Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

В этот раз было бы всё действительно чинно и благородно, если бы не сама именинница. Она сидела справа от отца. А справа от неё сидела её мать.

– Всё-таки порознь их надо было посадить. Растушевать в толпе породу, – подумал про себя Ларик, которого усадили как раз напротив них. Всё, что рассказывал Самгин про

свою семью, было правдой. И сын красавчик, весь в отца, окруженный девушками, и жена, и дочь. Ничего особенного, собственно. Такие лица сплошь и рядом в мультиках рисуют, подчеркивая сугубо «русскость» и хамоватую народность отрицательного персонажа.

Хор справлялся со своей работой, вперемежку с солисткой кафе для вечерней программы, поддерживаемый оркестром этого заведения. Ларик в этот раз был намеренно дистанцирован от своих, и из-за этого чувствовал себя крайне паршиво. И особенную паршивость добавляла присутствующая здесь в качестве гостьи Ольга Павловна. Она, напротив, была рада их встрече, приветливо поздоровалась и не отводила глаза, но и не искала его взгляда. Но даже Ларику, далёкому в общем-то от подковёрных интриг и схваток, достало ума почувствовать, что за этим ласково искрящимся взглядом обиженной им женщины, торчит, как минимум, острый стилет. Тонкий и опасный. Чувства чувствами, но что она могла противопоставить Самгину? Это Ларик тоже уже понял, кто здесь «в доме» хозяин, и кто в руке держит хлыст, если что. «К цепи привычная», – эти слова полупьяного «сивуча» всё и сразу расставляли по своим местам.

– И зачем он её-то пригласил, раз знает подноготную? Меня что ли проверить? Ладно. Проверимся.

Как всегда за столом произносились тосты за здоровье именинницы, родителей, при этом тостующие вытаскивали, кто откуда, коробки, красивые свёртки с бантами и одаривали ими Жанну, Жанночку, как ласково называл её отец. Мать называла её Жаннетой.

Стол был обильным, и вкусным тут было всё. Только было очень жаль медведей, из которых обещали сделать пельмени, это портило Ларику аппетит значительно: «Настюха вообще бы отказалась это есть, скорее всего. Она и над курицами готова была рыдать, когда я им головы рубил», – Ларик усмехнулся, вспомнив, как Настя в первый раз, когда сварили лапшу из свежезарубленного молодого петуха отодвинула от себя тарелку. Потом привыкла. В доме обычно одно главное блюдо готовили.

– Чем, интересно, она сегодня занимается? Леон нас обогнал, когда нас сюда везли, так что она точно дома, не в библиотеке его. Что-то часто он в город ездить стал? Нет, правильно я его обрезал, хватит Настюшку подарками и бутербродами завлекать. Просто так не может, – так этак подъезжает, козёл старый! – Ларик почти рассвирепел. И сам себя остановил, подумав, что слишком часто он на Настю сердится, аж желваки опять заболели.

– Можно Вас пригласить на Белый танец, Илларион Николаевич? – перед ним стояла Ольга Павловна в почти прозрачной нейлоновой кофточке дымчатого цвета с бантом изящно-небрежно завязанным и перекинутым через плечо.

– На белый?

– Ну да, объявили Белый танец. Вы что не слышали?

– Да нет… что-то задумался… – Ларик понял, что ему сейчас не отвертеться, как на той неделе, когда он просто трусливо спрятался в кустах, увидев, как к зданию клуба подъехала её машина. И довольно долго он шкерился там на скамеечке для доминошников, укромно запрятанной от глаз жен и матерей. Там же иногда мужики собирались, чтобы шкалик «раздавить».

