скачать книгу бесплатно
– Тока шо, – отвечает Сеня.
– Мадам, шо это за болезнь, которая передается за «тока шо»? – спрашивает майор у путаны. – Может, у вас особо скорая нигерийская чесотка?
– Зачем вы такое говорите, – обижается Вера, – я девушка чистая, вот справка.
– Семен, – говорит майор, – а ну покажи, шо там тебе обожгли.
Семен разжимает руки, и отделение видит, шо его пиписка алеет цветом закатного неба, когда завтра будет ветер.
«Шо вы сделали с нашим товарищем, грозно спрашивает майор Курков путану».
«Вы меня вынуждаете говорить правду, отвечает Вера. Ваш товарищ принудил меня к извращенной форме любви, по-английски “титифак”, а по-русски “в терку”. В случае отказа он угрожал поместить меня в СИЗО, а я уже была один раз в вашем СИЗЕ, и мне туда больше не надо. Поэтому я согласилась, чтобы ваш товарищ на мне немного поерзал, и теперь он стонет от удовольствия оргазма».
– Какой-то странный оргазм… – чешет в затылке Курков.
– Это особый, пролонгированный оргазм с отложенным концом, – поясняет ему Вера.
– То-то, я и вижу, шо он отложил свой конец куда-то на сторону, – замечает майор. – А ну-ка, мадам, покажите, шо у вас в «терке».
– Да шо тут у мене может быть, кроме ассигнаций, – Вера разводит в стороны свои животрепещущие перси, увенчанные сосками цвета того коньяка, шо стоял у Сени в сейфе. При этом майор Курков замечает воспаленные пятна на ее беломраморной коже.
– И шо это у вас такое? – спрашивает он, видя, что межгрудная пятнистость Веры не уступает окрасу собак далматинской породы.
Тогда честная путана переходит в наступление.
– Вы спросите за это у своего подчиненного, это же не человек, а конь! Он растер мне всю грудь своим огромным cazzo! И это еще хорошо, что он не нашел презерватива, шобы использовать меня по прямому назначению, бо он разорвал бы меня напополам. Сочувствую его жене, так ей и передайте! Нет, лучше я сама лично передам ей свое сочувствие!
Тут Вера начинает ругаться по-итальянски, плакать по-еврейски и сморкаться по-русски. Она угрожает написать заявление прокурору и требует снять отпечатки Сениного cazzo с ее измусоленных грудей. Как будто на залупе есть дактилоскопические линии! Если б их там было, ментам пришлось бы прокатывать не «пальчики», а «перчики», шоб им при этом икалось от смеха!
Обитатели хаты «5-4-7» смеются, свесившись со шконок. Даже Гусь выглянул из-за занавески своей «каюты» и с интересом прислушивается.
Меж тем весть о воспламенении ментовской ментулы (по латыни это мужской половой орган, если кто не знает) от трения об грудных желез прокатился по всему областному Управлению МВД. А то ж были одесские мусора, которых хлебом не корми, дай только постебаться над товарищем. Вскоре возле кабинета № 35 образовался целая мусорская свалка. Менты норовили заглянуть вовнутрь, шоб поглазеть на сиськи Верки Итальянки и на пылающий от страсти хер оперуполномоченного Лифшица. И двери закрыть было никак нельзя, потому шо их как бы уже выломали до того.
– Он вiн дэ, мiй жезл, – сказал капитан ГАИ Колесниченко, пробившись сквозь толпу, – його, виявляеться, Лифшиц запозичив для плотських втiх.
– Нет, Георгий, ты ошибся, – отвечал ему старлей убойного отдела Леша Кузьмин, тот, которого пырнул мессаром на Привозе Витя «Чебурек», – то не гаишный жезл. То елда лейтенанта Лифшица.
