Долина Зерпентштайн

– Рю-бе-цаль! – поправил Ганс. – Это дух гор. Обычно они не грубые и даже не злые, занимаются своими делами. Часто рассказывают, что рюбецали заводят путников в горы и там убивают. Камень на голову скинут или голодом заморят.

– Так вот почему он говорил, чтобы мы не ходили в долину! – Бернар повеселел. – Заманивал, играл на духе противоречия!

Ганс пожал плечами. Остальные промолчали.

Старик, незримый, долго смотрел первопроходцам вслед. Какие они юные! Как жаль, что им придётся сгинуть в этом чёртовом месте. Их души высосут до капли, а пустые тела так и останутся лежать, пока не рассыплются в прах.

От мысли о душах гном невольно сглотнул слюну и облизал губы. Его мутило, голова кружилась. Голод разливался по телу, подчиняя себе каждое движение, каждую мысль. Сколько лет в долину никто не заходил? Сколько лет у него не было пищи? Догнать их, наброситься на них прямо сейчас! Выпить их, смакуя сладкий предсмертный ужас. В конце концов, они сами выбрали свою судьбу. И если их не выпьет он, то выпьет она. Уж она-то не пожалеет.

Сухими морщинистыми руками гном зачерпнул горсть снега и умыл им лицо. Голод отступил, и сознание прояснилось. Всё равно сначала добыча должна замёрзнуть и отчаяться. И нечего жалеть о том, чего ты изменить не в силах.

Чем выше первопроходцы поднимались по долине, тем холоднее становилось вокруг. Мороз будто обгладывал путешественников, не оставляя от них ничего живого.

Бернар вёл отряд, время от времени сверяясь с компасом – дорогим колдовским артефактом. От Вмятины валил пар, Зубило покрылся инеем. Ганс шмыгал носом и весь дрожал. Нисса, уже позабыв недавний спор, ворчала на непредусмотрительность магуса и его безразличие к собственному здоровью.

Ветра не было – воздух застыл как зельц. Снег будто спал на лету. Птицы умолкли.

Из глубины леса, бесшумно скользя по снегу, за отрядом шли по пятам незримые тени – одиннадцать призрачных силуэтов, каждый величиной с матёрого пса. Первопроходцы пока не замечали их. Они лишь чувствовали лёгкое беспокойство где-то на грани сознания. Ещё не пришло время, чтобы это беспокойство переросло в страх, обволакивающий тело, как муху – янтарная смола.

Пискнув, что хочет кое-что проверить, Чкт-Пфчхи соскочил с Бернарова плеча прямо на ближайшую еловую ветвь и быстро взобрался по стволу. Но вместо того чтобы оглядеть местность с макушки дерева, он принялся скакать туда-сюда по сучьям, грызть кору и громко щёлкать.

– Чкт действует неразумно, – заметил Вмятина.

– Кажется, на рассудок белки горный воздух плохо влияет, – шёпотом заметил Бернар. – У вас вот с непривычки голова кружится и силы тают, а некоторые, бывает… тю-тю.

– А кто-нибудь знает, почему вообще эту белку с нами отправили? – так же шёпотом озвучила Нисса вопрос, мучивший её последние дни. – Он из Гильдии первопроходцев, Бернар?

Тот покачал головой:

– Я думал, он как ты, лекарь из Ятрейи. Подожди… Он что, просто так к нам прибился?!

– Ох уж эти белки! – прошипела гнома, с негодованием глядя на Чкта, ошалело бегавшего по веткам. – За ними не уследишь! Что нам с ним делать-то? Не обратно ж отправлять…

– Ну, припасов он немного отнимет, не страшно совсем, – заметил Бернар. – Да и в общении не докучает.

– Но эта его придурь…

– В действительности Чкт-Пфчхи здесь неслучайно, его с нами направил мой Храм Весны, – пояснил наконец Ганс, с интересом слушавший их беседу. – Он недавно прибыл в Магну, мы мало знакомы. Но, насколько мне известно, Чкт-Пфчхи поклонник Мельнанэт. А вернее, её угодник – богиня одарила его.