Ольга Павловна вышла тогда из клуба сердитой, и одна, видимо искала его, а потом вдруг резко оживилась и пошла, вслед за вышедшей из школы Настюхой, направлявшейся в магазин. Пришлось и это переждать. Ларик не считал себя должным ей. Он же и по факту ничего не помнил. А вот она его честь задела. Первым этажом храма. Ну, ничего, тоже наука впредь. Леон, обидно поржав, выдал ему книжку всего на неделю. Там не было храма Кхаджурахо. Там было больше. Но откуда он такой бестселлер, гадство, выкопал? За такую книжонку Ларик бы многое отдал бы. Но не переписывать же? Пришлось заучивать, просто логически развивать тему, но проходить эту тему с Ольгой Павловной он не был согласен. Ни за какие «преференции», как она говорила.

Потом Ольга Павловна вышла из магазина с Настей и, тепло с ней попрощавшись, уехала, со свёртком в руках.

А между тем жительница села, Анька из бухгалтерии, ехавшая в тот день вслед за машиной Ольги Павловны Чернобуркиной, – как её обзывали в селе с самого начала её появления здесь, в клубе, – в коляске мужниного мотоцикла с удивлением увидела, как из машины впереди высунулась женская рука и швырнула какой-то свёрток на обочину в траву. После этого машина прибавила ходу и скрылась в клубах пыли.

– Ну и хорошо, не увидит хоть. Чо это такое там? – Анька, тормознув мужа, бодро выскочила из коляски и подобрала свёрток. В нём лежал новёхонький халатик, такие только на той неделе в магазин привезли. Все женщины ходили, смотрели да облизывались. До получки ещё неделя, а тут одиннадцать рублей выложить надо. Привалила Аньке удача. Никто не видел. И назавтра Анька на работу в новом халатике пришла. Первая купила!

И вот теперь Ольга Павловна стояла перед Лариком, ослепительная в такой модной кофточке, и ласково смотрела на него, как на нашкодившего мальчишку.

– Пойдём, пойдём. Даме нельзя отказывать. Это пошлый моветон.

– Что-что?

– Ничего. Пойдём танцевать, невозможно столько неподвижно сидеть за столом. Я вижу, ты тут ко двору пришелся?

– Да я просто…

– Тут просто ничего не бывает. Ты с Жанночкой-то познакомился?

– Ну, … да… здоровался. Цветы подарил.

– Цветы? Какие цветы?

– Так в огороде у нас много всяких..

– Нет, ты положительно неподражаем! Цветы из огорода для дочери первого зама! А может ты ещё что-нибудь в середину букета положил? А?

– А что туда можно положить? Выпадет же?

– Нет. Ты прелесть! Но может быть именно это ей и понравится. Она у нас девушка оригинальная! Только что волосы в зелёный цвет не красит.

– Волосы в зелёный?!

– Ну да. Это для хиппи нормально.

– Она – хиппи? – Ларик знал, кто такие хиппи. Иногда он слушал там, на юге, пластинки из рентгеновских снимков с музыкой этих хиппи. Кое-что было интересным.

– Тем не менее, она неплохая девочка. Только травку курит.

– Какую травку?

– Какую? Ты и правда, не знаешь? Все хиппи курят травку. Марихуану или опиум, или… героин.

– А это что такое?

– Героин? Раньше это было лекарством от кашля, детям давали, чтобы кашель унять. А потом обнаружили, что это сильнейший галлюциноген. Смертельный собственно, – Ольга Павловна умолчала, что такими сведениями про героин её обогатил в своё время Лёнчик.

– И что? Она курит эту травку-героин?

– Это уже не курят. Это в вену себе вкачивают и так потихоньку себя убивают, находясь в грёзах.

– Но это же – глупость?

– Первая доза – обычно глупость, интерес. А потом это превращается в жесткую зависимость.

– Ну… можно же лечиться?

– Это не лечится, если человек сам не захочет избавиться от такого ига.

– А ты откуда это всё знаешь? Такими вещами обычно не делятся.

– Разумеется. Не делятся. Но если бы я этого всего не знала, я давно бы работала какой-нибудь. секретуткой, в каком-нибудь Мухосранске. А я скоро буду работать в Обкоме партии, переводят.

– Поздравляю.

