В Одессу на майские. Некурортный роман

Этот совет только подхлестнул Ирину. Она засела за компьютер, нашла номера телефонов отделений полиции города и стала методично все обзванивать, задавая один и тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, нет ли среди задержанных Петра Андреевича Шкодина?» Какова же была её радость, когда в одном из отделений ей ответили, что есть. На вопрос, когда же его выпустят, она получила ответ, что после выяснения обстоятельств задержания. Быстро собравшись, Ира кинулась в это отделение полиции, но разговаривать с ней там не стали, только подтвердили факт задержания Пети.

– Что же ты, девушка, за своим женихом не смотришь? – нахально улыбаясь, спросил её дежурный полицейский. – Я бы сидел возле такой красавицы, как ты, а не по митингам бегал. Может быть, не даёшь, потому и ищет другие способы разрядиться?

От этих слов Ирину бросило в жар, и она, сдержавшись, чтобы не нагрубить полицейскому, уехала домой. Забылась сном только под утро. Из этой непрочной дремоты её вернул в реальность телефонный звонок.

– Это я, Пётр. Всё нормально. Как ты?

– Где ты?.. – закричала в трубку Ира, потом, стараясь сдержать слезы, подступившие к горлу, она замолчала.

– Не плачь, я в общаге.

Голос в трубке звучал глухо и невнятно. Это настораживало и не давало полностью ощутить радость от того, что он нашёлся.

– Пека, что с тобой? Я сейчас приеду.

– Не надо, не приезжай, потом встретимся, – ответил ей всё тот же глухой голос. – Я звоню потому, что Глеб сказал, что ты волновалась. До встречи.

Услыхав в трубке короткие гудки, Ира поняла: надо ехать, что-то не так. Она не помнила, как добралась до общежития, где жил Пётр, как прорывалась через стойку охраны, кричала, что надо спасать человека, как ворчала ей вслед вахтёрша:

– Все вы тут спасительницы, отбоя нет.

Ира была здесь однажды. Петя пригласил отметить Восьмое марта. Посидели славно, но когда Ира обнаружила, что комната вдруг опустела, и они остались с Петькой одни, она, усилием воли остановив непривычное кружение в голове от выпитого вина и сославшись на то, что надо на минутку выйти, выскользнула за дверь, прихватив вещи. На следующий день он даже не зашёл к ней на перемене, а позвонил только под вечер, спросив:

– Что, испугалась? А зря, я же не маньяк.

Сейчас она каким-то шестым чувством нашла его неприметную дверь на четвёртом этаже в длинном тусклом коридоре. Постучала и тут же вошла. Пётр лежал на кровати, вытянувшись во весь свой немалый рост. Глеб доедал яичницу, сидя за столом, заваленным грязной посудой, хлебом и книжками.

– Хорошо, что пришла. Петька в неадеквате. Лежит, молчит. Может быть, ты его разговоришь, а я пошёл на лекцию. Гришка – наш третий жилец, дома, в Череповце, – зачем-то добавил он, уже держась за ручку двери.

Ира подошла к кровати и первое, что увидела, устремлённый мимо неё в потолок странный взгляд друга. Особенно поразили его глаза, пустые и безучастные, один из которых, полуприкрытый веком, был заметно меньше другого, что, как успела заметить Ира, свидетельствовало о том, что друг в плохом настроении.

– Петя, что с тобой? Ты болен? – присела к нему на кровать Ира и положила свою ладонь на его руку. – Ты не выспался?

– Не надо меня расспрашивать, – ответил парень, высвобождаясь. – Не надо было приходить. Я не хочу, чтобы ты меня видела таким.

– Я хочу тебя видеть любым – больным и здоровым, грустным и весёлым, – понимаешь, любым! – заговорила Ира. Её слова лились легко и сами складывались во фразы. – Я чуть не умерла вчера, когда не могла найти тебя. Потом обзвонила все ментовки и нашла. Поехала туда, но меня к тебе не пустили и вынудили уйти.

– Спасибо тебе, конечно, но пойми, после того, что они сделали со мной, я не должен быть рядом с тобой. Я недостоин тебя, я не смогу тебя защитить, я просто ничтожество.

– Что они сделали? – упавшим голосом спросила Ира.

Перед глазами всплыли страшные картины, которыми развлекало телевидение, о зверствах уголовников над теми, кто первый раз попал в тюрьму. Это было страшно, гадко и совершенно невыносимо. В такие моменты она закрывала глаза, чтобы спрятаться, не видеть этих кадров, чтобы потом не мучиться отвратительными видениями. Неужели такое произошло с её другом?

