Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь

Потом Ворот прикрыл глаза рукой, а когда рука медленно сползла с лица, оно вновь было обычным, немного вялым. Больше в сторону Насти Ворот не смотрел.

– Что такого в ней? – этот вопрос раздражал Ларику мозг. Он не понимал. Потом решил что-то для себя. – Да не!… Ху*та это всё стареющего долбо*ба, только и всего!

Домашняя суета и радостная встреча отвлекли его от этих нетрезвых и нечётких мыслей. Всю ночь Ларику снились хлопающие двери и бурные аплодисменты с запахом рыбы. Утром он обнаружил в кармане пиджака, висевшего возле кровати, засунутую кем-то из мужиков – он смутно что-то припоминал – несколько рыбок копчёной мойвы в белой столовской салфетке, насквозь пропитавшейся маслом и хлопающую от сквозняка форточку, которую неизвестно, кто открыл. Но, кроме него, это было сделать некому, разумеется. И что теперь делать с пиджаком, насквозь провонявшим мойвой, тоже было непонятно.

В кухне раздавались приглушенные голоса. Настя собиралась на работу, бабули провожали её, наказывая на обратной дороге хлеба ржаного купить, который так любит Ларик. Он посмотрел на часы, зацепленные пружинным, в черной пластиковой оболочке, браслетом на облучок кровати.

– Удобный, зараза, но запястья, бл*дь, от него потеют, как яйца в шубе. Ого…Одиннадцать. А чо не будят? О, черт, да сегодня же тридцать первое, у меня же законный выходной. А Настёна куда направилась?

Ощущение праздника в мыслях Ларика ещё было, а полная самоидентификация организма как-то не наступала, к организму уже примешивалось нечто печальное.

Ковш холодной воды, выпитый им при молчаливом присутствии бабушек, принес некоторое облегчение.

– Ну, как ты, Финист-ясный сокол? – иронично спросила его Марфа. «ясный сокол» – это значило, что его немного просто журили, не ругали.

– Пить ещё хочу. Рассолу бы.

– Не рассолу, а плётку бы тебе хорошую, – проворчала Пелагея, подавая ему стакан с мутным рассолом из-под огурчиков. – Всех собак раздразнили вчера своими песнями тут. Во всём околотке лай стоял.

– Просто они понимают, что мы хорошо поём. Куда Настасья-то упорола? Каникулы же?

–Вот именно, что каникулы. Сегодня утренник там какой-то.

–А, понял… у первачков. Точно, – Ларик сел расслабленно на табуретку, во всём теле должна бы была быть праздничная блажь, но сейчас было в нём и нечто инородное. Когда Пелагея поставила перед ним сковороду с жареными яйцами, он понял, что это такое… Как был в трусах, майке и тапочках – так и выскочил в огородик. Домой вернулся с чёрными кругами под глазами, зеленоватым с лица и очень печальным. Полдня его отпаивали бабушки горячим чаем с какими-то травами, от которых он, наконец, сладко заснул и поэтому не слышал, как охали бабули, восхищаясь Настенькиными бусами.

Глава 10. Подарок

Первым делом Настя зашла к Леону Сергеевичу, как и передал вчера ей Ребрышкин.

– Здравствуйте, Леон Сергеевич. Мне Дима передал…

– О, Настюша! Проходи, дружочек. Да, я вчера забыл тебя поздравить с таким красивым платьем. Оно тебе так идёт, что даже наша городская гостья это отметила. Ты вчера самая красивая была.

– Правда? – глаза Насти заискрились от радости и смущения. – Это Эля меня балует, сестра Ларика. Она мне помогла перешить из её малОго.

– Да?! Замечательно! Обожаю, когда женщины умеют красиво одеваться своими силами.

– А зачем Вы меня звали, Дима мне вчера сказал?

