить на потолок обклеенный обоями пожелтевшими от дыма.

– Чтобы это всё могло значить? Ты не высказался.

– Ты о чём?

– Покойник лицом к стене. За ней пришли?

– Мне то откуда знать?

– Если к тебе обращаются с такими вопросами, будь любезен, помогай людям…

– Хорошо. Я не знаю, – сказал он, развернулся и пошёл вниз.

Дверь закрылась за его спиной. Он опоздало понял, что нужно было задержать дыхание. Не успев затихнуть громкие провороты ключа в замочной скважине – он уже выскочил на улицу, как большая собака несущаяся с пятого этажа, с утра, скулящая и бьющаяся задом с купированным хвостом о все двери.

На лестничной площадке первого этажа он перешагнул человека распластавшегося в собственной жёлтой рвоте с комьями и наконец вышел на улицу, где не лучше, но зато хоть выдохнул с облегчением и сделал глубокий вздох рассеянного заводского выброса. Во все стороны от такого разбежались коты проживающие у плешивой женщины из первой квартиры на первом этаже.

– Стой, кто идёт! Хенде хох! Здоров сосед, – сказал ему в спину курящий у парадного входа, под козырьком, возле жёлтой газовой трубы и прохода в сырой подвал стремительно лысеющий прямо на глазах низенький мужичок бомжеватого вида не торопящийся домой к жене. Сосед Серёга.

Его коты не чурались, один даже тёрся о его ногу, кота тоже звали Серёгой, но Кирилл звал его Ханом-Котяном. Коты не особо разборчивы в людях, как и собаки, особенно те, которые прибиваются к группе детей и общаются с ними как бы на равных.

– Привет, – не особо охотно поздоровался Кирилл, оборачиваясь и протягивая руку. Он не сказал «здорово».

– Кто понял жизнь, тот не спешит. Постой со мной минутку, скажу тебе кой-чего, – сказал сосед и медленно-медленно плюнул на тлеющую часть дешёвой сигареты наполненной резаной бумагой пропитанной селитрой, бросил окурок на заплёванную плитку с трещинами, задавил его чёрным ботиночком и размазал отвратную чёрную жижу с бычком. Затем аккуратно отпнул его в груду таких же мятых несчастных бычков в захиревшую клумбу.

Они пожали друг другу руки, как римляне, энергично. Отчего Кирилл покривил лицо. Очевидно, что оба друг друга недолюбливали, как и многие соседи, но соблюдали этикет и помогали друг другу. Соседи зачастую заядлые враги, особенно если у одного из них жизнь просрана больше, чем у другого. Если просрана у обоих в равной степени – они скорее собутыльники, что не лучше.

– Ну, стою.

Мужик вдруг обнаружил грязь на рукаве, в области предплечья, плюнул на него и стал размазывать другой рукой, этим же местом. Грязь, вроде как, оттёр.

– Всё живешь с мамой, – съязвил сосед.

– Да уж, великая трагедия.

В голове Кирилла уже заиграла музыкальная композиция из знаменитого вестерна и он представил, как ангел греха сидит на правом его плече и шепчет, а на левом дьявол, но он ни к чему. Он относительно хороший человек, какой-нибудь подонок из прошлого, который носит револьверы в штанах направив дуло на член ради сексуального возбуждения, чем очень гордится – пристрелил бы на месте такого соседа из своего верного кольта сорок пятого калибра третьей модели ещё с рычагом-шомполом для заряжания, для вдавливания пули в камору барабана, украшенного гравировкой сцены боя рейнджеров с индейцами…

– Найди себе уже подругу по душе и остепенись. Ты уже вон какой лоб! Аж выше меня.

– Жениться, значит обосраться, когда срать не хочется.

– Не успеешь оглянуться… Что ты, блять, сказал?..

– Да я прикалываюсь, – сказал Кирилл. – Ты, кажется, начал давать мне философское наставление о котором я тебя не просил?

– Что ты этим хотел сказать?

– Что хотел, то и сказал. Никому твои наставления не нужны. Вот что. Посмотрись в зеркало.

– Не, в натуре, почему девок не щупаешь?