– Нет, меня не насиловали, – успокоил её Пётр. – Понимаешь, меня унизили. Меня, которого никто и никогда не унижал, сейчас унизили. Если бы ты слышала, как со мной разговаривал следак! Создавалось впечатление, что перед ним сидит отмороженный гопник, которого поймали за злостное хулиганство. Он не называл меня ни по фамилии, ни по имени, а только всякими мерзкими словами: урод, пидор, гнида и прочее – вспоминать неохота. Это в фильмах они все такие правильные, а на деле просто фашисты. Где их только таких берут? Как рождается на свет такая категория людей, которым доставляет удовольствие унижать других? После этого допроса я понял, что я никто, просто жалкая тварь, которую можно ни за что ни про что посадить, обругать, растоптать, бросить в тюрьму. И никто, понимаешь, никто, за меня не заступится. Правильно мне отец говорил, что в наше время лучше не попадать в полицию ни в качестве свидетеля, ни, тем более, в качестве обвиняемого. Он считает, что в нашей стране нет правды, а есть только деньги. Если их нет, ты никто! Я слушал его и думал: «Ну вот, опять пошла ностальгия по Союзу». Однако ведь был в Союзе и ГУЛаг (я, представь себе, прочёл Солженицына, нам его задавали как внеклассное чтение), но я был уверен, что всё это было в том далёком сталинском прошлом, а теперь в нашей демократической стране такого не может быть по определению. Оказывается, всё есть, просто не в такой степени. По-прежнему любой человек, даже невиновный, может быть арестован, задержан, упрятан и по-прежнему там, за тюремными стенами он никто, просто жалкая дрожащая тварь!

– Я не поняла, за что тебя задержали, мы же ничего не сделали? – тихо спросила Ира. – Митинг же был разрешён.

– Митинг да, а вот шествие – нет. И доказать им, что мы просто в толпе людей пробирались к своей машине, было невозможно. Когда услышали про машину, вообще разорались, что они менты, верно служащие государству, машин не имеют, а какие-то поганые сопляки разъезжают на собственных автомобилях. Допытывались, кто ещё со мной был. Я не ответил – ударили пару раз по почкам, но потом, видимо, запал пропал. Было слишком много задержанных, и они, по всей вероятности, устали их допрашивать.

– А как тебя отпустили?

– Этого я не понял. Может быть, потому что не было на меня заказа, как говорил этот чел, организатор, который вместе со мной в автозаке ехал. Пытались на меня навесить организацию митинга, нападение на ОМОН, но потом как-то отвлеклись или уже план по задержаниям выполнили.

– Но ты никого не трогал, я же видела! Я бы пошла в свидетели, что ты никого не бил! – запричитала девушка.

– Никуда ты не пойдёшь. Это никому не надо, они сами знают, что я никого не трогал, что это они меня били, я им синяк на руке показал, куда дубинка омоновца попала.

Петька закатал рукав и показал Ире огромный багровый кровоподтёк на левой руке, которой он её защитил. Этот синяк так поразил её, что она, сама от себя не ожидая, схватила руку друга и стала целовать её и заговаривать боль, как это делала в детстве мама, утешая её, ударившуюся и плачущую.

– Ну, что ты Ириска, что ты, – гладил он её по голове другой рукой, – мне же не больно, мне просто противно, что я теперь не человек.

– Выкини эти глупости из головы, – зашептала она, – ты самый лучший на свете человек, – и, склонившись над ним, стала целовать его глаза, губы, шею, чувствуя, как просыпается жизнь в её любимом.

Как, откуда у неё взялся этот запас нежности? Эта нежность залила её всю, сделав смелой, страстной женщиной, которая была готова на всё. Потом они лежали, утомлённые и растерянные от того, что с ними произошло, глядя на блики солнца на давно небелённом потолке. Немного погодя, уже придя в себя, лежали, обнявшись, шепча друг другу нежные слова. Петька порозовел, и глаза его стали опять одинаковые, а Ира, ничего толком не ощутив от состоявшейся близости, но осознав, что она теперь перешла в новое качество, ни о чём не жалела.

– Я люблю тебя, – повторяла она время от времени.

– Ну вот, я же говорил, что ты меня полюбишь, Ирисища, а ты сопротивлялась, – опять забалагурил Петька, – а я тебя люблю с той самой минуты, когда ты вошла со своими глазищами к нам в аудиторию. Ты знаешь, что у тебя глаза как у газели, испуганные и любопытные?