– Я? А-а! Да… – Леон внезапно смутился, вчера это казалось таким простым и естественным, а сегодня то же самое показалось таким вымороченным, натянутым, … но отступать было бы совсем уж противно. – Настюша, я тут нашел одну вещицу у себя. Она давно была куплена, я и забыл про неё. Не откажись принять в подарок к Новому Году. Раньше детям подарки дарили… – Леон явно путался в словах и эмоциях. Всё получалось глупым. Настины глаза смотрели на него, не мигая.

– Я тебе, как дочери, короче, дарю тебе это вместо твоего отца, – Леон протянул ей узенькую синюю картонную коробочку и открыл её, подавая. На голубом бархате лежали сверкающие гранатовые бусы. Камни уменьшались от центра к застежке.

Камни блестели гранями, как тёмные капли крови. Настя взяла коробочку в руки, взглянув прямо в глаза Леону, а ему показалось, что прямо в душу его она посмотрела, – столько вопросов было в них и сомнения. Он спокойно выдержал её взгляд, и даже улыбнулся, поймав себя на лжи. Но иначе с ней нельзя было. Она, как настороженный зверёк, притронулась пальцем к холодному камешку.

– Это гранаты, Настюша, – сказал он, садясь за стол, давая понять, что больше он к этому отношения не имеет. – Носи на здоровье, они к твоему платью очень подойдут, забыл вчера отдать, – буднично сказал он. Сейчас он очень всё правильно делал.

Она улыбнулась. Поверила.

– Но это очень дорогой подарок, Леон Сергеевич. Папа когда-то маме похожие дарил, мы вместе покупали. Папа ещё говорил, что красный считался раньше цветом любви и искал именно красные.

– Да? А я этого даже и не знал. Но точно знаю, что мужчинам их носить не рекомендуется, – он рассмеялся. – Мне их девать некуда, а стоили они тогда какие-то копейки, мне кажется. Да дело не в этом. Они тебе в самый раз, я думаю, будут, ты посмотри, там на этикетке какой год-то стоит?

– Тысяча девятьсот пятьдесят седьмо-о-ой? – удивленно протянула Настя.

– Я же говорю тебе, фиг знает, когда купил. Честно. Сразу не сумел подарить, а потом совсем забыл, а недавно случайно нашёл и не знал, куда их пристроить. Тебе нравятся?

– Очень. Просто очень нравятся. Они будут папу напоминать… Ой! Вам не обидно будет?

–Да ты что, Настюша?! Я рад. Правда, рад. Видишь, как у нас с ним вкусы совпали? Носи, девочка, на радость. А мне сейчас поработать нужно. Давай, беги, там на утренник начали собираться, я слышу.

– Леон Сергеевич, – Настя не знала, как правильно сформулировать всё, что сейчас владело её чувствами, – я Вам так за всё благодарна… правда… Вы мне всегда папу напоминали, честное слово. С Вами так спокойно и просто. Я Вас очень люблю, почти как папу. Спасибо Вам. Они мне очень нравятся. Очень. Я пойду?…

– Иди, иди, Настя, мне поработать надо часика два. Позвонить тут кое-кому. Удачи на спектакле. На днях зайду бабушек поздравить с Новым Годом.

– Только вы раньше Рождества не приходите, у них строгий пост. Вот в Рождество и приходите, шестого вечером это будет, они Вам всегда рады. Я побежала, спасибо! Ой! А можно я их сразу надену? А как они тут застегиваются? – зажав футлярчик подмышкой, Настя накинула бусы на шею, они оказались ей почти под горло, она никак не могла попасть застежкой туда, куда надо.

– Давай, я тебе помогу, – выйдя из-за стола, Леон взял бусы и аккуратно повесил их ей на шейку, откинул с шеи пушившиеся сзади волосы и застегнул, с трудом попадая колечком застежки в замок.

