Долина Зерпентштайн

– У автоматона нет нрава, Чкт-Пфчхи.

– Дрр-Вмятина! Но вдруг ты умрёшь – какой бог заберёт твою душу в Тот мир? Твой покровитель! Каждый ищет своего бога-патрона.

– У автоматона нет души, Чкт-Пфчхи.

– Жёлуди-орехи, – сокрушённо выругался бельчонок, поджав ушки.

– Внимание! Эльф и полулюд-полуэльф скрылись из виду, – объявил Вмятина, впрочем, всё так же равнодушно.

И действительно, далеко впереди тропа свернула к реке, и Бернар с Жилем исчезли за разлапистыми елями. Беседа так их увлекла, что они уже и позабыли про остальной отряд, задание и затаившиеся угрозы.

– Хорошо, вернёмся к моей ля-кокет, – продолжал Бернар Кох свою историю. – Итак, она уже вся готовая, а мне срочно приспичило. Я ей шепчу: «Мон-амур[13], мне нужно отлучиться буквально на мгновенье!» Выхожу в коридор – и сталкиваюсь с бурмистром.

– Как с бурмистром?! – удивился Жиль.

– Пардон, мон-ами! Я не уточнил! Это была дочка бурмистра и, соответственно, дом бурмистра.

– О-ля-ля! Что за ун-пижон[14]! Вот как надо знакомства в бомонде Магны заводить!

– Наоборот! Узнай он меня – пришлось бы бежать из Магны. У людей ведь родители выбирают, с кем тебе спать.

– Мрак!

– И лишь после свадьбы!

– Жуть. Куда ты полез! Но он тебя не узнал? Такого юнца всякий запомнит! – Жиль лукаво улыбнулся.

– Мы столкнулись. Он упал, выронил свечку и треснулся головой! А ночной чепец сполз на глаза.

– Ах, будь он в своём выходном костюме – не ударился б, а покатился ватным комочком по коридору!

Оба охотника – а Бернар и охотой когда-то промышлял – хором захохотали, потрясая рюкзаками.

– Для того эти буфы и придумали! – поддакнул первопроходец.

Отсмеявшись, он продолжил:

– Я влетаю обратно в будуар, подхватываю рубаху с курткой – и пулей в окно. Бурмистр за мной! Дочурка молодец, не растерялась: «Гвардейцы, сюда! – кричит. – Воры!» Бурмистр высовывается в окно, орёт на весь город: «Держи вора!» Глядь – а никого и нет!

– Это как же ты умудрился?

– А у меня, мон-ами, есть правило: ретируясь через окно из чужого будуара, лезть надо не вниз, а вверх! Твой покорный слуга висел прямо над его макушкой и всеми силами сдерживал свои фи-фи, с которыми выходил в коридор!

– Ну ты даёшь! Ун-шевалье![15] Я бы, наверное, со страху обдал бы его голову.

– Что ты, я не мог так поступить с уважаемым вельможей. Вот с его каминной трубой – легко!

Жиль зашёлся новым приступом смеха. Ему даже пришлось деликатно поймать Бернара за рукав и остановить, поскольку держать шаг, надрывая живот, было выше его сил. Они как раз подошли к водопаду, что заглушал все прочие звуки.

– Тебе, мон-ами, повезло, что он не разглядел тебя в темноте, – заключил охотник. Приходилось говорить чуть громче из-за шума воды. – Иначе не видать бы тебе твоих пяти сотен рихтов!

– Да, такую удачу боги подкинули! – Бернар положил руку на плечо Жилю, стараясь не задеть пальцем его шею.

– Придумал уже, на что потратить ль-онорар[16]? Только не говори, что на пьяный кутёж.

– Нет конечно. – Бернар вдруг стал очень серьёзен, убирая руку и отворачиваясь к горным пикам. – Я коплю. Хочу купить особняк в столице. Основать свой дом. Войти в бомонд.

– О-ля-ля… – тихо восхитился Жиль. – Полулюд – и в высшем свете?