Обнявшись, глядя друг другу в глаза, они долго перебирали подробности той встречи на занятиях и то чувство, которое одновременно проснулось в их душах. Время летело незаметно, и вскоре в коридоре послышались шаги возвращающихся с занятий студентов. Пришло время расставаться.

– Ты же теперь моя жена, – сказал ей Петя, обнимая её на прощание, – понимаешь?

– Жена… – растерянно протянула девушка и ещё крепче прижалась к любимому.

Чувственность, которая поселилась в её теле, неосознанно для неё самой требовала все новых и новых объятий, все новых и новых ласк, удовольствия ощущать своего любимого. О том, что её жизнь может кардинально измениться, зародись от этих ласк в её чреве ребёнок, не бросит ли этот лихой и весёлый парень её после всего этого, Ира как-то не думала. Ей было все это безразлично, ей просто было хорошо от того, что он рядом, что можно целовать его глаза, можно гладить его упругие бицепсы, можно слушать его голос. Она стала его частью.

Он не был так невинен, как она. У него, симпатичного и весёлого, отбоя от подружек не было с первого дня общежитской жизни. Особым спросом он пользовался у старшекурсниц, которые, пережив первые приступы внимания к себе и не сумев зацепиться за одного из парней, продолжали искать того, кто будет их любить. С одними он просто целовался, с другими, наиболее доступными, занимался любовью, не придавая этому большего значения, чем обычному массажу, который ему – спортсмену – делали в легкоатлетической секции. Это было приятно, но не более того. Ни к кому он не прикипал ни душой, ни телом. Эта же девочка, которая смотрела на него большими, как у газели, глазами, вызывала у него удивительную нежность, и он понимал, что это надолго.

– Ты не бойся, мы сразу поженимся, если появится ребёнок, – шептал он в маленькое ушко подружки, – но его пока не будет, это я тебе обещаю. У нас будет самая красивая свадьба на свете, а ты будешь самой красивой невестой. Я всё сам заработаю. Наша страна развивается, здесь теперь каждый может себя проявить и всё заработать.

– А зачем же ты тогда на митинги ходишь, если всё и так хорошо?

– Вот ты, Ириска, оказывается, вредная, – растрепал Петька её тёмные, слегка вьющиеся волосы, – я тебе про светлое будущее, а ты – митинги. Да, я хожу туда, потому что хочу, чтобы Россия была не монархией, как мечтает Терминатор, не тоталитарным государством, как задумал Глеб, а демократической страной. Чтобы была свобода слова, чтобы соблюдались законы, чтобы всякие поганые менты не издевались над человеком, не превращали его в тварь бессловесную. Посмотри, на Западе, чуть чего, народ сразу на улицы валит, по любому поводу толпами идут. Нас же собралось несколько сотен, не кричали, общественный порядок не нарушали, а попали в обезьянник, как хулиганы.

Дальше потянулась обычная студенческая жизнь с занятиями, работой, расслабоном, как называли ребята редкое время безделья или праздников в своей компании под гитару. Пётр опять ходил на какие-то митинги и марши, только иногда прихватывая с собой Ирину, объясняя, что не хочет подставлять её под дубинки полиции. В конце ноября тринадцатого года он прибежал к ней домой сияющий и радостный и закричал с порога:

– Свершилось!

– Что свершилось? – удивилась Ирина.

– Революция на Украине! Народ поднялся, чтобы свергнуть коррумпированную власть! В центре Киева собрались тысячи людей с требованиями отправить в отставку президента Януковича. Причём никто им этот митинг не согласовывал. Просто взяли и пришли. Включай телевизор, там телеканал «Дождь» в режиме онлайн все показывает.

– А чему ты, Пётр, собственно, радуешься? – с такими словами вышел в коридор отец Ирины. – Они же в ЕС вступить хотят.

– О, приятно, Дмитрий Вадимович, что и вы заинтересовались политикой. Вот ведь что революции с людьми делают! – нахально улыбаясь, ответил ему Петька. – ЕС – это хорошо, нам тоже надо туда вступить, не с Азией же брататься.

– Понимали бы вы чего, прежде чем делать такие заключения, – рассердился отец Ирины. – Россия не та страна, чтобы быть под кем-то. Такого ещё сроду не бывало, чтобы ей правил чужой дядя.