– Не вижу разницы под чьей юбкой прятаться: под материнской или под юбкой случайной женщины. Разве что под юбкой с молоденькими ножками можно приятно поработать языком.

– А за такие слова знаешь, что на зоне бывает?

– Не имею опыта. Ты, я смотрю, знаешь, не понаслышке.

– Опускают за такие разговоры. А тебе всё шутки шутить… Ей-богу, как маленький ребёнок. Это серьёзные вещи. Когда повзрослеешь уже?

– Тебя так волнует моё повзросление?

– Смотрю, ты пизды давно не получал, – огрызнулся сосед Серёга и закурил новую сигаретку от волнения.

– Не дают мне, цветы не дарю, не безработный наркоман, да и не столь я крут, как ты. Подожду пока, вдруг, богатая женщина решит взять меня в сексуальное рабство, – сказал Кирилл, с трудом сдержал смешок и добавил: – Что закурил то? Если ты такой нервный займись сексом. Ты же женат на женщине с идеально ровной чёлкой.

– Да ну тебя нахуй…

– Взаимно.

– Делами нужно доказывать свой правоту, а не словесно.

– Дела – это лишь внешние признаки.

– Я отсыпаться… Устал, после смены… не до тебя сейчас. До встречи, сосед.

– Пока. Ещё свидимся.

Они снова пожали друг другу руки.

Фундаментально недовольный сосед прощально махнул рукой и растворился во тьме с вечно перегоревшей лампочкой Ильича; за дверью обклеенной мошенническими объявлениями с номерами телефонов для отрывания и разного рода предложениями, в основном по ремонту компьютеров с оказанием услуг мужиков похожих внешне на Пелевина, которые за огромные деньги чистят систему от вирусов.

Кирилл не спеша, как ему свойственно в значимых вещах, в задумчивости, поковылял на работу. Завернув за угол он стал нюхать собственные пальцы, с отвращением. Руку в карман он больше не убирал, чтоб проветривалась осенним сухим ветерком от остатков соседа. От одежды тоже уже воняло куревом. Возможно не удалось подбирать едкие слова ловчее именно из-за запаха, таков заключительный вывод.

Архетипический сосед доносящий мнение своей жены и не имеющий собственного голоса, наоборот, после ночной смены на тепловой электростанции отправился домой отсыпаться, у него начался отсыпной. Работает он в ночные смены примерно месяц, но хронический недосып уже отразился на внешней опрятности одежды, лица и здоровье в целом, что явно сказывается на его маленькой пропаганде архаичной системы ценностей не в лучшую сторону. Люди на войне так не стареют, как из-за ночных смен. Живот его за последнее время заметно округлился вместе с мужскими гинекомастическими сиськами. Ещё одна мёртвая душа, а ему ещё нет даже сорока лет отроду. Таким уже даже не до приятных разговоров на лавочке без выкрутасов, таким нужно унижать других. Для таких день без курева худший день в жизни. Возможно жена всему виной, а не работа, и такое бывает… но, как правило, причина кроется в комплексе причин. Казалось бы: наконец состарился и живёшь в крутом обличии, но не тут-то было…

Никчёмный герой постепенно отдаляясь от мест моральной уязвимости уже успел перейти на соседнюю улицу, затем перешёл дорогу по ржавому синему виадуку над казанкой, где снова перебежал дорогу, к кинотеатру «Русь», для лучшего обзора архитектуры и тем самым уже оказался на самой главной улице названной в честь сорокалетия великой октябрьской социалистической революции.

Чем дальше от матери тем сильнее человек.

