Уфимский Амаркорд

Искандер Халиков

Уфимский Амаркорд

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мой родной город – Уфа – типичный «город – миллионник». Со своей историей. Её начало с точностью не то, что до года – до дня(!) каким-то непостижимым образом установили местные историки, археологи и прочая научная братия, неустанно занимающаяся копанием в земле и архивных документах.

Многие города становятся известными, когда они начинают ассоциироваться с какими-либо значимыми событиями или знаменитыми людьми. Олимпийские игры и различные фестивали, деяния выдающихся людей и рождение пророков, исторические сражения и громкие убийства прославили ничем не выделяющиеся из общей массы населённые пункты.

Известность Уфы, по крайней мере, среди граждан Советского Союза и России, также была связана c событиями и людьми. Событиями, как правило, печальными. Трагедия под Улу-Теляком, авария на «Химпроме», авиакатастрофа над Боденским озером… Когда кто-то узнавал, что ты из Уфы, то как правило после этого следовала реакция «А, это где….». Да, где взрывалось, сталкивалось, отравлялось и т.д. В этой реакции можно было почувствовать даже какой-то упрёк. Мол, что ж вы, ребята, оплошали то так? А тебе оставалось только развести руками и вздохнуть – да уж, виноваты, не углядели…

Уфимцы, добивавшиеся успеха и всенародного признания, позволяли своим землякам если не гордиться, то, по крайней мере, не стесняться своих корней. К славе знаменитых уфимцев нередко пытались примазаться «отцы города». Их принимали на самом высоком уровне, награждали государственными премиями и присваивали им почётные звания. Иногда абсолютно им ненужными.

Биографии знаменитых уфимцев похожи одна на другую: родился, проживал в Уфе, известен своими произведениями (открытиями, спортивными достижениями, героическими поступками и т.д.). Да, эти повествования из серии «жизнь замечательных людей», как правило, интересны. А если повезло с рассказчиком, то ещё и увлекательны. Однако, помимо этих рассказов-биографий, есть городские истории из жизни простых смертных, пусть и не таких замечательных людей. Именно в этих историях можно почувствовать дух времени и передать тот образ человека, который соответствует понятию «типичный житель города N». Эти люди не знали громких побед на фестивалях и чемпионатах, они не собирали целые стадионы и галереи поклонников, за ними не охотились папарацци и журналисты скандальных хроник. Но, несмотря на это, в их жизни происходили события, подчас весьма удивительные и невероятные.

Истории, которые мне хочется рассказать, так или иначе связаны с Уфой и уфимцами. Случиться они могли только в то время, когда «пепси» был дефицитом, а «сникерса» не было и в помине. Некоторых героев своих рассказов я знал лично. О других мне когда-то поведали мои друзья. В наши дни, по прошествии довольно долгого времени, уже невозможно с полной уверенностью утверждать, что все эти истории абсолютно достоверны и в них нет вымысла. Сейчас они могут восприниматься не как воспоминания о реальных людях и событиях, а как городские байки, сродни тем, что рассказал Федерико Феллини в своём бессмертном «Амаркорде». Хорошо, пусть будет так.

ЗНАЧОК

Каждый коллекционный предмет должен иметь свою историю. Без разницы, интересная она или нет. Просто история должна быть. И всё. Иначе это не предмет коллекции, а вещь из кучи. Раритетность и цена, безусловно, имеют значение. Но не всегда именно они являются главными для коллекционера.

Я это понял ещё в детстве, когда стал собирать значки. Моя мама была языковедом. Она часто ездила в командировки в разные города Союза. Из каждой поездки мама привозила для моей коллекции значок. Как правило, с гербом или символом города, в котором она побывала. У меня были значки из Алма-Аты и Фрунзе, Самарканда и Бухары, Ижевска и Оренбурга, Томска и Улан-Удэ, Москвы и Ленинграда…

Когда я закончил третий класс, мы с мамой съездили в Болгарию. В гости к её друзьям, с которыми она познакомилась ещё в студенческие годы, во время фестиваля молодёжи и студентов в Москве. Я гордился привезёнными оттуда значками с изображением гербов Софии и Варны, памятника солдату-освободителю Алёше и монумента героям Шипки. Всякий раз, когда я смотрел на них, то вспоминал нашу поездку на Балканы и маминых друзей. Но очень скоро у меня появился значок, который затмил болгарские «артефакты» и сразу же стал настоящей жемчужиной коллекции.