– А-а-а… – понимающе закивали остальные. – Вот как он осла успокоил! Всё сходится!

И вправду, божьи угодники хоть и встречались редко, но обрастали легендами – любимцы Бессмертных творили чудеса и часто славились чудаковатым нравом. К тому моменту бельчонок как раз успокоился и, тяжело дыша, спрыгнул с ели в снег. Там он нашёл шишку и вернулся к отряду с весьма озабоченным видом:

– Беда, беда…

– Что случилось? – нахмурился Бернар. – Тебе плохо?

– Я поговорил с елью.

– Ты разговариваешь с деревьями?! – изумилась Нисса.

Бельчонок кивнул так, словно это само собой разумелось:

– Она очень давно не встречала весну. Всё растит кору, роняет шишки, а ни весны, ни лета не встречает. Здесь нехороший воздух, он не даёт ей… обновиться. Обновиться нужное число раз и наконец умереть. Ели не положено столько жить, её время давно прошло, понимаете?

– Сколько ели в среднем живут? Лет сорок – пятьдесят, верно? – вспомнила алхимица.

– Ей и всем её подругам здесь гораздо больше, – мрачно заявил бельчонок, а затем показал шишку. – Глядите.

– С шишкой-то что? – насторожился Бернар.

– Она нетронутая. Её не распотрошили. Здесь нет никого: ни зверей, ни птиц!

Странную всё же силу имеют слова. Едва Чкт озвучил своё наблюдение, остальные ясно различили то, чего до сих пор силились не замечать: пустоту и тишину. Это не такие пустота и тишина, какие воцаряются в доме, когда дети уходят гулять. У обычных пустоты и тишины есть причина. Они закончатся, едва их кто-нибудь нарушит. Но здешние пустота и тишина существуют сами по себе. Они есть, и это из-за них вокруг нет никого. И первопроходцы с их дыханием, скрипом снега и ремней, бряцанием экипировки в этом месте совершенно лишние и должны быть изгнаны.

– Давайте дойдём до замка и послушаем, что скажет он. – Бернар почувствовал острую необходимость отшутиться, хоть и не вполне понимал отчего. – Может, там тоже никого нет и можно распотрошить пару сундуков.

Отряд двинулся дальше. Бернар заметил, что корни деревьев не пересекали тропинку. Так бывает в тех местах, где когда-то проходила древнелюдская имперская дорога. Под неё выкапывали котлован, туда засыпали гравий, а сверху укладывали каменную мостовую. Потому здесь до сих пор и не проросли корни: каменная дорога под слоем почвы никуда не делась.

День клонился к вечеру, и стоило уже озаботиться местом для привала. Взобравшись на дерево и как следует осмотревшись, Бернар увидел впереди в некотором отдалении от дороги поляну. Решено было идти туда.

Чкт насобирал для костра сухих веточек с окрестных деревьев. Вмятина споро очистил от снега небольшую площадку под кострище и натаскал камней. Бернар разжёг костёр. Ганс вытянул к огню руки и ноги и не отрываясь смотрел, как пламя облизывает хворост. Ему явно нездоровилось.

– Кто же в горы такие башмаки надевает? – неодобрительно качал головой Бернар. – Надо было тёплые вещи брать.

– Ты уже который день это твердишь, – пробормотал Ганс. – Я бы обошёлся без всей этой нежности…

– К тому же ты люд, у вас ведь слабое здоровье… – не замечал его бубнежа следопыт, разбиравший свой рюкзак. – Грейся, грейся поскорее. Ещё больных нам здесь не хватало!

– Тебе, Ганс, не помешал бы горячий тий, – заметила Нисса лекарским тоном и полезла в свою сумку. – Хорошо, что я взяла отменный травяной сбор… Шалфей, зверобой, узелки Дюпюитрэна. Заварим прямо в котелке, Бернар? А кашу вторым заходом.