– Бути того не може, – не поверил своим глазам Колесниченко, – цэ мiй жезл, бо вiн в темрявi свiтиться! (он светится в темноте)
– Тащи огнетушитель, Прокопенко, – сквозь душащий его смех скомандовал Кузьмин. – Надо затушить Семену елду, пока она не истлела окончательно.
– Хорош издеваться, – воет Сеня, – вызывайте «скорую», у мене все опухло и пылает, как огненная гиена.
– И шо я скажу «Скорой»? – спрашивает его Курков. – Шо у моего сотрудника во время допроса задержанной воспалился детородный орган? Завтра за это будет трепаться вся Одесса. Ты нас опозоришь, Сэмэн. Терпи! Давайте лучше позовем Погосяна.
Судмедэксперт Погосян осмотрел очаг поражения и сказал.
– Товарищ майор, нужно срочно провести следственный эксперимент, пока не стерлись следы.
– Согласен, – говорит Курков.
И вот Погосян приносит фотоаппарат со вспышкой и вспыхивает им Сене в пах, а затем делает то же самое с бюстом Верки Итальянки в разных ракурсах. Он ей сделал настоящее портфолио, этот Погосян.
– Что это у вас за покраснение? – спрашивает он у Веры.
Вера смотрит на свою грудь, принюхивается и краснеет.
– Ой, я таки вспомнила. Я вчера простудилась бронхитом и, чтобы согреться, натерла себе грудь финалгоном.
– Теперь мне все понятно, – говорит Погосян. – Семен, ты же обрезанный, как и положено еврею, финалгон попал тебе на залупу, к тому же ты его глубоко втер страстными фрикциями. Это все равно, что намазать гланды казацкой горчицей, которая по силе жжения не уступает напалму. Беги в туалет и срочно мой свое хозяйство хозяйственным мылом.
А надо вам сказать, что коридор Управления МВД по Одесской области весь такой продолговатый и состоит из десятков дверей, и вот эти двери пооткрывалися и оттуда «повисунулися» менты. Они торчали, как головы двенадцатиголового Змея Горыныча из каждого кабинета, и все эти головы ржали. В тот исторический момент по радио передавали оперу любимого мусорского композитора Мусоргского «Хованщина», как бы намекая, шобы Сеня кое-шо сховал. И под эту торжественную ораторию одесские мусора проводили в последний путь своего боевого товарища, со слезами невыносимого смеха глядя, как поц Сеня с дымящимся наперевес телепуцкается до туалета. И хрен бы с ним, с Сеней, – под общий хохот хаты «5-4-7» закончил свою байку Юрий Соломонович, – но больше всего пострадала моя психика правоверного «евгея», потому шо после этой истории в меня закрались смутные сомнения насчет полезности обрезания. Азохем вей!
– Да ты шо-о-о… – стонет красный от хохота Мытник, – о так и було? та нэ вирю…
Смеются все, даже угрюмый Гусь, даже отупевший от горя женоубивец Миша – и тот слабо улыбается.
– Укатайка!
– Молоток, Соломонович, повеселил…
– Хазанов!
– Ты правильный еврей, Соломонович! – рокочет Рубленный. – Когда в Одессе будет погром, приезжай ко мне в Харцызск, я тебя спрячу в подвале, ха-ха…
– Классно девка мусорка спалила…
– Попал ментяра в просак.
– А не суй елду, куда не след.
– Скажи, приврал, Соломонович? – спрашивает Качан, когда смех в камере стихает.
– Если Соломонович чего и приврал, то совсем же чуть-чуть, для пущего веселья.
– Чем закончилась делюга с ментом?
– Поца Сеню уволили по статье за злоупотребление служебным положением. А кто б из нас не злоупотребил ту Веру во с такими грудями и бедрами? Но за Сеней таки осталось погоняло, угадайте, какое!
– Финалгон!
– Какой ви догадостный, Качанчик. Ви просто Вольф Мессинг!