– Мм. Поздравляешь. А что же ты мне не позвонишь, как старому другу? Забыл всё?

– Ольга Павловна…

– Мы на «ты», просто – Оля. – Синицына жестко вцепилась ему в плечи.

– Хорошо. Оля, всё кончено.

– Кончено? Вот, оказывается, как… Ты случайно не влюблён?

– Случайно… да, влюблён.

– Мм. В эту твою падчерицу, или как она там называется?

– Просто квартирантка.

– Ясно. Ну, слава богу, кончилась эта идиотская музыка, – Ольга Павловна с раздражением прошипела: «До моего места меня проводи. Не показывай тут всем, что ты валенок неотёсанный!» – Ларик, идя сзади, слегка поддерживал улыбающуюся Ольгу Павловну под локоть. И только яркие красные пятна на её шее выдавали истинный результат их общения. Самгин довольно усмехнулся: «Выдержал экзамен «сынок», распотрошил козу драную».

Ларик сел на своё место и, не зная чем заняться, потянулся к тарелке с какими-то гадами морскими, креветки среди них он точно углядел. А когда ставил блюдо на место, неожиданно встретился глазами с глазами Жанны, иронично скривившей губы и смеющейся. Он тоже неловко улыбнулся в ответ, именинница, всё-таки, неудобно не ответить. Невольно перевел глаза на «Сивуча», тот откровенно сморщился в издевательской ухмылке, но вдруг неожиданно подмигнул ему, чуть заметно качнув головой в сторону дочери. Ларик не понял: «Чего он тут раскивался?» И вдруг Самгин повертел пальцем над головой дочери и кивнул на тацпол : «Приглашай, мол, чего тянешь?»

Ларик уткнулся в тарелку, выковыривая креветок и мысленно матерясь на себя самого: «Вот х*ли ты сюда за*бался? Теперь плати, уё*ок!»

Приглашать Жанну-Жанночку-Жаннету ему совсем не хотелось. Выглядела она высокомерной барышней в дурацких длинных бабских белых бусах завязанных на груди узлом и в чёрном бархатном платье.

– Какая она, нафиг, хиппи? Запаковалась в черное. Думает это её стройнее сделает? Ага, сейчас. Все складки наружу. Элька недаром говорила, что светлое любой недостаток скроет. Вон Настюха, какой королевой была на выпускном. А казалась тощей козявочкой сначала.

Но решение надо было принимать и соответствовать правилам игры. Или свои тут установить, если сможешь. Назвался груздем – не топись в луже…

С первыми аккордами оркестра Ларик, вытерев салфеткой рот, решительно поднялся и направился в обход стола к имениннице. Гости ещё только «вилки разминали» и танцевать выходили немногие. Он точно будет у всех на виду. Взглядом окинул осклабившихся «казаков» и незаметно показал им кулак, отчего они, фыркая и смеясь, сразу уткнулись в тарелки за своим столиком, сервированном отдельно, ближе к оркестру.

Ларик крыл себя трёхэтажным, чувствовал, что даже походка у него нервная стала, дерганая, но разобраться раз и навсегда с этим вопросом было необходимо.

– Хоть бы отказалась танцевать, что-ли? – тоскливо, как перед казнью, подумалось ему. А язык уже сам выговорил: «Разрешите Вас пригласить?»

Жанна оглянулась и вдруг улыбнулась: «Пойдём. Я тут у тебя спросить хотела… – последние слова дочери «Сивуч» не услышал. Но её улыбка говорила ему: «Не даром папка для дочки старался. Недаром!» – Самгин, не дожидаясь встрепенувшегося официанта, налил себе сам и залпом выпил стопку конька и не стал закусывать: «Может, пойдёт дело? Обмою-ка я его по-хорошему».

–Ты что хотела спросить? – Ларик решил сходу перейти на «ты».

– У меня два вопроса, – Жанна улыбнулась. – Можно?

– Валяй.

– Слушай, ты где купил такой букет? Вон на столике сзади меня стоит. Твой же?