К нашим соседям – моему другу детства Рустику и его родителям – приехали гости. Нас об этом, конечно же, никто не ставил в известность. Но в подъезде хрущёвки, тем более панельной, соседи всегда знали у кого что происходит. Дни рождения и свадьбы, приезд гостей и похороны, пьянки и семейные скандалы не проходили незамеченными.

Песня «У Чёрного моря», которая доносилась из пятьдесят пятой квартиры, наводила на мысль о том, что приехавшие были из Одессы – города, который в детстве у меня ассоциировался с моряками и голосом Леонида Утёсова. Мои догадки подтвердились, когда в первом часу ночи в нашу дверь позвонил отец Рустика и, долго извиняясь, попросил у мамы взаймы что-нибудь выпить.

– Выручай, соседка. Гости к нам из Одессы приехали – сестра Нафисы с мужем. Кузьма Захарович… Он водолаз – здоровый, как бык… Два литра уже выпили… Не к таксистам же бежать…

Мама достала из бара серванта коньяк и вино, которые всегда у нас были на случай прихода гостей. Сосед обрадовался и пообещал, что в ближайшие выходные вернёт долг.

На следующий день, после обеда, к нам пришли те самые гости, для которых сосед и позаимствовал спиртное. Это был невысокого роста, коренастый мужчина лет сорока и женщина, очень похожая на маму Рустема.

– Доброго здоровьичка вам. Я Кузьма Захарович. А это моя супруга Лилия Асхатовна. Она, получается, сестра вашей соседки Нафисы, – представил мужчина себя и свою супругу. У него был протяжный говор, с мягким «г», характерным для всех южан, – Хотим извиниться за вчерашнее беспокойство.

Гости протянули маме коробку конфет. Она не стала отказываться, но сказала, что раз такое дело, то мы все идём пить чай. Иначе извинения и дары не будут приняты.

Пока мама вместе с Лилией Асхатовной накрывали стол, Кузьма Захарович подошёл к висящему на стене вымпелу со значками и стал рассматривать их.

– О! Варна! Бывал там много раз! А из Томска мой зять родом – мы к нему прошлым летом ездили. В Казани у Лилиных родственников два года назад были.

Тут Кузьма Захарович повернулся ко мне и спросил:

– Что, ты собираешь?

– Я.

– Интересная география. Почти весь Союз! Откуда у тебя это всё? Поди, меняешь?

– Нет, мама привозит из командировок. А в Москву, Ленинград и Болгарию мы вместе ездили.

– Ясно-понятно. Эх! Жаль, не знал про твою коллекцию. Привёз бы тебе значок с памятником Ришелье. Или с Потёмкинской лестницей.

Тут мама пригласила нас к столу. Когда она наливала в чашки чай, Кузьма Захарович вдруг хлопнул себя по лбу и обратился к супруге:

– Слушай! А в твоей сумке на внутреннем кармане так и приколот значок? Ну, который вместо сломанной застёжки?

– Ой, а ведь и вправду приколот! – обрадовалась Лиля Асхатовна и, с ноткой вины в голосе и надеждой на понимание, обратилась к моей маме: – Это я замок-кнопку наладить всё время забываю!

Кузьма Захарович встал из-за стола и прошёл в прихожую. Он взял сумку жены, открыл её и, что-то отцепив внутри, положил обратно на тумбочку. Затем вернулся к столу и протянул мне значок.

– Держи, коллекционер! Только с тебя булавка или какой другой значок. Нам кармашек в Лилиной сумке очень нужен – наши билеты и документы там.

Я взял из его рук значок. Он был медным и совсем маленьким. Значок не был сделан по технологии штамповки. Его отливали в специальной форме. Это был символ Олимпийских игр – разноцветные кольца, сплетённые в форме W, которые, словно на постаменте, покоились на небольшом основании с надписью «MEXICO». Застёжка у значка была своеобразная: маленькая ножка, заострённая на конце, чтобы проткнуть ткань, и крошечная прищепка вместо «шляпки» на остриё. Действительно, очень удобно, если под рукой нет булавки.

– Этот значок я привёз из плавания, из которого вообще мог не вернуться.

– Спасибо большое! – сказал я, пропустив мимо ушей последнюю фразу гостя. Поскольку с интересом рассматривал подарок, казавшийся миниатюрным даже на моей детской ладони.

– Что значит «мог не вернуться»? – насторожилась мама.