Он наконец отчистил сознание от продолжения спора с соседом в своей странной голове и просто переставлял ноги и смотрел на всё придумывая описание всему существенному: то на осенние кроны тополей с выкрашенными в белый цвет стволами, от мхов, уходящих далеко наперёд за пределы видимости, на рябины с берёзами во дворах, если поворачивать голову на перекрёстках и между домов, мельком глянул на несчастный одинокий памятник протягивающий руку в пустоту; то на шиферные крыши со ржавыми кривыми антеннами, более-менее приличных четырёхэтажных и пятиэтажных жилых домов с одной стороны улицы, с чердаками населёнными голубями сызнова расплодившимися после девяностых годов, но которых продолжали поедать, ведь они вкусные, особенно элеваторные, единственных жилых домов в городе с балюстрадами и прочими декоративными элементами архитектуры вроде лепнины и кованых решёток на окнах и балконах, к тому же стены некоторых украшались его личным вкладом в его скромное искусство цветущее в тайне, но квартиры нижних этажей скупили торгаши и открыли комиссионки, клубы с игровыми автоматами и прочим барахлом, всё обвешав уродскими, уже потускневшими на солнце вывесками; внимательно смотрел на провисшие провода исчиркавшие синее небо над большой дорогой и вдоль неё и проходящие сквозь ветви высоченных тополей, уже небезопасных для мирной городской жизни. Громоздкие ветви то и дело во время порыва ветра ломались и рвали провода, но на данный момент погода не бушует в наглую. В кривых ветвях обнажились гнёзда надёжно скрываемые в тёплые времена года. В холодное же жильцы временно переселяются на юга, в отличие от человеческого населения, которое юга давно не посещает. У большинства из них нет денег, да и настроения, а многие жаждущие водной среды довольствуются рыбалкой или браконьерством с сетями или электроудочками на Волге.

Тополя по всему городу высадили сразу после строительства завода. Считается, что могучие деревья впитывают рассеянные нечистоты и тяжелые металлы от выбросов содержащиеся в воздухе и тем самым очищают проклятый уголок планеты. Вдобавок впитывают выхлопные газы тарахтящих автомобилей: как отечественного производства, так и зарубежного, даже ментовских.

В небольших городах, особенно на площадях или главных улицах невозможно не повстречаться с кем-то знакомым бредущим по своим делам, даже в самый разгар рабочего дня, не все работают по единому графику. Для общения здесь достаточно выйти на улицу.

И так, среди разрозненных, недовольных людских потоков, столпотворений на ржавых автобусных остановках с выбитыми оргстёклами, бабок продающих семечки, в которых по слухам они греют старые венистые ноги с прожилками и скопищ бранящихся друг с другом школьников с рюкзаками, дымящимися сигаретами и откупоренными пивными банками возле ларьков Кирилл случайно пресёкся взглядом со знакомым, с которым они вместе учились в одно время, но в разных группах. Сперва оба сделали вид, что не замечают друг друга, но, вдруг, стодвадцатикилограммовый механик в кроссовках с тремя полосами сбоку, в спортивной куртке и широких джинсах сверкнул хищным взглядом, повёл острой бровью и окликнул Кирилла, когда тот уже ускоряя ход проходил мимо него и отворачивал голову, затем протянул огромную руку приветствия:

– О! Кирюх, здарова. Ты что ль? Не узнал.

– Да нет, узнал, – обернулся и ответил Кирилл и добродушно протянул руку в ответ. – Я, что ль.

Ценная рука его потонула в огромном мягком ручном обхвате Антона, как самолёт в облаке. Кирилл не низок, выше среднего роста, но встретившийся знакомый аж выше на голову его, а значит пробовавший себя и судя по запаху кислого пота увлекающийся баскетболом до сих пор, или уже другим видом спорта. Но наркотики и беспризорность взяли верх над спортивным будущим с неизбежной инвалидностью.

– Ты сейчас где? – басовито спросил он.

Кирилл поозирался по сторонам и ответил:

– Здесь.

Он знал, что к чему, но не смог сдержаться и едко ответить отрепетированно.

– Хех, всё там же работаешь?

– Пока да.

– Хуле без книги?

Кирилл дёрнулся, ощупал задние карманы джинсов и понял, что забыл книгу дома. Это его немного огорчило, он рассчитывал почитать в лесу, пока погода позволяет столь дивную и бесплатную жизненную радость.

– Странное настроение с утра. Забыл, отвлёкся, – ответил он вспоминая злую чёрную птицу.

Несколько похожих птиц восседали на ветвях, вдоль дороги и следили за разговором не понимая слов, но считывая интонацию.

– А что читаешь сейчас? – спросил Антон разглядывая заскрипевший пыхтящий пазик приближающийся к остановке. Такой пазик сбивает человека насмерть, а если не сбивает, он пережёвывает человека внутри себя другими бедными людьми.