– Мой. А я не покупал, я его в огороде нарвал, – Ларик и сам видел, что его незамысловатый букет разительно отличается от остальных, пышных, подобранных по цвету и сортам, по высоте и ширине, помпезным и точно дорогим. – А что? Не нравится? Но я от души, сам и рвал.

– Да наоборот! Нравится! Он настоящий. А у тебя что, и огород есть?

– А что тут такого? И огород, и двор, и коровник, и куры – всё есть. Мы же из деревни. Мне нравится. Яички свежие, творожок, курочка опять же свежеощипанная.

– А кто её колет и ощипывает?

– Кто? У кого время есть. Тот и ощипывает. А колю я.

– Ножом?

– Почему ножом-то? Топориком. Бац – и всё! А тебе что, не нравится такое живодерство? – Ларик провоцировал, но не очень удачно. Этого его: «топориком» – только разожгло к нему интерес.

– Почему живодерство? Необходимость. Нам домой таких же привозят. Из деревни, свеженьких, опаленных, и яйца, и творог. Вот цветов не привозили пока таких, – Жанна обернулась на букет, потом посмотрела на Ларика и весело захохотала. – Непременно теперь заказывать буду.

– Зачем?

– Ну… понравился мне очень твой букет. Я его домой возьму.

– А остальные?

– Остальные? А я их здесь оставлю, обслуге. Пусть, что хотят, то и делают с ними. Вообще я сорванных цветов не люблю.

– Почему?

– Не люблю смотреть, как они увядают медленно и неотвратимо, и уже ничего сделать для них нельзя, – Ларик почти вздрогнул: «Это же почти слова Леона. Как подслушала, или с языка сняла».

– Ну, а второй твой вопрос? – Ларик смотрел на эту пампушку, которая, впрочем, легко и послушно шла за ним в этом импровизированном и неловко-смешном «танго с перетаптыванием» на глазах у всех гостей. Танцевать Ларик по большому счёту не умел совсем. Чьи-то глаза просто прожигали Ларику затылок. Он был чувствителен к таким вещам, «как индус», говорил об этом феномене Леон. Почему индус, Ларик так и не успел у того выяснить. Он предполагал, что это сверлит его взглядом Ольга Павловна. Про себя он упорно продолжал называть её по имени-отчеству

– Второй? А почему ты музыкой именно стал заниматься?

– А тебе не понравилось, как мои «казачки» поют?

– Понравилось, конечно. Хорошо поют.

– Так в чём дело, что за вопрос?

– И что? Это предел твоих желаний?

–У-у-у! – подумал уныло Ларик, – дочь своего отца, яблоко от яблони… а вслух сказал: «А мне нравится. Когда получается нужный звук, кожа мурашками покрывается. У тебя не покрывается?» – Жанна неопределённо пожала плечами.

– Даже не знаю. А! Вот, когда Гимн пели в детстве, тоже покрывалась. Когда про маленькую ёлочку пели, которой холодно зимой. Помнишь? – Жанна снизу вверх с неуверенной детской наивной улыбкой смотрела на него

– Да, конечно. У меня мама учительницей музыки была, мы с сестрой много пели и слушали всякого. И мурашки по мне бегали часто, – Ларик засмеялся такому милому воспоминанию. – Мне мать всегда говорила, что музыкант – это врач души. Понимаешь? – Ларика понесло, он это понял. но останавливаться не хотел, лучше уж о музыке говорить. – Музыка – это универсальный язык между людьми. Всем всё понятно, когда слушают музыку. С самой увертюры всё понятно в основном. И потом, даже если слова не понимают, и то, более-менее, понятно. Слова только мешают иногда. В балете же нет слов? И всё понятно. С самой увертюры всё понятно тому, кто чувствует музыку, – повторил Ларик. – И вообще музыка конкурент массажу лечебному, – такой же эффект. Мурашки! Удовольствие! Чистое эпикурейство!

– Увертюры? Что это?