– Ой, спасибо! Они так блестят! – Настя глянула в настенное зеркало около шкафа и обернувшись, счастливо засмеялась и выскочила в коридор. Когда Воротов закрывал за ней дверь на ключ, руки у него заметно дрожали: «Чистейшей прелести чистейший образец», – стучало в голове неумолкающим гулом и дрожью. – Ну и влип же ты, приятель, скажу я тебе по секрету, – прошептал он, тихо опускаясь на стул. – По самые спелые помидоры … Хотя, почему влип-то? Просто вкус остался тот же и она-то – тоже та же. Господи, за что же это мне. Это даже не искушение, – давно уже искусился и насмерть. Это сумасшествие какое-то, Стаси, забери меня быстрее, а?

Все новогодние каникулы Настя целыми днями занималась в школе. По мере сил школа устраивала экскурсии в город, в шефскую воинскую часть, лыжный поход с зимним костром в лесу и горячим чаем. Из последнего похода Настя вернулась с отмороженным пальцем.

– Да как тебя угораздило? Ты же в лыжных ботинках была? Ну носок один бы ещё надела! – Ларик ворчливо, и уже совершенно бесполезно, сердился и ругался.

– Да у меня и так двое шерстяных носков было. Вторые я девчонке одной отдала, у неё совсем дело плохо было, только тонкие носки.

– Ну и дура! Надо было её домой развернуть и на этом дело кончить.

– Ларик, я уже там обнаружила, что у неё ноги совсем замерзли, она их в костёр стала совать. Что я могла сделать?! Конечно, в следующий раз проверять буду здесь ещё.

– Отстань от неё, всё правильно она сделала. Она отвечала за ребёнка и сделала, что могла. А если бы та ноги отморозила? С кого бы спросили?

– И сколько той дуре лет?

– Сколько, сколько… Как и мне. Шестнадцать.

– Ну вот, что и требовалось доказать.

– Да что доказать-то? Может, у неё и сроду носков таких теплых нет? Не у всех бабушки внукам носки вяжут, как нам, – Настя даже не заметила, как причислила себя к бабушкиным внукам, на что Пелагея усмехнулась, и спрятала усмешку, вытирая губы кончиком платка, кипенно белого. – А в поход всем очень хотелось пойти. И очень хороший поход получился, кстати. Мальчишки молодцы: и хворосту нарубили, и костер разожгли, и стоянку хорошо выбрали с поваленным деревом. Они на всю жизнь это запомнят. И мои носки отданные запомнят, а ты просто ворчун старый, и нечего мой палец рассматривать, отошел он уже в воде.

– Сейчас погоди, он ещё и облезет, и почернеет, – утешительно пообещал Ларик. Иначе ему было трудно скрыть, что он на самом деле переживает за Настю.

– Да тьфу на тебя! Чего к девчонке пристал? Ничего не почернеет, сейчас салом гусиным смажем, компресс положим, и через недельку всё, как рукой снимет, прыгать начнет, – Пелагея бесцеремонно отодвинула Ларика, придя из кладовочки с тряпицей и банкой гусиного жира.

Ну, прыгать – не прыгать, а ковылять, стараясь на припухший палец не наступать, Насте пришлось долго. Директриса не упустила случая, чтобы провести воспитательный «момент», как неосмотрительность может подвести товарищей в бою, той девчонке было стыдно. Мальчишки были готовы свою вожатую на руках поднимать на второй этаж – половина мальчишек была влюблена в Настю, и иногда вечером её провожала до дома целая толпа ребятишек.

Леон, когда случалось, шел за ними и умилялся Настиной популярности. У этой девочки явно был ключик, открывающий сердца. И ещё у неё была и острая пика, протыкающая некоторые сердца насквозь. Это он по себе знал, стыдился этого и ничерта с собой поделать не мог. Это было наваждение, проклятие, морок-стыдобища, заговор каких-то сил против него, невозможное совпадение и страстная мечта, которую Стаси довольно жестко пресекала: «Лео, ты просто должен быть рядом, но не более того. Я её тебе доверяю, я верю в тебя, любимый».

– Стаси, а вдруг ты ошиблась? – но смотрящий возвращал его к действительности: «Разве она хоть раз ошиблась? Ни разу. И ты это знаешь.»