– Путь будет долгим, – признал полуэльф и уже веселее добавил: – А ещё плащ пошью! Индиговый! С тёплым подкладом и меховым воротником.

Жиль отступил от собеседника, чтобы пристально его оглядеть, и поцокал языком:

– Думаешь, эта ночная синь тебе к лицу?

– Ещё как к лицу! Это традиция нашей гильдии: каждый первопроходец, став мастером, шьёт индиговый плащ. – Бернар героически расправил плечи, демонстрируя невидимую накидку, развевающуюся за спиной. – Он каждому к лицу. На нём вышьют серебром картины моих подвигов. И я закажу к нему сапоги с серебряными шпорами. Будет красотища!

– Фу! – поморщился Жиль. – Серебряные шпоры – это точно фанфаронство.

– Да? А ведь пожалуй. Вот стану не мастером, а кудесником гильдии, тогда их и закажу! Слушай, я всё хотел спросить. Почему ты сам-то с нами не пошёл? Пять сотен – огромный ль-онорар, он у тебя уже в руках, считай, был.

– А я когда в нужник выходил, меня бурмистр слишком хорошо разглядел и запомнил! – засмеялся Жиль, заражая и собеседника.

– Такому шевалье его дочка точно не отказала б! Нет, а если серьёзно? – Бернар улыбался легко и ярко, а смотрел внимательно и прямо в душу. Но взор его грел, как полуденный Хютер в ясную погоду.

Жиль ответил ему взглядом, полным сожаления.

– Стар я стал для таких подвигов, – хитро улыбнулся он.

– А сколько тебе?

– Не помню. Уже больше восьмидесяти, наверное…

– Не верю, – засмеялся Бернар.

– И не верь.

Однако Жиль мог и не врать, ведь эльфы с годами сединою не покрывались, морщины не росли на их прекрасных гладких лицах, а спина не скрючивалась под грузом мудрости и опыта. Вечно молодые, вечно пьяные мерзавцы.

Но вернёмся же к кузнецу-автоматону Вмятине и белке Чкт-Пфчхи, коим было не до праздных бесед!

– Осёл не идёт. Эльф и полуэльф скрылись из виду, – доложил механизм. – Я подам свисток.

– Стой! – пискнул его пушистый спутник, прислушиваясь к щебету птиц. – А если нас услышат?..

– В этом задача свистка.

– Нет, если его услышит кто-то другой? Враг… Не стоит так шуметь!

– Ты восемь реплик назад сказал, что здесь нет орков.

– Мало ли я ошибся?!

Автоматон в ответ лишь заскрежетал поршнями, заскрипел шестерёнками и застучал валом. А бельчонок продолжал трещать:

– Всё-таки есть здесь нечто нехорошее… Выше по течению реки. Вон, видишь вдалеке водопад? С ним что-то не так… Он так шумит неправильно.

– Хорошо. Соблюдать осторожность – разумно, – сказал Вмятина невозмутимо, зашипел паром, разворачиваясь на месте, и двинулся в обратную сторону. – Я заставлю осла идти.

– Нет! – завопил бельчонок, торопясь за ним. – Ты что! Не трогай дрр-Гюнтера! Стой, машина!

А два мага – Ганс фон Аскенгласс и Нисса – тем временем продолжали дискуссию.

– Ганс, ты ведь истианец, да? – поинтересовалась гнома-патоморбистка, снизу вверх глядя на его тщетные попытки повлиять на осла.

– Да, верно. А как вы догадались?.. Гюнтер, Гюнтер, молю тебя: ну, пойдём уже. Это сон-трава, не надо её есть, ты тогда точно никуда не пойдёшь!

– Вас, истианцев, за версту видно, – усмехнулась Нисса, залезая носом в свою объёмную сумку с колбами. – Твоя покровительница Истэбенэль из Весеннего храма, а мой – Хютер из Осеннего ведь. Часто говорят, что нам никогда не понять друг друга, не найти общий язык.

Гнома выудила три маленьких льняных мешочка с прикреплёнными к ним ярлычками, раскрыла их и начала осторожно пересыпать содержимое.