ОЧНАЯ СТАВКА
Киев. Лукьяновское СИЗО
Спутница жары – дизентерия. Заболели все тринадцать сидельцев. Позывы следовали каждые 15–20 минут, у толчка выстраивалась очередь, кто-то не успевал дождаться спасительной «посадки», и плавно перестраивался в очередь к раковине на постирушку. Туалетная бумага закончились, камера перешла на вату из матрасов, затем стали рвать обвинительные заключения. Запах в камере стоял соответствующий.
С потом и поносом уходили остатки жировых запасов. «Скворец» похудел, брюки спадали, он поддерживал их руками, потому что ремень у него отобрали еще в КПЗ. Поэтому первыми словами Даши, когда их свели в комнате для допросов на очной ставке, были.
– Ой, как ты похудел, Сережа!
– Дарья Денисовна, – следователь Фоминых открывает ее дело, – сообщаю вам, что суд продлил ваше пребывание под стражей еще на три месяца. Скажите спасибо вашему подельнику. Он утверждает, что именно вы ударили Дмитрия Капранова лопатой по голове и положили лицом в горящие угли.
– Сережа, ты вправду так говорил? – не верит своим ушам Даша.
– Я повторил ее слова, гражданин следователь. – Скворцов изучает пол под ногами, на предательницу смотреть брезгует. – Сам я этого не видел, был без сознания…
– Зачем вы бросили Капранова лицом в костер, Жукова? – повышает голос следак. – Вам фотографию его показать? Вот, смотрите, он остался фактически без лица.
– Фу, уберите это! Говорю вам: я его в костер лицом не дожила!!!
– Тогда кто? Скворцов?
– Как я мог его тащить? – возмущается подследственный. – Я был без сознания! Следователь стукает кулаком по столу.
– Хватит мне лапшу на уши вешать! Как мог человек в оглушенном состоянии пройти восемь метров и упасть лицом точно в мангал?!
– А ведь верно! – осеняет Сергея, и он впервые за встречу смотрит Даше в глаза. – Там же никого не осталось в живых и при памяти, кроме тебя. Получается, что это ты его туда оттащила.
Даша в СИЗО пообтесалась, стала жесткой и решительной.
– Ты че несешь, Скворцов? – грубо, как тюремная урла, фыркает она. – Думай, что говоришь!
Следователь направляет раструб настольной лампы ей в лицо, но оно не освещается, а наоборот – смуглеет, как тогда, при прохождении через Горелый лог, когда поднималась гарь с земли и липла к потному телу. Мягкий носик становится точеным, губы окрашиваются «драконьей кровью», глаза очерчиваются по контуру сурьмой из смеси бараньего жира, уемы, басмы и сажи.
– Узнал меня? – брызжут лучами межзубные стыки, – да, это я, жрица Хазва!
Ликующий лик моавитянской колдуньи проступает сквозь облик московской девчонки. Она запрокидывает голову, хохоча, ибо радость великая для жрицы Ваала Фегоры узреть заклятого врага, ввергнутого хитросплетением интриг ее и чар в унижение и узилище.
– Так это ты все делала, с самого начала! – Скворцов потрясен открывшейся ему картиной. – Заманила меня в лес, прикинулась слабой и беззащитной, заставила защищать себя и убивать, а после, в поезде, спрятала копье и сдала меня ментам! Тысячи лет назад я убил тебя, и ты до сих пор мне мстишь?
– Кого вы там убили, Скворцов? – настораживается следователь.
– Да он опять «психа» включил, гражданин следователь! – Хазва подло подставляет вместо себя ничего не понимающую Дашу. – Я же вас предупреждала, он неадекват. Кем он только не воображал себя в лесу – то партизаном-людоедом, то «черным поясом» карате, то собакой, то егерем.
– Даша, умоляю, поверь, тобой владеет дух злой колдуньи! Когда ты била и тащила Капранова, тобой руководила Хазва, но ты этого не помнишь, потому что она отключает твою память!
– Да ты что несешь, быдло симферопольское? Посадить меня хочешь?!