А он готов был бы ждать её, сколько угодно, пока она вырастет, наслаждаясь роскошью её ничем не замутнённой юности.

Да только не для него она росла, – это легко читалось в её глазах, когда она смотрела на Ларика. Только и Ларик тоже был не для неё, и это тоже легко читалось по его рассеянному взгляду.

Леон часто бессонными ночами размышлял и гадал: «К чему это всё? Что от меня останется после этого горнила? Ведь я до пепла уже выгорел? У меня на губах вкус пепла, и жизнь стала пеплом. И на вот тебе, на дне – подарок! И такой драгоценный. Зачем? Стаська, пожалей ты меня! Это слишком. Даже и пепла не останется… – Леон уже знал, что это за драгоценная штучка второй раз выплавляется в его душе. Уже знал. Но он так же точно знал, что никому и никогда не удалось дважды войти в одну и ту же реку счастья. Никогда. И всё-таки он не мог и не хотел исключать, пусть совершенно фантастический, дикий до сумасшествия и невозможно прекрасный случай. Вопреки её письму даже.

К слову, интересно, жизнь (или кто?) распоряжается нашими судьбами. Если бы людям рассказали точный осуществившийся сценарий их жизни через десять лет, – они бы все без исключения рассмеялись в лицо говорящему.

Ларик бусиков не оценил, вернее сильно фыркнул, когда увидел их.

В Рождественский вечер бабушка Марфа поблагодарила Леона за торт, конфеты к празднику и за подарки – он им привёз железные коробочки с чаем, которые и достать-то было уже нигде невозможно. А он достал где-то. И бусы похвалила. Ларик только губой дернул. Не нравилась ему эта история: «Зря Настя подарки принимает. Все же знают про бесплатный сыр? А Ворот ещё тот мышелов! Все об этом говорят. И чего не женится?! Всё есть, живи – не хочу».

Но впрямую спросить его об этом Ларик не мог. Такие вопросы мужик мужику может задать только в очень сильном подпитии. Когда всё позволено на дружеской ноге. А такого между ними пока не случалось. Поэтому Ларик по отношению к Насте становился только строже и ворчливей, а бабушки, как песка им в глаза насыпали, принимали этого старого лиса, как гостенька дорогого. Ларика это бесило, хотя он понимал, что никто для него самого столько не сделал, сколько Ворот, как панибратски он его называл про себя, как, впрочем, и все мужики. Было что-то в этой кличке соответствующее Леону. Прочность и надежность. Ворот, одним словом…

В первые дни нового года из райисполкома пришло приглашение приехать всей хоровой группе на обмеры в ателье в город. Поехали всей компанией, обмерялись, выбрали на смокинги черный бостон и на отвороты тяжелый черный атлас. Представляя себя в этих костюмах-кузнечиках, – как обозвал их Ванятка Мятлев, самый маленький и задиристый, как и все маленькие крепкие мужички, – мужики покатывались от хохота. Особенно, когда представляли, как они на сцену перед своими, деревенскими выйдут, которые их и в кирзачах, и босиком видали. Перед посторонними-то можно шею тянуть, как будто бы всегда так и было. А перед своими не больно потянешь, сразу таким прозвищем на всю жизнь склеят, что не отлепишь, поэтому они этого обречённо побаивались в душе, но бодрились. Вечером, после всех обмеров и утрясания моделей мужики уговорили Ворота и Ларика в ресторан завернуть по такому случаю. Это же грех – не пропустить по рюмашке, совсем же новая жизнь впереди нарисовывалась.

– А как это вы в ресторан пройдёте, если столик заранее не заказывали? – Ларик насмешливо окинул взглядом мужиков. Перед ателье он успел сбегать до дома, захватить старый песенник, который бабушка Муза давным-давно подарила Эльке на какой-то праздник.

– А чо, надо заранее?

– Конечно.

– И чо теперь делать? Вот так, на сухую? В кои-то веки выбрались, – Ванятка был расстроен.

