Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

Целый день и целую ночь вымораживала Ленка свою избу, как когда-то бабка её учила тараканов выводить, сама Ленка так в бане и спала все свои страдные по уборке дни.

На следующий день она сходила в магазин и купила новые чайные бокалы в полосочку разноцветную, шесть штук, три с розовой полосочкой, три с голубой. Купила, наконец, новый веник, новую клеёнку на стол, и новые тапочки домашние, мужские и женские, только засмеявшись в ответ на вопрос продавщицы: «Кому это ты так стараешься? Никак новый опять завелся?» – никому Ленка не хотела ничего говорить.

– Только скажи – так и сглазишь сразу. Тьфу-тьфу! – плюнула она через левое плечо.

Для уверенности заскочила, якобы за солью, к Нюсяе Лымаревой, что жила напротив. У этой можно было чистоте поучиться! Об её-то доме по деревне сплетни ходили, что Нюсяя совсем на кровати не спит, а на полу только. Такая уж неестественная чистота у той было, что дух от красоты захватывало у кумушек. Это же немыслимо такую гору подушек каждый день громоздить, да подзор кружевной натягивать! И покрывало белоснежное такое, что страшно прикоснуться.

Спала Нюсяя на кровати. Да только ей кусок в горло не лез, если складку на шторке замечала или пятнышко где новое. Мать Нюсяина это называла одним словом: «Бзик!»

– Мужика нет – вот и сходит с ума от безделья, – сетовала она старухам на лавочке, щелкая семечки. Но дочери сходить с ума не мешала.

Ленка увидела, что на столе у Нюсяи в банке стоит сосновая ветка в воде вместо цветов.

– Нюся, так до Нового Года ещё сколько? А ты уж ветки поставила?

– А я для запаха свежего. Сижу, нюхаю, чай пью с пряничком – и ничего-то мне не надо больше. Благодать! – И Нюсяя прогнулась в блаженстве своей сутулой сухопарой спиной, как худющая кошка.

– Ага, не надо ей ничего, как же! А сама – то одного экспедитора к себе чай приведёт пить, то – другого. Уж призналась бы, что охотников до тебя не больно много, – ворчала, тяжело дыша, Ленка. Она, стоя около молодой сосенки на опушке за домом, с хрустом обрубала топориком нижние сосновые ветки.

Вечером она снова сходила в магазин и купила новые льняные полотенца в кухню, как у Нюсяи. Не хуже. Такими же, сголуба-белыми, как чуток подсинённая синькой тюль на окнах, стали теперь у неё полотенца кухонные.

Слово «тюль» в те годы было исключительно женского рода.

К следующему приходу Ларика в доме действительно пахло лесом.

После его ухода Ленка прижималась щекой к подушке, на которой лежала его голова, и вдыхала его запах, от которого ей кружило голову, а мысли и мечты не давали заснуть до утра. Прежний её муженек вечно пах маслом машинным и табаком.

– Нашлась охотница и на такой запах. Живут на Дальней, вторым уже ходит. А первого возит в коляске. При, встрече, б***ь, не здоровается. Не больно и надо, подумаешь! Мог бы и моего так возить, – у Ленки навернулись слёзы обиды. Не получилось ничего у них… Сначала он жениться не хотел, пришлось ей ехать в город, аборт делать в областной клинике, куда её направил местный гинеколог. А потом захотел он ребенка, вроде, да она не смогла. И не сможет уже, как врач говорит.

И до сих пор мучилась Ленка, так и не решив: правильно ли она тогда сделала, послушав его, или нет? Не любил он её, если рассудить. Так словами прикрылся, что теперь детей, мол, захотел. От любимой-то всегда дети вовремя. И любила ли бы она ребенка-то от него, если бы не женился тогда? Мать так же вот родила её от проезжего лейтенанта какого-то уже на четвертом десятке. Думала, что задержит того мужика ребёночком. Не задержала. Уехал лейтенант. А мать Ленке всю жизнь пеняла, что она ей жизнь испортила, только от бабушки своей видела Ленка теплоту да какую-никакую любовь и нежность, старенькая совсем бабушка была, померла, когда Ленка ещё и в школу не ходила. Когда мать умерла, Ленка, немного погоревав для приличия, вздохнула свободно, наконец, что теперь её никто попрекать не будет каждый день за испорченную ею жизнь.

