А ты чьих будешь…?

Но вдруг стук в торцевое оконце. «Наверное, Бог к обеду какого-то доброго человека послал», – промелькнула в памяти хозяина народная примета. Накинув на плечи полушубок и прикрыв появившуюся плешину ушанкой, вышел он на слегка запорошенный пушистым снежком и залитый ярким солнечным светом двор. «Благодать! Жить хочется при такой погоде! – мысленно отметил на ходу Никифор, морщась от солнечных лучей, глотнув чистого зимнего воздуха. И тут же неудовлетворенно подумал: что ж за зима такая? Буквально вчера, на Покров день, как и в другие годы, будто для сохранения традиции, ранним утром полетели крупные снежные хлопья, а через часок-полтора, словно на небе заслонку перекрыли. Вот теперь на чем людям ездить? На телеге по снегу, вроде, стыдно, а на санях – жалко животных: за санями черная земляная колея остается».

Выйдя за угол мазанки, Никифор Елисеевич увидел крытый подрессоренный фаэтон, в упряжи которого находился упитанный молодой карий мерин, украшенный дорогой клепаной сбруей. От него, что называется, валил пар. Вывод один: либо на коне быстро ехали, либо долго ехали.

Хозяином экипажа оказался человек среднего роста, крепкого телосложения и достаточно зрелого возраста. А судя по открытому взгляду карих глаз приезжего, видно, что пред тобой доброй души человек, сохранивший в себе самоуверенность и внутреннее достоинство. Его социальное происхождение тоже легко читалось по внешнему виду. Черная лохматая смушковая папаха с малиновым верхом-тумаком и такого же цвета лампасы на его брюках, а также густая темно-русая борода и сохранившаяся военная выправка невольно отсылали гостя в строй разудалых уральских казаков.

Но удальство этого человека, как позже выяснится, осталось в прошлой жизни, и, если сохранилось, то лишь в его памяти да, возможно, в памяти свидетелей проявления той молодецкой удали. В последние годы этому некогда храброму и самоуверенному казаку приходилось больше терпеть утраты да постоянно сталкиваться с решением, казалось, нескончаемых жизненных проблем. Два года назад он похоронил любимую жену и следом родного старшего брата. А сегодня, в этот воскресный день, ранним утром он вынужден был отправиться в дальний путь в поиски, из убеждений хороших знакомых, «легендарной бабки Груднихи». К ней, он, как спасительнице, повез свою любимую младшую дочь, очень страдающую от неизвестной ему болезни.

Беда пришла, что называется, неожиданно. Готовился он к радостному событию – к свадьбе, и как отец был безмерно рад, что самая младшая дочь Любаша созрела для проявления высоких человеческих чувств и встретила молодого человека, который намеревался стать спутником ее жизни. Молодой офицер, прибыв в отпуск к родственникам и случайно познакомившись с его дочерью, по-настоящему влюбился в нее. Она ответила взаимностью. И вдруг – неожиданность. Меж ними, словно черная кошка пробежала. Что случилось с Любашей – неизвестно, но она, к удивлению и великому огорчению юноши, ему отказала:

– Давай отложим свадьбу на время!

– Но почему? Неделю назад ты радостно соглашалась стать моей женой. Что случилось? – допытывался жених.

– Я не могу тебе назвать причину. Но давай повременим с этим.

– Люба! Мы же с тобой спланировали во время моего отпуска сыграть свадьбу и вместе уехать ко мне в Петербург. Так ведь?

– Так! – соглашалась девушка.

– Ну, ты пойми, у нас нет времени на отсрочку. Отпуск мой скоро заканчивается. Давай, как договорились, поженимся!

– Нет! – категорически ответила Любаша. И сразу после этого глаза ее застелили слезы, а из груди вырвались рыдания.

Необъяснимый плач девушки очень взбудоражил душу влюбленного и вынудил его ознакомить со сложившимися обстоятельствами ее отца. С большим беспокойством молодой человек дословно передал родителю последний свой разговор с невестой в надежде, что тот сможет выяснить причину резкого изменения поведения дочери. Но это оказалось не под силу даже ее родителю. Так и уехал Василек в свой Петербург холостяком, сохраняя связь с любимой Любашей в обнадеживающей переписке.

– Что же у тебя случилось, Любаша? – осторожно в очередной раз допытывался отец, когда, спустя более двух месяцев после отъезда жениха, застал ее в горнице плачущей.