– Подождите, я сейчас. Попробую договориться, – Ворот вернулся в ателье, очаровательно улыбнулся, достал из кармана шоколадку и попросил у приёмщицы разрешения воспользоваться телефоном.

– Только недолго. Заведующая увидит, головомойку нам обоим устроит.

– Не устроит. Мы особые заказчики.

– Да ей пофиг. Тут таких особых толпы порог обивают каждый день. Берёт на пошив только по особому блату.

– Вы не волнуйтесь. Я по большому блату и есть… Ольга? Привет. У меня тут проблемка небольшая. Посоветуй…

В «Рубине» они устроились неплохо. Поняв, что они не простые гости, а «по блату», их обслуживали замечательно. Разумеется, обсчитали, но зато сделали вид, что не замечают, как они из своих бутылок разливают под столом. Посидели весело, повспоминали, помечтали, и совсем уже размечтались, как в Москву поедут, а тут им и говорят: «Пора, гости дорогие, ресторан закрывается».

– Нет. Вот почему такая всегда несправедливость? Только разговоришься – так сразу «ресторан закрывается!» – возмутился Сергуня.

– Ты лучше бы не об этом подумал, – сказал рассудительный Строгин, – а о том, как нам до дому добираться? «Транвай» к нам не ходит, автобусы, как я вижу, тоже уже не «ездиют». Или я плохо вижу? – Андрюшка Строгин, дурачась, приставил к глазам «бинокли» из ладоней.

– Я хорошо вижу. Нет ни хрена. Ни одной машинешки. Холод собачий. Но что делать-то будем? – Ванятка, как всегда, был основателен и целеустремлён.

– Ты в ресторан предложил, ты и думай, я-то думал, у тебя план какой-то есть, – Строгин взыскующе и расслабленно смотрел влажными глазами на Ванятку.

– А почему я за всех вас один должен был думать. Я думал, что раз так все согласились, то знают, как до дома-то добраться.

– А чего тут не знать? Всего двадцать пять км. К утру дойдём, – весело сообщил всем Роман Лавров, неизменный запевала.

– А я и так уже дошел. Варежки дома забыл, руки сильно мёрзнут, – весело сообщил всем гармонист Тимоха.

– Вот нравятся мне русские мужики, когда у них всё хорошо и есть выпить – то всё «за*бись!» Когда трезвый и всё понятно – «х*ли» думать. Когда пьяный и ваще ничо не понятно – «пи*дец!» И всё! – Ворот скептически всех осмотрел. – Не хватало только пальцы Тимохе отморозить. То-то баянист у нас будет. Нет, не дойти нам сегодня до дома, будем товарищей по дороге терять. Вишь, Сергуня уже на Ванятке висит. Как на вешалке. Чо, Ванятка, донесёшь боевого друга? – Ворот явно над ними издевался.

– А чо я-то сразу? Пусть сам ползёт, – сказал Ванятка, но на всякий случай покрепче прижал к себе вихляющегося из стороны в сторону приятеля.

– Вот и я о том, только провидение нас может спасти, и тогда утром мы скажем, что не «пи*дец» нам был, а только «пи*децок» маленький попугал. Вам слово – Провидение ты наше!

– Ребята. я тут недалеко живу, если дворами – то десять минут, – Ларик, честно говоря, думал, что все более или менее на ногах, но когда сидишь на стуле, это трудно проверить наверняка. – Донесём павшего товарища?

– Десять минут? Да мы его бегом тут … – сказал Строгин и, поскользнувшись, упал прямо под ноги говорившему Ларику.

– Завтра с того, кто ему подливал – спросим. Я правильно излагаю? – от свежего воздуха, или от того, что в крови начала работу последняя стопка водки «на посошок», Ларик стал тоже стремительно пьянеть. И не только он один.

«Посошок» превратился в тяжеленный посох, который всё время притягивал всех к земле. Вчерашняя оттепель сыграла со всеми пешеходами в ту ночь подлянку, и ноги у всех разъезжались по тоненькой корочке льда, прихватившего наступавшими Крещенскими морозами дневную оттепель предыдущих дней.

