Кавказский роман. Часть II. Восхождение

– Успокойся, настоящий, впрочем, не мне судить, – ответила Алла, выразительно поглядев на Валентину. Потом, повернувшись к Гейдару, заявила: – Только я бы хотела выпить с вами на брудершафт.

Гейдар замер, не понимая, чего от него хотят. Но вот уже в его кружку Сашка плюхнул водки, а Алла, продев свою руку под его согнутую, скомандовала:

– Пьём!

Эти два глотка водки прошли уже без последствий, и Гейдар, даже не успев обтереть губы, почувствовал, как Алла впилась в них своими губами. Это было так неожиданно и непонятно, что ничего, кроме отвращения, этот поцелуй у него не оставил. Он даже едва заметно отодвинулся от Аллы и сел к ней вполоборота, чтобы не видеть устремлённых на него пристальных глаз. Остальные девчонки заметили его смущение и стали наперебой расспрашивать его о Кавказских горах, об обычаях, об вычитанных в книгах историях с воровством невест. Он отвечал односложно. Горы красивые, высокие, но опасные. Обычаи мусульманские, то есть строгие. Девушка не может выбрать себе жениха. Это её выбирают его родители и платят калым (выкуп) семье девушки.

– А если она не согласится? – спросила удивлённая Света.

– При чём тут она? Главное, чтобы родители согласились.

– А если он её украдёт?

– Ну, теперь это редкость. Наверное, высоко в горах, там, где власти нет, и крадут, а у нас в селе никто невест не воровал. Но по обычаю, если украл, должен жениться, иначе отец и братья девушки могут вора убить.

– Как «убить»? – ахнула Света.

– Ну, зарезать, в пропасть сбросить, – сказал, улыбаясь, Гейдар, решив припугнуть девчонок.

– А вдруг она его уже полюбила, тогда тоже сбросят?

– Чего вы к нему пристали? – вступился Сашка. – Он ведь не в горах живёт, а вполне цивилизованном месте и девушек не ворует.

– А жаль, – сладко потянувшись, сказала Алла. – Завернул бы меня в бурку, на коня и в горы…

– К очагу жрать готовить, – закончил за неё Сашка, – а ты, небось, поварёшку и в руках не держала.

– Да, а если она плохая жена окажется, что тогда? – забеспокоилась любопытная Света.

– Научит или назад родителям отдаст, но это большой позор и для женщины, и для всей семьи. Такое редко бывает. Девушек с рождения воспитывают быть хорошей женой и слушаться мужа, – закончил Гейдар и сам удивился, откуда он, никогда не интересовавшийся вопросами семьи, знает такие вещи.

– Ну вы и народ! – передёрнула плечами Алла. – Не хотелось бы в рабыни попасть.

– Почему «в рабыни»? Разве русские жёны не готовят еду, не воспитывают детей, не убирают жилище? – удивился Гейдар.

– Конечно, всё это делают, но добровольно, и домой вернуться могут спокойно, другого мужа искать.

– Ой, Алка, брось ты – добровольно! Добровольно-принудительно, это точно, – вступилась Люда. – Меня вон мама всё время пугает, что, если не научусь готовить, меня замуж никто не возьмёт.

– Возьмёт, но бить будет, – авторитетно заявил Сашка.

– Что, твою маманю отец поколачивал? – ехидно поинтересовалась Алла.

– Не за что было, тем более она у нас в школе была парторгом, что же, ей самой себе жаловаться?

– А что, другие жёны жалуются? – удивился Гейдар.

– Конечно, жалуются, ещё как. Хорошо, что в школе всего три семейные пары были. Наша химичка просто замучила маманю жалобами на своего мужа – преподавателя по труду. Тот как примет лишнего, так и начинает свою Пробирку (такая у неё кличка была) гонять. Я бы её тоже гонял, такая зануда.

– У нас на мужей жаловаться не принято, – сказал Гейдар. – Муж глава семьи, и его поведение не обсуждается.

– А что он дома делает? – не унималась Света.

– Ничего. Он должен деньги в дом приносить, а остальное женское дело.

– А дрова рубить?

– Ну понятно, дрова колет. Мой отец инвалид войны был, и то дрова колол.

– Ну а если садист попадётся, такое ведь тоже бывает, тоже надо терпеть?

– Наверное, терпят. Я не знаю, – ответил нехотя Гейдар.

