Конец Игры

Теперь я сам не свой. Как я смею жаловаться на свою жизнь, зная, что есть ты, которой намного тяжелее, чем мне? Я не имею права смотреть на свою жизнь пессимистично. Я убиваюсь из-за каких-то глупостей, пока ты находишь в себе силы скрывать свою боль. Факт твоего существования лишает меня отныне права так жестоко относиться к своей жизни. Ты намного сильнее меня, намного сильнее многих. Ты тот человек, который пошатнул моё виденье мира. Ты знаешь о горе намного больше меня. И ты умеешь с ним справиться, умеешь справиться без того самоуничтожения, которому подвергал себя я без всякого права на это. Да как я могу злиться на мир и писать о плохом, зная, что пережила ты?

Сегодня благодаря тебе я взглянул на мир по-другому. Твоё доверие уничтожило во мне того демона, который шептал постоянно на ухо, что у меня всё плохо. Я поражаюсь твоему умению сохранять столь чудесную улыбку на лице, не давать боли овладевать собой. Это то, чего не хватает мне. Но теперь я постараюсь исправиться. Ты открыла мне глаза. И за это я буду вечно благодарен.

Я отправил ей это сообщение ещё в университете. Просто поразительно, как мы не пересеклись в тот день. Думаю, если б я тогда увидел её, то точно грохнулся бы в обморок. Но мне повезло, реальность вновь оставила меня в покое, позволив переварить события первой половины дня. Я узнал о Лене то, что действительно произвело на меня огромное впечатление, изменило мнение о ней, но что ещё важнее – заставило изменить собственное отношение к жизни.

Уже дома я прочёл её ответ:

– Спэнсер, хотела сказать вживую, но не получилось. Я рада, что ты на мир не будешь больше смотреть с таким пессимизмом и будешь в нем находить счастливые и позитивные моменты. Мир на самом деле не такой плохой. Всё зависит от нашего восприятии его.

Ну, на самом деле я не такая сильная. Не знаю, я себя такой не считаю. Сегодня вот у меня не получилось сдержать свои эмоции, пришлось прямо во время лекции выбегать в туалет, чтобы не плакать при всех.

– Все мы иногда не сдерживаемся, – тут же написал я. – Но ты имеешь поразительную особенность сохранять умение жить на светлой стороне. Ты не зарываешься в собственной скорби, подобно мне. Пустяки не способны заставить тебя пережевывать боль, они не вызовут слёзы. В этом и есть твоя сила. Каждый шрам делает тебя лишь сильнее. Ты не трогаешь швы подобно мне, не копаешь глубже, пока не перестанешь видеть солнечный свет. Сдерживать боль в себе невозможно, она всё равно прорвется. Но ты одна из немногих, кто не позволяет этой боли отравить сердце и душу. Ты остаешься властна над своими демонами, а не они над тобой. Твоя боль чиста: вырываясь, она не очерняет мир вокруг. Я могу лишь начать учиться у тебя этому.

Не сдержалась… Вовсе нет. Со стороны видно очень хорошо, как много у тебя выдержки. Её хватит тебе на всю жизнь. Глядя на тебя, люди будут говорить: что за весёлая, милая девушка? Я же больше похожу на мистера Хайда воплоти. Не позволять боли оставлять черные пятна на душе – вот настоящая сила. И ты ей обладаешь. Ты несправедливо раньше времени выдержала одно из самых тяжёлых испытаний каждого человека, сохранив при этом все, что есть в тебе хорошего.

Если что-то будет тяготить – смело пиши. Слов мне не жалко. Я надеюсь, что от них тебе станет легче.

– Блин, Спэнсер, спасибо тебе большое, просто твои слова мне правда помогают, я всегда хотела с тобой пообщаться. Мне всегда было интересно, что ты думаешь обо мне. И твоё мнение правда важно.

Честное слово, в тот момент я чуть не расплакался. В последнее время я действительно часто лил слёзы из-за любви к ней, но в тот день из меня вместе со слезами хотело вырваться ещё что-то. Я читал эти сообщения и перечитывал, не веря в реальность происходящего. И они так согревали мне душу, одновременно с этим вызывая слезы.

За ужином Эдди заметил, что я снова нахожусь в подавленном состояние. Понятия не имею, как ему это удается, психологу недоделанному, распознать, что меня что-то тревожит по тому, как я ковыряю вилкой еду в тарелке.

– Так что случилось? – спрашивал он, проглатывая куски мяса. – Снова что-то с той загадочной девушкой не вяжется?