«Десять минут» растянулись в целый час, приходилось подбирать и ставить на ноги упавших и даже пытавшихся тут же и заснуть. У Сергуни всё время почему-то спадывали сапоги, то один, то другой, за ними приходилось возвращаться, укладывая Сергуню поудобнее, или уж, как придётся, потом одевать Сергуню в сапоги и тащить его дальше. Ванятка и крыл, и клял дружка на чём свет стоит, и божился, что в следующий раз точно бросит его, черта хлипкого, на дороге.

Не думал Ванятка, что проклятия сбываются…

– Чёрт, Леон, какого чёрта они такие пьяные? Ну мы-то же с тобой ничего? Ещё и считаем этих дураков. А? Леон? Ромка тоже ещё торчком торчит, только почему-то головой всё время трясет.

– Ларик, ты иди, иди, вот видишь, тут расчищено, а тебя на газон всё тянет, мне тебя, бугая такого не дотащить будет, если упадешь. Мы, хоть, правильно идём-то?

– Мы? Идём? – Ларик поднял голову к небу, повернулся назад. – Видишь, Леон, Полярную звезду.

– Вижу и что.

–Она прямо над моим домом, мы не заблудимся. Я когда с каменоломни возвращался, – она там всегда была.

– Ясно. Нам до каменоломни твоей до утра не дойти. Адрес помнишь?

– Конечно, помню. Доватора. Улица Доватора, ещё революционер такой был. Генерал. Странно, у генерала и такая уличная фамилия была… – Ларик пытался делать очень серьёзное лицо, но с него в это время почему-то слетала шапка.

– Чего ты голову задираешь всё время, Ларион? – поднимая шапку, ворчал Леон.

– Я не задираю, я представляю, как мы будем тожественно стоять перед сияющей рампой, и все будут нас приветствовать стоя. Но сейчас-то мы с тобой почему лежим-то?

Роман Лавров с Андрюшкой Строгиным с трудом подняли их обоих и крепко взяли под руки. Этих двоих на букву «Л» терять было никак нельзя, вся надежда только на них и оставалась. Мороз не просто крепчал, он уже уши у всех завернул под шапки.

А уши – это последнее, что настоящие мужики от мороза прячут

Дом Ларик узнал издалека: «Вон он, мой домик миленький. Квартирка номер четырнадцать», – он шел домой на автопилоте, что характерно для многих русских мужиков.

Они, видимо интуитивно, выбирают какой-нибудь ориентир, например Полярную звезду, идут в противоположную от него сторону. И всегда доходят.

Дошли вроде все, некоторых доволокли. Предстояло самое сложное – подняться тихо на четвертый этаж. Тихо. Чтобы никто не вызвал вытрезвитель. Это Ларик, Леон и иже с ними, стоявшие ещё на ногах, понимали определённо и буквально. Город – это вам не деревня, где под любым забором тебе может быть вытрезвитель, если дорогу не нашел после свадьбы друга или соседа. Да и упивались до вытрезвителя в деревне только на свадьбах.

Поэтому когда кто-то из них падал на этих чертовых скользких ступенях Ларикова подъезда, – то падал молча, чтобы враги не услышали. И только в самом конце громко матерился. Враги их услышали, но выходить из квартир не стали. Всем известно, что с пьяными, тихо падающими и громко матерящимися мужиками, лучше не связываться. Пусть пройдут по своей муравьиной тропе мимо, тем более, что движением руководил сын хозяина квартиры номер четырнадцать. Запуская всех в квартиру, он их почему-то считал, как в детском садике.

Утром никто из них сразу на ноги встать не смог. Сначала надо было опознать, чья нога или рука лежит на твоём лице, и где ты тут сам? И только Ларик и Леон спали, как люди, не на полу на паласе и на ком придется, а раздевшись и под одеялами, на родительских кроватях. И Роман Лавров с Андреем Строгиным диванчик себе аккуратно раздвинули в Элькиной комнате

– Ба, ребяты! Да тут у нас интеллигенты прикорнули. Давай воду! Тоже пить хотят, поди? – на Ларика и Ворота было вылито по стакану воды.