Дальше разговор пошёл на разные темы, и Гейдар даже не заметил, когда от костра пропали Сашка с Валентиной. Через некоторое время они показались из темноты, смущённо улыбаясь и обирая приставшие к одежде хвойные иголки.

– Пошли, брат, нам пора, тем более от тебя, похоже, всё равно толку нет, – бесцеремонно сказал другу Сашка.

Проводив девушек, друзья пошли к своему лагерю.

– У тебя что, женщин ещё не было? – поинтересовался Сашка.

– Нет, – ответил Гейдар, радуясь, что в темноте Сашка не видит его зардевшегося лица.

– Во даёшь, а я с четырнадцати лет это дело познал. Была у нас в доме тётка – уборщица. Родители уйдут в школу, а она полы мыть. Юбка задерётся, ноги голые. Я сзади как-то пристроился. Смотрю, а она не возражает, замерла даже. Ну я и того… Так понравилось, что сама потом меня подбивала: давай да давай. Мужа её на войне убило.

– Меня это никогда не интересовало. Да и обычаи наши не позволяют, – строго сказал Гейдар, отбив охоту у Сашки продолжать эту скользкую тему.

Хмыкнув, он отстал от друга и больше в ночные походы с собой не звал.

Через два дня начался фестиваль, обрушившийся на голову Гейдара сказочным дождём. Москва его ошеломила. Единственный город, который он видел до этого, – был Грозный, но разве можно было его сравнить с Москвой, этой великолепной громадиной, украшенной башнями Кремля? Он мечтал о ней, как мать мечтала о Ленинграде. Ни одного урока в школе не обходилось без упоминания о Москве – столице их социалистической великой Родины, самой могучей, самой справедливой, самой красивой на свете. Сколько раз смотрел он фильм «Свинарка и пастух» – Гейдар и сосчитать не мог. Их танцевальный кружок занимался в сельском клубе, благодаря чему все их ребята были своими людьми для киномеханика, и он пускал их смотреть фильм бесплатно, за что танцоры помогали убирать зал после сеансов. В распоряжении сельского клуба было несколько собственных кинолент, и в том числе этот замечательный фильм о том, как простой кавказский парень попадает в Москву на сельскохозяйственную выставку. Мама, которая тоже не раз вместе с отцом смотрела этот фильм, говорила, что он про любовь, но Гейдар-то был уверен, что любовь тут не главное. Это фильм о сбывшейся мечте джигита: побывать в лучшем городе мира – Москве. И вот таким же удивительным образом, как и герой фильма, он, простой паренёк с Кавказских гор, тоже попал в Москву. От этой мысли кружилась голова, и сердце стучало в груди гулко и радостно. Было чему радоваться. Москва встречала своих гостей умытая, принаряженная, украшенная к фестивалю плакатами, транспарантами, воздушными шариками и эмблемой фестиваля цветиком-семицветиком, разноцветные лепестки которого светили с каждой стены, с каждого столба и афишной тумбы.

Их музыкальная рота выступала на обтянутых кумачом, сколоченных из досок сценах, разбросанных по всей Москве. Ему понравилось выступать на площадке, расположенной на Андреевском спуске, откуда открывался великолепный вид на Кремль и Москву-реку. Почти так же красиво было и в сквере напротив кинотеатра «Ударник», но сцена, сколоченная прямо у фонтана «Дружбы народов» на сельскохозяйственной выставке, недавно переименованной в Выставку достижений народного хозяйства СССР, была так хороша, что иногда хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не во сне ли это всё происходит? Неужели это уже не в кино, а наяву видит он эти знакомые по фильму павильоны и фонтаны выставки?

Архитекторы ВДНХ по заданию Сталина и Политбюро решили затмить царский Петергоф числом и красотой фонтанов. Роль главного петергофского фонтана-каскада по замыслу архитекторов должен был выполнять фонтан «Дружбы народов», самый роскошный фонтан Выставки. Он и вправду был очень хорош. Заходя на сцену, установленную между павильоном Советского Союза и фонтаном, Гейдар не уставал удивляться его красоте, блеску позолоченных скульптур – представителей всех союзных республик, купающихся в потоках водяных струй, игре радуги в каплях воды и радостным лицам зрителей вокруг сцены. К фонтану со всей территории Выставки стекался народ, и толпа у сцены никогда не убывала.

«Ну и пусть в фонтане нет скульптуры чеченца, – думал про себя Гейдар, – разве уместишь здесь представителей всех кавказских народов? Но зато здесь я и могу показать всему миру, как танцует лезгинку наш народ!» От этой горделивой мысли он носился по сцене как вихрь. Сашка во время антракта не выдержал и спросил:

– Слушай, какой в тебя бес вселился? Такой темп взял, что я за тобой не успеваю.