Ларик в редкие свои «приходы», которые становились всё реже из-за новой его работы – но об этом Ленка суеверно старалась не думать совсем – бывал скорее сухим и смущенным, но: «Как-то и не обижал, вежливым был, в общем-то. Не то что деревенские», – делилась Ленка своими переживаниями с подругой закадычной, Людкой из конторы.

Наступил праздник и на её улице. Жаль только, что он по ночам приходил и уходил. А Ленке так хотелось пройтись с ним под руку по улице, и чтобы все увидели, с кем он решил судьбу свою связать. Если бы кто-то столько для Ленки старался, сколько она для Ларика, – она бы непременно такого полюбила бы.

– А Ларик что, из другого теста сделан, что ли? Привыкнет и полюбит, – с тем и засыпала Ленка, даже не задаваясь вопросом и не понимая, отчего это Ларик к ней теперь по ночам заглядывает, а не к Верке, как раньше бывало. Любила ли его Ленка?

Да смешным такой вопрос ей бы показался.

– Чо ж такого и не любить?! В городе квартира, говорят, у него, аж, трёхкомнатная. Ещё и телефон есть, Анька с почты говорила, бабки евоные прямо домой ему звонят, когда надо что. И у сестры евоной тоже телефон есть дома. Кого же тут и любить, как не его? – делилась она своей радостью с Людкой.

В дремучей и дикой своей наивности Ленка и не предполагала никакой другой любви, кроме как «за что-то» весомое, вещественное, значительное. Дом свой она теперь содержала в чистоте, «хозяин приказал», – шептала она Людке в самое ухо. Ценя свои «немеряные труды», она теперь стала смотреть на порядок в доме, как на произведение искусства, и очень хотела, чтобы и на её воротах красовалось: «Дом образцового быта», как у Нюсяи.

– Ларику, наверное, понравилось бы такое, – но спросить его об этом Ленка стеснялась, да и комиссия, присуждавшая такие таблички, ходила по селу только раз в год, после весенних расчисток и уборок.

А Ларик с утра до ночи крутился в водовороте дел. Хор, оркестр, согласование программы к столетию вождя. К этому вопросу был особый подход, очень ответственный, «чтобы каждое лыко в строку». Заботило и оборудование сцены, чтобы хор смотрелся на сцене красиво.

Клубу выделили плотника, который мастрячил по эскизам Ларика подставки, нещадно оспаривая каждый вбитый гвоздь и по крестьянски упорно и настырно цепляясь за каждый сучок настаивал на своей конструкции. Это выматывало кучу нервов и отнимало у Ларика силы. Наконец, Ларик плюнул на это дело, и плотник, удовлетворенный, что настоял на своём, стал молча и важно работать, свысока поглядывая на свидетелей их с Лариком ссор: «Знай наших».

– Бывают же такие поперёшные, – сочувственно вздыхала Пелагея, слушая рассказы внука. – Ну и ты не кобенься, Поди он мастер, как-никак. А мастера-то оне такие – любят своё показать умение. Ты к нему пришёл –не он к тебе.

Ларик теперь за ужином мог целый вечер рассказывать, как и что у него там творится. А однажды торжественно объявил: «Ну, всё! В Новый Год приходите слушать, концерт будет. Только костюмов нет. Жалко! Мужики, как на подбор. Ну, ничо, мы ещё себя заявим!»– грозился кому-то Ларик, улыбаясь и вычищая сковороду кусочком хлеба. Он был теперь вечно голодным, отощал совсем, но вспоминал об этом только вечером, когда домой приходил.

Бабушки к нему перестали приставать со своими разговорами про церковь.

– Наконец, отстали, – радовался Ларик идеологическому перемирию и покою.