Ганс фон Аскенгласс хмуро сдвинул свои чёрные орлиные брови, глядя на её приготовления. И вдруг воскликнул:

– Эурика! Я знаю, что сделать с Гюнтером! – Осёл аж отнял голову от зелени и с ужасом посмотрел на хозяина. – Есть один опус…

– Ха! Я успела раньше! – захихикала Нисса, протягивая Гюнтеру под нос мешочек, наполненный пахучими травами. – Это шафран, верба и немножко муриатов. Этим ездовых козлов привлекают… О, гляди, на ослов тоже работает!

И правда, Гюнтер тут же заинтересовался ароматом и сунулся к гноме – та со смехом убрала мешочек за спину; он полез её обнимать и чуть не повалил с ног. Но Нисса успела кинуть приманку Гансу.

– Какой же ты тёплый, – заметила она, обнимая животное, уже смотревшее на истианца.

– Я заставлю осла идти. Мы опаздываем, – раздался вдруг гул Вмятины неподалёку. Он решительно перебирал тремя ногами вниз по тропе. За кузнецом семенил его собакобегемот Зубило, а поодаль скакал бельчонок, пытаясь докричаться до машины.

– Уже не надо! Сработало! – крикнул Ганс в ответ, потрясая в воздухе мешочком и уводя Гюнтера обратно на тропу. – Должен признаться, вы опередили меня с блистательной идеей, Нисса. Да, наши боги не имеют ничего общего, но уверен: два эрудита всегда найдут общий язык.

– Согласна.

– И всё-таки скажите: как вы поняли, что я поклоняюсь Истэбенэль? Я не показывал вам свою астролябию.

– Ох, Ганс. – Нисса, пытаясь скрыть самодовольную улыбочку, поправила очки, крепившиеся к голове тонким ремешком. – Древнелюдская манера обращаться на «вы» уже дюжину лет как окончательно вышла из употребления. Только истианец может такое не заметить. Почаще надо из архива выбираться, коллега!

Ганс нахохлился, как замёрзший ворон, сидевший на его плече.

– Вы искали в лесу архив? – пробубнил подоспевший автоматон. – Это неразумно.

– Нет там никаких архивов! – пискнул бельчонок Чкт, вскарабкиваясь на плечо Ниссы. – Пойдёмте скорее, там Жиль с Бернаром пошли к дурному водопаду, мы совсем отстали!

Вскоре новоиспечённые первопроходцы обнаружили двух охотников отдыхающими на стволе старой ели, поваленной бурей. Между ними завязался, как это было принято называть, эльфийский разговор. Любопытные реплики Бернара и неторопливые интонации Жиля заглушал шум водопада. Тот неловко осыпал свои потоки по огромным острым скалам, ласкал их косые бока и бросался ледяными каплями во все стороны, а полуденный Хютер рисовал в воздухе полукруг радуги. Иной бы посидел здесь спокойно, помолчал, созерцая умиротворяющую картину, но уж точно не эльфы. Им только дай языками почесать!

Увидев их, Ганс изумлённо вылупил глаза и остановился. Он и сам не понимал, удивила его беспечность двух охотников или то, как быстро они меж собой поладили. Эрудит громко прокашлялся, но те словно бы этого не заметили.

– Жиль, Бернар! – окликнула их Нисса. – Ну что вы греху безделья предаётесь – тут же орки всюду! Вы же следопыты, надо быть настороже.

– Нон-санс, – отмахнулся Жиль. – Здесь вовсе нет орков. Они всегда оставляют следы, особенно заметен их амбре, за версту можно почуять.

– Но вы и нас не заметили! – возмутился Ганс.

– Почему ты так решил? – Бернар нахмурил светлые рыжие брови.

– Когда мы подошли, вы ведь даже… эм… не прервались, не обернулись, – замялся истианец.

– И?.. – протянул Жиль недоумённо.

– Да уж, – заключил Ганс, поджимая губы. – Не зря цверги зовут вас несчастливым народом.

– Чего кто что? – не понял Бернар.