– Ах, Сашка, – говорил счастливый Гейдар, – ты в Москве всю жизнь прожил и, наверное, уже её не замечаешь, а я мечтал, мечтал, а теперь увидел и влюбился. Так всего и распирает – и не только танцевать, а летать хочется.

– Эк тебя забрало, друг! А я не Москвой любуюсь, а женской половиной человечества. Посмотри по сторонам, на тебя пялятся девушки как минимум из двадцати стран: и русские, и француженки, и немки, и эфиопки, и кубинки, и китаянки и прочая, прочая, прочая. Я бы сейчас вон ту негритяночку, тоненькую, так бы и прижал. Говорят, они пахнут совсем не так, как мы. Заодно бы и понюхал.

– Тебе всё одно на уме… – проворчал беззлобно Гейдар. – Прижмёшь, а она тебя завербует, и начнёшь ты военные тайны ей выдавать, помнишь, что Хома на политзанятиях втолковывал?

Действительно, параллельно с репетициями в подмосковном лагере солдат – будущих участников фестиваля – непрерывно учили осторожности в общении с иностранцами.

– Товарищи солдаты! На Международный фестиваль молодёжи и студентов съедется не только прогрессивная молодёжь. Империалисты не дремлют и обязательно воспользуются случаем, чтобы провести диверсию против социалистического лагеря или, по крайней мере, чтобы затащить в свои шпионские сети несознательных граждан. Вы, солдаты Советской армии, будете представлять особый интерес для спецслужб западных разведок, и они не упустят возможности попытаться завербовать вас. В связи с этим вы должны быть максимально бдительными и не входить в контакт с иностранными гражданами и гражданками. При подобных попытках с их стороны должны будете немедленно сообщить об этом старшему по званию. Для обеспечения вашей безопасности приказом по армии установлено, что военнослужащие должны пребывать на территории фестивальной Москвы группами не менее пяти человек, чтобы каждый осуществлял контроль за своим товарищем и оградил его от происков иностранной разведки. Замеченные в контактах с иностранцами немедленно отправятся в особый отдел. Если даже ничего не было, то всё равно фестиваль для вас закончится. Вопросы есть?

– Товарищ командир, разрешите обратиться, – поднял руку Сашка. – А если подойдёт к нам после нашего выступления кто-нибудь из иностранных товарищей, чтобы познакомиться? Чтоже, нам от них шарахаться как от прокажённых?

– Не «шарахаться», а привлечь всех остальных членов вашей группы к этому разговору и говорить только о преимуществах советского строя, о фестивале и о самодеятельности.

– А о погоде можно? – ехидно поинтересовался Сашка.

– Можно, рядовой Сергеев, – зачем дурацкие вопросы задавать?

– Почему «дурацкие»? Вы же не перечислили про погоду, вот я и спросил.

– Всё умничаешь? Скажи спасибо, что ты рядовому Уламову нужен, а то бы я тебя, языкатого, давно бы в часть отправил.

– Дело ясное, что дело тёмное, – проворчал Сашка, но чувствовалось, что для его вольной души эти запреты совершенно неприемлемы.

– Странный ты человек, – сказал ему как-то Гейдар, – что ты всё время задираешься? Отправят в часть, и всё.

– Понимаешь, непонятно мне, – с раздражением ответил Сашка, – зачем иностранцев назвали? Ведь основная идея фестиваля – дружба молодёжи, а дружить заставляют под присмотром и только на определённую тему. Я москвич, а за всю жизнь ни одного живого негра не видел, а тут всяких поехало, что же, только смотреть – и всё? Их-то, наверное, не предупредят, на какие темы можно с нами говорить. Начнут спрашивать: «Где живёшь?», «Что делаешь?» – а мы им что? Как у Чуковского: «„Му“ да „му“, а к чему, почему – не пойму!» Ну, скажут, и советская молодёжь! Сплошные бараны.

– Бараны не мычат, а блеют, – зачем-то поправил Гейдар. – Думаю, просто надо подальше от них держаться. К тому же что ты кипятишься? Ты что, языки знаешь?

– Представь себе, знаю, английский и немецкий. Предки заставляли учить, а вот практики нет, а что язык без практики?