– Можно сказать и так, – неохотно отвечал я. – У неё плохое настроение и меня это расстраивает. Кажется, мне передается всё то, что она чувствует.

– А из-за чего грустит? Поди из-за какой-нибудь ерунды, да?

Я положил вилку и посмотрел на него.

– У неё умер отец, – сказал я чужим голосом.

Эдди перестал жевать и удивлённо взглянул на меня.

– Ничего себе, – сказал он, пожав плечами. – Тогда понятно.

После недолгого молчания он спросил как бы между прочим:

– Надеюсь, ты уже перестал играть в эти дурацкие игры и начал общаться с ней вживую?

– Ну… Мы иногда общаемся в институте. Но чаще всего переписываемся…

– Понятно, ты всё ещё ерундой занимаешься. Будешь так продолжать – всю жизнь пропустишь…

– Зачем ты мне все это говоришь? – не выдержал я. – Зачем ты издеваешься надо мной? Думаешь, я не понимаю всего этого? Думаешь я не чувствую, в какой яме нахожусь? Я бы всё отдал, лишь бы быть с ней рядом, Эдди! Рядом, черт возьми, по-настоящему. Когда ей плохо, когда ей хорошо – я хочу быть с ней, а не сидеть в "Старбаксе" и писать ей эти сообщения, которые не передают и половины того, что я чувствую, когда вижу ее. Когда слышу ее сладкий голос. Я хочу, чтобы это было частью моей реальности, пойми, но… Я не могу. Я боюсь. Нет, я знаю. Знаю, что в реальности я для неё никто. Что я никогда для нее не стану кем-то больше, чем просто друг, понимаешь? Друг по ту сторону экрана, который отправляет рассказы и разглагольствует о всяком. Мне не легко осознавать это, тяжело жить в такой реальности. Тяжело любить и не быть любимым. От этого я и бегу постоянно. А ты требуешь… Чего ты, собственно, требуешь? Что я должен делать?

– Действовать открыто, чувак. Вы с ней общаетесь, окей. Но сексом ты с ней тоже по телефону планируешь заниматься?

– Да при чем тут это? – я вскочил со стула. – На хрен мне это не нужно! Я не животное. Я не ради этого пишу ей, не ради этого стараюсь. Не ради этого поддерживаю ее и желаю радовать изо дня в день. Я люблю ее за то, что она существует, за то, какая она. Если она согласиться хотя бы попробовать полюбить меня с условием никогда не заниматься сексом, то я упаду на колени и с радостью соглашусь.

– И будешь дураком, – махнул рукой Эдди.

– Может быть. Все безнадежные влюбленные – дураки. О, ты и понятия не имеешь, насколько это отвратительно – осознавать, что ты именно такой тип дурака.

Я в бешенстве вышел из кухни, оставив посуду на столе, и заперся в комнате. Слезы всё-таки прорвались наружу. Я лёг на кровать, схватил телефон и написал Арии:

– К дьяволу, пусть будет по вашему! Я позову её, приглашу куда-нибудь, только чуть попозже. Но я готов спорить, что она пошлёт меня куда подальше и будет права!

– Хорошо, давай поспорим, – ответила Ария. – Ставлю на то, что она согласиться пойти с тобой.

– А я ставлю на прямо противоположное.

– На что спорим?

– На шоколад. Согласна?

Ария была согласна. На том мы и договорились, а я засунул телефон под подушку, боясь оставить его где-то. Мне казалось, что Эдди может прокрасться ночью ко мне в комнату и разбить его, а я бы этого не пережил. И Эдди тоже живым из комнаты не ушёл бы, я в этом был уверен.

Вскоре я уснул, упиваясь злобой и ненавистью. Я глотал слезы и ненавидел, проклинал себя за то, что позволил себе так безнадежно влюбиться, а чем больше думал об этом, тем больше плакал, как малое дитё. Иногда мне казалось, что я действительно нравлюсь Лене, а иногда… иногда наступали подобные дни, когда отчаяние захватывало меня, и я больше не мог думать ни о чём хорошем. Плохие мысли лезли мне в голову и копошились там, как черви. И где-то глубоко я слышал голос, твердящий, что у меня нет никаких шансов, что она никогда не полюбит меня, а сам я для неё ничего в итоге не значу, как бы не старался.

Но я слал этот голос в зад снова и снова, каждую ночь, и продолжал бороться.