– Ничего не случилось! — уклонилась от признания дочь, вытирая слезы.

– А что ж ты плачешь? – спрашивал родитель, с трудом подавляя собственные слезы. – Может, он тебя чем-то обидел?

– Нет! – ответила Любаша.

– Может быть, ты заболела? Давай к врачу поедем.

– К врачу не поеду! – проговорилась девушка.

– А к «бабке?» – сорвалось у отца с языка.

– Не знаю.

Этот ответ насторожил отца. «Если б дочь была здорова, – думал он, – она бы и на второй вопрос определенно ответила „нет“. Значит, что-то у нее случилось. Вероятно, она страдает от чего-то, но сказать об этом и жениху, и мне стесняется, – осенило его. Ей только что исполнилось семнадцать лет. Да, была бы мать жива, уж от нее бы она ничего не скрыла. Со старшими сестрами могла б поделиться, но те живут себе счастливо с мужьями в городах и горя никакого не знают. А нам вот сейчас что делать?»

– Так давай проедем к бабке Груднихе. Про нее прямо-таки чудеса рассказывают. Как ты, не против?

– Давай, – немного подумав, согласилась Любаша.

За всю дорогу отец ни разу не обмолвился о секретной болезни дочери, чтобы не бередить ей рану. Он то рассказывал различные истории о том, как и за что были получены и передавались по наследству принадлежащие теперь ему земли, по которым их вела дорога к волшебнице-знахарке, то высказывал свои восхищения красотами места их проживания, то обращал ее внимание на прыткий бег испуганного «косого».

– А бабка Грудниха здесь живет? – спросил приезжий у Никифора Елисеевича, поздоровавшись.

– Вы чуточку ошиблись, – безобидно отметил хозяин. – «Бабка» здесь не живет, а вот знахарка Груднова, моя жена Варвара Ивановна, сейчас находится в избе, – указал он рукой на свою мазанку и, улыбнувшись, продолжил: – Если вас это устраивает, идемте в дом.

– Простите ради Христа! – произнес в оправдание гость. – Все говорят «бабка…», вот и я, как попка….

И тут же обратился к сидящей в тарантасе дочери:

– Слезай, Любаша! Идем к твоей спасительнице!

За столом, за трапезой, приготовленной Варварой Ивановной, гость доверительно, словно родственникам, поведал хозяевам о своей, переполненной драматизмом жизни, о том, как два года назад, скоропостижно скончавшись, осиротила его с Любашей любимая супруга, из-за чего он вынужденно нанял домработницу Глашу. А в конце обеда на вопрос Варвары Ивановны, что их с Любашей привело к ней, ответил коротко, но мудро:

– Варвара Ивановна! А на это Вы должны дать нам ответ! От помощи врачей Любаша отказалась, а к вам поехать охотно согласилась. Помогите ей, пожалуйста! А мы Вас за это очень отблагодарим!

– С благодарностью не спешите. Сейчас я осмотрю ее, а потом скажу, чем смогу помочь ей.

Варара Ивановна быстрыми движениями ополоснула теплой водой посуду и, протерев ее чистым полотенцем, убрала все со стола в поставец (в старину – невысокий шкаф для посуды – И.Ч.), украшенный резьбой умелыми руками Никифора. Затем, осушив полотенчиком стол, она дала всем нужные указания:

– Анюта и Маня, идите, возьмите свои куклы и играйте с ними за этим столом, а ты, Никиша, с Василием Тимофеевичем сходите на улицу, посмотрите, какая там сейчас погода. Ну а мы с Любашей пройдем в горницу.

Перед иконостасом тусклым светом горела лампадка. Поставив стул посреди коматы, знахарка посадила на него пациентку, а сама вернулась в прихожую. Плита еще не успела остыть, но Варвара Ивановна подложила в топку на тлеющие угли три сухих полена. Затем налила холодной воды в трехлитровую эмалированную чашку и отнесла ее на подоконник поближе к иконостасу. Встав перед ним, знахарка прочла нужные молитвы. Вернувшись на кухню, она вооружилась поллитровой кружкой с воском. К этому времени дрова взялись пламенем, а металлическая плита нагрелась до нужной для целительницы температуры.

«Стыдная болезнь»

Сразу же, как только Любаша вслед за отцом вошла в комнату, Варвара Ивановна поняла, что это неслучайные гости. В стройной миловидной семнадцатилетней уральской казачке знахарка за секунды общения смогла разглядеть потенциального своего клиента. Она заметила, что темные выразительные глаза девушки были наполнены трудно скрываемой грустью.

