Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

– Эх, Стаси! Что ж ты так с ума-то его сводишь? Чудо с ним сотворила своё и, похоже, и сейчас его творишь. И ничерта мы в этой жизни толком не понимаем, только воображаем себя царями природы, – Глеб обернулся на голос Леона.

Леон вел Настю под руку и что-то ей говорил, а она вытирала большим носовым платком Леона распухший нос и красные глаза и улыбалась сквозь недавние слёзы. Заиграла музыка, и они там, у пустого столика, и остались танцевать, не хотели расстраивать Глеба в его выдуманный ради Насти день рождения.

Жена с ребятишками уже доехала до моря, а ему ещё целую неделю тут кантоваться. Но, глядя на Леона, Глеб уже мысленно писал рапорт о невозможности выполнения поставленной задачи. Дело, конечно, обстояло гораздо лучше, чем раньше, но в таких обстоятельствах увезти его отсюда было нереально. И отпуск может благополучно накрыться медным тазом. А, может эта девочка и вправду снова сотворит чудо, как Стаси? То, что сны появились – уже подвижка. Когда-то психотерапевт об этом только мечтала.

Глеб вздохнул и улыбнулся, как ни в чём ни бывало, подошедшим оживлённым и смеющимся своим приятелям.

– Слышь, Леон, а можно я у тебя сегодня заночую? Неохота одному в квартире из угла в угол мотаться, они же и кота забрали, к матери увезли заранее.

– Да, какой разговор? Само собой, только рад буду. Жаль не зима, не услышишь, как ветер в трубе воет. Страшно, аж жуть!

– Ничо, перебьюсь без такого экстрима, – друзья рассмеялись, Настя тоже. И это было главным для Леона сейчас.

Иногда Ларику казалось, что от затылка его пахнет паленым волосом. Но он понимал, что никто на него не смотрит, и что это полная чушь и истрепанные нервы. Он плохо различал голоса, боялся трогать приборы и рюмки, чтобы снова ещё чего-нибудь не разбить, не разлить, не уронить. Ему вдруг так захотелось остаться одному где-нибудь, где нет этих глаз испытующих, как у Зои Григорьевны, гневных, как у «Сивуча», настороженных, как у Жанны и насмешливых, как у Ольги Павловны.

– Да к чёрту их всех! – подали первое горячее, что-то мясное, с грибами, какие-то дурацкие малюсенькие пирожки. В рот ничего не лезло. – Скорее бы уж отработать гонорар. И продешевил я, пролетел, как фанера над Парижем, в этот раз! Такое позорище дороже стоит.

Ущемлённое самолюбие, испытанное на глазах у всех, горело жгучим раствором кислоты в желудке, началась изжога. Ларик встал из-за стола, пока все были увлечены поглощением ароматного мяса, и пошел в туалет, по дороге попросил у официанта ложку соды. Изжога утихла, но самолюбие в тишине пустого сейчас туалета – отнюдь! Не успокоилось.

– Специально так сделала. Могли бы и в другой ресторанчик… Хотя, в ресторанчик просто так не попадешь, даже если и места есть. Не попадёшь, блин. Всё у них вечно забронировано. Значит, заранее бронировали. Совпало. Дура ты маленькая, Настюха. А этот хлыщ улыбается. Любит он её! Как же. Позорит он её на глазах у всех «казачков», разговоров теперь не оберёшься. Придётся ему рожу начистить. Не отстанет он от неё со своей ангельской любовью, слишком х*р у ангела чешется, похоже. Господи! За что мне такое? Сестрёнка, млять! – и тут Ларик впервые четко осознал, что за сестрёнку он бы так не переживал. Может и гордился бы, что такой «зубр» на неё запал, что такая у неё будет каменная стена за спиной. – Никакая она мне не сестрёнка… А кто тогда?

Так и не решив вопроса, вернулся Ларик в зал, где только что опять объявили «Белый танец».