– Зачем? Тий нужно заваривать в тийнике! – улыбнулся следопыт, выуживая из рюкзака стёганый шерстяной спальник, набитый тонким слоем лебяжьего пуха. В спальник первопроходец самым тщательным образом упаковал удивительнейший тийник: небольшой, пузатый, с носиком и чудаковатой ручкой, неуклюже торчавшей из бока.

Его выдули из лазурного стекла, расписав на эльфийский манер – пёстро, но гармонично, броско, но изящно.

– Кто же в горы берёт стеклянную посуду? – фыркнул Ганс.

– Плохое решение, – подтвердил Вмятина.

– Лучше бы медный, – поддакнула Нисса, забирая тийник, чтобы разглядеть получше. – Упадёшь на тропе – расколется. А ведь красивый такой… Редкая карминовая глазурь. И звон какой глубокий. Подожди! Неужели фьелльское стекло?

– Оно самое, – признал Бернар. – Я всегда его беру. Да, с ним много хлопот, но зато вкус выходит особый.

– Я хоть книги взял, а не яркую безделушку, – буркнул Ганс, и разумный смертный не обратил бы на колкость внимания. Но Бернар посмотрел на черноволосую макушку с мрачным прищуром, сминая ладонями кожу рюкзака.

– Очень красивый тийник. Однако его нельзя на костёр, – тут же заметила гнома, стараясь отвлечь ценителя тия от ворчливого архивиста, и снова аккуратно постучала ногтем по звонкому стеклу.

– Нельзя на костёр… Конечно-конечно! – закивал полуэльф, озираясь. – Кипяток заварим отдельно, снега накидаем. Куда вы котелок положили?

– Кипяток уже есть, – заявил вдруг Вмятина.

И действительно, внизу тулова автоматона, напоминавшего бочку, устроена была топка. На ней восседал объёмный медный бак с беспрерывно кипящей водой. А из бака торчал латунный краник, из которого Вмятина налил в тийник кипятка. Нисса пришла в полный восторг от такого конструктивного решения. Она видела автоматона впервые в жизни, хоть, будучи магусом онтомагии – доктрины, изучающей взаимодействие сущего и всякие вычурные штуковины, – собрала, разобрала и снова собрала не один сложный механизм. И тут её прорвало онтомагическим интересом:

– Неужели топка отлита из железа? Я думала, это бронза почернела!

– Верно, это чугун.

– Литой ппфарский чугун! – поразилась Нисса. – Новейшая гномья онтомагия! Так ты родом из Ппфара?

– Это так, – бесстрастно прогудела ходячая кузня.

– Ганс, ты когда-нибудь слышал о чугуне? Это литая хрупкая сталь, они научились её плавить! Чугун дешевле бронзы, но не менее прочен, а ещё он почти не ржавеет и…

– Онтомагия пока что остаётся вне зоны интереса моей эрудиции, – пробурчал насупившийся Ганс, посёрбывая тий.

– Ах, ну да, это же никак не связано с дремучей людской археодревностью, – поддела его Нисса и продолжила расспрашивать немногословного Вмятину.

Милостивые боги, а что за тий у них получился! Представьте, что на каждый вкусовой сосочек вашего языка заботливая матушка надевает шарф и перчатки из овечьей шерсти. Потом тепло разливается по телу – как будто вы приняли горячую ванну, завернулись в халат, надели шерстяные носочки и сели в кресло у камина, поглаживая кота. Нет! Вы – кот, и весь Ётунвель[23] чешет вас за ушком.

– Обнаружен фундамент здания! – провозгласил Вмятина. Он замахал верхними манипуляторами и засвистел, как тийник, выпуская пар и привлекая внимание остальных.

На поляне, на которой остановились первопроходцы, сохранились развалины небольшой, в дюжину домов, деревни. А ещё через котелок путники нашли торчащую из земли каменную руку. Вытесали её из змеевика – серого с зелёными прожилками отделочного камня.