Настя с головой погрузилась в школьные дела, приходила поздно вечером, никто не контролировал её рабочий график. Первое время директриса ей напоминала ещё, что день рабочий у неё сокращенный, а потом тоже забыла, втянутая в весёлые планы и дела пионерской дружины. Репетировали сказку для Новогодней ёлки и концерт. Все, ведь, придут на праздники: и родители, и просто селяне. Школа – это второй общий дом в селе.

Октябрьские праздники прошли торжественно, но как-то скомкано, из-за кутерьмы в клубе с переоборудованием. Но к Новому Году все готовились с полной отдачей, чтобы не ударить лицом в грязь в таком замечательном, почти городском «по красоте», клубе.

Леон с отстраненным удовольствием наблюдал за тем, как стены наполнялись шумом и петушиным задором одних кружковцев перед другими. Рёбрышкин задумал провести турнир на нескольких досках с односельчанами, и те, кто решился на такой эксперимент, тоже по вечерам толпились теперь вокруг шахматных досок, отчаянно споря над каждым готовящимся ходом.

Ларик весь светился и, поторапливая события, постоянно напоминал Воротову про костюмы. А что Леон мог сделать? Ольга почему-то оттягивала решение этого вопроса, а хор и вправду смотрелся, пестро и вызывал недоумение своим внешним видом. Ираида вяло предложила взять где-нибудь напрокат театральные костюмы, но сама же и отказалась от этой затеи. Что толку-то? Ну, если даже и найдут, кто подгонять-то будет под фигуры, чтобы смотрелись нормально? Решили, что белая рубашка у каждого найдётся где-нибудь, темные галстуки тоже можно найти для всех пятнадцати певцов, или купить капроновые из черной сеточки за шестьдесят копеек, и темные брюки, в конце концов, тоже сойдут. А ботинки, если у кого не очень черные, можно и ваксой черной покрасить. Никто ничего издалека и не заметит. Ираида вызвалась сшить всем красные бабочки для неофициальной части программы. А что? Тоже сойдёт.

Удачная придумка Насти насчет кружка тоже пришлась кстати. Как-то вечером она постучала к Воротову в кабинет:

– Можно войти, Леон Сергеевич?

– Конечно. Всегда можно, что спрашиваешь? Что-то надо?

– Мне?

– Кому-то другому? Да ты садись, Настя, чай будешь пить? Я только согрел, у меня и конфеты найдутся. Любишь?

– А кто же их не любит? И чаю хочу. Я сегодня и не обедала, по-моему.

– Э-э-э, да ты вовремя, я тут бутыриков прихватил из города, тоже не обедал. Давай, садись, пир устроим сейчас, – Леон быстро сдвинул в сторону бумаги и личный городской телефон, который ему недавно поставили по распоряжению районного начальства, и расстелил бумажную скатерть, сложенную вчетверо.

–Давай, Настюша, я и не знаю, с чем они тут, ну, там плохого не бывает, давай налегай, сейчас чаю тебе налью, – Леон с удовольствием наблюдал, как девчонка вонзила крепкие зубы в бутерброд с копченой колбасой. Это был крутой дефицит, а у него тут валялась целая куча этого дефицита.

– Знаете, Леон Сергеевич, зачем я к Вам пришла?– с набитым ртом начала Настя…

– Пока нет, но узнаю, надеюсь. Ты ешь, ешь, не говори, успеешь рассказать. Или ты куда-то торопишься?

– Я? Да нет, что Вы. Я никуда не тороплюсь, Некуда мне торопиться. Так вот, я пришла…

– Ты поешь сначала, и я поем, а то подавимся ещё. Идёт?

– Идёт, – смеясь, сказала Настя, запивая каким-то очень вкусным и ароматным чаем бутерброд с солоноватой розовой рыбой. – Это что я ем?

– Это? Сёмга. Рыбина такая большая. Нравится?

– Не-а. Мне больше с колбасой копченой нравится.

– Ну, так ешь с колбасой. Мне тут на неделю наложили…

– Кто?

– Что «кто»?

– «Наложили» – кто?

– А! Ну это там, буфетчица, ну в столовой, – Леон смутился, поймав внимательный Настин взгляд.

– Это дорого, наверное, стоит, а я тут, как с голодного краю, – Настя смутилась и положила кусок на скатерть.