И вот теперь, усадив девушку на табурет, стоящий против иконостаса, Варвара Ивановна, не расспрашивая ее ни о чем, решила сама докопаться до истины. Прочтя ещё необходимые перед лечением молитвы, она поставила себе защиту и приступила к тщательному обследованию Любаши. Но во время диагностики знахарка не проронила ни слова, хоть и знала, с каким нетерпением ждет ее заключение больная.

Воздержалась целительница от вопросов и тогда, когда почувствовала негативный фон левой почки и мочевого пузыря. Но после этого она немедленно обратилась за помощью к воску. Ей не терпелось получить его ответы на вопросы, когда и где девушка получила удар по этим жизненно важным органам.

И воск не задержался с ответом. Уже при третьем сливе на поверхности воды в тазике появились две четкие фигурки молодых разнополых людей, бегущих под падающим потоком дождя.

Это привело знахарку к негласному размышлению: «Дождь… Возможно, с градом. Больная почка и воспаленный мочевой пузырь. Вероятно, простуда. Отсутствие рядом матери и сестер. Ясно как день: с отцом, а тем более с женихом стыдно поделиться внезапным горем. Ехать к врачу отказалась, скорее всего, из-за боязни, что им окажется мужчина. А к „бабке“ – согласна, так как „бабка“ – женщина, притом чужая и старая. Перед ней открыться не стыдно. Все ясно. Теперь надо вызвать девушку на откровение».

– Любаша, – доверительным добродушным тоном обратилась Варвара Ивановна к пациентке после продолжительного молчания, – где, когда и с кем ты попала под ливень?

Но после услышанного девушке было не до ответов. Она застыла в недоумении. Любаша не поверила своим ушам. Слова знахарки пробудили у нее большое удивление. Она не могла понять, как Варвара Ивановна смогла узнать о той ее драматической прогулке с Васильком. Но знахарка незамедлительно напомнила пациентке, что она в данный момент не одна.

– Ты, Любаша, пожалуйста, отвечай мне откровенно.

А потом опять же добродушным и даже заговорщицким тоном напомнила:

– Мы же с тобой здесь вдвоем, и нас никто не слышит, и следом же с открытой улыбкой целительница, прикоснувшись рукой до плеча девушки, уточнила: – Поняла?

Но вновь, не дожидаясь ответа, с надеждой полного расположения к себе пациентки «подошла» к ней с «другого бока»:

– У тебя постоянно болит почка?

– Болит. Но не всегда сильно. И дело не в этом…, – наконец-то, заметно оттаяла Любаша. – Я сейчас Вам все расскажу.… Только вы папе об этом ничего не говорите. Хорошо?

– Даже не сомневайся! И вот еще что, Любаша! – добавила Варвара Ивановна с улыбкой, желая подлить масла в огонь, – верь, через неделю ты забудешь про свою болезнь.

После этих слов девушка изменилась в лице. От изумления она не смогла сдержать восторженной улыбки, а на ее щеках появился заметный румянец. В ее памяти на секунды всплыл образ Василька и приятные мгновения, пережитые во время их встреч. «… у любви тысяча аспектов, и в каждом из них свой свет, своя печаль, своё счастье и своё благоухание». Она даже представила, как обрадуется ее любимый полученному согласию сыграть их свадьбу. Любаша неузнаваемо преобразилась. Перед целительницей теперь сидела жизнерадостная девушка, и глаза ее излучали не грусть, а беспредельное счастье. Пациентка изменилась и внутренне. Вмиг у нее исчезла прежняя замкнутость. И она охотно, словно закадычной подруге, со всеми подробностями доверительно рассказала знахарке о своей первой любви и о том, что ей пришлось пережить из-за внезапно явившейся к ней «стыдной» болезни.

Случилось это, когда Любаша с Васильком в воскресный день наслаждались очередным свиданием в излюбленном месте у пруда, под названием Мантык. Привлекал он влюбленных безмятежностью и своей отдаленностью от глаз людских. Здесь им предоставлялась полная свобода действий в рамках безбрачного статуса. В тени, под ветвистыми ветлами, насаженными еще ее предками, они, слушая пение соловьев, вслух говорили о переполняющих их чувствах друг к другу и подтверждали искренность своих слов сладостными поцелуями.