Скрипнули двери. Люди стали забиваться внутрь адской печи, как селёдки в бочку. Без общественного транспорта нет городской жизни, есть лишь сословия…

– «Земляничную поляну». В смысле, прямо сейчас ничего, а так… ну ты понял потерянный прикол… ты же отличник с феноменальной памятью.

«Зубы заговаривает, жирный гандон», – отвечая думал Кирилл.

– Эй, собаки, не мешайте движению, а то прокляну, – исподлобья рявкнула горбатая бабка с клюкой, появившаяся из ниоткуда и ковыляющая к автобусу. – Уйдите с дороги, особенно ты, жирный!

– Ладно бабусь, извиняй, – вежливо сказал ей Антон дрожащим голосом и затем обратился к Кириллу: – Пойдём, присядем на лавочку.

Бабка исчезла в выхлопных газах вместе со своей старостью.

Антон с Кириллом, отошли к кустам, опрокинутым урнам и оплёванным лавкам. Расшугали воробьёв, но не присели. Краску прямо на их глазах разъедали птичьи экскременты.

– Посоветуй мне что-нибудь почитать, – сказал Антон и безмятежно соскрёб собачье говно с подошвы об облупившуюся деревянную сидушку лавки.

– «Тихий Дон».

– Ты же его на первом курсе читал…

– Вижу, на тебя это неизгладимое впечатление произвело.

– А что-нибудь не из школьной программы?

– Так ты из школьной всё прочёл?

– Не всё, но уже поздно, нужно идти дальше по жизни… как бы…

Кирилл дал слабину, раздосадовано вздохнул и произнёс никому не нужную вразумительную речь:

– Никогда не поздно. Часто замечаю, что люди, которые в детстве читали столь знаковые произведения по наитию сейчас уже ничего совсем не читают, как ты, или одни лишь модные романы, как проститутки, а я вот читал в ранние годы исключительно то, от чего меня пёрло, «острова сокровищ» всякие. Ну а теперь, потихоньку, до русской классики и дорос, наверное. Забиваю дыры в образовании. «Земляничную поляну» читаю лишь по одной причине. Мне дочь автора с недюжей фантазией книгу подарила, аж с именным автографом, даже свой оставила. Она мой клиент, так сказать, заказывала мемориальную доску своему отцу, а отец её ныне покойный сын Ивана Сакурова, того самого, который великий учёный по всем фронтам, типа нашего Фауста.

– Дай мне номер своей мобилы, – сказал Антон, достал свой кнопочный сотовый телефон и приготовился жать сосисочными пальцами на стёртые кнопки.

Его обкусанные ногти оказались неестественно широки и коротки вместе.

– У меня нет мобилы.

– Как?! – неслыханно удивился он.

– А вот так, чтоб никто не звонил зазря.

– У тебя есть сколько-нибудь денег с собой? Мне срочно надо. Отдам, бабулей клянусь.

– Так и знал, блять, что зубы заговариваешь… Не дам. Хочу избавиться от тебя забесплатно.

– Худой ты стал… и жадный, – ответил Антон и пошёл своей дорогой, раздосадовано, но лишь оттого, что рискнул и не сел в автобус.

– Я всегда был худой, а деньги мне нужней, – вспылил ему в жирную спину Кирилл.

Он хотел было плюнуть потному толстяку вслед, но сдержался. Он захотел присесть на дорожку, но услышав сладковатый запашок изменил решение и побрёл дальше по своим делам, уже ускоренно, разгоняя кровь по сосудам после бессмысленной остановки с бесполезным разговором.

В дальнейшем неприметно и незаметно, в собственных мыслях о великом и промелькнула оставшаяся часть пути до работы. Большая дорога после вечного огня и бульвара мира расширялась и расширялась, пока не расширилась раза в три. Тополя поредели, стали встречаться хвойные.

В районе хрущёвок пришлось свернуть с растрескавшегося асфальта с заваленными мусором и камнями ямами большой дороги на просёлочную, точнее на тропу пыли и засохшей грязи в сторону городского водоканала. Что такое водоканал он не знал, но чтобы это ни было, очевидно, что что-то очень важное для жизни города и создающее рабочие места и выдающее спецовки многим жителям. Не доходя до водоканала он снова свернул, к гаражам.

