Кавказский роман. Часть II. Восхождение

– Ну а как же Иван-царевич? – не унимался Мишка.

– Я его себе там найду, – отвечала Мариша.

– А если там одни лешие да домовые живут? Так тебя в болото или в щель какую-нибудь утащат, – не унимался Мишка.

– Не утащат, я сильная, даже тебе, болтун, сейчас шею намылю, дай только из машины выйти.

– Не намылишь, не намылишь, я убегу, не догонишь!

Вот в таких милых глупостях и пролетала за окнами дорога. Однажды, уже в октябре, Мариша села в машину и очень по-деловому спросила у Гейдара:

– Это правда, что ты на фестивале в Москве был?

– Правда.

– И что ты народные танцы умеешь танцевать?

– Могу.

– Почему же ты молчал и ничего не говорил об этом?

– Зачем болтать. Отец сказал?

– Да. Он мне предложил принять участие в концерте, который будет в клубе в честь сороковой годовщины Октября. Сегодня он завклубом команду отдаст. Всех артистов из солдат соберут. Вот и тебя назвал. Я даже удивилась. Ездили, ездили в школу, а я ничего и не знала.

– А зачем тебе это?

– Понимаешь, я просто заболела фестивалем. Мы с мамой специально в Москву раньше поехали, чтобы перед Сочи на фестивале побывать. Мои бабушка с дедушкой на проспекте Мира живут, рядом с нами сцена была, а я ещё на ВДНХ ездила, там было здорово!

– Я там выступал, – не без гордости вставил Гейдар.

– Правда? Слушай, может быть, это я тебя там и видела? Красиво один кавказец лезгинку танцевал.

– Может, и меня, но там многие танцевали. Группы всё время меняли место для выступления.

– Нет, наверное, всё же тебя. Мне сразу показалось, что я тебя где-то видела. Здорово! А тебе понравилось?

– Ещё бы!

– А что больше всего запомнилось?

– Газировка, – улыбнулся Гейдар.

– Какая газировка? – опешила Марина.

– Обыкновенная, с сиропом, которую на ВДНХ продавали. Я всё своё жалование на неё пропил.

– Ты шутишь, что хорошего в этой газировке?

– Мне многое понравилось, но газировка больше всего, – настаивал Гейдар, – у нас её даже в Грозном нет.

– Земной ты человек. Ведь фестиваль был. Мне, например, была ужасно интересна молодёжь со всего мира. Негры, китайцы, индейцы и другие.

– Ой, вы что, и негров видели? – удивился сидевший сзади Мишка.

– Конечно, видели, их полно было.

– А правда, говорят, у них ладошки и ступни ног белые?

– Не знаю, как ступни, а ладошки точно белые. Я с одним негром даже за руку познакомилась. Жалко только, что меня мама быстро от него оттащила.

– И ступни, и ладошки белые, – заверил Гейдар. – Однажды вместе с нами ансамбль из Нигерии рядом выступал. Парни били в барабаны и пританцовывали, а девчонки танцевали, сверкая зубами, белыми ладошками и пятками.

С того дня воспоминания о фестивале на несколько последующих дней вытеснили все другие дорожные разговоры. Даже Мишка переставал задирать Маринку, когда речь заходила о фестивале.

За две недели до праздников начались репетиции концертов. Гейдару на баяне аккомпанировали Игорь и солдат-грузин, умевший выбивать ритм на бубне. Игорь решил показать зрителям сцену из спектакля Островского «Без вины виноватые», где он играл Незнамова, а Мила, жена капитана, – его мать, артистку Кручинину. Этот фильм не раз демонстрировался в солдатском клубе и был не совсем по теме для революционного праздника, но Игорь ничего другого играть не хотел.

– Понимаете, это был мой выпускной спектакль за третий курс училища. Я за него пятёрку получил. Я и слов-то из других пьес не помню. Так что или этот отрывок, или никакой другой.

Когда в хозроте узнали, какой отрывок решил показать худрук, рыжий Генка за всех объяснил такое пристрастие Игоря к Островскому:

– В революционных пьесах не пообнимаешься, а тут он долго будет в обнимку с мамашей сидеть. Это любому дураку понятно, кроме лейтенанта Сомова.

Мариша решила читать отрывок из поэмы Блока «12». На репетициях она выходила на сцену строгая, в чёрном длинном бархатном платье, которое нашла в мамином сундуке. Этот вышедший из моды наряд, во-первых, очень соответствовал Блоку, а во-вторых, великолепно подчёркивал фигуру артистки, из-за чего не только Гейдару, но и остальным сидящим в зале было не до революционной поэмы, а тоже хотелось узнать, можно ли обнять Маринину талию двумя ладонями? Гейдар, получивший законное право любоваться стоящей на сцене Мариной, не пропускал ни одной репетиции, как бы занят ни был. Он не разбирал произносимых ею слов, он видел только это милое лицо с пухлыми губами, которые так хотелось поцеловать, хрупкие плечи, которые хотелось обнять. За тонкую талию так хотелось притянуть к себе девушку и положить на грудь её гордую головку. Когда она после первой репетиции спросила его по дороге в город, кто в поэме Блока идёт «в белом венчике из роз» – матрос или Христос, – он даже не понял, о чём идёт речь. Произносимые ею со сцены слова до него не долетали, он весь всецело был поглощён созерцанием любимого существа. Получив возможность рассматривать её, он совершенно ясно понял, что любовь – это когда только от одного вида любимой ты наполняешься счастьем.