Эрудит тяжело вздохнул и пустился в объяснения:

– «Цверги» значит «гномы» на древнелюдском языке, хотя многие люди…

– Это я знаю, – перебил его первопроходец. – Почему я «несчастливый»?

– Всё просто. Потому что название «эльф» в орочий попало из древнелюдского. «Ди эльф». Но оно, в свою очередь, родилось из цвергового «эллефу», означающего «одиннадцать». А это, как известно, несчастливое число.

– А разве не семнадцать – несчастливое? – Жиль уже успел потерять нить беседы и растерянно моргал.

– Издревле мы считаем дюжинами, – пояснила Нисса. – Для мастера нет большего несчастья, чем если ему заказали дюжину горшков, а он успел сделать только одиннадцать.

– Ха, во чудные! – Жиль, переглянувшись с Бернаром, добродушно рассмеялся. – Одним горшком больше, одним меньше, подумаешь! – заключил охотник. Теперь не только Ганс нахмурился, но и гнома.

Не замечая неодобрительных взглядов, Жиль повернулся к Бернару и прошептал на ухо: «Мон-ами, вернёшься в Магну – ищи меня в корчме „Уитрэ Блё“». Затем охотник вальяжно встал, потянулся и обратился ко всем:

– Мы на месте, – объявил он. – Вам вверх по этой скале, там начинается другая долина, та самая. Идите дальше вдоль реки, там и найдёте мост.

– Что, прости? – переспросила Нисса, щурясь сквозь линзы и задирая голову, чтобы оглядеть каменную стену. По такой впору прыгать горным козлам.

– Да, раньше тут вовсе было не подняться, – кивнул эльф, закидывая свой рюкзак на плечи. – Но из-за паводка скала осыпалась. Пара котелков[17] – и заберётесь, даже гнома. Здесь много уступов и пологих мест. Не знаю только, как осла с таким грузом поднимать… Ну, я пошёл! Рад был познакомиться, о-ревуар[18]!

– О-ревуар… – пробормотал Бернар, узнавший, куда им надо карабкаться. Он проводил эльфа взглядом, а затем мрачно посмотрел на Ганса фон Аскенгласса, которого ещё в Магне предупреждал о книгах и Гюнтере.

– М-да, моя приманка, увы, осла в козла не превращает, – покачала головой Нисса. – Выход один: догнать Жиля и попросить отвести Гюнтера с поклажей обратно в город. Ослу тут делать нечего. А вообще, конечно, я удивлена, что ты взял с собой столько книг, Ганс. Я перед поездкой выписала все рецепты, какие могут пригодиться, себе в журнал – и вот, иду налегке.

– И вы… и ты туда же! – Ганс состроил такую физиономию, как будто гнома его предала. – Уж ты-то как эрудитка должна понимать ценность книг. И вообще, я стараюсь не работать по рецептам, – продолжал он, демонстрируя надменное превосходство. – Решение, найденное эуристически на основе анализа ситуации, меньше подвержено декадансу. А проблема осла вполне решаема.

И да, дорогой читатель, ваши покорные слуги тоже ни черта не поняли в этом ответе.

Закончив свою методологическую тираду, Ганс потёр замёрзшие руки и стал длинными узловатыми пальцами листать свой путевой журнал, пестрящий закладками. Замелькали жёлтые захватанные страницы. По ним бегали муравьи аккуратных букв, извивались чёрные змеи зачёркиваний и исправлений. Здесь и там встречались причудливые рисунки: животные, птицы, растения, части тела, но чаще – таинственные схемы, переплетения замысловатых колдовских фигур. Найдя нужную страницу, Ганс поднял с земли палку и принялся чертить вокруг Гюнтера одну из таких схем, то и дело сверяясь с записями.

В народе колдовские печати связывают исключительно с вызовом или пленением чертей. Эрудиты твердят об их безвредности, но кто этим колдунам верит? Так или иначе, Гюнтер, ничего не подозревая, невозмутимо жевал овёс из торбы, надетой на морду.