– А татары и монголы? – неожиданно поинтересовалась дочка.

– Это было ещё до объединения Руси, а после того – ни разу. К тому же монголы нами не правили. Дань мы им платили, но были самостоятельными. А Европу эту мы трижды били, и правили значительной её частью, так что не им нас учить!

Дмитрий Вадимович говорил сердито и мало походил на всегда любезного и хлебосольного хозяина. Из этого стало ясно, что радость от украинской революции потенциальный тесть не разделяет, и Петя замолчал. Однако его оппонент не унимался.

– Пётр, я терпел, когда ты Ирку в свои политические игрушки затаскивал. Надо, конечно, немного нашу власть потрясти, чтобы сами жили и другим давали. Мне, предпринимателю, это понятно, но вот предавать Родину я ей не позволю! – закончил он на высоких тонах.

– Какое же тут предательство? – удивился Пётр.

– Самое настоящее. Кто спас украинский народ от ляхов? Кто создал после революции страну «Украина»? Кто сделал её процветающей республикой Союза? Кто дал ей независимость? И за это всё она нас все последние годы обманывает, обворовывает, а теперь и вовсе предала, собравшись вступить в Европу.

– Ой, да успокойтесь вы, Дмитрий Вадимович, никто нас не предал, просто народ захотел себе лучшей жизни, что в этом непонятного? – пытался оправдаться Петя, потихоньку продвигаясь в спасительную комнату Ирины.

– А ты был в этой Европе, чтобы так рассуждать? Не был, то-то и оно! Вон, Финляндия рядом, сделай себе заграничный паспорт и езжай, посмотри, как они живут. Что, Ириша, роскошно? – повернулся отец к жавшейся к стене дочери.

– Нормально, – неуверенно ответила та, – скромненько, но чистенько.

– Вот именно, скромненько! Не было бы нас, они бы жили бедненько и чистенько. Это мы, идиоты, своего мыльно-рыльного не берём, в Финляндию ездим. Причём машинами вывозим!

Было заметно, что отец сильно рассержен. Причина тому была. Он занимался оптовыми поставками в Питер отечественных стиральных порошков и продвижением их на внутреннем рынке, потому весь иностранный импорт у него вызывал раздражение.

– Правильно Путин сказал, если войдёт Украина в ЕС, потащит к нам беспошлинный европейский товар. Что тогда делать нашему производству, закрываться? – сердито посмотрел он на Петра. – Так что, молодой человек, вначале надо разобраться, что к чему, а потом радоваться. Правильно я, мать, говорю? – повернулся он к выглянувшей из дверей гостиной жене.

– Ты всегда всё правильно говоришь, но только почему гостя на кухню не приглашаешь, он ведь наверняка голодный, – ответила та примирительно, широким жестом зазывая Петю на кухню.

– Да нет, спасибо, Полина Ивановна, я только что обедал, – сдержанно ответил ей Петя, – я немного посижу и пойду. Устал сегодня ужасно, – и, пропустив вперёд себя подружку, зашёл вслед за ней в её комнату.

– Странный твой папаша, смотрел одни сериалы и вдруг прозрел. Оказывается, он против Европы, – продолжил дискуссию Пётр, даже забыв её чмокнуть, как это делал всегда.

– Он не против Европы, он за Россию и свой бизнес, – пыталась оправдать отца Ирина, – ты с ним лучше не спорь, он упрямый, что-то вобьёт себе в голову, его не переспоришь. Недавно за компьютер засел, теперь там постоянно с кем-то переписывается и страшно сердит на украинцев за то, что они Россию считают отсталой страной и решили идти в Европу.

– Но ведь они правы, мы от Европы отстали надолго, если не навсегда. Надо догонять, но для этого нужна демократия, коррупцию надо уничтожить, олигархам не давать грабить страну. Вот как на Украине: не хочет Янукович в Европу, купил его наш президент, народ против этого восстал. Песни поют на Майдане, речи произносят. И, заметь, никто им не мешает, менты никого не ловят и в автозаки не закрывают.

– Может быть, это и так… Но ты лучше с отцом не спорь, мне всё рассказывай.

– Если не хочешь, я и тебе ничего говорить не буду. Мне достаточно споров в общаге. У нас Терминатор и Матрос объединились против меня и постоянно чморят.

– Они же против власти? – удивилась Ирина.

– Да, они против, но каждый по-своему. Терминатору царя подавай, Матросу – генсека. Сами, похоже, на эти места метят. Однако теперь объединились и говорят, что перед угрозой внешнего врага надо быть за Родину.