– Насть, это мне вообще ничего не стоило. Это там… всем так выдают. Ну, типа… паёк такой обкомовский, государственный. Бесплатно совершенно. Так что не стесняйся, а мне приятно угостить кого-нибудь. Одному скучно же есть. Понимаешь? Я это часто ем, мне даже надоело. Рыбу вот люблю, однако. – запихивая в рот бутерброд с сёмужкой, проговорил, смеясь, Леон. – Так что, пока не съедим, я по рабочим вопросам не принимаю. Понятно?

– Понятно, – не очень веря ему, сказала Настя.

– Насть, да я серьёзно. Надо это съесть всё, я один не справлюсь и оставлять нельзя, придётся собакам отдать на улице, если не поможешь. Завтра ещё привезу. Куда девать-то?

– И так каждый день выдают? – Настя явно сомневалась.

– Вот, смотри, – Леон подтолкнул к ней корзину для мусора, где валялся и вправду высохший кусок хлеба с чёрной, уже оплавившейся копченой колбасой. – Видишь? Не съел, забыл. Вот, теперь надо собаку найти голодную. У вас нет собаки? – подливая Насте чай в кружку, спросил Леон.

– У нас есть маленькая совсем, дворняжка. Так, звоночком работает. Я ей тогда заберу это, ладно?

– Конечно, забери, ещё чего-нибудь добавим…. Давай ещё по паре бутербродиков замнем и приступим к работе. Идёт?

– Идёт, – Настя, успокоившись ещё целых три бутерброда съела. Сыр тоже был очень вкусный, с огромными дырками. Такого Настя ещё ни разу не ела, из-за дырок надо было сразу три куска сыра класть, как сказал ей Леон Сергеевич: «Чтобы бутерброд был не дырявым».

– Ну, о чём твоя голова болит? – спросил, наконец, Леон Сергеевич, когда убрал в стол бумажную скатерть.

– Леон Сергеевич, я вот подумала, что у нас девочки немного в стороне остаются. Мальчишкам – тем шахматы, конечно, подходят. И в школе спортивные секции есть, конечно, и девочки тоже этим занимаются, но не все. У меня тут одна родительница предложила кружок рукоделия вести, игрушки мягкие и бумажные делать. Можно тут выделить пару часов на такой кружок где-нибудь? Между шахматами, например. Можно и конкурс даже устроить на лучшую ёлочную игрушку. Как Вы думаете? – Насте показалось, что он смотрит на неё, но не слышит, думает о чём-то о своём.

Он действительно не столько слушал эту девочку, сколько смотрел и удивлялся, какие же штуки вытворяет природа, повторяя иногда такое совершенство, как две капли воды похожее на предыдущий образец, только гораздо младше. А может быть, ему это всё кажется? И эта девочка – просто видение, настоянное на боли и любви? «Но она же никогда ничего не говорила о каких-то родственниках? Ей не с кем было даже проститься, а она так хотела, чтобы кто-нибудь нашелся бы…»

– Вы не слушаете меня, Леон Сергеевич?

– Почему же? Я очень внимательно тебя выслушал. Всё правильно ты говоришь. Надо и для девчонок сделать хороший кружок. А где материалы брать будете?

– Материалы?

– Да, материалы. Насколько я знаю, рано или поздно матери перестанут давать куски на поделки. И из старья это всё будет не очень красиво смотреться. Согласна? Да и бумага цветная не дешево стоит и не всегда бывает. Я могу только белую ткань гарантировать. Драные медицинские халаты нам в больнице смогут отдавать после прачечной. Белое – есть белое. Это я договорюсь. А остальное?

– А эта родительница говорила, что она раньше работала в каком-то ателье, может там можно кусочки брать ненужные?

– Вот давай мы с тобой это всё обмозгуем, я по своим каналам, ты – по своим, и соберёмся в понедельник с тобой тут же. За бутербродами, – Леон засмеялся – мне опять их насуют в воскресенье. Согласна?

– Конечно, Леон Сергеевич. А время для них найдётся?

– Для бутербродов? – шутливо изумился Леон.

– Да нет, для девочек.

