Кавказский роман. Часть II. Восхождение

– Вот бы охранять послали! – не дослушав до конца, опять зашептал сосед слева.

– Разговорчики, – раздался откуда-то сзади грозный шёпот капитана Хоменко, и солдаты, втянув головы в плечи, затихли.

– Вам предоставляется высокая ответственность представлять самодеятельность Вооружённых сил Советской армии на этом форуме, и мы надеемся, что вы не подведёте.

– Ни фига себе! – удивился Студент (так уже звал его про себя Гейдар). – Это тебе не агитбригада – это тебе фестиваль! Но что могут наши раздолбаи, это же готовиться надо, а фестиваль, сдаётся мне, должен быть вроде через две недели.

Как бы услышав его вопрос, майор предоставил слово девушке-худруку, и она, покачивая своей юбкой-колоколом, грудным, хорошо поставленным голосом, выдававшим её вполне зрелый возраст, внесла ясность в вопрос о фестивале.

Фестиваль действительно должен был начаться через две недели. Молодёжь всей страны готовилась к нему целый год, но буквально накануне отдел по делам молодёжи Верховного Совета, которому было поручено проведение фестиваля, хватился, что Вооружённые силы Советского Союза не представлены на форуме, и сейчас по всем воинским округам проходили смотры-конкурсы армейской самодеятельности. Здесь тоже пройдёт такой смотр, на котором будут отобраны лучшие исполнители, которые и поедут на фестиваль. Смотр должен был начаться завтра, а сегодня солдатам необходимо было ещё устроиться на ночлег.

Ночлег был обустроен по-военному быстро и чётко. Солдат вывезли за город, где на самом берегу Волги они разбили походный лагерь с палатками, кухней, умывальниками и отхожим местом. Перед сном была дана команда продумать номера, которые завтра будут показывать на смотре, а утром зарегистрировать свой номер у капитана Хоменко, указав какой реквизит необходим для каждого номера. Чтобы собраться с мыслями и что-то отрепетировать, солдатам дали два часа свободного времени перед отбоем. Суета началась необыкновенная: певцам и танцорам требовались аккомпаниаторы, музыкантам – инструменты, а представителям оригинального жанра – булавы, мячики и прочая дребедень для жонглирования.

Заволновался и Гейдар, так как ему для исполнения лезгинки (а именно её он и собирался представить на смотре) нужен был бубен и тот, кто умеет на нём выбивать необходимый ритм. Ещё в клубе он заметил, что кавказцев среди армейских артистов не было. Однако аккомпаниатор, как это ни странно, нашёлся сам собой. К Гейдару подбежал разгорячённый Студент и без предисловия спросил:

– Ты что, будешь лезгинку бацать?

– Да, а откуда ты знаешь? – удивился Гейдар.

– Мы с матерью позапрошлым летом отдыхали на Чёрном море, так там все кавказцы лезгинку танцевали. Вот я и подумал.

– Я и другие танцы могу. В танцевальный кружок в школе ходил, но хочу лезгинку, только некому мне такт выбивать, а так, без бубна, не очень хорошо будет.

– Не дрейфь, джигит, я к тебе поэтому и подошёл. Я ведь барабанщик. Была у нас в институте джаз-банда, я там на барабане стучал, пока не достучался. Тогда, в Гаграх, научился и лезгинку выстукивать. Хороший ритм, зажигательный, так что подстучу, – успокоил Гейдара Студент и, протягивая руку, сказал: – Давай знакомиться: Александр, можно Сашка.

– Гейдар, – ответил тот радостно. – Саша, а где бубен взять?

– Думаю, в офицерском клубе найдём, а пока я тут бочку железную присмотрел. Сейчас я у капитана попрошу отойти от лагеря, чтобы прорепетировать.

– Не отпустит.

– Не дрейфь, отпустит!

Действительно, уже через пару минут он подбежал к Гейдару и потащил его подальше от лагеря.

– Разрешил пребывать в зоне видимости, в ином случае грозил всё оторвать.

Гейдар уже не интересовался, что собирался оторвать капитан, так как за время учебки понял, что в арсенале воспитательных мер офицеров эта угроза не самая страшная. Лавина мата, которую обрушивали на головы солдат старшины и офицеры, уже перестала удивлять его, выросшего среди школьных учителей и в мусульманской культуре. Сам он ругаться и не только не хотел, но и не мог.