– Идём? – Жанна, похоже, ждала его и перехватила раньше Ольги Павловны, которая тут же пригласила одинокого Сергея Степановича, мужа какой-то «несчастной Людмилы Васильевны с патлами-хвостиками», получившего, наконец, в управление отдел по хозяйственной работе в Обкоме. При помощи таких вот неформальных контактов крупная рыба ловится гораздо успешнее, уж кому, как не Ольге Павловне , состарившейся на организационной работе, было это знать.

–Ты чего такой? – Жанна насмешливо махнула рукой, закидывая ему назад прядь длинных волос.

–Какой?

–Взъерошенный. Встретил тут кого-то?

– Встретил.

– Убрать?

– Кого убрать?

– Ну, тех, кто тебя разозлил.

– С ума сошла?

– Почему с ума сошла? Что хочу, то и делаю, как самая последняя сволочь. Я давно заметила, что если человек чувствует себя безнаказанным, он легко превращается во что угодно. Ты хочешь тоже почувствовать себя безнаказанным? И во что-нибудь превратиться? В сволочь всемогущую, например?

– Не мели ерунды.

– Однако, ты ко мне никакого пиетета не испытываешь, я смотрю. Я тут для тебя старалась, размазывала всех по паркету, а ты?

– Я не просил этого делать.

– Я знаю. Просто доказывала тебе свою теорию дрессировки. Ну и как, всё-таки?

– Никак. ППП.

–Что за «ппп» такое?

– Пыльно-пошлый поступок. Или первобытное поведение папуасов. Как хочешь, расшифровывай.

– Ну и ладно. Ты бы пить не стал?

– Не стал бы.

– Вот и хорошо. А это кто там на балконе?

– Я же сказал…

– Я про девушку. Очень красивая. У тебя приступ жажды красоты начался вдруг?

– Нет. Это другое. И никакая она не красивая, просто… – Ларик взглянул вверх. Настя танцевала с Леоном, и он её снова нежно обнимал, говоря что-то на ухо, она улыбалась. Как же Ларику захотелось… Настя вдруг приподнялась на цыпочки и поцеловала Леона в щёку.

«Расцеловалась там. Дура! Ну погоди. Вернемся домой»… – подумал он и проскрипел зубами, аж уши заложило, руки крепко сжали талию Жанны…

– Так, на чём мы остановились? – Ларик смотрел на Жанну и не очень понимал, зачем здесь эта девица сейчас.

– А на чём надо? – ответила она вопросом на вопрос.

– Ну, вообще. Какие планы?

– Давай завтра на колесе обозрения покатаемся. Новое же? Большое. Говорят весь город видно.

– А тебя отпустят?

– Меня? Мне вообще-то двадцать. Могу даже замуж без спроса выйти, если что.

– Тогда – давай.

– Замуж ? – белобрысые брови Жанны взметнулись вверх.

– Ты себя хорошо чувствуешь? Какой замуж?! На колесе давай прокатимся?

– Я-то да, хорошо себя чувствую. А вот ты, похоже, не совсем. Завтра в двенадцать в парке. Запомнил?

– Запомнил. В двенадцать, в парке. А где в парке?

– Около колеса, разумеется. Надеюсь, ты один придёшь?

– Да, не заблужусь. Всё, нам пора петь. Ты сама дойдёшь до стула? Мне тут с музыкантами поговорить надо, изменить кое-что.

– Ну, хорошо. Дойду, конечно, только больше меня не приглашай, понял? – Жанна вскипела раздражением.

– Конечно, понял, – Ларик уже направился к музыкантам. А Зоя Григорьевна, болезненно, едва заметно сморщившись, смотрела, как дочь, смеясь, останавливаясь около некоторых гостей, беззаботно хохочет, в одиночестве возвращаясь на своё место.

– Ну, погоди, бревно неотесанное, – мысленно швырнула она ему. – Петух жареный тебя ещё не клевал? Клюнет!

Мужики запели щемящую и весёлую песню казаков: «Когда мы были на войне…»

В Ларике что-то надломилось, появилось ухарство, овладевающее всеми в хоре, когда чувствовалось, что всё получается, и все точно и правильно вступают, и не они тянут песню, а она их тащит своей безоглядной удалью. И нет ни одного человека в зале, кто не подтягивает им, увлеченный этой стремниной казачьей песни, втягивающей всех в свой водоворот пойманного куража. И невозможно не устремиться туда со всеми в радостном заединщицком азарте и восторге.