Гейдар с уважением посмотрел на Сашку:

– Здорово, а вот я языков не знаю. У нас в школе то преподавателя не было, а потом прислали одного с испанским языком, но я решил, что он мне ни к чему, и ничего, кроме: «Но пасаран», не запомнил.

– Ну, кто не знает «но пасаран»? Вопили, вопили, что фашизм в Испании не пройдёт, а чем дело кончилось? До сих пор правит у них фашист Франко. Так что правильно ты этот язык не учил, ни к чему он. Всё равно поболтать не с кем.

– А испанец нам говорил, что на этом языке полмира разговаривает.

– Правильно, только нам-то, что до этого? Тут вон с камрадами из Восточной Германии хрен пообщаешься, – мрачно закончил Сашка, – а на английском вообще никто из коммунистических стран не говорит. Так что зря я его учил. Говорил предкам, разрешите мне лучше больше музыкой заниматься, а они упёрлись.

– Ты им сообщил, что в Москве будешь? – поинтересовался Гейдар.

– Зачем?

– Как «зачем»? Повидаться, что, неужели не соскучился?

– Да ну их. Придут на концерт и опять занудят: «Зачем институт бросил, чтобы на бубне стучать?» Я этого наслушался досыта, так что обойдусь. Да и не до них. Нельзя с иностранцами – мы с нашими общаться будем. Девчонки, надо полагать, со всего Союза приехали. Вот раздолье, – сказал он, повеселев.

Когда на фестивальных улицах Москвы их окружила разноликая и разноязыкая толпа, удержаться от общения с ними было тяжело не только разговорчивому Сашке, но и сдержанному Гейдару. От наводнения никогда ранее не виденных африканцев в просторных цветных одеждах, индусок в сари, латиноамериканцев в сомбреро и парней в клетчатых ковбойках и потёртых полотняных штанах кругом шла голова.

– Смотри, как иностранцы плохо одеты. Большинство в национальных костюмах. Остальные в простых рубахах и в этих потёртых штанах, – сказал как-то Гейдар другу. – Правильно говорят, что живётся им тяжело, не то что у нас.

– Эх ты, темнота! – возразил Сашка. – Это не простые штаны, это джинсы, которые сейчас во всём мире входят в моду. Я читал, что в скором времени в джинсах будет ходить основная часть населения планеты, так удобны и практичны эти штаны.

– И женщины? – удивился Гейдар.

– И женщины, как это ни странно. Это мнение одного модного портного из Америки. Я в одном американском журнале читал. У предков был ученик – сын дипломатов. Они и попросили его принести неадаптированный английский текст, чтобы я мог почитать настоящий английский, а не прилизанный текст учебников.

– Может быть, но про женщин он наврал, – упрямился Гейдар. – Женщины в брюках ходить не станут. По крайней мере мусульманки, – добавил он.

– Во-первых, скоро с религией будет полностью покончено, – авторитетно заявил Сашка, – к тому же эмансипация, ты что-нибудь о ней слыхал?

– Конечно, это борьба женщин за равноправие. Праздник Восьмое марта мы тоже празднуем. Права – это понятно. Женщины тоже могут работать, участвовать в выборах и так далее, но соблюдать обычаи они обязаны всё равно.

– Мать моя историк, говорит, что настоящая женская эмансипация – это возможность не только работать, но и жить так, как женщина считает нужным. Знаешь, они с отцом на эту тему спорили до хрипоты, но к согласию всё равно не пришли, так что давай закончим на эту тему. Посмотри лучше, как хороша вон та девчонка. А будь она в обтягивающих попку джинсах? Просто фантастика! И эта фантастика будет. Это я тебе говорю. Смотри, как наш народ к прогрессу тянется. Просто залюбили иностранцев до смерти. Вон смотри, две тётки пирожки напекли и суют их в руки голодающих трудящихся. И чего, дурачьё, упирается? Нам бы этих пирожков…