– Да нет, не то, чтобы была какая-то угроза жизни. Просто мог произойти ещё один Карибский кризис. Только маленький.

– Это как, Кузьма Захарович? Расскажите!

– Да не, что рассказывать-то?

– Ну что ты ломаешься, Кузьма? – вступила в разговор Лилия Асхатовна, – расскажи людям на трезвую голову. А то ведь только как выпьешь, вспоминаешь про свои походы. Вчера, вон, надоел своими рассказами про подводные лодки, да торпедные аппараты!

– Ну, будет тебе, – расплылся в улыбке Кузьма Захарович, – Вчера просто душевно посидели, вот и накатило. Ладно, чай попьём, пока он горячий и потом расскажу.

* * *

Было это семь лет назад – осенью шестьдесят восьмого. Наш сухогруз «Брест» вышел из Одессы на Кубу. В очередной раз таранили Фиделю Кастро помощь от братского советского народа. Они ведь там на Кубе живут по принципу «патриа о муэртэ». Это значит «Родина или смерть». Только одними принципами, как говорится, сыт не будешь. Если не сам себя, тогда кто-то кормить должен. Ну, а так получается, что кубинскому народу кормить себя некогда. Потому как народ этот находится на переднем крае борьбы с империалистами. А мы, значит, в тылу окопались. То есть кормить их должны.

Хорошо кормим – они как буржуи живут. Ананасы у них свои, а мы им, выходит, рябчиков доставляем. Ну, в виде сгущёнки, муки, тушёнки, леса, труб, шифера и до хрена всего того, чего у них нет, а у нас вроде как завались. И оружие им туда, понятное дело, тоже тараним. Это если патриа всё-таки муэртэ, то чтоб не от голода, а в бою.

Но и Команданте нас «подкармливает». Табачком, сигарами, сахаром, фруктами. Это, значит, чего у них завались. Не ахти что, но одно хорошо, что порожняком обратно никогда не шли.

Так вот, загрузились мы в Гаване, но один отсек в трюме порожним оставили. Просто нас сразу предупредили, что после Кубы мы пойдём на Тампико. Это в Мексике порт. У них в столице – в Мехико, значит – как раз Олимпийские игры закончилась. И нам надо было обратно барахло своё забирать. Это которое туда из Союза ещё раньше припёрли для участия наших спортсменов в тех самых играх.

Пришли мы в Тампико. Встали на рейд, потому как судов там было много и надо было очередь к причалу ждать. Мы сразу к капитану – спрашиваем у него разрешение сойти на берег.

После того, как Фидель стал сеять под боком у американцев разумное, доброе, вечное – то бишь ненависть к Штатам и любовь к Союзу – наших мореманов чуть ли не силком стали принуждать сойти на берег в портах у соседей Команданте. Вроде ходячей агитбригады захотели сделать. Только вот языка мы ихнего не знаем. И денег нам меняют так, будто у нас там родственники живут, которые нас напоят, накормят и гостинцев семье передадут. Я из-за этого тоже филателией, или как её там, иногда занимаюсь. Значками, в смысле. Октябрятских значков напокупаю в киоске, а в дальних странах их меняю. На сигареты, пиво. Или продаю. По доллару за штуку. Чтобы можно было чего-нибудь привезти жене да дочерям. У нас ведь Ильич в сердце, а у них в дефиците. Поэтому мне не совестно, а им приятно. Вот именно тогда, в Тампико, я этот олимпийский значок и выменял. Вернее, не выменял, а как бы это сказать… Просто мужичок хороший в лавке попался – к пачке «Мальборо» ещё и значок дал. Я же говорю – Команданте сеет там разумное, доброе, вечное.

Стали мы, наконец, к причалу под погрузку. И грузят нам всякую всячину – снаряжение, амуницию, лодки с вёслами, велосипеды… Даже «красный уголок» с Лениным – и тот решили мексиканской партийной ячейке не оставлять. Видать, никак забыть не можем, что те в своё время Троцкого у себя пригрели.

Поздно вечером, значит, как только последний груз приняли, вышли в море и взяли курс на Одессу. А идти должны были через Бермудский треугольник. Ходили не раз уже через него. Это кто наслушался ерунды всякой – тому страшно. А так «треугольник» этот – океан, как и везде. Иногда штиль полнейший, а через час может штормить не на шутку. И течения там очень сильные. К тому же ещё и меняются постоянно.