На плече у Ганса болталась кожаная перекидная сумка, в которой кроме путевого журнала он таскал коробку с висцерой – всякими противными животными штуками для колдовских дел. По пузырькам были разлиты кровь и прочие гуморы, а лапки, волосы, зубы и даже испражнения валялись просто так, без всякой системы.

– Ого, ну и бардак! – присвистнула Нисса, заглянув в короб. – Тебе бы не мешало нашить на стенки лент, чтобы крепить мелкую висцеру. А для экскретов всё же стоило бы использовать хотя бы вощёный холст… И держать их надо в отдельной сумке. Если миазмы перемешаются, как ты вычленишь нужный?

Ганс, поглощённый поисками, не ответил. Наконец он извлёк из короба паучьи яйца и петушиный хвост. Первые эрудит скормил Гюнтеру, а последний обмакнул в пузырëк с жёлтой маслянистой жижей, природа которой по отвратительности наверняка сравнится лишь с источаемым ею же зловонием. Колдун поджёг вонючие перья и начал размахивать ими во все стороны, нараспев читая что-то на неизвестном языке. Отдельные слова казались Бернару знакомыми, но какими-то старомодными; смысл ускользал ото всех – кроме, конечно, Ниссы, которая сама свободно говорила на первой аркане – колдовском языке, известном лишь эрудитам.

Это была баллада о риттере[19], который под действием проклятья обращался в паука. Он использовал свой дар, чтобы бороться с орками, бесами и разбойниками. Завершалась баллада примерно так:

Паук, взбираясь к небосводу,Символизирует одно:Передвижения свободу,Которой людям не дано.И пусть мой путь во тьме неведом,Я счастлив в облике такомБыть дружелюбным вам соседом —Наполовину пауком!

Не успел Ганс произнести последние слова, как Гюнтер возмущённо завопил. Его ноги задёргались, скрючились, стали неестественно выгибаться, раздваиваться и расти. Мгновение спустя ошалевший осёл неуклюже переминался на восьми огромных паучьих лапах, силясь поймать ускользающее равновесие и продолжая жалобно вопить.

– Ганс, спали тебя Хютер! Ты что творишь?! – Нисса налетела на эрудита, как будто он раздавил еë любимую выпарную колбу Вюрца из фьелльского стекла. – А если… а если он навсегда таким останется? Ты что, не мог сделать лестницу в скале?

– Так, подождите… подожди. Я же как раз это и объяснял. Опусы эпохи Людей…

– И что, что эпохи Людей? – Раскрасневшаяся Нисса напоминала негодующую свёклу. – Ты же мог его искалечить! Пойдём, осличек, я верну тебе привычные ножки и защищ… защи… Тьфу! Не знала, что ты не дружишь с головой, фон Аскенгласс!

Нисса вырвала уздечку из рук Ганса и потащила Гюнтера в сторону леса. Осёл не двигался с места. Он смотрел на Ганса вопросительно и немного жалобно.

– Что у вас тут стряслось? – подскочил к спорящим колдунам Чкт-Пфчхи.

До того он исследовал скальную стену лихими прыжками, а теперь вернулся вниз и изумлённо разглядывал осла, ещё не решившего, как относиться к невесть откуда взявшимся лишним конечностям.

– Слушай, дрр-Ганс, а ведь дрр-Нисса права. Ты малость перестарался, – проговорил бельчонок весело и приветливо, без тени укоризны в голосе. Он крутанулся, взмахнув хвостом.

– Малость! Да Гюнтер как из Гроссэнвальда вылез! Ганс, ну ты же мог сделать лестницу, или… не знаю, заставить поток нас поднять, или… – От возмущения Нисса начала забывать слова.

– Не дело, когда у осла паучьи лапы, – вторил гноме бельчонок. – Подумай, каково ему сейчас?

– Вы оба не понимаете, – отрезал Ганс. – Фульмоперверты эпохи Людей не боялись накладывать перверсии на живых существ. Поэтому их опусы были такими сильными! В конце концов, не на реттов же мне их накладывать.