Зал начал подпевать при повторе куплета. Второй этаж высыпал к перилам балкона, и тоже подпевал. И только Настя стояла бледная, не улыбалась и не пела, а сзади неё мрачной тучей громоздились Леон с Глебом.

«Как ты когда-то мне лгала, как ты когда-то мне лгала,

что сердце девичье своё давно другому отдала,

что сердце девичье своё давно другому отдала»

Ларик куражливо вычеканивал каждое слово, каждый слог, и смотрел, встряхивая яростно своими длинными волосами, на страдальчески сморщившуюся Настю. И не факт, что в этот момент поле боя осталось за Леоном. И победный вскрик радости и жизни заставил всех в зале засвистеть и заулюлюкать на последней фразе…

«И снова конь мой вороной меня выносит из огня!

И снова конь мой вороной меня выносит из огня!»

Из огня конь вороной, пожалуй, и вынес Ларика, но мимо Зои Григорьевны не пронес. Похоже, что перед этой женщиной и вороные спотыкались. Споткнулся, было, вороной и под Лариком.

Он сидел возбужденный и всё ещё «видел» Настю, судорожно сжавшую поручень балкона. Ему поаплодировали уже тут, за столом, соседи и сидящие напротив. Все, кроме Жанны и её матери. Наконец, Зоя Григорьевна нашла, что спросить:

– Илларион, а что же вы молчите? Как вам вечер? Сейчас пельмени с медвежатиной принесут.

– Нормальный вечер. Только мне медведя жалко. Раньше, мужики наши говорили, что лапчатых, кроме зайцев, на Руси не ели. Только копытных. Так что не уверен я в таком деликатесе. И как его вообще добыли? На охоте? В зоопарке прикончили? В цирке?

– Какая разница? Просто редкое мясо. Почему не попробовать?

– Ну да. Можно и так вопрос поставить, если очень хочется. И мишка всё равно прикончен. Говорят, на дельфинов охоту запрещают. И у них тоже очень вкусное мясо, на японский вкус. И объём мозга больше нашего. Они ни разу в истории не напали на человека, не убили. Такие дела, – Ларик спокойно посмотрел Зое Григорьевне прямо в глаза.

Вороной закусил удила.

– Глаза «считающего арифмометра», – пронеслась у него в голове встреченная где-то фраза.

Принесли пельмени. Ларик, накрученный мыслями и эмоциями, к ним даже не притронулся, равнодушно посматривал на часы, не поднимался, чтобы не нарушить обстановки за столом. Ещё кто-то где-то с кем-то танцевал, сидящие за столом поднимали вперемежку фужеры, рюмки, стопки, к концу чинность слетела со всех. Ждали «его высочество торт».

Сладкая газировка жажды не утоляла, просить боржоми – не хотелось внимание на себя обращать, вообще Ларик не хотел ни с кем говорить, даже с официантами. Хотелось одного: выпить воды и свалить. Если бы не надо было получить расчёт для парней – так бы и сделал. Паутина, гипнотизирующая и опутывающая, протянувшаяся к нему от «Сивуча», уже не работала, он был свободен. Он и сам не понял, когда он освободился от всего, от ярости на Леона, от злости на Настю, или от глаз Зои Григорьевны и Жанны?

Песня, что ли, его освободила и дала чувство уверенности и покоя, как броня?

Принесли огромный торт, поставили прямо в центре п-образного стола, позади Ларика. Жанна весело выскочила и быстро задула все двадцать свечей. Официанты начали разносить куски торта и стаканы в подстаканниках с чаем, «всё, как в лучших домах «лондОна», шутил иногда отец Ларика, когда его Лирочка выдумывала что-нибудь этакое, навроде колокольчика к обеду. В трёхкомнатной квартирке на четвертом этаже.