Но после полудня погода резко изменилась: на западном горизонте появились белые кучевые облака. Затем юго-западный ветер сменил их на темные дождевые тучи. Через минуты они приблизились к пруду. А вскоре разразился настоящий ливень. Дождь хлестал непрестанно более получаса. И, несмотря на то, что влюбленные укрывались под ветлою, когда ливень прекратился, на них не осталось ни одной сухой нитки. От сильного озноба у них зуб на зуб не попадал. Только по этой причине они неохотно прервали желанные минуты общения, возвратились на хутор и вынужденно попрощались.

– А на третий день, утром, я проснулась на мокрой простыне, – призналась Любаша. – Меня охватил ужас. Но успокоила я себя тогда тем, что крепко спала после помощи отцу на сенокосе. А когда это стало повторяться каждую ночь, я пришла в отчаянье. Мы с Васильком уже вели разговоры о будущем. И я была не против свадьбы. И вдруг это… Трудно представить, как бы он отреагировал на мокрую постель. Вот почему я попросила его повременить с женитьбой на неопределенный срок. Назвать причину, Вы же понимаете, очень стыдно. Даже с домработницей Глашей я не могла поделиться нагрянувшим горем. Я просто не видела выхода. Спасибо папе, что он узнал о Вас и предложил мне поехать к Вам сегодня.

Варвара Ивановна слушала девушку, не перебивая ее повествование. А когда больная выговорилась, знахарка «раскрыла перед ней карты» на перспективу:

– Чтобы избавить тебя от твоей «стыдной болезни», я должна полечить тебя девять раз. Сегодня я тебя один раз полечу. Еще восемь лечений у нас впереди. Есть два способа их получения. Ты можешь ездить ко мне ежедневно. Но если ты останешься у меня, то мы сможем лечиться два раза в день. В этом случае через четыре дня мы закончим лечение. Кроме того, в течение десяти дней ты будешь за полчаса до еды три раза в день пить отвар из моего сбора лекарственных трав. Это сделает прежними твой мочевой пузырь и почку.

А теперь ты должна подумать, Любаша, и сказать мне, как тебе будет лучше: ездить на лечение восемь дней или остаться у меня для этого на четыре дня? Пойми: ездить на лечение ежедневно не просто. Во-первых, между нашими хуторами большое расстояние. А во-вторых, вчера вот выпал первый снег. А какая погода будет завтра, послезавтра… – одному Богу известно. Сейчас осень. Так что, решай.

– А как я буду спать у вас? – взволнованно спросила Любаша. – Дома я каждое утро простыню ополаскивала…

– Об этом даже не думай. У меня есть и простыни свежие, и что подстелить для случая… Более того, я ежедневно на улице сушу детские вещички. Как видишь, за это волноваться тебе не стоит. Да и твою «стыдную болезнь» мы быстро прогоним.

– Ну, если так, то я согласна остаться у вас, – спокойно сообщила о своем решении Любаша. – Только надо с папой об этом поговорить.

– После лечения ты и поговоришь с ним об этом.

Отец не поверил ни глазам, ни ушам своим, когда дочь обратилась к нему в приподнятом настроении:

– Папа, как тебе лучше будет: возить меня на лечение к Варваре Ивановне восемь дней каждый день или я останусь у нее лечиться на четыре дня?

– А ты мне скажи, как для тебя будет лучше?

– Мне лучше остаться здесь! Я и Варваре Ивановне помогать буду!

– Обо мне не беспокойся. У меня видишь, сколько помощниц, – смеясь, указала рукой хозяйка на Анюту с Маней. – Для нас с тобой сейчас важно подготовить тебя к твоей свадьбе!

Любаша, вероятно, вновь вспомнив своего любимого, просияла, а отец, изумленно глянув на знахарку, потом, переведя взор на дочь, радостно произнес:

– Так оставайся!

А потом обратился с вопросом к Варваре Ивановне:

– А когда мне нужно приехать за Любашей?

– Если сможете, приезжайте в пятницу! И ни о чем не волнуйтесь, Василий Тимофеевич!

Рождение тандема

«У яицких – уральских казаков не было собственной земли. Она оставалась в нераздельном общинном пользовании. Казаки могли пользоваться землей на правах хозяина, но только работая на ней. Снял урожай и не запахал, не разметил, она уже ничейная, общинная. Любой казак на оставленной прежним хозяином земле мог работать как хозяин.