– Да легко! Только я очень корыстный. Я уже мечтаю, чтобы у нас была самая красивая ёлка с самодельными игрушками. А клуб пока только на четверть загружен против возможного, так что тащи сюда всех желающих. Все войдут. Пойдём, я тебя как раз и провожу до дома, нам по пути. Может, ещё чего-нибудь придумаем на свежем воздухе, гулять полезно. Иди, одевайся, поздно уже.

Ларик, распивая чай с уставшими после репетиции мужиками, внимательно посмотрел вслед уходившим из клуба Насте и Воротову: «Провожать уже, что ли, пошел?»

Глава 9. Первые вы

яснения

Ольга тогда мгновенно разрешила все трудности, подцепив, как шефов, два ателье города. Встал вопрос, как эти тряпочки возить .

– Лёня, а тебе пора бы уже машинкой обзавестись. Помочь?

– Не надо. Мне её просто пригнать надо сюда. До сих пор нужды не было. Пригоню.

– И какая у тебя машинка? – Ольга с любопытством склонила голову к плечу.

– Да ничего хорошего. «Победа». Давай чай пить, и вообще, мне уже ехать пора, и ты на работу опоздаешь. Давай, давай, нечего на меня такими глазами смотреть. В следующую субботу я не смогу приехать. Мать вызывает. Что-то срочно.

– Что случилось?

– Да кто же знает? Приеду, расскажу, если это не тайна чья-то личная.

Настя расцвела в улыбке, когда услышала, как решились дела с материалами для кружка.

– Вот! Значит, это действительно нужно, раз так всё просто решилось. Да, ведь? – она счастливо улыбалась и радовалась удаче, как маленькая.

– Да, ведь. Садись чай пить. В этот раз я ещё и другое тут что-то получил. На-ка разберись, что тут нам наложили?

– Нам?

– Ну, разумеется – ам. Мы же вдвоём будем чай сегодня пить?

– Вдвоём. Но сегодня пораньше домой мне надо вернуться, в прошлый раз бабушки очень беспокоились. Ларика отругали, что не пошел со мной домой.

– Так я же тебя проводил? Чего тут бояться-то? Все – свои.

– Ну, мало ли что. Ребята, бывает, озорничают. На прошлой неделе кого-то на мосту напугали, так скорую пришлось вызывать, говорят.

– Ладно, сегодня и мне надо пораньше, с друзьями договорились посидеть вечером.

– Они у вас очень хорошие. Ваш Рёбрышкин – просто золотые руки, на всё его хватает.

– Да, Димон хороший парень, даром, что детдомовский пацан, всё умеет делать. Да и Окороков, ну Веня, тоже молодец, знаешь, как он фотографирует?! Закачаешься! Ещё и рисует.

– Во-от! А что же Вы молчали? Можно же и фотокружок сделать, и рисовальный кружок организовать. Столько талантов вокруг! Только копни, оказывается. Да, ведь?

– Да, ведь? – передразнил её Леон. – Ты ешь, ешь, а то у тебя от голода просто рог изобилия на всякие проекты. Давай уж по одному кружку запускать. А то лопнем.

– Ладно. Действительно, у меня самой голова кругом идёт. Столько можно самим сделать! Просто захотеть – и сделать, и оно будет людям пользу приносить.

– Давай, завтра присылай ко мне твою родительницу, надо мне с ней по-взрослому поговорить…

– А со мной – не по-взрослому получается? Но я же – пионервожатая!

– С тобой? Да, как сказать? Пионервожатая ты синичка. Тебе ещё самой можно в какой-нибудь кружок походить, а ты уже работаешь. Ранняя ты птаха.

– Так получилось. Папа меня в пять с половиной лет записал в школу, я и читать и писать уже умела. Хотел, чтобы я быстрее её закончила, пока он жив-здоров. Так и не дождался.

– Молодец он – твой папа. Предусмотрительный мужик, – Леон в общих чертах знал историю Насти.

– Ну что, пойдёмте, барышня?

– Я сейчас. Я быстро! – Настя бегом побежала одеваться и столкнулась на пороге с Лариком.