–Тьфу ты, алкоголики, отвалите! Какого черта! Дайте поспать! – Ларик повернулся на другой бок.

–Куда спать?! Шесть уже. Первый автобус в семь. Вы как хотите, а мне на работу надо, – как всегда Строгину надо было больше всех – орава дома, мал-мала меньше.

– Всем на работу. Давайте хоть по кружке чаю выпьем? – заныл Ванятка.

– Вот ты самый маленький, а как насчёт пожрать – так первый. И куда в тебе продукты деваются, бесполезный ты мужик!

– Насчёт «бесполезный» – это только моя Раечка сказать объективно может. Кстати, в основном туда и девается всё. Толку-то что от росту, если в нужном месте не хватает? – Ванятка всегда ярился, когда о его росте и аппетите шутить начинали.

– Слушайте, а все тут? – это Роман забеспокоился.

– А чего это ты спохватился? Ты их вчера считал? – спросил Ворот у Ларика.

– Считал. Шестнадцать, вроде помнится. – А чо?

– Чо-чо? Нас же семнадцать было! – Роман схватился за тулупчик, забыв надеть штаны для начала.

– Не, я помню – шестнадцать нас было, в квартиру вошло шестнадцать. Я уже почти отрезвел к тому времени.

– Вы ополоумели, что ли? – Роман изменился в лице, недаром он что-то почувствовал. – На улице на градуснике сегодня минус тридцать четыре завернуло. Кого нет-то?

– А ну, встать, как в хоре стоите, – это было самым правильным решением. Сразу стало понятно, что не хватает Сергуни. Он был самым пьяным после ресторана, плетью висел на Ванятке.

– Вот теперь: «полный пи*дец», – констатировал Ворот, быстро натягивая на предусмотрительно надетые шерстяные трико и брюки. Одевайтесь все, искать надо, может и живой ещё, часов пять прошло. Ларик, фонарики есть?

– Были где-то, – не попадая от волнения в штаны Ларик прыгал на одной ноге, сразу и резко протрезвевший,

– Ищи быстро. На улице самая темень ещё. Давайте, давайте одевайтесь быстро, каждая минута на счету, Роман, ты что? Решил яйца отморозить? Штаны-то найди, – Ворот командовал, как будто всегда только тем и занимался, что разыскивал отставших пьяных приятелей. Все уже надели ботинки и сапоги, а Ларик всё возился, рыща на полках в поисках фонарика.

– А это чьи сапоги стоят? – спросил Строгин, привыкший своих пацанов по обувке считать.

– Это Подсвечника ботинки.

– Я не про эти, эти я сам знаю чьи, я про вот эти, – Строгин показал рукой на аккуратно стоящие на полочке для обуви видавшие виды сапоги со сломанной молнией.

– Это? Да это Сергунины и есть, сдаётся мне… – Ванятка обомлел: «Я чо, вместо Сергуни только его сапоги принес?! И так вот поставил?!»

– А это у тебя спросить надо, чо ты принёс. Ты его волок?

– Не только я. Ещё с другой стороны кто-то помогал.

– Кто?

– Да почём я знаю, кто? Все по очереди помогали. Только эти вот, – Ванятка показал рукой на Ворота, – всё время в обнимку шли, отщепенцы.

– Ага, теперь мы и виноваты, – Ворот был в неистовстве. – Мы для устойчивости под руку просто шли… вчетвером. Ларик, да где ты там? Сергуня, оказывается, и без сапог к тому же. Засудят меня нафиг с вами. Да засудят – это-то х*й с ним! Этому идиоту ноги же отх*ячат замороженные! Чтобы я с вами ещё раз…. Это ж вся моя е*отень из-за вас к пи*дям собачьим зах*ячилась!