Ганс как будто забыл про холод и болезнь. Развернув один из своих тюков, он достал кирку, лопату, колышки, набор кистей – и принялся за раскопки. Он не мог поверить своему везению: на первом же привале обнаружить статую Скюльптю́ра! Только что она делает в деревне?

Три кружки согревающего тия Ниссы вдохнули в эрудита новую жизнь, но промёрзшая почва поддавалась неохотно. Только когда к Гансу присоединились остальные члены отряда, разделавшиеся с палатками, дело хоть как-то пошло.

– Ты приехал сюда за статуями? – Нисса увлечённо очищала от земли увесистый камень. – Что в них такого?

– Пока не знаю, – ответил Ганс, погружая в промёрзший грунт лопату. – Слышала когда-нибудь об Э’йтри Скюльптюре?

Нисса, конечно, слышала. С честолюбием гномов может сравниться разве что их любовь ко всевозможным ремёслам, потому подземный народ трепетно хранит память о своих кюнстнерах – выдающихся мастерах, кудесниках. Особенно это касается работы по камню: искусство придавать форму различным породам у гномов в крови. Но лишь единицы достигают вершин, становясь выдающимися ваятелями или зодчими, и это в очередной раз доказывает, что подлинного кудесника отличает не столько врождённый талант, сколько трудолюбие, упорство и глубокие познания в магии.

– На мой вкус, он мрачноват, – протянула Нисса, – но он, бесспорно, кюнстнер, каких поискать. А чем он тебе так интересен?

– Не он, – возразил Ганс. – Проклятья Гангберта.

– Какие такие проклятья? – Нисса удивлённо отложила камень. – Разве он кого-то проклинал?

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, сколько смертных он угробил, защищая Ма́хтфрид от чертей? Уверен, его проклинали, и не раз.

– Должна признаться, я редко думаю о древнелюдских кайзерах, живших дюжину веков назад. Возможно, даже никогда не думаю, каюсь. Но насколько помню беневербальные лекции, которые я прослушала тридцать с хвостиком лет назад, он «гробил» исключительно дьофулей[24], демонов. Или бесоводов этих… как их там…

Ганс поморщился. Ему опостылело объяснять одно и то же снова и снова.

– А кем была, по-твоему, Анриетта Травница, – спросил он, – демонессой или бесоводицей?

– Она ведь была гениессой вивономии… – Нисса нахмурилась.

– Её исследование бёзовых грибов опередило магическую теорию на несколько поколений. Подумай, сколько жизней можно было бы спасти, если бы её не сожгли. И таких, как она, были десятки!

– Десятки?..

– Да. Их сжигали на кострах и пытали в тëмных подвалах. Вырывали ногти, например. Выпытывали признания в бесоводстве.

– Вырывали ногти?! – ахнула Нисса.

– Вы что за жуть обсуждаете? – встрял Бернар, слушавший эрудитов вполуха.

– Нисса, ты совсем не знаешь его историю? – возмутился Ганс, не обратив внимания на Бернара. – Ты же почитаешь Хютера, а Гангберт – величайший хютерианский герой! Как можно славить святых, ничего толком не зная о них? Он всё это делал во имя твоего бога!

– Во имя Солнцеликого он боролся с нечистью, а не…

– И как, много наборол? – Ганс жестом предложил Ниссе осмотреться вокруг. В лучах закатного Хютера лес выглядел зловеще – словно был залит свежей кровью.

– Ганс, прошло полторы тысячи лет.

– Важен результат, Нисса. Если нечисти всё так же много, значит, людей мучали и убивали впустую.

Нисса замолчала.

– Может быть, нас с тобой тоже сожгли бы. Ты же используешь маковое молочко! А я вообще занимаюсь запретным.

– Все лекари используют маковое молочко.