На Самгина Ларик не оглядывался, ничего хорошего он там увидеть в принципе не мог.

Слышь, парень, – Самгин с улыбкой окликнул Ларика. – Ты чего приуныл, молчишь? Не нравится, что ли, тут?

– А я знаю, чего он молчит, – Жанна холодно смотрела на него, откинувшись в кресле.

– И чего он молчит? – Самгин с улыбкой повернулся к ней.

– А потому что говорить бессмысленно.

– Это как, то есть, бессмысленно?

– А так. Когда и так всё понятно, х*ли говорить? И, если всё равно ничерта не понятно, тоже х*ли говорить? Так ведь, Илларион? Или я ошиблась?

– Ошиблась.

– А что же тогда?

– Завтра с тобой об этом поговорим. Илья Сидорович, вы там команду дайте, пусть нас рассчитают, устали парни. Мы всё спели, как и договаривались.

– Ты не останешься на приватную часть?

– Да нет, спасибо. Завтра день тяжелый, дел много. Поедем. Пора.

– Ну, как знаешь. А завтра что?

– Завтра мы с Жанной встречаемся, если вы не против, конечно, – Ларик спокойно смотрел в глаза Самгину.

– Ну, … дело молодое. Так, ведь, мать?

– Ну-ну. Поговорите, – Зоя Григорьевна, чуть задержавшись взглядом на Ларике, перевела взгляд куда-то, давая понять, что аудиенция окончена. Самгин смущенно кашлянул, Жанна растерянно и обиженно смотрела на чересчур учтивого и такого безэмоционального Ларика. Прицепиться было не к чему. Но отказываться от разговора с ним она не собиралась. Мать всегда говорила, что тот, кто сомневается – уже проиграл.

Ольга Павловна задумчиво смотрела на Ларика, удалявшегося с банкета вместе со своими «казачками». Судя по выражению лица «самого», разговор с ним у неё обязательно будет. Надо было просчитать все варианты. То, что Жанна Ларику совсем не понравилась, было ясно, как день. А вот та… с Леоном?… Самое время пришло использовать убийственный запасной шанс, которым умная женщина, давно научившаяся прогибать жизнь под себя, всегда заранее обзаводится.

Глава 15. Колесо фортуны

–Илья, ты хоть понял, что сделал непоправимую ошибку, пригласив этого неотесанного парня на банкет? – Зоя Григорьевна устало прикрыла глаза от бьющего яркого света уличных фонарей, мелькавших мимо.

– Почему, Зоя? Они же завтра уже на свиданку собрались?

– Эх ты. На свида-а-а-анку. Это он специально так сделал, чтобы сегодня ей настроение не портить. В принципе он мне понравился… так, если… подстрогать, причесать. Но уже поздно. Он уже причесан и подстроган.

– Зоя, Жанка – не дура, и ей он точно понравился, я видел. Договорятся!

– Глупый ты глупый, хоть и красивый. Ладно, не первый он и не последний. В конце концов, можно и сынка Слепышева приголубить. Видел, с каким рвением шампанское из туфли пил?

– Да зачем мне этот…

– А речь не о тебе сейчас совсем. Ты её глаза видишь? Мне страшно. Она нас ненавидит.

– Да быльём всё поросло. Четыре года почти, как…

– Ты не просто глуп. Ты – дурак, Самгин. И я не лучше, – Зоя Григорьевна нагнулась и тронула за плечо водителя: «Миша, сейчас во двор и останови у третьего подъезда, мне надо к Полине Григорьевне зайти, она меня ждёт».

– Поздно уже, Зоенька…

– Дела не ждут, Илья. А парень хороший, правду мне про него твоя Лёлька говорила. Жаль. Миша, через два часа заедешь. Как всегда, – Зоя Григорьевна захлопнула дверь «Волги».