Захватив пустую пятилитровую жестяную банку из-под солёных огурцов, которые накануне съели за ужином солдаты, ребята расположились на небольшой полянке и в наступающих летних сумерках начали репетировать.

– Молодец ты, Гейдар, здорово танцуешь, значительно лучше, чем абхазы. Это я тебе говорю, – сказал после репетиции Сашка, когда они решили немного отдохнуть. – Тебя точно возьмут, а вот меня вряд ли.

– Не дрейфь, – повторяя интонации друга, ответил Гейдар, – если возьмут меня, то возьмут и тебя, так как ты стучишь так, как никто в селе не стучал. Извини, а что это такое – джаз-банд?

– Ты что, не знаешь? – выгнул дугой брови Сашка.

– Нет.

– Во деревня! Это музыкальный ансамбль, который играет джазовую музыку. Ты фильм трофейный «Серенада солнечной долины» видал? – Нет, – ответил помрачневший Гейдар, – я действительно из села, новых фильмов у нас показывали мало, да я и не любитель был ходить в кино. Ансамбль, машина… времени не было.

– Ладно, прости меня, засранца. Нам, москвичам, всегда кажется, что кругом одна Москва, а кто там не живёт – сами виноваты. А «Серенада солнечной долины» – это вещь! Посмотри на гражданке, понравится, у тебя удивительное чувство ритма. Ты полюбишь эту музыку. Меня родители (а они у меня учителя: папаша директор школы, мамаша русский преподаёт) отдали в семь лет учиться на фано, но я это фано в гробу видал, как и их институт, куда они меня с репетиторами затолкали. Я хочу быть музыкантом и стану им. После армии приду и стану. Обязательно джазистом, потому что нет музыки лучше джаза.

Гейдар постеснялся спросить, что это за музыкальный инструмент, на котором учился в детстве играть его новый друг.

– У меня отец тоже директор школы. – И, помолчав, добавил тихо: – Был.

– Как «был»? Бросил, что ли?

– Нет, не бросил, погиб.

– Извини, брат.

Услыхав это «Извини, брат», Гейдар вдруг взял, да и выложил новому другу всё то, что так мучило его. И про отчима, и про то, как любил его, как он погиб на его глазах, и про то, как не мог терпеть материнских слёз и ушёл в армию. Говорил он по-мужски коротко, но чётко излагая всё, что накипело на душе, и Саша, поняв его боль, сказал:

– Молоток твой отец был, таким гордиться можно, а в армию пошёл правильно. Меня тоже мамаша доставала своими слезами, когда из института вышибли, только в армии и успокоился. А теперь надо жить дальше. Я ведь со своим джазом собирался в фестивале участвовать, но не пришлось, надо теперь таким способом пробиваться. И мы пробьёмся, это я тебе говорю!

Смотр-конкурс начался по-военному точно в восемь утра. В состав отборочного жюри вошли преподаватели музыкальных кружков офицерского клуба во главе с главным капельмейстером и симпатичным худруком. Зрителями были прибывшие на конкурс солдаты. Как и полагал Студент, номера были сырые и отбирать было особенно не из чего. Первым на сцену вышел артист оригинального жанра. Жонглёр – тощенький белобрысый солдат, который, за неимением булав, жонглировал пустыми бутылками, которые раздобыл в местном буфете. Бутылки слушаться его не хотели и со звоном разбивались о сцену. Смущённый артист, виновато улыбаясь и приговаривая: «Сноровку потерял», брал очередную, которая вскоре тоже падала, покрывая сцену зелёными осколками. После пятой разбитой бутылки капельмейстер не выдержал и попросил прервать номер. В результате выступление очередных артистов шло на фоне старушки уборщицы, сметающей звонкие осколки метлой, что раздражало артистов, но безумно забавляло сидевших в зале солдат. Время от времени из зала раздавались реплики типа:

– Бабка, ты давай мелодию правильно выводи, подыграй артистам!