– Цитирую: «Боль есть священная борьба тела с недугом. Подобно тому, как огонь очищает грешника от бесовской скверны, боль и жар очищают душу больного». Людвиг Хексенха́ммер, «Свэ́ртус А́нгели»[25]. За облегчение боли любого из нынешних лекарей во времена Гангберта могли бы обвинить в сношениях с чертями.

– Ох уж эти древние люди… Хорошо, – согласилась Нисса. – Допустим, ты установишь, что он был проклят. И дальше что?

Ганс перестал копать и погрузился в свои мысли. «Истианцы! – думала Нисса, искоса поглядывая на болтавшуюся у Ганса на шее миниатюрную серебряную астролябию – символ Истэбенэль, богини ночи, неведомого и непознанного. – Прётся морозить задницу, исследовать что-то, сам толком не понимая, что и зачем. Знания ради знаний. Нет бы сидеть в тёплом схолуме, читать книги про своего Гангберта – всё равно древний кайзер не нужен никому, со всеми его дурацкими проклятьями».

– Признание ошибок – первый шаг к их исправлению, – наконец проворчал Ганс.

– И как ты их исправишь? Сделанного не воротишь.

– Не воротишь, – согласился эрудит. – Но, возможно, удастся предотвратить повторение.

– Повторение чего? Ганс, сейчас никого не сжигают, людские империи давно сгинули. Мы можем спокойно заниматься всем, чем захотим.

– Конечно можем, – кивнул истианец. – Если только это не нарушает «магическую этику».

– Если ты про сегодняшнее утро, – ответила Нисса, – то речь шла о здоровье осла. Хорошо, что всё обошлось и от твоей перверсии не осталось ни следа. Но лучше бы запретить опусы с живыми созданиями окончательно, магическому сообществу нужно развиваться. Ты явно незнаком с «Новой магической этикой» Бальдра из Свартхакка. Конечно, ведь она всего в прошлом веке написана, слишком свежая.

Ганс вздохнул и принялся копать с удвоенным усердием.

К вечеру на рогоже рядом с ямой собралась куча каменных осколков, очищенных от земли. Угадывались голова и плечи крестьянки, застывшей от ужаса. Бедняжка закрывалась от чего-то, выставив вперёд руку. Поражала точность, с какой скульптор поймал выражение лица, складки одежды, изгибы рук. Милостивые боги, у неё даже были мозоли на пальцах!

Вот только это не стиль Эйтри Скюльптюра, уж его-то Ганс узнал бы. Да и ни один ваятель не смог бы сработать эти складки на запястье, эти морщинки на лице. Женщина точно была жива, когда её обратили в камень.

Костёр потрескивал, разгоняя густые гуашевые сумерки и дурную горную стужу. Вмятина прилаживал Зубилу оторванную ногу – до того он лишь наскоро её прилатал. Ганс спешно дописывал первый отчёт, пока не стало слишком темно. Тишину нарушил Бернар:

– Нет, ну, может, её всё-таки кто-то… как его… изваял? Не может же девушка вдруг стать камнем!

– Ещё как может, – ответила Нисса. – Слышал когда-нибудь про василисков?

– Не-а. – Бернар сел поближе к костру.

– Василиск – это порождение репных духов, петух с драконьими крыльями и змеиным хвостом, впервые описанный в физиоло́гах, составленных, возможно, ещё до Махтфрида. Его взгляд обращает плоть в камень. – Глаза Ниссы сделались такими большими, будто это она сейчас обратит в камень любого, кто посмеет усомниться в её словах.

– Если твоего этого василиска можно пристрелить, значит, и бояться нечего, – возразил Бернар. Он не любил все эти истории про загадочных монстров. Куда приятнее иметь дело с тем, что поддаётся простому объяснению.

– А как же ты его пристрелишь, когда на него нельзя смотреть? – пугающим шёпотом спросила Нисса. – Охотиться на василисков специально учат хорьков и горностаев. Ещё можно взять с собой зеркало. Василиск в него глянет и сам окаменеет. А у нас – ни хорька, ни зеркала…

Повисла зловещая пауза. Нисса оглянулась по сторонам. Тени деревьев, удлинённые светом костра, медленно тянулись к лагерю. Что-то неправильное творилось вокруг, но она никак не могла взять в толк, что именно.