– Жукова, сядьте!
– Да он же все на меня решил повесить! Меня девки в камере предупреждали. Ну, тогда и я расскажу все, как было! Записывайте, гражданин следователь. Лопатой – он ударил. А потом взял парня за ноги, оттащил к костру и положил лицом на угли! Еще и ногой на затылок наступил, чтоб лицо поглубже погрузилось в угли. И засмеялся: «Так будет со всеми, кто станет на моем пути!»
Так хрипят псы в последний момент перед схваткой, когда шерсть уже дыбом и клыки оскалены до десен.
– Сидеть, Скворцов! – следователь бросается поверх стола, но не успевает – арестант вцепляется подельнице в горло.
– Будь проклята, ведьма! Умри!
Сигнал экстренного вызова охраны проблесковым маячком мигает над дверью комнаты для допросов. Гудит зуммер тревоги.
«Зу-у-у-у-у!!!»
«Зу-у-у-у-у-!!!»
«Зу-у-у-у-у!!!»
Дожевывая перекус, в комнату врывается долговязый рыжий надзиратель, скручивает буяна, тащит в коридор.
– В «стакан» его закройте, урода! – вслед ему кричит следователь. – На сутки!
В «СТАКАНЕ»
«Стакан» – каменная ниша в стене для изоляции буйных заключенных, отделенная от коридора железной дверью.
Ты бурно дышишь после борьбы с охранником, пот высыхает липкой упаковочной пленкой на теле. В темноте ощупываешь колючие стены в цементной «шубе», сзади – приступочка, на которую можно присесть. Но нет, это очередное издевательство ментов – приступочка тоже колюча, через минуту зад начинает печь, колени не согнуть, так как они упираются в дверь.
Приходится стоять. Ноги затекают. Поневоле опираешься о «шубу» то бедрами, то плечами – в этих местах начинает жечь кожу до мяса.
Счет времени теряется, сколько прошло – час-два-три? Сокамерники говорили, что больше трех часов в «стакане» держать запрещено. Но следак крикнул легавым запереть на сутки… блин, неужели сутки стоять в темноте?
Тебе абсолютно нечего делать. Не отвлекают никакие раздражители – зрение и слух отключены, работают только осязание и обоняние, но они почти не подают новых сигналов, кроме усиливающейся с каждой минутой боли в местах прилегания к «шубе».
«Господи, голос Твой слышал я в лесу, пошел и сражался за женщину! Так за что Ты наказываешь меня? Разве я был не прав в бою против насильников?»
В ответ слышится картавый мужской голос.
– Это же он вам молится, Валентин Григорьевич, ваш голос он слышал в лесу. Римма, он хоть как-то реагирует?
Женский голос отвечает:
– Сейчас посмотрим зрачковый рефлекс.
Кто разговаривает? Может, охранники в коридоре?
Ты нащупываешь на двери «штифт», приникаешь к нему, и вдруг в зрачок втыкается «шило» яркого света, ты отшатываешься, ослепленный. В коридоре кто-то включил фонарик и подшутил так над заключенным.
– Эй, старшой! – ты стучишь в дверь, – открой, ссать хочу!
Молчание в ответ. Глазок гаснет.
ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО ПСИХИАТРА «МНОГОМЕР»
Доктор Самуэльсон о феномене Скворцова
По роду своей деятельности, (а я работал психиатром в Киевском следственном изоляторе № 13, известном, как Лукьяновское СИЗО), мне приходилось встречаться с самыми разными преступниками, в том числе и с очень известными. В частности, я работал с Сергеем Скворцовым. Этика моей профессии не позволяет раскрывать многих деталей пребывания заключенных в СИЗО, поэтому я хранил молчание вплоть до своего увольнения со службы по причине достижения пенсионного возраста. Об этом случае я решился написать также еще и потому, что он представляет собой существенный научный интерес, хотя при первой встрече он не произвел на меня особого впечатления.