Речь эрудита частенько трудно понять – настолько она пестрит головоломными словами. Из того, что известно вашему покорному слуге, перверсия – это некое нарушение основополагающих законов бытия, овальная шестерёнка в слаженном механизме мироздания. Эрудиты так называют колдовство. По отношению к этой самой перверсии мудрецы делятся на фульмопервертов и фульмовиргинистов. А это уже какой-то высоколобый спор о курице и яйце, пустая трата времени.

– Ещё бы ты накладывал их на реттов! Ганс, существует магическая этика. А я очень, очень зла. – Нисса резко отвернулась и полезла на скалу.

– Да поймите вы… ты! – Книжник схватился за голову. – Эти правила не высечены в камне. Ещё пару сотен лет назад они были совсем другими. И всё равно я уже всё сделал. Будем спорить дальше – значит, Гюнтер пострадал зря.

– Я Гюнтера тебе верну, а ты вернёшь ему нормальные ноги. Как только мы заберёмся наверх. Ясно? – Нисса не отдавала Гансу уздечку, пока тот не кивнул.

Эрудит был расстроен, что его не услышали. В такие моменты он как будто снова оказывался на доктринате люцидоменции[20] – в тот день, когда ему на диспуте отказали в присвоении степени магуса.

Ганс вспоминал возмущённые возгласы, доносившиеся из зала, в ответ на которые он, обычно говоривший чётко и складно, мямлил что-то неразборчивое, путаясь и запинаясь. Вспоминал тяжёлый усталый взгляд тучного лектора Песториуса – несомненно талантливого беневербиста, то есть специалиста по языкам, но, увы, боявшегося заходить в наблюдениях над перверсией слишком уж далеко. Вспоминал вездесущий ппфарский орех – из него были сработаны огромные шкафы, уставленные пыльными фолиантами, и столы, покрытые зелёным сукном. Мебель, казалось, вытесняла из аудитории всё живое. Чёртов ппфарский орех!

Только гениус[21] люцидоменции Даваулюс тогда ободрил своего ученика, сказав, что его исследование крайне перспективно и ему нужно обязательно продолжать работу. А ведь больше всего Ганс полемизировал именно с Даваулюсом.

Жаркую дискуссию о том, насколько этично зачаровывать ослов, прервал жуткий грохот и жалобное гудение. Другой четвероногий питомец, сопровождавший отряд, – автоматон Зубило – почти было взобрался наверх, но поскользнулся, неловко покачнулся и угодил лапой в расщелину. Бернар подскочил к неповоротливому спутнику, пытаясь помочь. Но Зубило был слишком тяжёлым и большим – его и весь отряд вряд ли поднял бы! Да и лапа пса засела так глубоко, что добраться до неё было невозможно.

Неуклюжему питомцу пришёл на помощь Вмятина. Он схватил Зубила своими громадными ручищами и изо всех сил потянул на себя. Раздался надсадный скрежет.

– Ему же больно! – запротестовал Бернар, силясь перекричать звук освобождаемого механического пса.

– Автоматоны не чувствуют боли, – возразил Вмятина. – Для спасения целого механизма целесообразно пожертвовать ходовым манипулятором.

– Бернар, прошу тебя, не драматизируй, – подоспела запыхавшаяся Нисса. – Вмятина поступает рационально, боли автоматоны действительно не чувствуют.

– Надеюсь, железяка не будет спасать меня, – проворчал Бернар, глядя на Вмятину исподлобья. Тот уже освободил своего питомца и деловито раскалывал молотом расщелину, чтобы достать застрявший кусок стали. Зубило переминался рядом, неловко балансируя на трёх лапах.

Вокруг экспедиции возбуждённо носился Гюнтер, оценивший несомненные преимущества своей восьмилапой ипостаси. За ним растерянно бегал Ганс, размахивая руками и выкрикивая непечатные ругательства. Тяжёлая поклажа жалобно скрипела всеми ремнями – никто ведь не думал, навьючивая осла, что тот пойдёт карабкаться по отвесным скалам. Тюки держались чудом! Деревянный сундук готов был вот-вот распахнуться, а Гюнтер не замечал криков хозяина и пробовал свои новые возможности во всех направлениях! Бернар тщетно пытался его догнать, рискуя сорваться, а Нисса мрачно наблюдала сквозь окуляры очков за виртуозной перверсией эпохи Людей. Она мысленно хоронила и вещи Ганса, и самого осла, и веру в разумность людей. Неудивительно, что они почти вымерли.