– Ну, это как бы пролог музыкальный, предисловие музыкальное. Понимаешь?

– Понимаю, – Жанна как-то съёжилась и тоскливо спросила: «Ты не находишь, что детство – это лучшее время в жизни человека? Увертюра, как бы?»

– Лучшее? Может, самое беззаботное? В каждом возрасте есть своё хорошее…

Танец, между тем, кончился. Увлеченные разговором, Ларик и девушка не сразу остановились. Это не ускользнуло от внимания некоторых. Наученный Ольгой, Ларик чопорно довел партнершу до её места и вернулся к своей тарелке. Он так и не успел поесть, как следует. Да и в этот раз тоже не успел, ведущий сразу объявил их выступление.

Репертуар Ларик специально подобрал из шуточных и просто красивых песен. Ни к чему нагружать нарядных празднично одетых гостей песнями, заставляющими плакать или тяжело вздыхать от невыразимого сочувствия тем, кто сложил когда-то эти песни душой, изрезанной в кровавые лохмотья.

Жанна сидела, не поднимая глаз от стола, задумчиво постукивая вилкой по краю тарелки, только бусы с её шеи куда-то исчезли. Её песни не смешили и, казалось, она вообще не слушает «казачков» с Лариком во главе.

– Нервная вся какая-то, – подумал Ларик и тут же забыл о ней, оглянувшись на обжигающий его затылок взгляд. Но Ольга Павловна сидела к нему спиной, увлеченная беседой с соседом по столу.

–Черт! И я тоже уже нервный. Вот нафига я сюда приехать согласился? Ясно же, что она мне не пара, от слова «совсем». Скучная, и вообще… вся в мать.

Между тем, за столом возникал и становился всё оживлённее «сытый» шум, завязывались разговоры между соседями, ведущий что-то пытался рассказывать и смешить, получалось это всё у него замученно и не смешно, пока Самгин не махнул тому рукой, «уймись», мол.

Ларик ел, переглядываясь со своими, и видел поднятые кверху большие пальцы, жратва ребятам явно нравилась. Отворачиваясь от них с улыбкой, он опять встретил взгляд Жанны, упертый прямо в него.

Он вздернул головой слегка: «Чего?» – мол. Но она отвернулась и сделала вид, что увлечена разговором соседей. Он вытер салфеткой рот и стал слушать, о чём это тут говорят солидные люди, стараясь не встречаться взглядом с Сивучем. Не собирался Ларик играть под его дудку. Мало ли, что тому в голову взбредёт?

– Нет, вот вы подумайте! – уверенно воскликнул толстенький подвижный мужичок, захватывая внимание сидящих с ним рядом. – Вот Бог мог сразу сделать мужика просто счастливым. Дать ему… футбол, ружьё пятизарядное, автомобиль, водочку, табачок-с хороший… Так нет! Дал он ему бабу. И вот зачем он её дал ему? Вот вопрос? А? Нет, первые года два – это ещё ничего. Пойдёт. Ну, а потом? Всё! Вместо животика – брюхо… – мужичок явно не в меру распалился, выговаривал накипевшее, даром что в коньяке его никто не ограничивал,–… вместо прически – патлы-хвостики, вместо прогулок под луной – пелёнки, кашки, потом ещё горшки-какашки. И только у тебя настроение возникнет – так у неё сразу, прям, голова болеть начинает? Вот и начинаешь маяться между «хочу жить по-человечески» и партбюро.

– Жены рядом у мужика точно нет, не развязывался бы так язык, – подумал Ларик, разжевывая очередную мидию, что-то в этих мидиях, всё-таки, было.

– А вы никогда не задумывались, что то, как выглядит Ваша жена, как она ведёт себя в постели, – это полное отражение Вашего личного стиля и возможностей? Вы уверены, что с другим у неё так же бы голова болела? – все замерли, это говорила громко и настойчиво Жанна. Ларик её не узнал: щёки разгорелись румянцем, глаза пылали негодованием, она подалась вперёд, – и не похоже было, что она собирается отступать перед этим недоделком, похожим на мужчину.