Подыгрывать было кому, так как потянулись певческие номера. Звучали песни на языках солдат со всего многонационального Союза. Аккомпанировал им на баяне баянист офицерского клуба. Песни были разные, но звучали они ни в склад и ни в лад. Нескольких исполнителей просто остановили посредине куплета. Сложности возникли только с Капшуком, который тоже заявил себя на песенный конкурс. Он долго не мог начать песню, не попадая в лад с баяном. Потом, наконец вступив, заревел зычным голосом, не считаясь с мотивом. Капельмейстера, стоявшего с поднятой рукой, означавшей конец выступления, он упорно не замечал. Капельмейстер сдался, понимая, что остановить ефрейтора невозможно, и дослушал длинную украинскую песню «За туманом» до конца, с лицом человека, страдающего зубной болью. Слова, к сожалению, Капшук знал все. Пел он неправильно, но упоённо, не замечая хлопков с места, свиста и разъярённого лица капитана Хоменко. Когда песня наконец кончилась, ефрейтор, нимало не смущаясь, предложил ещё спеть «Ревэ тай стогне Днипр широкий». В этот момент на сцене появился капитан Хоменко, который уже давно пробивался к сцене, и, подойдя к солдату, отдал команду:

– На-ле-во, шагом марш со сцены! Я тебе пореву! На гауптвахте допоёшь, певец хренов.

Когда Капшук удалился, капитан, глядя в зал, грозно произнёс:

– Вас, бараны, на смотр самодеятельности, а не самонадеятельности привезли. Одним словом, если ещё один такой чудак на букву «м» здесь появится – отправится вслед за этим на гауптвахту. Слушать команды майора. Встал он с места – значит шагом марш со сцены. А то вишь, моду взяли, со всяким говном, то есть дерьмом, – поправился он, поглядев на женщину-худрука, – лезут, а ты их слушай! На фестиваль вас, чурбанов, собираются послать, а вы тут Ваньку валяете.

Оказалось, однако, что капитан несколько предвосхитил события, так как «валяние Ваньки» было ещё впереди. Не успел стихнуть топот капитановых каблуков по сцене, как уже объявили номер с интригующим названием: «Нанайская борьба». После этого на сцену выскочило нечто в белом с двумя белыми головами наверху. То, что это головы, становилось понятно благодаря нарисованным на них углём улыбающимся рожицам. Это странное двухголовое чудище завертелось и закувыркалось по сцене, изображая, судя по названию номера, схватку двух нанайцев. Гейдар видел подобный номер на концерте заезжих гастролёров в их сельском клубе. Помнится, тогда он очень много смеялся, наблюдая возню одетых в меховые северные одежды человечков, которых, как выяснилось в конце номера, изображали не дети, а один человек. То, что творилось сейчас на сцене, было нелепо и неуклюже до смешного. Смех начался уже на первой минуте выступления. Смеялись не над номером, а над чудаком, чьи грязные босые ноги непрерывно мелькали в этой белой смешной куче. Смех превратился в рёв, когда сквозь шум отчётливо прозвучал утробный звук непривыкшего к солдатской каше кувыркающегося солдата. Если бы не этот конфуз, номер бы ещё продолжался, но стушевавшийся артист вдруг распрямился во весь рост, а из прорехи вверху показалось простодушное потное лицо.

– Извините, нежданчик! – произнёс он под возобновившийся хохот зрителей.

Они только теперь разобрались, что «нанаец» был одет в двое белых солдатских кальсон, одни из которых были на туловище, а другие на ногах. Выглядывал артист в ширинку, которая обрамляла смущённо улыбающуюся рожицу парня рядом белых пуговиц и прорезных петель. Открывшийся факт просто потряс публику, которая зашлась в истерическом хохоте. Смеялись все – и солдаты, и жюри. Капельмейстер смеялся, держась за сердце, худрук – держась за уставшие от смеха скулы, а солдаты валились от хохота друг на друга. Смеялся даже капитан Хоменко, вытирая катившиеся из глаз слёзы большим армейским носовым платком. Не смеялся один только горе-артист, и было видно, что он готов и дальше развлекать публику.

– А ну, шагом марш со сцены, клоун! – прозвучала команда пришедшего в себя капитана.