Глава 4

Частенько мои мысли заходили в тупик, и я не мог решить для себя, чего, собственно, добиваюсь. Я начал бояться любви, поскольку с каждым днём понимал, насколько безнадежна ситуация. Близился март, а я, казалось, ни на шаг не продвинулся – Лена всё ещё видела во мне лишь близкого друга, человека, с которым можно мило поговорить по душам. Она даже не допускала такой возможности, что я мог любить её искренне.

Каждый день меня грызла ревность. Я начал считать, что трачу время зря, пока другие парни могут забрать её у меня на раз два. И я боялся этого, понимая, что, возможно, это неизбежно, именно так всё и может закончится. Но я отказывался верить в это. Во мне теплилась надежда на ответные чувства, и я держался её, не переставая думать над тем, стоит ли наконец признаться Лене в своих чувствах и начать действовать открыто, как мне все советовали. Решиться на этот окончательно мне не давал страх – я боялся услышать отказ. Знаю, другие парни повели бы в таком случае себя спокойно, смирились, махнули бы рукой и послали свои чувства куда подальше, но я-то знал, что поступить также не смогу. Её отказ точно бы убил меня, я это чувствовал, а потому предпочитал любить тайно, лишь бы не рушить достигнутую гармонию.

Жаль, что удержать любовь внутри весьма тяжело. Сколько бы ты не клялся не выпускать её за пределы сердца, она всё равно рвёт тебя на куски, выходит с кровью и слезами наружу, обретая форму в виде комплиментов или поступков. Причём именно последние доказывают подлинность этих чувств. Слова – это всего лишь слова, они ещё ничего не доказывают, особенно любовь. И миллион слов не скажут о вас так много, как скажет один поступок.

Отчаяние постепенно овладевало мной. Я по-прежнему слал рассказ за рассказом, забегал в "Старбакс" по пути домой, чтобы ответить Лене. Иногда мне хватало смелости поговорить с ней в реальности в институте, но эти беседы были столь коротки, что я привык не брать их в расчет. Но ценность этих бесед всё равно была намного больше, чем наш диалог в социальной сети.

Я был готов биться головой об стену, поскольку не видел никаких путей решения. Признаться во всём или нет? Я не знал. Лежал по ночам, плакал, как дурак, думал над этим до тех пор, пока над моей головой не начинали заниматься сексом соседи, и томные женские стоны не прерывали мои размышления. Такое ощущение, будто любовь к Лене переросла из окрыляющего чувства в якорь, тянущий моё сердце в самую бездну.

Я бы не сказал, что любовь к Лене была идолопоклоннической. Вовсе нет. Я был готов часами любоваться ею, поскольку считал самой красивой девушкой на планете. Арии я и вовсе иногда говорил, что Лена – ангел воплоти. Мне нравилось слушать её нежный голос, меня восхищало её умение поддерживать беседу. Я считал её умной девушкой, имеющей собственное мнение, что для меня было важно. Я даже закрывал глаза на то, что она довольно часто выпивает в компании друзей – мне было наплевать на все её немногочисленные грехи, потому что на моих глазах была повязка из плотной ткани под названием любовь. Думаю, что если б она убила человека, то я бы под присягой был готов подтвердить её невиновность. В общем, оправдать любой её недостаток, потому что того требовала любовь. Лена была для меня нетленна, я просто не мог себе позволить очернить её даже мысленно.

Но вместе с тем любовь вдохновляла меня: под нахлынувшими чувствами я создал один из своих любимых рассказов "Реинкарнация", списав главных героев с себя и Лены. История была построена таким образом, чтобы любой прочитавший мог понять – главный герой влюблен в героиню. В моих планах было отправить этот рассказ Лене в качестве признания, чтобы она, прочитав его, всё поняла. Такой вот ход конем.

К счастью, я этого так и не сделал. Рассказ остался у меня, признание было близко к свободе, но кое-что помешало мне отправить его. Кто-то назовет это знаком судьбы, а я называю довольно жестоким стечением обстоятельств.

В конце февраля, возвращаясь поздно вечером домой из института, я забежал по просьбе Эдди в магазин, чтобы купить кое-какие продукты. Стоя на кассе, я, чувствуя, как колотится в груди сердце, взвешивал все "за" и "против", чтобы решить окончательно – отправлять ли Лене этот рассказ с целью признаться наконец в своих чувствах? В наушниках у меня надрывались "Nickelback". Знаете, та песня про последний день жизни, когда человек должен успеть сделать всё, о чём он только мечтал. Чертовски заряжает энергией, скажу я вам.