– Жанночка, да Сергей Степаныч пошутил. Что ты такая сердитая? – её мать поглаживала дочь по плечу, успокаивая такую внезапную вспышку.

– Я не сердитая, я не могу улыбаться всякой пошлости, не считаю это возможным. И ваша Людмила Васильевна однажды… А, кстати, Вы знаете вьетнамскую провинцию Кху Ям, не бывали там?

– Нет, не имел удовольствия там бывать, – Сергей Степаныч был явно ущемлён и испуган.

– Ну, вот и побываете. Однажды Ваша Людмила Васильевна от всего сердца пошлёт Вас туда, Кху Ям!!! – все замерли, а потом вслед за Самгиным разразились громовым хохотом. Жанна даже не улыбнулась. Ларик понял, что представление сегодня только начинается.

– А я помогу, – сквозь хохот простонал Самгин. – Но ты тоже, понимаешь, распосылалась…

– А разве это – неправильно?

– Да правильно, правильно, мужчины не ценят… – послышался примирительный женский гомон со всех сторон.

– Да, дерзости тебе не занимать, была бы ты мужиком – цены бы тебе не было, дочурка, – Самгин утирался салфеткой.

– А я и так бесценная для кого-то. И не дерзкая, а в обиду себя не даю, и слов одалживать не собираюсь. «Всегда готова», как пионеры говорят, – Жанна спокойно откинулась на спинку стула, прищурив недобро глаза.

– И чего это с ней? Как с цепи сорвалась? – Ларик, пользуясь паузой, насыщался всякими вкусняшками.

Снова заиграла музыка. Чтобы прервать неудобный инцидент, все пошли танцевать, а толстенький Сергей Степаныч затерялся где-то в толпе, подальше от внезапно разъярившейся дочери Первого зама, от греха подальше, как говорится.

– Илларион, пойдём танцевать, – махнула Ларику Жанна, весело улыбаясь.

– Ага, я сейчас, – Ларик на ходу допил стакан газировки.

Всё становилось простым, обычным, как везде, если не считать осетра, огромного, на огромном подносе, торжественно вносимом в этот момент к столу. Все почтительно расступились перед осетром, даже запечённый он был великолепен на своей собственной тризне.

– Слушай, это, прям, торжественные похороны осетра. И сейчас его сожрут. А вот встретились бы с ним в воде – точно бы в плавки наложили! – Жанна чему-то язвительно улыбнулась.

– Ты чего такая злая? – Ларик попытался пошутить.

– Я не злая. Просто это мне очень напоминает, как хоронят какую-нибудь «шишку». Столько помпы! А потом все косточки обсосут, обгложут и выбросят. Да и есть за что.

– Не, ты определённо не в духе. У тебя же юбилей? Радуйся!

– Чему, интересно?

– Как, чему? Всему. Погода хорошая, гостей куча, подарки, наверное, клёвые, музыка.

– И ты считаешь, что этого для счастья достаточно?

– Само собой. Папаша же у тебя тут за главного…

– А я сама?

– А что – ты? Всё у тебя нормально. Вон кавалеры в ряд сидят, и сразу с родителями, для благословения под венец, – Ларик ухмыльнулся.

–А они мне нужны?

– Ну, знаешь… у кого-то и сотой доли нет того, что есть у тебя.

– Ты завидуешь, что ли? С таким… восхищением… всю эту чушь перебираешь?

– Я?! И не думал даже… но…

– Так. Остановись. Ты знаешь, для чего мой отец тебя сюда затащил?

– Конечно. Он от нашего хора тащится. Жаль, ты не слышала его в полном составе…

– Да не дури ты. Очень ему ваш хор нужен. Там на заимке своей, в пьяной компании – может быть. А тут нафига он ему? И у тебя глаза бегают, как я погляжу. Он тебе посодействовать хотел, как я думаю. Он может. Хочешь содействия?