Отбиваться от владельцев гаражей, так и от бродячих псов не пришлось, как и подкармливать их, псов, а о прикорме он не позаботился. Псы вообще не встретились. Когда он только устроился и после первой стрессовой встречи с собачьей свадьбой со склещиванием он стал носить с собой толкушку для пюре, которую сам смастерил на уроке труда ещё в младших классах школы. Но, в последнее время он их кормил сосисками или ливерной колбасой купленной по пути, в ларьке, как бы налаживая контакт со зверем на понятном собаке языке, но недавно где-то неподалёку псы разорвали девушку, она была молода и красива, успела позвонить матери пока псы рвали на ней одежду вместе с нежной плотью, оттого он счёл псов недостойными вкусной колбасы, и сытыми. Возможно всех уже перестреляли и в каждого пришлось всадить не менее дюжины пуль, если это те самые псы, да если и не те самые – это стоило сделать ещё очень давно, но всё, как принято, делается лишь в ответ на что-то ужасное…

Уже за гаражным кооперативом, за высоченным, рифлёным, тонким стальным забором поросшим у основания высокой травой, ныне пересохшей; за огромными стальными воротами для грузовых автомобилей, раскрытыми нараспашку и подпёртыми грязными белыми кирпичами от ветра, – раздавались звуки работающих самых разных инструментов всех возможных разновидностей; со всех возможных сторон где-то что-то да грохочет, где-то что-то жужжит и кто-то орёт как сумасшедший на менее опытного работника или когда конечный результат не соответствует ожиданию и тяжёлый предмет соприкасается под воздействием гравитации с незащищённой частью тела рабочего. Тяжёлая работа на производстве кипит.

На самой территории, сразу за воротами, возле ржавой газели с пыльным тентом матерятся грузчики. Один, самый молодой, после того, как ему на ногу упало нечто тяжёлое выкрикнул с дефектом речи, тем самым, который появляется при выбитых передних зубах:

– А мы не застрахованы!

Все его однотипные собратья заржали, должно быть было смешно, им точно было. С Кириллом они не поздоровались, как и он с ними, когда проходил мимо.

– Ага, начальство нас не страхует, – добавил другой, тот что постарше и зыркнул на проходящего мимо.

Третий, самый старший и мудрый, с корточек рассказывал историю:

– Смотрел вчера телек, вот, как-то решили провести эксперимент: пригласили спортсменов и грузчиков дабы удостовериться, кто занесёт мебель на седьмой этаж быстрее.

– Ну и?

– Грузчики победили, ясен пень, – гордо сообщил рассказчик и затяну горький дым из тлеющей мятой сигареты без фильтра.

– Опыта больше.

– Дэ, кэждому свэё.

Чуть далее, перед огромным ангаром стоит плотное облако пыли. Это скульптор выпиливает циркулярной пилой ангела из куска мрамора в самом что ни на есть прямом смысле великого образа. Работает член союза художников в круглых очках, но без респиратора, а в перерывах весь белый с головы до пят покуривает папироску в сторонке и оценивает собственное дитя созданное умом и руками, а не маленьким пенисом. Истинный творец. Благородный мастер своего дела.

Кирилл, не поморщившись, по деревянным мосткам проник в пыль не мешая значимому процессу, которому никто и ничто не могло помешать, даже власть, и прошёл в мрачный ангар изнутри заставленный пустыми мраморными плитами вдоль всей стены. Каждая плита отполирована до глянцевого блеска с лицевой стороны, некоторые шершавы и неотёсанны с тыльной, некоторым так нравится. В противоположной стороне от ворот, перед другими воротами, вечно запертыми, своего рода мастерская выложенная из громоздких бетонных блоков, со своей крышей под крышей ангара. В неё тоже упирается ряд отполированных монолитов, каждый из которых на сером фоне выглядит как портал в мир теней.

Внутри мастерская разделена стеной на две зоны: на большую рабочую и на каморку отделённую от рабочей зоны плотной занавеской, где можно переодеться в синий рабочий мужской халат, посмотреть на себя красавца в грязное зеркало и попить чайку из гранёного стакана вместе с коллегой, в перерыве, разумеется.