Действительно, простые москвичи, не запуганные шпионскими страстями, любили гостей фестиваля искренне и неистово. Их наперебой приглашали в гости, совали в руки русских матрёшек, которые продавались на каждом шагу, пытались подкормить на улицах или тащили в гости покушать, уверенные в том, что гости дома недоедают. Гости смотрели на хозяев с удивлением цивилизованного человека, приехавшего в гости к аборигенам. Вежливо откусывали пирожки, а потом незаметно кидали их в урну. С опаской заходили в густонаселённые и захламлённые коридоры московских коммуналок, чтобы выпить водки под нехитрую закуску, кивая головой и улыбаясь ничего не понимающей улыбкой на откровения хозяев, излагаемые на незнакомом русском языке. Говорили москвичи о солидарности трудящихся, о великой правде коммунизма, о широкой русской душе, готовой отдать последнюю рубаху за воссоединение пролетариата во всём мире. Гости даже представить себе не могли, что главное чувство, которое питают к ним хозяева, – это жалость о тяжёлой судьбе угнетённых братьев по классу, эксплуатируемых и ведущих полуголодное существование. Охотно гости участвовали только в обмене сувенирами. Особенно в ходу был обмен шляпами, платками, шарфами и даже рубашками. И очень скоро в Москве появились москвичи, одетые в ковбойки, и иностранцы в модных в ту пору в Союзе куртках-вельветках с молниями. Русским было невдомёк, что большинство гостей относится к фестивалю, как к карнавалам, которые не редкость в любой стране.

Гейдар смотрел на улыбающиеся жёлтые, чёрные и белые лица гостей фестиваля с нескрываемым восторгом. «Вот ведь все они любят нас. Нашу огромную многонациональную страну, победившую страшное зло на земле – фашизм». Смутился он, только когда мексиканец в широченном сомбреро после его выступления подошёл к сцене и стал протягивать ему эту удивительную шляпу, приговаривая:

– Ченч, ченч.

Гейдар, решив, что мексиканец дарит эту замечательную шляпу, перепугался.

– Нет-нет, я не могу взять, она дорогая, – отступая под напором гостя к сцене, отнекивался он.

– Он же тебе её не даром даёт, – услыхал он голос Сашки. – Простит обменяться. Он тебе сомбреро, а у тебя просит папаху.

– На Кавказе, откуда я родом, есть такой обычай – дарить гостю понравившуюся ему вещь, – с истинно кавказским достоинством произнёс Гейдар, протягивая папаху мексиканцу.

Когда папаха уже красовалась на усатой голове мексиканца, Гейдар с ужасом вспомнил, что она казённая. Выручил вездесущий Сашка, который что-то залопотал на английском языке мексиканцу. Тот разочарованно протянул назад папаху, забрав из рук растерянного Гейдара сомбреро.

– Ты чего ему сказал? – поинтересовался Гейдар.

– Сказал, что в сомбреро тебе сложно будет танцевать, чтобы приходил сюда в последний день, тогда ты обязательно махнёшься шапками.

– Но ведь я и тогда не смогу её отдать, – расстроенно сказал Гейдар.

– К тому времени он сам забудет прийти или выменяет свой абажур на что-нибудь другое, так что не дрейфь, а радуйся, что возле тебя такой человек, как я, а наши голуби сизокрылые сейчас воют и ничего не видят.

Им действительно дали в соглядатаи трёх солдат из другой части, которые вполне сносно исполняли очень популярную в то время песню «Летят белокрылые чайки». Сашка с первой минуты их невзлюбил и называл не иначе, чем «голуби сизокрылые».

– Почему «голуби сизокрылые»? Они же про белокрылых чаек поют, – простодушно поинтересовался Гейдар.

– Потому что белокрылые чайки стучать не станут, а у этих сизокрылых не заржавеет, – парировал Сашка, не доверяющий певцам.

– Да брось ты, нормальные они ребята, – заступался за певцов Гейдар.

До истории с мексиканцем они его практически не раздражали, так как нарушать приказ у него поводов не было, а вот Сашка буквально изнывал от необходимости непрерывно согласовывать свои действия с «голубями». Согласовывать приходилось буквально всё. На территории ВДНХ было множество киосков, где торговали вкусными сосисками с хрустящей булочкой и горчицей. Не только Гейдар таких вкусностей раньше не ел, но и москвич Сашка признался, что до фестиваля он о сосисках только слыхал.

Недалеко от сцены стоял лоток на колёсиках с газированной водой. В белом халате и чепце, за этим передвижным прилавком стояла очаровательная девушка. Всего за три копейки наливала она стакан шипучей газированной воды с сиропом, добавляя этот сказочный бальзам в стакан из красивого стеклянного конического сосуда. Гейдар, в руках которого было всего тридцать рублей солдатского жалования, был готов потратить их все – только бы видеть, как священнодействует эта девушка, создавая необыкновенный напиток, который так приятно щипал во рту и хорошо утолял зажжённую лезгинкой жажду.

– В Грозном что, нет газировки? – удивлялся Сашка.

– Нет, конечно, только квас из бочек продают.