Казаки считали такой порядок пользования землей лучшим по сравнению с помещичьими уделами и крестьянскими наделами. А также отстаивали свое право жить на этой земле и пользоваться ею, как у них было заведено исстари».

Н.Г.Чесноков.

Значительной частью земли в окрестностях хутора Чеснокова владели уральские казаки Лихачёвы. Фактически из рук в руки земельные участки у них переходили не в одном поколении. При популярном для того времени трехпольном севообороте земля для потомственных земледельцев Лихачёвых была не просто кормилицей. Стабильные высокие урожаи при разумном распределении прибыли позволяли им не только из года в год повышать благосостояние всех участников производства, но и регулярно наращивать основные средства семейной общины. В период ее расцвета у Лихачёвых на вооружении был весь набор сельхозорудий. Более того, в соседнем хуторе Усове они установили высокопроизводительную мельницу, а на противоположном берегу реки Ембулатовки давал неплохие урожаи их фруктовый сад.

Но так случилось, что в первом десятилетии ХХ-го века династия землевладельцев Лихачёвых вышла на «черную» полосу. Трое из четырех родных братьев, кто по возрасту, а кто по болезни, но в основном по причине отсутствия наследников, заявив об отказе от земли, переехали в имеющиеся у них курени в город Уральск. А самый стойкий земледелец Василий Тимофеевич Лихачёв на определенное судьбой время задержался в провинции.

Казак родился в городе Уральске, но большую часть жизни прожил на хуторе Чеснокове. Здесь прошли его детство и юность. С родного хутора он отлучался временно, лишь на ратное дело. Город его не манил ничем, а вот без хуторского колорита он не представлял себе жизни. Ему нравился степной простор и его аромат во все времена года. Он пьянел от запахов цветущей ржи и сенокосного разнотравья, заслушивался трелями соловьев.

Общеизвестно, что крестьянский труд – одно из нелегких занятий человека. Но, как ни странно, он был не в тягость, а в радость потомственному казаку. Только поэтому Василий Тимофеевич не изменил своему выбору и тогда, когда остался на хуторе без братьев. И хоть после их отъезда все орудия и средства производства этой семейной общины перешли к нему в безраздельное пользование, продолжать дело династии оказалось непросто. Чтобы сохранить унаследованные земли в обороте, ему пришлось самоотверженно трудиться. Но один, как говорится, в поле не воин. Пользуясь правами на унаследованные земельные угодья, и дабы не сокращать их размеры, он вынужденно прибегал к труду наемных рабочих, как местных, так и пришлых «безлошадных» крестьян. Но казак ощущал неудовлетворенность результатами их труда. Нет! Не видел он ни в одном из них настоящего хозяина.

Другое впечатление у него сложилось о Никифоре Елисеевиче. Пока Варвара Ивановна, уединившись, «ворожила» над его дочерью, он, воспользовавшись бездельем, попросил хозяина напоить своего отстоявшегося после дальней поездки коня.

– Сейчас напоим! – охотно отозвался Никифор Елисеевич на просьбу гостя.

Облачившись в зимнюю одежду, они вышли во двор. Но можно ли назвать эту территорию двором, если ее «рваный» периметр ограничивали: на одном углу глинобитная изба, на втором такой же сарай для скота, на третьем – погребец, а на четвертом – аккуратно завершенные ометы сена и соломы. «Такое расположение объектов, – подумал Василий Тимофеевич, – красноречиво говорит, что здесь живет хозяин. Даже куча навоза, начатая складироваться возле хлева, своей аккуратностью подтверждает сложившееся впечатление», – размышлял казак про себя, освобождая коня от удилов и отпуская поперечник.

– Думаю, что конь уже остыл. Как ты считаешь, Никифор Елисеевич? – обратился гость к хозяину, когда тот поставил перед ним два наполненных водой ведра.

– Не стоит беспокоиться. Вода-то теплая, из сарая, – успокоил он гостя и тут же добавил: – Корову пою такой водой. Со дня на день должна отелиться. Как-то жалко холодной водой поить.

«И это еще раз подтверждает мое впечатление», – мысленно отметил гость. А потом, поставив ведро к коню, поинтересовался:

– Давно здесь живете?

– Нет! Родился и вырос на хуторе Чапурине. Это не более пятнадцати верст отсюда. После женитьбы решил так: если создал семью, то нечего на шее родителей сидеть. Да и случай помог поселиться здесь. И как видите: продолжаю потихоньку вить свое гнездо. Не нравится одно: двор разгорожен. Степь-матушка. Даже плетень не из чего сплести.