– Куда это ты торопишься? Уже девять, домой пора. – сухо и строго сказал Ларик.

– А мы и собираемся домой, – улыбаясь, ответила Настя.

– Мы? – Ларик выразительно посмотрел на Воротова.

– Да нет, просто нам по пути, Леон Сергеевич живёт дальше нас по улице.

– Я знаю, где живёт Леон Сергеевич. Быстро одевайся, я жду тебя на крыльце.

– Чего ты раскомандовался тут? – Настя возмутилась такой выходкой Ларика.

– Настя, он прав. Давай домой, а я тут, чуть не забыл совсем ещё про одно дело, мне ненадолго надо остаться. Давайте, ребята, спокойной ночи.

В этот раз Леон Сергеевич задумчивым взглядом из окна проводил уходивших в темноту Настю и Ларика.

– Да ты никак Родину на Ворота сменить задумала? – скаламбурил Ларик.

– Какие ты глупости городишь, Ларик! Просто слушать противно. Не забывай, что не у всех при виде женщин мысли одинаковые появляются.

– О-хо-хо-хох! Тоже мне – женщина нашлась! Но пока ты под моей крышей живёшь, будь добра – не делай глупостей. Он тебе в отцы годится. Глаза разуй!

– Господи, Ларик! Ну чем забита твоя голова?! Мы просто коллеги, сотрудники. Ну, друзья, наконец!

– Запомни, Настюша, – нет дружбы между мужчиной и женщиной. Не-е-е-ет! Всякий мужчина, когда смотрит на тебя, то невольно… это…

– Что «это»?! – Настя возмущенно наступала, защищая свои права.

– Ну, в постели тебя представляет, короче. Все они так представляют. Мы так созданы. Понятно? И пока ты несовершеннолетняя, я за тебя отвечаю. Понятно?

– Нет! Не понятно. Ты тоже смотришь на меня, и что?… тоже… ну это..?

– Что «это»?

– Ну, в постели меня представляешь?

– Совсем с ума сошла! Я – совсем другое дело. Ты для меня и не женщина вовсе.

– А кто же я ?!

– Нет. Ну в общем, ты будешь потом, конечно, женщиной, но… Понимаешь? Ты мне, как сестра. И ты должна нормально вырасти. Я понятно изъясняюсь?

– Понятно. Спокойной ночи. Я есть не хочу. Сыта по горло! – сердито сказала Настя на пороге дома и ушла к себе в комнату, оставив Ларика разговаривать с бабушками, если они выйдут их кормить.

Первые объяснения, так сказать, состоялись.

Настя рыдала, уткнувшись в подушку, и даже не могла сама себе точно объяснить, почему она так рыдает. Ларик обидел её своим хамским высокомерием и мужским пренебрежением. И её отношение к Леону Сергеевичу, так напоминавшего ей отца в чём-то, приобретало совсем другой, пугающий её смысл. Неужели Ларик прав? Не может такого быть! Леон Сергеевич никогда и ничем её не смутил, просто часто бывает рядом, стоит оглянуться, а он где-нибудь рядом просто сзади сидит…. Просто?

Леон медленно брёл по улице, в подворотнях привычно брехали собаки, реагируя в ночной тишине на скрип снега под его ботинками. «Цепные лают псы» – задумчиво продекламировал Леон стихи друга своего Вильяма Шекспира. В доме Ларика свет горел только в окнах, выходивших во двор. Настино окно было тёмным.

– Что между ними? Раньше казалось, что он к ней абсолютно равнодушен, даже несколько высокомерен, как к младшей по званию в семье. Или это только невольная маскировка? Или это этакая домостроевская дурь в парне взыграла? А если нет? Не дурь? А у неё что? – Леон отчетливо вспомнил, с какой готовностью Настя стала им помогать писать план организации хора, с каким восторгом она смотрела на Ларика, когда он говорил, жестикулировал. Однажды Леон случайно увидел её глаза, смотревшие на Ларика на репетиции. От волнения они у неё стали распахнутыми и восторженными, как у ребенка, и влажно блестящими, как от сильного волнения.