– А ты разве не за Родину? – пожала плечами Ира.

– Демократы тоже за Родину, но без тоталитаризма, за свободу слова, свободу мнений и так далее. Поняла?

– Поняла, – как всегда смиренно ответила Ира, чтобы закончить спор.

Потом они ещё немного поболтали, помиловались, но что-то мешало их сегодняшней встрече, и Петя, немного посидев, ушёл. Вплоть до самого Нового года Петька не затрагивал с отцом Ирины тему Украины. Сам же Дмитрий Вадимович так увлёкся этими событиями, что больше ни о чём говорить не мог.

– Нет, ну вы видели где-нибудь такое? Эти молодчики, майданутые на всю голову, бьют и жгут беркутовцев, а те терпят! Куда этот хренов президент смотрит? Разогнал бы всех водомётами, развёз бы по ментовкам в автозаках, и дело с концом. Нет, шляется по разным странам. Как можно убегать, когда дом в огне? Совсем умом тронулся. Наши тоже влезли со своими кредитами, будто денег девать некуда. Лучше бы бизнес не обирали, на развитие что-нибудь оставляли, чем всяким придуркам раздавать. Раньше надо было заигрывать с Украиной, а не душить соседей непомерной ценой на газ, так ведь нет, свои газпромовские карманы набивали.

Однако всё, что раздражало отца, безумно радовало Петьку. Он буквально летал от счастья, узнав об очередной уступке власти восставшим. Ира, утонувшая в любви, вообще мало интересовалась Украиной, ей нужен был Пётр, его руки, губы, глаза, он сам, такой любимый и желанный. Отца она тоже слушала вполуха, бездумно кивая, чтобы не обижать.

– Ты, говорят, с Украины, – спросил как-то отец у Пети.

– Вообще-то нет, – ответил тот. – Я только там родился, и мать у меня оттуда. А отец военный, вот всю жизнь и скитаемся по гарнизонам. А что?

– Да, я смотрю, ты вроде русак, а ведёшь себя как типичный хохол. Признайся, ты ведь теперь за них?

– Я не за них, я за демократию, за власть народа.

– Знаем мы эту власть народа, вначале они все демократы, а потом диктаторы. Нет этой демократии, есть те, кто управляет народными массами. Вся демократия, как дышло, куда повернул – туда и вышло. Ленин тоже был за власть народа, и что? Он устроил в стране такой тоталитаризм, которого не было даже во времена Ивана Грозного. Вот и на Украине могли бы демократично через год переизбрать нового президента, но нашлись силы, которые заявили, что надо скинуть действующую власть с помощью оружия. А Запад просто заходится от воя, – как всё правильно, как демократично. Разве нам можно радоваться? Какая это демократия, когда фашисты на Майдане заправляют? Вы вот знаете, кто такой Бандера, с флагами которого ходят украинские дерьмократы? А факельное шествие видели на Крещатике в Новый год?

– Нет, мы телик не смотрели, – ответил Петя. – Я знаю, что Бандера – это их национальный герой. Что тут такого? Мы же славим своих героев, почему им не иметь своих?

– Своих, говоришь? Под знамёнами этого Бандеры в период войны были устроены погромы евреев во Львове, резня на Волыни, где поляков вырезали вместе детьми, чтобы освободить территорию для украинцев. Своих сородичей бандеровцы тысячами уничтожали после войны! Они страшнее басмачей, те хоть женщин и детей не трогали, а эти деток просто привязывали к столбам, чтобы на них пули не тратить, и те умирали мученической смертью. Теперь портрет этого урода Бандеры висит в мэрии Киева.

– Папа, ты это учил в школе? – спросила Ирина. – У нас ничего такого в учебниках не было.

– То-то и оно, что ни наше, ни ваше поколение ничего о Бандере не знали. Стеснялись в советских учебниках писать про то, что представители братского украинского народа были нацистами. Между прочим, сегодня я прочёл в инете, что именно они, а не немцы, сожгли Хатынь и ещё сотни белорусских деревень. Эти сведения были засекречены, но, как говорится, в свете украинских событий, их рассекретили. Я был в Хатыни ещё студентом. Там, в принципе, ничего нет, только мемориал и памятные доски, на которых выбиты имена сожжённых крестьян и список деревень, которые были сожжены дивизией СС «Галичина». Эта дивизия была полностью сформирована из украинских националистов, а при прежнем президенте Украины Ющенко командир этой дивизии Шухевич был посмертно удостоен звания героя Украины.