Так вот, на следующий день вошли мы в акваторию этого самого «треугольника». Небо тучами заволокло, ветер поднялся. Море штормило, но не особо – балла четыре. В такую погоду те, кто не на вахте по каютам сидят и в домино или карты режутся. Вдруг чувствуем – перешли на малый ход. Потом судовую тревогу объявили. Причём, явно не учебную – капитан на судне моряк бывалый был. Да и команда ему под стать. Я к своему снаряжению, как и положено по инструкции, рванул. И тут меня по внутренней связи к вахтенному вызывают. Я наверх, в рубку. Захожу – там капитан, старпом и вообще всё начальство. Стоят, в бинокли смотрят. Все в одну сторону – куда-то прямо по курсу. Старпом меня увидел и свой бинокль протягивает.

– Погляди, – говорит, – какая штуковина по курсу.

Я беру бинокль и смотрю. Вижу – что-то вроде рубки подлодки, но не рубка. Оранжевая вся, как спасательный жилет. И на волнах качается поплавком, будто подводной части у неё вовсе нет.

– Что это? – спрашиваю, – Аварийный буй?

А сам думаю: «Вот тебе и Бермудский треугольник!»

Старпом бинокль у меня забрал и говорит:

– Мы описание объекта в пароходство передали. Они сейчас с Москвой связываются. Америка то рядом.

– А при чём тут Америка? – интересуюсь, – Куба тоже недалеко. Что, совсем уже без врага жить не можем?

– Это не мы – это враг без нас жить не может! Вдруг провокация какая?

– Понятно, – говорю, – А меня чего вызвали? С провокаторами бороться?

Тут капитан поворачивается ко мне и говорит:

– Бородко! (это я, значит) Вас сюда пригласили не шутки шутить, а с обстановкой ознакомиться. Если вы ознакомились – приступайте к выполнению своих обязанностей согласно Уставу службы на морских судах!

– Есть, – говорю.

И пошёл туда, где и был бы, если б меня в рубку не вызвали.

Работа у водолаза на судне какая? Перед выходом в море должен осмотреть подводную часть корабля, начиная от бульба и до гребного винта – нет ли каких повреждений – и потом свободен всё плавание. Так, снаряжение только наготове держишь, и, если что потом случись – будь готов погрузиться и доложить обстановку. А то и меры какие принять. В море ведь как? На бога надейся, но не рассчитывай.

Примерно через полчаса меня опять вызывают в рубку и там я узнаю, что эта оранжевая штука по описанию не что иное, как спускаемый аппарат космического корабля американцев. Вот так-то! И получен приказ из Москвы поднять его на борт. А для этого мне, как водолазу, предстоит поработать за бортом. Ну, чтобы наш палубный кран этот самый аппарат зацепить и поднять смог.

– А там что, космонавты американские? – спрашиваю.

– Нет, – говорит старпом, – Из Москвы передали, что никого не должно внутри быть. Вроде как это у американцев экспериментальная штуковина. Ну, или испытательная. В общем, неважно. Наши говорят, что вещь эта может оказаться очень полезной для наших спецов, кто с космосом подвязан. Но ты всё равно, аккуратней там, смотри.

– «Аккуратней» – это как? – спрашиваю, – Не материться, что ли? И если там космонавты всё-таки есть, то сразу извиниться перед ними? Мол, сорри, ваш аппарат со своим перепутали! У нас точно такой же потерялся, только весь пегий и грива у него стриженая!?

Старпом ругнулся и сказал, что приказ получен и обсуждению не подлежит. Ясно-понятно, чего уж там. Приказ получили они, а выполнять-то должен я.

Ну, баллоны проверил, гидрокостюм натянул. Вышел на палубу. Волнение усилилось – покачивало уже серьёзно. Ветер штормовой, молнии сверкают и гром громыхает. Было видно, как на нас грозовой фронт с северо-запада шёл и вот-вот должен был накрыть.

Смотрю – этот аппарат американский уже справа по борту плавает, совсем рядом. На нём здоровенными буквами «USA» написано и ещё что-то не по-нашему. Похож он на здоровенное перевёрнутое ведро, поверх которого антенны и шары какие-то. На подобие надувных. Ну и вокруг основания – оно в диаметре метра два с половиной или чуть больше – понтон. С виду тоже надувной. А палубный кран наши развернули и стропила уже спустили так, что их волна касается. Ясно-понятно, думаю. Мне, значит, их закрепить надо, чтобы этот конус оранжевый на борт поднять можно было. Условия для работы, конечно, критические. Но и я не первый раз за борт выходить должен. Ладно, закрепляю страховочный трос, надеваю ласты, маску, сую загубник в рот – и пошёл.