– Дела у неё.. б*ять накрученная! Ладно, когда-нибудь и по моей улице прогуляешься босиком, да по рытвинам. Я тебе устрою паркет, Зоенька, – перебирая всё это в уме, Самгин сгорбился и вжался в сиденье, тяжело и безрезультатно думая, уже в который раз, как нейтрализовать её гадючью привычку безнаказанно жалить вдогонку. Не ругаться же при свидетелях. Тем более, что никогда не ясно, кому и что эти свидетели доносят. И та сучка тоже туда же. Ладно, будут тебе талоны, будет тебе «Берёзка», Лёлечка! Выгоню к чертовой матери! – Самгин тяжело дышал от раздражения, но потом обмяк. – Какая разница, у неё там все подвешены на крючок. Я же тоже не пай мальчик – знаю, к какой она Полине Григорьевне пошла. Ну и х*й с ней, нашим легче. А этого сучонка я ни за что не выпущу. Раз Жанке понравился – пусть будет! Приручим дикаря. Такие диковатые – на вес золота для меня. Ишь, как одним взглядом Зоеньку-то укоротил. Хор-р-р-роший цербер может вырасти со временем. И Жанку успокоит, уж для этого у него всё в наличии есть. Зверюгой она на меня смотрит, видите ли. Дрянь неблагодарная! – Самгин развалился и приказал: « Домой, Миша!»

– Настя дома? – спросил Ларик с самого порога бабушку Марфу, которая сидела в кухне с носком и вязала, поджидая внука .

– Руки-то помой, да чай садись пить, – снимая полотенце с блюда с пирожками, ответила та.

– Ба! Я тебя про Настю спрашиваю!

– Да спит уже, поди. Недавно из бани вернулась. Ты чего такой взъерепененный? Случилось что?

– Случилось… – Ларик быстро подошел к Настиной двери и постучал костяшкой согнутого пальца, – Настя? – дверь открылась и Настя, запахнувшаяся в халатик и с чалмой из полотенца на голове, встала на пороге.

– Что тебе?

– А вы когда уехали?

– Тебя именно это интересует? Я на часы не смотрела. Ещё светло было. А что?

– Так… ты меня прости, я сорвался просто.

– Хорошо. Спокойной ночи, – дверь закрылась перед самым носом Ларика. Он вскинулся, снова хотел постучать, но передумал и так и пошел, как обруганный, в свою комнату, уныло опустив длинный, едва не прищемленный дверью, нос. Опешившая бабушка только мелко перекрестилась и убрала всё со стола в шкафчик.

Сон не шёл. Силуэты вещей в комнате, светлеющее окно, навевали такую тоску и отчаяние…

– Чёрт, и всё в одну точку съехалось! Что я не так сделал? Почему мне так х*рово-то, Господи?

– Ну, признайся себе, Илларион: повёлся ты на «Сивуча», ну, хоть немного? Повелся?

– Ну, повелся.

– И чего теперь? Жанна эта – не дура, даже умная, ты ей точно понравился. Вспомни. Как смотрела снизу вверх, беспомощно. Жалко даже её.

– Жалко?

– Немного. Себя-то больше жалко. В таких случаях нельзя жалеть женщину – это значит обманывать её. И зачем? Ей же хуже. Завтра всё выясню, сейчас нечего об этом думать. Сейчас ты подумай, что произошло на балконе? Это же главное?

– Это.

– И что это?

– Не знаю. Оно мне жить спокойно не даёт.

– Ты действительно так опекаешь её? Как сестру?

– Опекаю? Может быть и опекаю. Как сестру? Нет…

– А что ещё может быть? Может быть, это ревность?

– Ревность? Да ну… Ревность?!

– Так похоже на то. Ты же автобус мысленно подталкивал, когда ехали на тарахтелке этой?

– Подталкивал… ну да. И что?

– Да не влюблён ли ты в неё, Ларик-длинный нос? Казак недоделанный!

– Влюблён?! Да не… быть не может. Мы же, как брат с се…

– Ага. Брат. И ножки её, когда она пол мыла, ты, как брат, рассматривал?

– Не, это не то, я же тогда в ту, как её…

– Ну, вот!… Алиной ту звали. Забыл?