Этим таинством как раз и занят был местный усатый художник Виталий с сухими лицом, проработавший в данной мастерской уже более двадцати лет.

По щелчку пластмассового чайника в тайную каморку из-за занавески проник Кирилл. На пожелтевшей от времени пластмассе с задержкой погасла круглая красная лампочка-глаз, всевидящее око.

– Чифирьнём? – улыбаясь из-под усов спросил Виталий.

– Можно, – не отказался Кирилл о чём тут же пожалел, он немного заботился о здоровье стоическими принципами.

Виталий небрежно бросил мятый чайный пакетик в белую кружку с отколотой ручкой на исписанном синей шариковой ручкой сканворде. Изнутри кружка обрамлена коричневыми кольцевидными разводами въевшимися в структуру. Бросил два кубика сахара из красной коробочки в кружку с уже торчащей нитью и танцующей жёлтой квадратной бумажкой и залил всё кипятком с плоскими кусками накипи из чайника.

– Угощайся, я конфетки принёс, – Виталий кивнул на стол, присел на табуретку, сгорбился и приступил к незавидной трапезе.

Он с усилием откусил старую конфету. С щелчком.

– Нет, спасибо, чай и так сладкий, без грохотулек, – отказался Кирилл, снял свою любимую зелёную куртку, повесил на гвоздь вбитый в цемент между блоками и облачился в синий халат не подпоясываясь. – Новенький так больше и не приходил?

– Ему, видимо, понравилось, что в любое время можно работать, вот он и не приходил больше, – улыбнулся сквозь усы Виталий и откусил жёсткую коричневую конфету снова.

О состоянии зубов он не заботился, они и так железные.

Кирилл взял свою кружку за верх, подул на поверхность жижи и со звуком отхлебнул чёрного чаю. Достал пакетик за ниточку и бросил в урну с чёрным целлофановым пакетом внутри.

Виталий спросил:

– Продолжишь сегодня бабуську?

– Жизнь одна и хотелось бы добиться чего-то. Должен же я в конце-то концов оставить хотя бы один шедевр после себя, а пока бабку не заберут работа не окончена; нельзя закончить работу, можно лишь перестать над ней работать. Вы сами так меня учили, – красноречиво ответил Кирилл попивая традиционный напиток. – Ну, если будут безморщинные дети или бомжи, подкалымлю на брекеты. Даже Мисима бульварные романы для мамочек писал.

– Шедевр? Ну ты дал, хотя, у тебя и Сакуров на десяточку из десяти прошёл…

– Десять из десяти, но, – это не шедевр! – юморно ответил Кирилл и поставил кружку на стол, чтобы поднять указательный палец. Отвратительная жижа.

– Ну, пожалуй, соглашусь. Насколько помню: объём получился, вырисовывается стиль, – это чувствуется, правда, видно, что анатомию ты не знаешь, – он отхлебнул, – но, талант на лицо, как ни крути.

– Я же не виноват, что в художке мне сказали: «У тебя нет врождённого чувства композиции, пошёл нахер отсюда». Сказали шестилетнему мне и на учёбу не взяли.

– Понимаю твой протест. Меня подобным образом не взяли в музыкалку, сказали, что нет музыкального слуха и чувства ритма, вот я и поступил в училище на гравёра-ювелира.

Виталий встал, задвинул табуретку под стол, со скрипом, выбросил фантики в урну и ещё добавил:

– Давай немного поработаем, для праведности, но без фанатизма.

Они прошли в мастерскую и плотно подбили занавеску при помощи неотёсанных досок.

– Покажи что ль бабуську простому ремесленнику.

Виталий достал из нагрудного кармана фартука очки в огромной коммунистической оправе и надел на горбатый нос. Включил выключатель на стене. Люминесцентные лампы заморгали, как в морге. Взволнованный ученик снял свои очки, их стёкла уже запылённые, и протёр тряпочкой, которую всегда держал при себе в заднем кармане. Очки Виталия сыграли роль заразительного зевка.

Свет не зажёгся.