Но я отвлёкся.

Передо мной в очереди стояла супружеская пара. Упитанный лысый мужчина лет сорока и среднего роста блондинка. Её супруга, видимо, не особо смущал факт того, что они находились в переполненном магазине прямо на кассе, потому что он без остановки хлопал жену по заднице, даже когда женщина оплачивала товар. Наверное, ей это нравится, когда муж лапает её при всех в самый неподходящий момент. В последнее время именно это и считается любовью. Замечательная парочка, достойные выводки этой страны. Как там говорится? Народ, достойный своего правителя? Так оно и есть.

Я вышел из магазина и прямиком направился в "Старбакс". К тому моменту я окончательно для себя решил, что всё-таки отправлю Лене этот рассказ. И пусть будет, что будет, черт возьми!

Я зашёл в кафе, уселся за свободный столик и подключился к Интернету. Слева от меня сидели подростки лет семнадцати, долбившие друг друга пластиковыми бутылками и сопровождавшие свой поединок матами. Слова богу, что у меня были наушники, без них бы я давно спятил.

Я только собрался написать Лене сообщение, как вдруг она первая прислала мне то, что заставило меня забыть о необходимости дышать:

– Спэнсер, – пауза. – У меня друг умер, – ещё одна пауза. – Друг.

Я почувствовал, как кровь отлила от пальцев. У меня перехватило дыхание, а руки задрожали. Знаете прием замедленной съемки, использующийся в кино? Готов поклясться, что в тот момент время действительно как будто замедлилось, если вовсе не остановилось. Все мои чувства обострились, все звуки перестали существовать. Я слышал лишь, как глухо бьётся моё упавшее куда-то вниз сердце. И самое страшное было то, что я совершенно не знал, как должен реагировать на подобное заявление. Поймите меня правильно – никто и никогда до этого не писал мне ничего подобного! А тут человек, которого я любил больше жизни, неожиданно сообщает, что его друг умер.

– Меня всю трясёт, – написала Лена.

Я пялился на экран, находясь в ступоре и не веря в реальность происходящего. Следующее сообщение и вовсе едва не заставило мою голову пойти кругом.

– Он покончил жизнь самоубийством.

– ЧТО? – написал я наконец. Это было всё, на что я тогда был способен.

– Спэнсер…

– Так, стоп, а не то я сейчас сам в обморок упаду.

– Я недавно с ним разговаривала. Недавно.

– Я не знаю, что сказать…

– Видела в институте. В институте…

Она всё писала и писала. Большинство сообщений были бессвязны, с большим количеством ошибок. Были понятно, что Лена едва держится в себе. Но что мог сделать я? Ничего, потому что то было явление самой смерти, а перед ней мы все слабеем и становимся беспомощными. Из-за своей эмпатии я чувствовал, что ей плохо, её грусть каким-то образом передалась мне и теперь разрывала на части моё тело. А я не мог ничем помочь ни ей, ни уж тем более себе. Помимо всего прочего я ещё и обнаружил, что у меня совершенно нет времени, ведь я не планировал задерживаться так долго.

– Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – написал я первое, что пришло в голову. – Но мне нужно идти. Прошу, ляг и отдохни. У тебя шок, тебе нужно прийти в себя. Господи, я не знаю, что нужно говорить в таких ситуациях! Я просто сижу, и мой мозг ничего не соображает. Я не могу даже поверить в происходящее. Нужно время на это. И тебе тоже.

– Ничего, – написала Лена. Я понял, что сейчас лучше всего всё-таки оставить её в покое и дать спокойно всё обдумать. Разумеется, и речи не могло быть об отправке запланированного рассказа.

Я медленно поднялся на ноги и, пошатываясь, на ватных ногах добрался до выхода. Холод улиц немного взбодрил меня, но легче мне всё равно не стало. На пути домой меня не отпускала тошнота. Хотелось упасть на колени, согнуться пополам и хорошенько проблеваться, позволить всему этому дерьму выйти из себя. А ещё меня мучила тревога. Я действительно боялся за Лену и был готов отдать всё что угодно, лишь бы оказаться с ней рядом. Перед глазами вырисовывалась жуткая картинка: Лена сидит одна дома и дрожит всем телом от пережитого шока, стараясь осознать, что близкий ей человек мёртв. И не просто мёртв, если верить ей. Он ещё и покончил с собой! Чёрт возьми, реально ли всё это? Где эта гребаная грань между реальностью и нашими зонами комфорта? Просто не верилось в происходящее и всё.