Когда, выполняя эту команду, рядовой по всем правилам повернулся налево и пошёл строевым шагом за кулисы, покачивая всеми двумя тряпичными головами за спиной, народ уже не смеялся – он стонал. Вот после такого безудержного веселья на сцену надо было выходить Гейдару со своим номером. Он и до этого изрядно переволновался, не увидев рядом Сашки, но буквально за пять минут до их выхода на сцену тот появился, держа в одной руке черкесский наряд, а в другой бубен.

– Давай быстро переодевайся – не в галифе же лезгинку отдирать, вчера чуть со смеху не умер, как ты без сапог да в этих самоварах выступал.

Гейдар, лихорадочно натягивая на себя наряд, всё же успел спросить:

– Где взял?

– Где взял, где взял… украл, – ответил ему друг, помогая застёгивать черкеску, но, увидев удивлённый взгляд Гейдара, миролюбиво добавил: – Не дрейфь, с двумя тётеньками служащими здесь поговорил, вот и одолжили.

В этот момент худрук-конферансье, дождавшись, когда стихнет разбушевавшийся зал, объявила номер Гейдара. Сердце его ухнуло куда-то в пятки, но как только он услыхал чёткий ритм, выбиваемый Сашкой на бубне, ноги сами понесли его по сцене. В глазах замелькали лица солдат, членов жюри, огни рампы. Стосковавшееся по лезгинке тело выделывало на сцене такие коленца, что уже в середине танца Гейдар услыхал, как зал начал хлопать в такт бубну. Когда танец был окончен, зал взорвался аплодисментами.

– Ну ты молоток! – закричал уже за кулисами Сашка. – Едем! Видал, жюри аплодировало, даже Хома хлопал!

Когда смотр был закончен, и жюри удалилось на совещание, солдаты плотной толпой окружили Гейдара, расхваливая его талант. Тут даже Капшук не сдержался:

– Молодец ты, абрек! Лихо пляшешь! Может быть, ты к нам в роту после фестиваля попадёшь, так меня танцевать лезгинку научишь.

– Научишь тебя, – ответил за Гейдара Сашка, – сдаётся, тебе медведь не только на ухо наступил, но и ноги все отдавил. Просто странно, чего ты на смотр полез?

– Чего там странного? – хитро улыбаясь, ответил Капшук. – Это вы, салаги, не знаете, как в армии на халяву развлечься, а мы на этом деле за два с половиной года не одну собаку съели. Чуть что – вызываешься, а там будь что будет.

– Будет гауптвахта, – ехидно сказал кто-то из солдат.

– Ну и хрен с ней, гауптвахта так гауптвахта, зато как повеселился, ещё на нарах досмеиваться буду.

В это время через толпу солдат пробился сияющий капитан, объявил, что номер Гейдара жюри одобрило.

– Ну, поздравляю, солдат! – сказал он, не скрывая радости от того, что именно их часть хорошо показала себя на смотре.

– Служу Советскому Союзу! – браво и весело ответил Гейдар.

– Ты откуда – из Грузии, что так здорово лезгинку пляшешь? – поинтересовался Хоменко.

– Нет, я чеченец из-под Грозного, – неожиданно для самого себя ответил Гейдар, хотя по документам он был черкес.

При получении паспорта он спросил у родителей: какую национальность указывать? Мать, с лёгкой руки Гаджиева ставшая русской, не знала, что ответить. Отец, подумав, сказал:

– Какой ты русский, посмотри на себя, ну а от лишних вопросов – запишись по моей национальности – черкес. Потом разберёшься. Чеченцем сейчас быть опасно.

И вот теперь, сам не зная почему, он вдруг назвал свою истинную национальность.

– А не один хрен, что чеченец, что грузин? – поинтересовался кто-то из окружавшей Гейдара толпы.

– Нет, не один, – ответил за Гейдара капитан. – Чеченцы – это горские народы, мусульмане, а грузины из Закавказья, как и русские – православные христиане.

– Вот я и говорю, Абрек, – опять влез Капшук, – самый зловредный на Кавказе народец. Ещё у Лермонтова написано: «Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал».

– Ну ты, Капшук, даёшь, посмотришь на тебя – деревня деревней, а ты ещё и Лермонтова читаешь, – оттирая от ефрейтора взбешённого Гейдара, сказал Сашка.