– Так кто – матрос или Христос? – пробился к нему вопрос Марины.

– Матрос, – не думая ответил Гейдар.

– Почему?

– Потому что Христос шёл бы в терновом венце, а матрос, видимо, жениться собрался, вот и надел белый венок.

– Ты что, надо мной издеваешься? – рассердилась Марина. – Я же тебя серьёзно спрашиваю, а ты шутишь.

– Почему шучу? Нас наша учительница по русскому сколько раз об этом спрашивала. Никто отгадать не смог. Мой сосед по парте сказал: «Может, Аллах?», так его чуть из школы не выгнали. Я предложил матроса, и все согласились, а ты нет.

– Сознайся, что ты это всё только что выдумал? – нахмурилась Мариша.

– Если и выдумал, то только чуть-чуть.

– Ладно, ладно, издевайся, я тебе прощаю за то, что ты божественно танцуешь лезгинку. Похоже, это всё же я тебя видела тогда на фестивале, на бубне ещё тогда мальчишка с таким белым чубом стучал. Я ещё подумала, почему он русский, а не грузин.

– Точно, Сашка, мой друг, он, как и я, не грузин.

– Прости, я всё забываю, что кавказцы не любят, когда их грузинами называют.

– Точно не любят, все, кроме грузин.

– Кто тебя так танцевать научил?

– Солдаты, которые в госпитале лежали.

После этих слов Мариша потребовала подробного рассказа о госпитале и всём остальном. Причём слушала она так, что Гейдар сам не заметил, как всё ей рассказал. Разговоров хватило на несколько поездок в школу. Садясь в машину, Маринка говорила:

– Так и что дальше?

– Разговор с водителем запрещён, – отвечал ей Гейдар, но после небольшой паузы продолжал свой неторопливый рассказ дальше, замолкая на перекрёстках и поворотах.

К тому времени, когда он дошёл до истории о гибели отца, подошёл праздник. Праздничный вечер открыл Воронов, рассказал об успехах части, поздравил с сороковой годовщиной Октября, предложил помянуть минутой молчания всех погибших в боях с империалистами и фашистами. Потом начался концерт. Всех выступавших принимали хорошо. Едва удалось успокоить зал, когда офицерская жена Мила выпустила из своих объятий своего сценического сына Игоря.

– А поцеловать сыночка? – ревели солдаты, не обращая внимания на то, что старший лейтенант Сомов сидит в зале.

– Давай ещё про матроса! – неистовствовали они, не желая отпускать со сцены серьёзную Марину в её бархатном платье.

Когда же на сцену вышел Гейдар, которого Игорь, выполнявший роль конферансье, представил, как лауреата Международного фестиваля молодёжи и студентов в Москве, и полетел по ней в лезгинке, зал вначале замер, а потом стал хлопать, помогая такту. Его вызывали несколько раз на бис, и он выходил и плясал так же неистово. На нём был настоящий кавказский наряд: черкеска, чувяки и коричневая папаха из овечьей шерсти, добытые завклубом в соседнем поселке. Из-под этой папахи по его щекам тёк рекой пот, но Гейдар не только не сбавлял темпа, а ещё и усиливал его, танцуя лезгинку со всеми оттенками многонационального Кавказа. Наконец в зале поднялся полковник и успокоил публику:

– Совсем парня замучили, он завтра баранку крутить не сможет. Давайте похлопаем ему на прощание и отпустим.

После бурных аплодисментов Гейдар ушёл за кулисы хоть и маленькой, но знаменитостью.

– Танцуешь ты гениально! Поверь мне, – сказал ему за кулисами Игорь. – Почему тебя в музроту не взяли после фестиваля?

– Я сам не пошёл.

– Почему? Там бы в ансамбль Красной армии перебрался, а там Москва, гастроли, деньги.

– Нет, я хочу поступить в институт.

– Во чудило! Чтобы потом всю жизнь шиш с маком получать? – удивился завклубом.

– Я так решил, – отрезал Гейдар.

Когда он переоделся и вернулся в зал, там уже растаскивали сиденья, для того чтобы освободить место для танцев. Марина, переодетая в красивое голубое платье с неизменной широкой юбкой, стояла в кругу молодых офицеров и звонко смеялась. Было видно, что она в восторге от себя, от молодых и весёлых ухажёров, от всего этого праздника, где никого лучше её нет. Увидев её, такую красивую, но чужую, Гейдар почувствовал, что сердце, которое до этого гулко стучало в груди после удачного выступления, вдруг как будто остановилось, а потом снова пошло, сбиваясь с ритма. «Чего ты хотел, чтобы полковничья дочка стояла рядом с солдатами?» – рассердился он на себя и повернул к своим ребятам из хозроты. Они набросились поздравлять его и нахваливать за лезгинку.

– Ну, братка, не ожидал! В Ростове все лезгинку пляшут, но такой я не видал, – изумлялся рыжий земляк.

Кроме ребят, его обступили и женщины – служащие столовой. Их улыбающиеся лица светились восхищением и добротой.

– Вот уж не знала, что ты такой лихой парень, а то бы я тебе больше щец наливала, – приговаривала тётя Настя, раздатчица в столовой.

– Гейдар, ты сплошной восторг! – протиснулась к нему пышногрудая девица с какой-то невообразимой башней из крашеных волос на голове.

– Вот, разреши тебе представить: Екатерина, – церемонно сказал ему Генка, соединяя Катеринину и Гейдарову руки.