– И как мы тогда убьём василиска? – Бернар на мгновение умолк, а потом продолжил: – Может, у вас есть какая-нибудь колдовская хреновина, чтобы мы не окаменели?

– Такой нет, – задумчиво проговорила Нисса. Она всё ещё опасливо озиралась. – Но есть редкий древний опус – «Эмультическая петролисия»… Ой! Дура я, что такое несу? «Петролитическая эмульсия»! «Петролитическая эмульсия» Вертенбе́рга, да.

– Эти слова мне ни о чём не говорят, – проворчал Бернар.

– А жаль. Корректное наименование – начало любого опуса, и ошибка в такой, казалось бы, мелочи… Хотя кому я объясняю!.. Прости, Бернар. Ой! Прости не за то, что ты не понимаешь. Прости за мою грубую реплику. Это ничего страшного, что ты не понимаешь. Ой, как-то это тоже звучит…

– Нисса, пожалуйста, скажи на простом орочьем, что за педролизия? – мягко прервал её Бернар, одним взглядом гася тревогу гномы.

Да, друзья мои. Наши путешественники общались между собой на языке орков. После того как царь зеленокожих, Крагхраг Мудрый, завоевал империю Ми́ттлерфельд, говорить здесь стали на орочьем вместо древнелюдского. Да и сами края стали на орочий манер называться Среднепольем. Людская держава пала стремительно, но кошмарно, кроваво. А затем последовала без малого сотня тяжёлых лет Пакс Орка, Орочьего Мира. Зеленокожие почти искоренили людей, не готовых принять власть Крагхрага. Их место заняли гномы с эльфами, известные своей гибкостью.

Надо ли говорить, какое то было счастье, когда гном Ульрих Страшнорожий наконец победил постаревшего Крагхрага в поединке и орков прогнали из городов? Впрочем, за время Орочьего Мира сменилось не одно поколение людей, не знавших своего языка и говоривших лишь на наречии захватчиков. Порядок вещей трудно было поменять, да и незачем.

– Это мазь, что превращает камень обратно в плоть. Мне понадобятся осколки этой милой фройляйн! И это э-муль-си-я. Не петролисия и тем более не педролизия. Вот только… варить её придётся неделю.

И тут до Ниссы дошло. Ну конечно, тени! Она вскочила, закричав:

– Тени! Тянутся против света! Прямо к нам!

Все схватились за оружие – все, кроме Ганса, поперхнувшегося тием. Но, кажется, больше всех испугались сами тени. Они отпрянули обратно в лес, сплелись с отбрасывавшими их стволами. Морок рассеялся.

Однако Ганс всё не мог успокоиться. Он трясся то ли от страха, то ли от болезненного озноба, тщетно пытался обхватить голову руками, хрипел или не дышал вовсе да сучил ногами. Бернар обнял его, успокаивая.

– Нам угрожают тени. – Непонятно было, издевался Вмятина или, наоборот, испугался вместе с остальными.

– Я не могу стрелять по теням! – прошипел Бернар. – Так, Нисса, как защититься от теней? Срочно!

– Откуда мне знать?!

– Ты ж колдунья! Ведьма, магиня… Вас же этому учат!

– Дурак, нас не учили мальтеории! Эта субдоктрина не входит в эрудицкие шт… Это чертоведение, понимаешь? Им занимаются только… только такие, как он. – Нисса перевела взгляд на Ганса и совсем сникла.

Был лишь один смертный, которого Ганс боялся больше, чем отца, – это батюшкин доезжачий, Ряха. У него было одно ухо, а через всё лицо тянулся шрам. После того как отец впервые взял Ганса на охоту, юноша неделю бился в истерике. Псы разорвали зайца на части, а Ряха сам откусил ему голову. После этой сцены эрудит до смерти боялся собак, и теперь, когда тени в лесу начали принимать облик легавых псов, этот страх расцвёл в нём и раскрылся, как переломленная пополам тушка зайца, брызжущая алой кровью.