– Так это когда было-то? Забыл. Ну не забыл, конечно, первая была всё-таки … Но там всё было не так. Смешно всё… сразу жениться собрался, конкурсы всесоюзные, известность мировая, по миру поездить… Дурачок я был. А тут-то…

– А тут полное говно у тебя, Ларикскопытами. Она же тебя насквозь всего видит и знает о тебе всё. Леон-то против тебя белый и пушистый в её глазах. Ты слыхал, чтобы о нём слухи, ну кроме «чернобурки», ходили, как про тебя ходят? Да и при ней он с Настюхи глаз не спускал. Это же тоже все видели. И ты видел. И бабушки об этом говорили, что хороший он человек… Да, уж, хороший, со вкусными бутербродиками. А ты – круглый ты идиот, Ларикчернобуркин. А Леон… Леон с ней книжки читает. И у неё глаза светятся, когда он приходит в гости со своими подлыми тортиками. Он ими уже и бабушек купил, и Шарика бутыриками с копчёной колбасой прикормил. А ты получается – что?

– Лариквлюблённыйкретин получается. Вот что.

– Ну так…

– Не успел – значит опоздал. Жанна – не самый плохой выход для такого, как ты. Умник. Дерзай….

Окно стало совсем светлым.

– Значит уже шестой час, сейчас бабушки закопошатся, потом Настя. Нет, а чего же она тогда так смотрела, вцепившись в поручень?

– Ладно, Ларик, будь мужиком. Пусть она сама тебе всё скажет и пошлёт тебя подальше.

– А что она в жизни понимает? Ей же шестнадцать всего. Девчонка! А этот её обхаживает по всем правилам, козёл старый. Он ей в отцы годится. На двадцать с гаком старше! Нет, спокойно надо всё обсудить. Леон же говорил… ну да… говорил, что всё зависит от неё. А что в такой ситуации от неё зависит-то? Да любой опытный мужик любой девчонке голову может так закрутить, тем более такой, в таком костюме. И вообще, кто он такой, откуда он тут взялся? Он, может, вообще какой-нибудь жулик… Нет, Настюшка, не обойтись нам без разговора с тобой. Ну…. уж… если, уж, замуж за него – тогда я пас, конечно. Но я из тебя это вытяну, хватит мне голову морочить вашими прогулками-провожаньями, а то я тут, как дурак, снег на дороге чищу по полночи.

Бабушки, как сговорившись, обе сразу пошли в хлев: «Надо корову доить да в стадо выгонять, кур кормить, а эти, – промеж собой бабушки их называли «дети малые», – пусть, уж, сами едят. Оладьи на столе. Кипяток в самоваре. И дури в голове – целое лукошко», – как сердито сказала вчера вечером Пелагея, глядя на припухшие глаза Насти и взбешённого Ларика.

Ларик тщательно побрился, распарив горячей водой щетину, выросшую за ночь, даже одеколоном тройным прошелся после станочка с бритвой. Оделся, проверил карманы пиджака от нечего делать, а выйти всё не решался, ждал, когда бабушки для «разбавки обстановочки» вернутся. С ними как-то мягче всё…

Бабушки не шли.

Ходики тикали.

Нервы «ходуном ходили».

– Ладно, семи смертям не бывать… – Ларик решительно шагнул за порог кухни и… Насти не обнаружил. – Интересно, что это с ней? Пора уже вставать, на работу через час.

Он подошел к её двери и приложил ухо, там явно кто-то шевелился, скрипела дверца шкафчика, слышались шаги.

– Во, надо использовать моё преимущество внезапности, – Ларик торопливо вернулся в кухню. Поставил две тарелочки, открыл банку с вареньем, маленькую баночку с кремовыми сливками, поставил блюдца и бокалы для чая. Довольно оглядел накрытый стол, торопливо добавил чайные ложечки, Насте её любимую с витой ручкой, себе обычную. И сел.

Настя вышла, как обычно, уже одетая, со своим школьным портфелем в руках.

– Привет, – Ларик торопливо поздоровался первым.

– С добрым утром. А бабушки где? – Настя поставила портфель на стул у вешалки.

– В сарайке что-то делают. Вот…оладьи настряпали. Положить? – Настя удивленно посмотрела на него.