Тяжело дыша, я завалился в квартиру. Эдди вышел в коридор и тут же застыл как вкопанный.

– Чёрт возьми, что с тобой? – спросил он.

Я взглянул на себя в зеркало и сам испугался – я и правда выглядел хреново. Самым страшным были глаза – красные, слезящиеся, безумные.

– Ты что-нибудь слышал о самоубийстве одного из наших студентов? – выдавил я.

Эдди кивнул.

– Сегодня утром узнал. – сказал он. – Парень застрелился у себя дома из пистолета. Это тебя из-за него так перекосило?

Я стоял перед ним и тяжело дышал, не в силах сказать ещё что-то. Он ухмыльнулся, глядя на мое бледное лицо.

– Добро пожаловать в реальность, – сказал Эдди. – Это уже не игра, верно, Спэнсер?

Я ничего не ответил, а лишь проскочил в свою комнату, ощущая невероятный холод, и захлопнул дверь.

Итак, мне это не снилось, вся эта дикость происходила на самом деле.

Я забрался в постель и за час написал Лене сообщение, находясь совершенно в неадекватном состоянии. Да я бы даже полудохлым написал ей это, потому что мне было не наплевать на неё. Я боялся за неё и желал хоть как-то помочь, а потому отправил следующее, прежде чем заставить себя уснуть под завывание метели:

– Лен… я пишу это сообщение глубокой ночью, спустя несколько часов после того, как вернулся из "Старбакса", где прочитал твои сообщения. Я не хочу верить в произошедшее, но, похоже, придется это сделать против своей воли. Мне следует сказать все написанное ниже тебе лично, но я боюсь, что могу запутаться в своих мыслях. Прочитав твое сообщение, я почувствовал, как внутри меня все стынет.

Я не знаю, что нужно говорить, когда умирают люди. Меня не научили этому ни родители, ни книги, ни жизнь. Я исписал несколько тысяч страниц, но так и не научился подбирать нужные слова, потому что, сталкиваясь с фактом смерти, мы все становимся слабыми. Нам нет особого дела до новостей об умерших где-то там за океаном людях, мы быстро их забываем, но все резко меняется, когда речь заходит о людях, которых мы знали лично. Тогда мы вдруг и понимаем, в каком мире живем. Мы наивно верим, что нам не суждено столкнуться со смертью, а когда это происходит, то нас парализует.

Я шутил о смерти, писал о ней, смеялся, многие мои герои заканчивали свой жизненный путь самоубийством… Я писал о том, о чем не имел ни малейшего понятия. А потом в моей жизни как-то так внезапно появилась ты, и я вдруг проснулся, взглянул на мир иначе и ужаснулся. Я потерял сон с того дня, когда ты рассказала мне о смерти отца. Глядя во тьму потолка, я повторял фразу, которую написал в ноябре прошлого года: смерть – это не поражение. Легко писать то, во что ты сам не веришь, легко лгать самому себе и размышлять о вещах, в которых ты ни черта не понимаешь. Я не мог поверить, что это могло произойти с тобой. С кем угодно, но только не с тобой. Я могу лишь представлять ту боль, что пожирала тебя тогда и пожирает сейчас. Я перекладываю всё, что происходит с тобой, на себя. Разделяю твое горе, пожелать которое нельзя даже врагу. Я могу лишь догадываться, насколько ужасна та тварь, что ползает под твоей кожей, разрывая изнутри, заставляя незаслуженно плакать и страдать. Я стараюсь понять это, поскольку смотрю на тебя с восхищением. Хочу забрать твою боль, помочь чем-то, но понимаю, что перед лицом смерти мы все бессильны. Мне не безразлична ты, мне не безразлично то, что ты чувствуешь. Я хочу, чтобы ты не мертвых оплакивала, а жила счастливая, в полную силу, проводила время с любимыми людьми… живыми любимыми людьми. Я не хочу наблюдать за тем, как боль убивает тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива, понимаешь? Я воспринимаю все происходящее с тобой так, будто этот кошмар происходит со мной, и потому так сильно переживаю за тебя, думаю постоянно. Ты чувствуешь боль, которую невозможно описать словами, что беспокоит меня и злит, поскольку я хочу все исправить, но, открыв глаза, понимаю, что это всего лишь жизнь, с которой трудно найти компромисс.