– Зачем? – удивилась Ирина.

– Затем, чтобы привлечь внимание к этому ублюдку и воспитать на его примере подрастающих украинцев.

– Может быть, всё же, чтобы воспитать на их примере патриотов? – неуверенно спросил Петя.

– Патриот, который признаёт только свою нацию, а все остальные ненавидит, и есть нацист. Впрочем, давайте всё же выпьем. Новый год! Итак, я предлагаю выпить за мир!

Все переглянулись, удивившись такому непопулярному ныне тосту, но выпили.

– Вы, Дмитрий Вадимович, просто как мой папахен, поднимаете тосты за мир, – всё же не стерпел Петя.

– У наших родителей, переживших войну, это был главный тост. Помяните моё слово, скоро он и у вас станет самым главным.

Опрокинув стопку водки и тяжело поднявшись, он ушёл в свою комнату.

– Не обижайтесь на отца, – извинилась за мужа Полина Ивановна, – очень он переживает из-за этого Майдана. Вчера позвонили поздравить наших друзей из Киева с Новым годом, так они нас буквально облили ушатом помоев. Обозвали оккупантами, лапотниками, коммуняками за то, что мы им в ЕС не даём войти. Отец всё это выслушал, послал их и с горя напился. Он с похмелья такой сердитый. Так-то он у нас человек малопьющий. Вы уж его, Петя, не дразните, имеете свои убеждения, старайтесь скрыть. Своим родителям рассказывайте, они простят, а ему не надо.

– Моим тоже этого говорит нельзя, типичные совки, им жёсткую власть подавай. Я со своим батей тоже рассорился. Он говорит, что я предатель интересов своей страны, раз поддерживаю Майдан. Такого же мнения и моя мать, её сестра с племяшом из Одессы накрутили. Говорят, что их западенцы забодали, требуют, чтобы все на украинском разговаривали. Я понимаю, это перегиб, так сказать, революционный, потом всё устаканится и пойдёт по-прежнему. Но они имеют право на свой национальный язык и историю.

Однако время шло, а спокойствия на Украине не наблюдалось, и, если Дмитрий Вадимович всё больше мрачнел, то Петька ходил как именинник. Когда в конце февраля совершился правительственный переворот, он был счастлив.

– Представляешь, – кричал он, размахивая руками, – народ Украины победил! Ничего не смогла сделать власть. Её просто под зад выгнали. Погибли бойцы, но дело их победило. Президент бежал, а народ выбрал свою власть! Я вчера ночью пришёл со смены и до утра смотрел трансляцию с Майдана по «Дождю». Просто мурашки по коже бежали и слёзы подкатывали, когда кольцо «беркутов» стало сжиматься вокруг митингующих, а те зажгли покрышки, чтобы не подпустить к себе, и пели свой гимн. Вот это настоящие патриоты! Нам бы так!

Ира его восторгов не разделяла, но и не возражала. Дома комментарии о победе Майдана были другие.

– Доигрался этот трусливый президент, прогнали его. Дождался, пока толпы вооружились, а сил их сдерживать не осталось. Сам всё проиграл и людей погубил, – говорил отец.

Повеселел он только в марте, когда неожиданно для всех Крым присоединился к России.

– Вот это да! Я этой минуты двадцать три года ждал! – ликовал Дмитрий Вадимович и затягивал песню: «Легендарный Севастополь…»

– Что ваше поколение понимает о славе города-героя Севастополя? – спрашивал он у дочери и сам себе отвечал: – Ровным счётом ничего, кроме того, что там море. Как можно ждать, что эти неучи будут патриотами? Ему что Крым, что Рым – всё едино.

Потом, немного помолчав, спросил:

– А твой что, не рад Крыму?

Не успели прозвучать эти слова, как в доме раздался звонок и вошёл сияющий Петька, затянув от порога:

Легендарный Севастополь,Севастополь наш родной…

– Давно бы так! – обрадовался Дмитрий Вадимович и подпел будущему зятю.

По вопросу Крыма их мнения сошлись. Петька оправдывал это решение тем, что там восторжествовали демократия и справедливость.

– Люди референдум провели, большинство за отделение от Украины. Таким образом, демократия победила, а это главное. Если бы даже народ Крыма захотел отделиться от Украины и присоединиться, например, к Гондурасу, то и на это бы он имел право согласно идеям демократии.