Аппарат американский с умом сделан – специальные крепежи предусмотрены на случай экстренной погрузки. Так что я быстро нашёл за что зацепить клешни стропил. Его сразу же и подняли. Потом меня шлюпбалкой вытянули.

Только я на палубу ступил – гроза началась. Пока снаряжение снял, гляжу – а аппарат уже в трюм cпускают. Прямо в тот же отсек, куда и скарб спортивный вместе с Лениным ещё в Тампико погрузили – там места много оставалось. Ну, мне, понятное дело, интересно – что за штуковина аппарат этот американский? Снаряжение отнёс к себе, переоделся и прямиком в трюм. А там люк аппарата уже вскрывают два моториста и Сеня, радист наш. Рядом капитан со старпомом и помполитом стоят. Помполит весь бледный – молоденький, первая загранка у него. И такой случай ему судьба подбрасывает. Моряков других больше никого нет – тревогу-то судовую никто не отменял. Я к старпому сразу.

– Что делается-то? – спрашиваю.

– Да вот, – говорит, – Семён дурынду будет обследовать – чтобы радиомаяков работающих там не оказалось.

– Так всё равно же поймут, что мы аппарат подобрали, – говорю, – Сопоставят координаты точки потери сигнала радиомаяков с нашим курсом и всё! Кранты! Сразу понятно станет у кого рыло в пуху!

Старпом зыркнул на меня, как на врага народа, и тихо так прошипел:

– Лучше рыло в пуху, чем совсем без косметики! Москва сказала, чтобы радиомаяки отключили – значит отключим!

Тут мотористы люк в аппарате открыли и фонариком туда светить стали. Все к люку сразу потянулись. Ну, и я тоже. А там три космонавта в блестящих скафандрах ремнями к креслам пристёгнуты. И не шевелятся совсем. Я сразу смекнул, что это не люди, а манекены. Тут капитан как гаркнет:

– Всем отойти от аппарата! Радисту приступить к выполнению задания!

Смотрю – у одного из мотористов в руках уже то ли часы, то ли компас с манекена. Старпом это дело тоже увидел и давай орать:

– А ну, давай эту хрень сюда! По статье у меня все пойдёте!

Моторист – бывалый морячок, Шуриком его звали – только ухмыльнулся и спрашивает:

– Это по какой ещё статье?

А сам стоит и эту самую «хрень» рассматривает.

– За хищение собственности! – не унимается старпом.

Тут Шурик второму мотористу подмигивает и спокойно так старпому говорит:

– Вот те здрасте! И какой же, позвольте полюбопытствовать, собственности?

Старпом после этих слов сразу, видать, уверенность потерял. Аж заикаться стал:

– Сссссоциалистической собственности.

А второй моторист его передразнивать стал:

– С каких это пор американская собственность стала ссссоциалистической? Может, она ещё и колхозно-кооперативная?

Я не выдержал и говорю:

– С тех пор как мы её скоммуниздили, так она и стала социалистической.

Ну, а сам стою и думаю: «Вот ведь на самом деле. Мы же чужую вещь, что называется, прём всем колхозом. Она ж не наша. Понятное дело, что вражья. Но всё равно, как-то не по-честному это».

Шурик всё в руках тот предмет держит и не отдаёт старпому. Тогда капитан уже не выдержал:

– Немедленно отдайте, – говорит, – что взяли! Там, куда мы аппарат будем сдавать быстро разберутся кому и по какой статье идти!

Ну, тут, конечно, слов нет. Капитан, как говорится, в самое темечко попал. С людьми у нас всегда быстро разбирались. Не то, что с какими-нибудь проблемами, там, или вопросами. Это и Шурику хорошо известно было – он сразу «хрень» старпому передал. А Сеня, тем временем, башку свою высунул из люка и докладывает:

– Всё, два радиомаяка было – коротковолновый и длинноволновый. Оба обесточил.

Потом похлопал по корпусу дурынду американскую:

– Хорошо бы, – говорит, – снять маячки и привязать их к спасательному жилету. А после по новой запитать, да за борт выбросить. И пускай амеры потом посудину свою в океане подальше от нас ищут.

Толково, конечно, он придумал. То, что американцы аппарат свой искали – это как пить дать. Их, скорее всего, гроза накрыла. И она же сам аппарат отнесла от того места, где его ждали.