– В Москве этого добра навалом, только я боюсь к ним подходить, больно ос много вьётся вокруг сиропа, а у меня аллергия на их укусы, но для того, чтобы поболтать с этой замечательной газировщицей, я готов рискнуть.

Однако, чтобы подойти к вожделенным киоскам, надо было дождаться, когда освободятся «сизокрылые», чтобы всем вместе по уставу отправиться пить воду, кушать сосиски и, что ещё более противно, сходить в туалет, который располагался недалеко от другого фонтана. Как назло, одному хотелось сосисок, второму газировки, третьему в туалет, а четвёртый (и это чаще всего был Сашка) хотел поболтать с девушками, плотно окружавшими и сцену, и фонтаны. Любопытство и непоседливая натура распирали его, и, ловко разбросав пятёрку по интересам, пообещав клятвенно быть на виду и не общаться с иностранцами, он быстро заводил новые знакомства, привлекая в компанию Гейдара.

– Ну, знаешь, ты просто феномен. Стоит только с девчонками заговорить, они сразу про тебя спрашивают: кто, да откуда, да познакомь.

– Это они чтобы разговор поддержать, – отвечал Гейдар, – а на самом деле все только с тобой болтают.

– Эх ты, простота, женщин ты не знаешь. Они на красоту, как осы на сироп, кидаются, а ты у нас горный орёл и танцуешь как бог.

– Можно подумать, что ты не орёл, – беззлобно отбивался Гейдар.

– Ну не Квазимодо, но до твоих достоинств мне далеко. Белёс и мелковат. Моя сила в слове, а, как говаривал один мой знакомый, большой дока в женских делах, женщины любят ушами. Вот я и треплюсь: «Откуда такие красотки взялись тут у фонтана? Вы, случайно, не Любовь Орлова? Девушка, вам никто не говорил, что у вас самые красивые ноги на фестивале?» И, знаешь, бьёт без промаха. Ведутся и глупенькие, и умненькие, и красотки, и дурнушки. А ты рядом с девчонками стоишь гордый и неприступный, как Эльбрус. Вот они тебя поштурмуют, поштурмуют, а потом опять ко мне, грешному, спускаются.

– Да нужны они мне! – отвечал Гейдар почти искренне, хотя в глубине души немного завидовал своему лёгкому в общении другу. – Понимаешь, у нас не принято общаться с девушками. Школа у нас сельская, раздельного обучения, как в городе, не было, но мы всё равно с девчонками не общались.

– А они с вами?

– Они тем более. В селе строго обычаи соблюдаются. Девушки у нас строгие. Как только девчонка немного подросла, ей уже нельзя к парням подходить, а тем более наедине оставаться. Вот я и не привык.

– Ну и дела! Просто монастырь какой-то. Я бы у вас со скуки помер, – возмущался Сашка, кривя свои по-детски пухлые губы. – Но ты, Гейдарка, не дрейфь, если вместе служить будем, я из тебя покорителя дамских сердец вмиг сделаю. А пока пойдём вон на тех барышнях потренируемся, – говорил он, уже улыбаясь кому-то в толпе.

Гейдару ничего не оставалось, как пробираться за другом, чтобы молча постоять в стайке стреляющих глазами москвичек или юных провинциалок, приехавших на фестиваль покорять мир.

Фестивальные дни пролетели быстро, как утренний сон, оставив в душе ощущение праздника и собственной значимости. С этим чувством и приехали друзья в часть. Все выпускники учебной роты уже были направлены по новому месту службы. Теперь дошла очередь до артистов – так запросто их окрестил сопровождавший их капитан Хоменко, тоже заметно отдохнувший и повеселевший за время фестиваля. Ещё в поезде он предрекал друзьям легкую службу в музыкальной роте.

– Наверняка предложат. Вы молодцы, а я рекомендацию дам. Там и строевой нет, и жизнь веселее. Уж не знаю, как Александр, а тебе, Гейдар, прямая дорога в ансамбль песни и пляски Советской армии. Так что в Москве ты будешь бывать чаще, чем у себя на родине, если вообще туда будет время съездить, – разглагольствовал капитан, не обращая внимания на помрачневшего Гейдара.

– Это не для меня, я не могу мать бросить, – потупившись, ответил Гейдар.

– Чудак человек, что ты, так и будешь за мамкин подол держаться? – не унимался капитан.

– Товарищ капитан, по их горским законам нельзя родителей бросать, – вступился за друга Сашка. – Я понял, что для горцев соблюдение своих законов превыше всего.