Откуда ни возьмись с небес на осла упала белка. Чкт, растопырив лапки и распушив хвост, метко приземлился на холку Гюнтеру, а затем принялся трещать ему на ухо трели на своём шарабья – так эльфы называют беличий язык. Никто не знал, что бельчонок пообещал животному, но осёл медленно и спокойно добрался до самого верха, где все и выдохнули наконец.

Нет, не выдохнули: бодрый и удивительно настойчивый Бернар уговорил путников подняться ещё выше, пока осёл не потерял паучьи лапы. Горы разжигали в следопыте чёртов азарт. Первопроходцы взобрались на утёс неподалёку, чтобы оглядеть долину с высоты: их взору открылся лес, присыпанный снегом как сахарной пудрой. По дну долины извивалась та самая река, что разрушила скалу и вырвалась отсюда вон.

Вдалеке у моста на том берегу стоял замок. Шпиль полуразвалившейся надвратной башни указывал в ясное голубое небо. Удивительное дело: вокруг на пару рёстов[22] ни души, а тут вдруг сразу и мост, и замок!

Долина брала начало у горы Снакфьелль, Змеиной горы по-орочьи, что возвышалась над всеми прочими пиками. У Бернара аж дух перехватило от того, как кремовый свет Хютера играл на серо-голубой вершине. Ух, Ёрдово место!

Ёрд – бог холода, мудрости, гармонии и равновесия, повелитель гор. Даже символ у него – заснеженная вершина. И хотя прочим все горы кажутся чем-то Ёрдовым, только поклонникам снежнобородого гнома понятно, где место Ёрдово, а где – вовсе нет. Священная гора должна быть не только особенно красивой, но также уютной, укромной и романтичной. А если вы не представляете себе таких гор, значит, вы и не ёрднур.

На небе не было ни облачка. Только далеко впереди, на западе, собрались тучи и бушевала гроза. Казалось, она рвётся в долину, но что-то её не пускает.

– Наррен! Лауф фон хир вег, бефор эз цу шпэт ист! – раздался откуда-то сверху хриплый старческий голос. – Глупцы! Бегите отсюда, пока не поздно!

Голос принадлежал седому гному в меховой шубе и шапке, увенчанной лосиными рогами. Такие шапки обычно носят Ёрдовы отшельники – почитатели бога или даже его любимцы, святые угодники. Из-за этих рогов старый гном в ширь казался больше, чем в высоту.

Лосиная шапка говорил на языке древних людей. Благо Ганс знал его от рождения, а Бернар нахватался неизвестно откуда, так что тоже чуть-чуть понимал. Но остальные не разбирали ни слова. Кому вообще есть дело до того, как говорили древние люди?

– Дедушка, вы чего? – мягко спросил Бернар.

– Ихь заге дир: лауф, бефор эз цу шпэт ист! Дас фляйшгевордене бёзе ин дизем таль лебт. Эз вирд дайне зэлен фершлинген унд дихь нихьт айнмаль эрштикен! – стоял на своём старый гном. – Говорю вам: бегите, пока не поздно! В этой долине живёт воплощённое зло. Оно сожрёт ваши души и даже не поперхнётся!

– Вам нужна помощь?

В ответ старый гном лишь фыркнул. Развернувшись, он скрылся за сугробом. Побежав вдогонку и взобравшись на холм, первопроходцы не увидели ничего – даже следов. Как будто старик ходил по воздуху.

– Это рюбецаль, – со знанием дела сказал Ганс. – Хочется верить, что он на нашей стороне, раз предупредил об опасности.

– Грубый царь? – переспросил Бернар. – Судя по короне, он скорее глупый.