Только когда Бернар схватил Ганса за плечи, приподнял и изо всех сил встряхнул, эрудит пришёл в себя и понял, что от него требуется. Трясущимися руками он достал из коробки для висцеры мешок с солью, пузырёк с заячьей кровью, напитал этой кровью соль и принялся обносить лагерь защитным кругом.

– Ух, жёлуди-орехи! – воскликнул Чкт, подскакивая к костру. – Я чуть всю шерсть не растерял! Прекрасно!

– Подожди, тебе нравится пугаться? – Нисса до сих пор пыталась выровнять дыхание.

– Нет конечно! Но во мне столько страсти сейчас! Я обращусь к Мельте!

И бельчонок начал свой ритуальный танец, следуя внутреннему ритму да треску огня. Он ловко скакал по земле, кувыркался, крутил хвостом и извивался змеёю. А порой переходил к столь непристойным движениям, что гнома невольно отводила взгляд. Бернар зато, напротив, смотрел заворожённо и постукивал каблуком в такт.

– Ты никогда не бывала на оргии в Храме Весны? – спросил он гному шёпотом.

– Нет! – мотнула она головой. – Я хожу в Осенний храм, мы там молимся богам, лофатаки с ними заключаем, а не… кхм…

– Да! Да-а-а! – в экстазе запищал Чкт, без сил падая навзничь. – Я понял тебя… Я понял…

– Ты понял Ниссу? – уточнил Вмятина.

– Нет, нет, Мельту, я понял, зачем она меня направила сюда… Сейчас отдышусь… и расскажу.

– Эй, мельтийский угодник, я вчера земляники набрал, будешь? – спросил Бернар, протягивая ягоды, которые Чкт тут же слопал.

– О да! Спасибо! То, что нужно! М-м-м… Да, так вот: Мельта хочет вернуть сюда весну.

К этому моменту Ганс закончил обносить лагерь соляным кругом и вернулся к остальным послушать святого угодника.

– Это место страдает, но мы можем его спасти. Обращение времён года – замысел богов. Но в долине его нет, Ётунвель встал, не работает – то противно Бессмертным. Мельнанэт не может больше ждать. Она хочет, чтобы сюда наконец пришло тепло, пришла весна. Сейчас Шпре, месяц Мельты, она нам благоволит. А когда придёт Нуи… никому не ведома воля Истэбенэль. Нам нужно успеть до конца Шпре. Значит, у нас осталось всего три дня, чтобы устроить здесь весну.

– Я придерживаюсь старой гномьей позиции о том, что боги всегда бесстрастны, – заявила Нисса. – Если Мельта не может ждать, так почему она не запустит здесь Ётунвель одной своей волей?

– Я и есть её воля, – пискнул бельчонок.

– Масштабно, – прокомментировала Нисса.

– Ну, положим, река всё ещё течёт, Хютер и Луна ходят по небосводу, снег падает, а значит, положение не катастрофическое. – Ганс зябко потёр руками плечи. – Впрочем, весна здесь явно не помешала бы. Первертивная природа происходящего в этом месте не вызывает сомнения. И если бы мне пришлось творить опус, ускоряющий приход весны, лучшего темпуса[26], чем Шпре, придумать было бы нельзя.

На мгновение все замолчали.

– Василиски, духи, боги, – проворчал Бернар и широко зевнул. – Пойду-ка я спать. Глядишь, весна сама придёт.

Ганс проснулся от странной возни. В его палатку кто-то лез. Вор? Но откуда взяться вору в этих турлах? Дикий зверь? Но ведь Чкт говорил, что даже зверей здесь нет.

– Кто здесь? – пробормотал эрудит, вглядываясь в густую тьму.