– А что не съездишь за изгородью в город?

– Пока не на чем. Да как разживусь, – решил не распространяться подробностями Никифор.

«Все же, какой молодец!» – вновь с восхищением подумал Василий Тимофеевич, а потом, не сдержавшись, вслух отметил:

– Молодец! – И следом многозначительно добавил: – Всему свое время!

И «время» долго ждать себя не заставило. В пятницу, как и договорились с Варварой Ивановной, Василий Тимофеевич приехал за Любашей. Она все утро, можно сказать, не отходила от окна, ожидая его приезда. Во-первых, девушка успела соскучиться по отцу, а главное, ей не терпелось поделиться с ним радостью, что Варвара Ивановна, как волшебник, за время их короткой разлуки избавила ее от привязавшейся «стыдной болезни». Вот почему, когда он ступил с тарантаса на землю, она, радостная, кинулась ему на шею.

– Здравствуй, папочка! И спасибо тебе за все! – произнесла дочь после поцелуя отца в щетинистую щеку.

Отец тщетно пытался ответить на приветствие дочери. От нахлынувшей радости голос его дрогнул, а в горле застрял непрошеный ком. Тут же невольно у него выступили слезы, и он только через секунды вынужденно произнес:

– Извини, дочка! Это слезы радости! Дай, Господи, доброго здоровья твоей спасительнице Варваре Ивановне за ее чудотворство! Возьми там, в тарантасе, завернутую в полотенце крынку с медом для нее. А я привяжу Орлика, и пойдем поблагодарим ее за лечение.

– Сеансы с Любашей мы закончили, – отчитывалась Варвара Ивановна, принимая гостя за кипящим самоваром. – Но еще пять дней она попьет по три раза в день настойку из сбора трав. И можете быть уверены: ко мне Любашу, если вы и привезете, то только лишь в гости. А за медок спаси Вас, Господи!

– Спаси Вас, Христос! – в ответ произнес радостно казак. – Если честно признаться, до поездки к Вам я потерял веру, что когда-нибудь на лице дочери увижу улыбку. А она, между прочим, заулыбалась в день нашего приезда к Вам.

А затем, переведя взгляд на радостную дочь, Василий Тимофеевич сказал:

– И тебе, Любаша, спасибо!

– А мне-то за что?

– За то, что не заупрямилась, а согласилась поехать к Варваре Ивановне.

Сказав это, гость возвратил свой взгляд к хозяйке и, положив перед знахаркой сверток с деньгами, продолжал:

– Кстати сказать, Варвара Ивановна, как и обещал, я вот благодарю Вас за ваш труд и бесценную помощь, которую Вы нам оказали!

– Да Вы что! – запротестовала хозяйка, передвигая к гостю его сверток. – Мне ничего от Вас не надо. Мед я взяла, а это, пожалуйста, возьмите обратно.

– Вы простите меня! – убеждал гость хозяйку. – Но это я обрек в знак признания Вашего дара и искренней благодарности за неоценимую Вашу помощь. И прошу Вас: возьмите! Не обижайте меня. Поймите, для меня это мелочь.

Добившись своего, казак начал осуществление своего обдуманного плана:

– Варвара Ивановна и Никифор Елисеевич, я буду рад, если, кроме этого, вам чем-то еще помогу.

– Спасибо! Но, слава Богу, мы пока ни в чем не нуждаемся! Правда, Никиша? – обратилась за подтверждением знахарка к мужу.

– Да! – согласился Никифор.

– Это хорошо. А вот у меня к вам есть еще одна большая просьба, – начал он издалека. – И я убежден, что опять же, только вы можете помочь мне в этом.

– Так Вы говорите, – отозвалась добродушно первой сердобольная Варвара Ивановна. – Мы, если сможем, всегда поможем. Люди должны помогать друг другу! Иначе нельзя!

– Это по-человечески, по-христиански! – отметил казак. – Если бы такого мнения придерживались все люди. Было бы замечательно! Другая б жизнь была на земле!

Высказав это, Василий Тимофеевич открыто обрисовал свое положение. А в конце повествования признался, что он сразу после знакомства с Никифором Елисеевичем положил на него свой глаз.

– Мне сейчас нужен хороший помощник. И я безошибочно вижу его в твоем лице, Никифор Елисеевич! – произнес казак, переведя взор на хозяина. – С тобой, я убежден в этом, у меня не будет никаких сложностей.