– Не думал. Обхожусь своими силами спокойно.

– А-а. Не согласен, значит, жениться на мне? – Ларик растерялся от такой прямой атаки. – А что? Я девушка образованная, даже слишком. Представляешь, у меня природная грамотность. Пишу вообще без ошибок. Училась всегда хорошо.

О биографии… если кратко: всё было, всё видела. Удивить трудно. Характер? Хороший у меня характер. Абсолютно сложившийся. Цинизм, по мнению некоторых, зашкаливает. А по моему мнению – это высокая потребность называть вещи своими именами, для краткости. Матершинность повышенная. Выбираю принципиально, чтобы невозможно было извратить смысл сказанного мной. Когда другие говорят: «всё, что ни делается – к лучшему», я говорю просто: «Полный пи*дец, надо всё начинать сначала». Уверена, что я при этом – точнее. Кажусь весёлой и простой, но при ближайшем контакте могу укусить сильно больно. Соображаю хорошо, особенно в экономике, в моей специальности, так сказать. Я же от нечего делать институт экстерном окончила. С красненьким дипломчиком. И это – не папочкина заслуга. Это – мой первый рекорд. Вынужденный. Чтобы стать быстрее независимой. Предрекаю глобальную экономическую катастрофу, и вслед за ней политическую, вплоть до разрушения всех политконстант, если и дальше так руководить нами будут недоумки, старперы свихнувшиеся.

– Что-что? Каких политконстант ещё?

– Простых. До разрушения политического строя и развала страны. Понятно теперь?

– Жанна, ты что?! – Ларик постарался вывести её за круг танцующих. Ему, честно говоря, было не по себе слышать эту крамолу.

– Да не бойся. Меня тут за психопатку считают. Я в психушке полгода лежала. Так что спишут, если что. Ну, продолжим знакомство с экспонатом? – Жанна насмешливо взглянула на него и весело продолжила: «Ну так вот. Знаю два языка. Нет, четыре! Четыре же! Вот балда! Русский, английский, как водится в лучших домах, немецкий –это для работы надо, и матерный. Сварлива. Люблю пожрать. Поэтому такая толстая, но мне плевать, мою красоту уже невозможно испортить. Но… тут я ни при чём. Претензии к производителям. Что-то не так произошло при осеменении породистой девчонки.

– Жан…

– Да не перебивай ты меня. Не видишь? Я в азарт вошла… так вот. Приручать меня – не советую. Прилипчива и влюбчива. Видимо на почве неискоренимых комплексов. Зависимости? До фига всяких. Борюсь. Курить почти бросила, врут всё. Ничерта не худеется. Выпить иногда могу до потери ориентиров, но всё помню, при этом всем леплю всё в глаза. Говно называю говном, а офигительного мужика сразу стараюсь прибрать к рукам, и говорю ему, что он – офигительный. В основном пугаются. Хотя были и смелые офигяшки. Были. Ты смелый?

– Понятия не имею.

– Но ты не говно. Ты жук лапчатый. Стараешься проплыть между Сциллой и Харибдой и при этом целеньким остаться? Не получится, сразу предупреждаю.

– Не придумывай. Я не жук. И я всё сразу твоему отцу сказал… про себя.

– Что? Очень я некрасивая?

– Да перестань…

– Нет, ты же – не говно? Вот и скажи мне правду в глаза.

– Да, ты не красавица, но вполне допустимый вариант наружности. Бывают гораздо хуже…

– Вот! Спасибо тебе. Теперь верю, – она иронично скривилась, Ларик смутился от неловкой оговорки

– Жанна, ты пойми, дело же не в форме глаз, кстати, у тебя они очень умные и проницательные, и не в форме…. – она не дала ему закончить и почти воскликнула: «носа, Илларион, носа и ног ещё. Абсолютные сардельки с толстыми лодыжками. Видишь? – Жанна приподняла край своего черного платья из тяжелого бархата. – И жопа ещё! Всем жопам жопа. Как у маменьки, куда деваться?»