– И самовар вскипятили, и когда только успели? Давай я тебе налью, – неся явную чепуху, Ларик протянулся за её бокалом.

– Что это с тобой? Я и сама могу.

– Нет, нет, давай я, – он почти вырвал бокал из её руки. – Ты сиди, сиди. Ты в школу? – Ларик пока не смотрел ей в глаза, но отступать от задуманного не собирался.

– Нет. Хотя сначала – да, в школу. А что ? Почему это тебя интересует, вдруг?

– Почему «вдруг»? Вообще всегда интересует. Вот кипяток, сейчас заварки налью, тебе крепко надо?

– Как всегда, – Настя с любопытством смотрела, как бестолково сновали над столом его руки.

– Как всегда? А это как? – он впервые посмотрел на неё и наткнулся на насмешливый взгляд.

– Дай-ка я сама сделаю, а то я чаю не получу ещё полчаса, – Настя взяла у него из рук заварник. – Что-то случилось?

– Да нет, собственно. Пока ничего, – Ларик замолчал, поняв, что язык и мозг ему сегодня плохо служат.

– Пока? А что может случиться? Вроде, в Багдаде всё спокойно? Или нет? – Настя положила пару оладушек, смазала их каймаком и спросила, чтобы разбавить затянувшуюся паузу: «Лео называет такие сливки каймаком, так их оренбургские казаки называли, он где-то читал. Ты это знал?»

– Нет. Мне всё равно, как и кто эти сливки называет. Меня более важные вопросы интересуют, – он замолчал, ожидая её вопроса. – Тебе не интересно, что меня интересует?

– Не знаю даже. Но ты справишься, я думаю, с любым вопросом, – Настя аккуратно откусывала оладушку и запивала чаем. У Ларика явно вертелся вопрос на языке, но форы в разговоре она ему давать не хотела.

– Хватит, пусть сам расхлёбывает, ляпы свои, плохо, что бабушек нет. Начнет опять учить, что мне уже можно, что нельзя. Какой же он зануда, всё-таки. И чего кривлялся вчера, когда песню пел? Кураж он поймал, как Лео сказал. Кураж у него… – Настя аккуратно допила чай и встала из-за стола.

– Подожди. Настюшка, подожди. Ты сильно на меня обиделась?

– Нет.

– Разговаривать со мной не хочешь?

– Да.

– Значит сильно. Насть, я не хотел, случайно сорвался. Но ты тоже… могла бы и предупредить. А то, как обухом по голове.

– О чём я должна была тебя предупреждать?

– Насть, ну мы же не чужие люди ?

– Ты уверен?

– Насть, ты что, совсем замуж за него собралась?

– За кого?

– За Леона, за кого же ещё? За неотразимого нашего…

– Ты совсем, Ларик… с дуба рухнул? Да отпусти ты меня! Что ты руку мне держишь?! Я тебе не та девица, с которой ты вчера целый вечер в обнимашки играл! Вот иди и выясняй с ней ваши отношения, а меня оставь, пожалуйста, в покое! – Настя вырвала руку из его пальцев, подумав, что так и до синяка недалеко.

– Настя, это всё получилось совсем слу-чай-но. Понимаешь?

– Ага. Понимаю. Как с Ленкой Подкорытовой? Как с той, у которой десять поросят и магнитофон там какой-то? Случайно, по пути буквально, из деревни Хотелово, до деревни Е…. – Настя чуть не поперхнулась, эти солёные, жареные на мате, прибаутки и частушки, которые в праздники озорно горланили на всю улицу подвыпившие селяне, сами по себе запоминались наизусть.

– Мне всё это не интересно, Ларик. Ты не обязан передо мной отчитываться. И, ради Бога, оставь в покое меня со своей дурацкой опекой. Я сама разберусь, как мне жить. Договорились?

– Настя. Ты не туда… понимаешь, я – взрослый мужик. Понимаешь, ты не туда…. А ты девчонка совсем. Ты не понимаешь, о чём ты говоришь. Мужики – это такое…