Старпом затылок чешет и рассуждает:

– Спасательный жилет не пойдёт – по нему сразу поймут у кого искать. Надо что-то другое, чтобы на нас никакого намёка не было.

Что тут скажешь? Старпом – он и есть старпом. Материться да задницу себе и команде прикрывать никто лучше него не умеет. На каждом спасательном жилете ведь штамп стоит, что сделан он в СССР. Да плюс ещё и номер инвентарный с названием судна.

Тут капитан опять слово берёт:

– Отставить! Я получил чёткое указание ничего не трогать. Только радиомаяки отключить и всё!

После этого отсек с «трофеем» задраили и охрану выставили. Потом тревогу отменили – мы все по каютам разошлись. Сидим и всё, что произошло, обсуждаем. А корабль уже полным ходом подальше от грозы уходит.

Часа через три, уже ближе к вечеру, шторм слабеть стал. И как только ветер утих, сразу шум вертолётов послышался. Мы на палубу все высыпали. Глядим – а над нами три вертолёта американских кружат и на горизонте, сзади по курсу, корабли видны. Все сразу смекнули – это вдогонку, значит, американцы за нами идут.

Ну, думаю, ясно-понятно! Сейчас мы под раздачу попадём. Знает кошка, чьё сало съела. А уж хохол-то тем более! Тут опять – второй раз да день! – тревогу объявляют. Я плюнул на неё – и к старпому.

– Какая к чёртовой матери судовая тревога? – говорю, – Вы давайте ещё «человек за бортом» объявите! Тут сейчас абордаж будет! Топоры да ломы раздавать надо!

А он мне спокойно так отвечает:

– Остынь, Аника-воин. По всем морским законам никто не может требовать досмотра нашего судна в нейтральных водах. Да и штуковину эту мы нашли без экипажа. И тоже в нейтральных водах. Значит, она была брошена и принадлежит нам с того самого момента, когда ты стропила на неё набросил. Так что наше дело правое!

Да уж, дело правое. Зато мысли левые! Это ведь не брошенный экипажем старый рыбацкий баркас. Это космический аппарат! Военный объект, считай! У нас, вон, не то, что заводы – целые города засекречивают, где такие штуковины делают. И попробуй оттуда что-нибудь вынести. А американцы-то тоже не с другой планеты сюда прилетели. У них у самих, поди, секретность и неразглашение государственной тайны распространяются на всё, что с космосом связано. И плевать они хотели на морские законы с нейтральными водами.

Ладно, думаю, не бежать же мне помполита с парторгом искать и заявление о приёме в партию писать. С чего начинается Родина сейчас уже не важно. Важно чем она для тебя закончиться может!

Снял я с пожарного щита топор и на палубу поднялся. Когда на семь бед один ответ, то можно спокойно бедокурить. Пускай, думаю, видят, что нас голыми руками не возьмёшь. Смотрю – вертолёты так низко зависли, что их бортовые номера видно. Я топором им машу и ору – мол, давай, спускайся. Всех вас на консервы в раз порубаю!

И тут их прямо как ветром сдуло. Я грешным делом даже подумал, что это они моего воинственного вида испугались. Вдруг слышу – капитан в мегафон обращается ко мне:

– Бородко! Сейчас же прекратите этот балаган и очистите палубу! Или вам напомнить, где вы должны находиться во время тревоги согласно штатному предписанию?!

Я ему в ответ орать стал:

– А им с вертолёта плевать на моё предписание штатное! У них у самих, поди, Штаты! Сейчас вот они обратно прилетят и как тогда отбиваться будем? Предписанием и корабельным журналом?

Он меня конечно не услышал. Но, видать, понял хорошо. Потому что опять мне в мегафон говорит:

– Успокойтесь, Бородко. И посмотрите справа по курсу – у нас теперь сопровождение есть.

Я посмотрел – и всё понял сразу же. Впереди, хоть и далеко, виднелись очертания подводной лодки. Понятное дело нашей, раз американцы удочки так быстро смотали. Как мне потом Сеня по секрету сболтнул, она там не одна была. А ещё он сказал, что на борт из Союза передали – нас будут до Одессы сопровождать.

Видать, так оно и было. Потому что никто к нам больше не подходил вплоть до Средиземного моря. А у входа в Гибралтар нас сторожевик советский поджидал. Он с нами все Средиземное прошел, потом Босфор и Черное море. Так и сопровождал нас, как говорится, до самого дома.