– Обычная репетиция была, самая обычная…. Стоп! Да она же… любит его… Поэтому и смотрит на него, как на божество. Поэтому и запинается болезненно-стыдливо, объясняя, почему Ларика нет по вечерам дома. Бедная ты моя девочка. Бедная ты синичка, запутавшаяся в сетке такой немилосердной к тебе паутины первой любви! А ко мне ты жмёшься инстинктивно, как к старшему, как к отцу. Бедолажка ты моя. Моя была бы сейчас чуток младше тебя. Ей тринадцать бы было. А я-то, идиот старый,… придумал себе хрен знает что.

– Смотри-ка, как быстро ты в этот раз всё понял! А тогда до самого конца не понимал по-настоящему, что и зачем ты предпочитаешь и ради чего? Козёл ты еб**нутый, из-за этого и потерял всё. Потерял! – язвительно прохрипел вечный внутренний судья. – Ну всё, обеспечена тебе ночка ху**вейшая. Что же тебе так везёт-то по жизни? Сам ты выбрал всё. Сам. Стаська, прости меня, а? Прости и не отпускай меня только…

– Ладно, – вслух пробормотал Ворот, – надо к ребятам зайти на огонёк, опрокинуть хорошенько, иначе не заснуть, – и тяжело, как пьяный или больной, пошел дальше по улице.

Но как же был доволен Ларик, что сумел поставить некоторые «точки над i»!

В те времена Новый Год по ощущениям у обычных граждан самой большой страны мира был таким же, как и сейчас, – самым долгожданным праздником года.

Только сейчас празднуем мы его по две недели кряду, умирая под конец от обжорства, безделья и тревоги за заработок в конце месяца.

А тогда Новый Год праздновали сколько уж получится, – два или один день, а если случайно на выходные пришелся – вообще, считай, без праздника обходились, обманул календаришко. Позже, когда ввели пятидневную рабочую неделю, – вот тут удавалось оторваться иногда и на целых три дня!

Но дети страны Советов всегда праздновали его одинаково – все зимние каникулы! И подарок тоже получали обязательно от маминой и папиной работы. Или один подарок, если папы не было, или родители вместе работали. Это дарили не папа с мамой – это дарило предприятие через подарочные списки детей от профсоюзов.

Все предприятия культуры в эти очень праздничные школьные каникулы были по горло завалены работой. Ёлки проходили в три смены в каждом клубе, дворце и театре. Голоса у Дедов Морозов садились от напряжения. Уборщицы в этот месяц зарабатывали тоже премию, – поди-ка за всеми этими детками вымети конфетти, мишуру и фантики по три раза-то за день!

К Новому Году пыталовский клуб готовился, как к осаде. Всё на своих местах. Подарки – под ключ. И в каптерке с подарками одурительно пахло яблоками, мандаринами и шоколадными конфетами. Ёлку привезли шефы, и коробку с игрушками тоже. На головах гардеробщицы и уборщицы светилась и сверкала яркая мишура. У буфетчицы мишура сияла поверх белоснежного кружевного накрахмаленного с вышивкой «ришелье» кокошника. На утренники приглашали по очереди всех отличников боевой и политической подготовки из части шефов-военнослужащих. После Ёлки устраивали для них обязательный чай с булочками или коржиками. Дети младших классов рассказывали стихи, дарили новогодние открытки своим друзьям-солдатам, протирали у них колени, сидя за чаем вместе на одном стуле, стульев не хватало на всех, но это никого не волновало и не смущало особо. Все были довольны. Солдатам тоже дарили новогодние сладкие подарки в подарочных пакетах из обёрточной бумаги с зелёной ёлочной веткой, напечатанной на боку, и те были рады не меньше, чем их подшефные. Смычка продолжалась! Старшеклассники-мальчишки относились по-разному к этим, довольно-таки, нахальным шефам. Все старались не наступать на больные мозоли друг другу под бдительным оком учителей и офицеров сопровождения Парни уже привыкли к постоянному присутствию ребят в защитных военных формах, как к неизбежному в их жизни злу, постигшему их. И это зло отвоёвывало, так или иначе, своё место под солнцем. Некоторые девчонки и солдатики снились друг другу по ночам.