Ты особенная, Лен. За три месяца ты перенесла потерю двух близких людей. Всякий ли способен выдержать такое? Да мы бы все давно уже сломались. Но только не ты. У всех есть свой ад за спиной, но существует место похуже ада – Чистилище. И ты прошла его, прошла дважды. Ты не должна была быть там, тебе там было не место. Ты чувствовала то, что не чувствовал ни один из нас. Ты наголову выше многих других людей, взрослее любого.

Я не знал того парня совершенно. Возможно, это моя оплошность, теперь я уже никогда его не узнаю. Я даже не знаю, из-за чего он это сделал, но могу лишь сказать, что его смерть того не стоила. Смерть не склеит разбитое сердце, не решит проблемы… Смерть эгоистична, она только забирает, но ничего не дает взамен, кроме скорби. Я не могу жалеть мертвых, я жалею живых, тех, кто дорог мне. Это все, что остается, когда смерть уходит – утешать проигравших, вспоминать ушедших. Именно поэтому все, что я могу сделать, это поддержать тебя в эти темные для тебя времена. Знай, что ты не одинока в лабиринте своего ночного кошмара. Тебя окружают люди, которые обязательно помогут тебе всем, чем угодно, поверь мне. Мне искренне жаль тебя, Лен, думаю, что сейчас это уместно. Ты не заслуживаешь того, что с тобой происходит. Знай, что любая тьма рано или поздно будет рассеяна светом. Любой дождь рано или поздно сменяется солнцем. И твой собственный маленький ад обязательно замерзнет.

Ты очень сильная душой девушка, пусть идут к черту все, кто считает иначе. Каждый шрам делает тебя сильнее. Но даже тебе в столь тяжелое время нужна поддержка и утешение. Людям иногда только это и нужно – немного понимания, жалости, ласки. Мы не железные, каждый может сломаться. И только люди вокруг не дадут сойти с ума от того безумия, что окружает нас. Мы живем в диком, диком мире, где нет ничего позорного в слезах. Иногда полезно выплакать из себе все, а не держать эти слезы внутри, ожидая, пока они сожгут нутро. Если плакать, то плакать всласть, чтобы со слезами ушла вся боль.

Знаешь, Лен, почему я уверен, что у тебя в жизни все будет хорошо? Потому что в противном случае я пойму, что в этом мире нет никакой справедливости. Со временем у тебя все будет хорошо. Обещаю.

Недостаточно слов, чтобы помочь тебе все забыть. Такое не забывается, уверен. И уж точно это сообщение не вернет к жизни мертвых, зато осветит память о них. Я просто хочу, чтобы ты чувствовала себя наконец счастливой. И если я могу тебе чем-то помочь, то пиши в любое время дня и ночи – ты у меня здесь первая по важности, так что тебе я отвечаю в первую очередь. Все сделаю, что попросишь, если тебе это нужно будет. Я всегда здесь, в горе и в радости, готов делить их с тобой сколько угодно. Смело пиши по любому поводу, я никогда не посмею проигнорировать тебя. Других может быть, но не тебя. Так что, в случае чего, ты знаешь, что есть как минимум один человек, к которому ты всегда можешь обратиться за помощью. Он тебя выслушает и не оттолкнет. Добрых слов ему для тебя не жалко. А ведь он далеко не единственный, ты ведь знаешь это, верно? Ты ведь все понимаешь лучше меня, человека, который пишет о жизни, а не живет ей.

Я надеюсь, что это сообщение хоть немного залечило твою рану. Очень, очень надеюсь.

Мы живем в диком, диком мире…

Глава 5

Лена погрузилась в невероятно долгую депрессию после истории с самоубийством, а весь наш институт оказался превращен черт знает во что. Прошло две недели, прежде чем всё наконец вернулось на круги своя. Мы вздохнули спокойно, и я наконец смог вновь подумать о своих чувствах к Лене, которые не умерли, а лишь ненадолго утихли, пока шли разбирательства.

Я решил больше не тянуть и постараться действовать смелее. К тому же, мне хотелось как можно скорее отвлечь Лену от грустных мыслей. Во время её депрессии я изо всех сил старался поддерживать её, но не решусь предполагать, насколько хорошо у меня это получалось.

Когда тучи рассеялись, я вновь задумался над тем, куда мне позвать Лену. Просто погулять? Слишком банально, романтик внутри был бы не доволен. В кино? Клише, да и не шло тогда ничего достойного в кино. Тогда куда? Всё вновь упиралось в предлог, которого у меня не было.