– Скажи спасибо, салага, что ты не из нашей части, а то я бы тебе показал, кто из нас деревня, – загорелся Капшук. – Послужи с моё – поймёшь, кто такие чечены.

– Прекратить разжигание национальной розни! В нашей стране все народы равны, – как на политзанятиях, отчеканил политрук Хоменко. – Ты бы лучше, Капшук, рядовому Уламову спасибо сказал за то, что он тебя от губы спас. Не могу же я приехать в часть с радостной вестью о том, что наш номер отобран на фестиваль, и тут же тебя на губу отправлять. Певец хренов.

– На построение становись! – разнеслась очень кстати команда, и солдаты, затопав сапогами, побежали искать свой строй.

Капельмейстер объявил результаты конкурса. На фестиваль было отобрано пять номеров, и в том числе лезгинка Гейдара и Сашки.

– А мой? – вдруг разнёсся над колонной возмущённый голос «нанайца». – Смеялись, смеялись, а взять не взяли.

– Разговорчики в строю! – грозно рявкнул стоящий рядом с капельмейстером Хоменко. – А если не понял, то я тебе объясню, что не над номером смеялись, а над тобой, дураком. С тебя ещё за порчу казённого добра взыскать надо. Небось, две наволочки на эти дурацкие головы изорвал. Сейчас вот заставлю всех галифе спустить, чтобы ещё и того наказать, кто тебе вторые кальсоны занял.

Однако по лицу Хоменко было видно, что этим угрозам сбыться не суждено, так приятно ему от того, что отличилась их часть. Гейдар тоже был счастлив, хотя где-то в глубине души осталась горечь от выпадов Капшука, но сожаления о том, что он назвал себя чеченцем, не было. «Вернусь из армии – обязательно поищу свою родню», – в очередной раз подумал он.

Для подготовки к участию в фестивале Вооружённых сил Советского Союза уже под Москвой был разбит палаточный лагерь, куда привезли отобранных участников самодеятельности воинской со всей огромной страны. Режим был военный. В шесть часов побудка, построение, завтрак – и строем на репетиции, которые проходили на агитплощадках, расположенных в этом районе пионерских лагерей. На эти же площадки строем приводили пионеров – зрителей. Репетиции шли и после обеда, и до ужина, затем небольшой отдых, и прогоны концертов до самого отбоя. В первое время всё это очень забавляло, а потом стало раздражать. После очередной лезгинки Гейдар уже мечтал о том времени, когда всё это закончится и они попадут в Москву. Ему, сельскому жителю, даже Грозный казался совершенно необыкновенным городом, ну а уж Москва, столица его великой Родины, представлялась чем-то совершенно необыкновенным и недостижимым.

– Саша, а какая она, Москва? – спрашивал он у друга – коренного москвича.

– Москва как Москва, большая и шумная, – отвечал Сашка без особых эмоций.

Его занимали совершенно иные проблемы. С чисто столичной хваткой он уже перезнакомился с женским персоналом практически всех окружавших лагерь пионерских лагерей. Оставалось только гадать, как ему это удаётся в условиях постоянных репетиций и строгого военного распорядка. Поехавший сопровождать солдат от Горьковского военного округа капитан Хоменко каждый день на построении говорил:

– Замечу, кто из вас к пионеркам пристраивается – отправлю назад в часть. Понятно объясняю?

Когда Сашка вытащил из-за пазухи первые жареные пирожки с повидлом и протянул Гейдару, тот очень удивился:

– Откуда?

– Места знать надо, – как всегда, уклончиво отвечал Сашка. – Поговорил тут с местным персоналом, вот и угостили.

– Нам же запретили с пионерками общаться.

– А я и не с пионерками. Зачем они нам нужны? Я с работниками кухни беседовал. На них запрета не было, впрочем, как и на пионервожатых. Сегодня нас после отбоя ждут.

– Да ты что? Узнают – в часть отправят, а мне так в Москву хочется, – перепугался Гейдар.

– Не дрейфь, пацан! Смелость города берёт! Зачем мы будем рассказывать всем, что нарушили приказ? Одним словом, после отбоя не спать, а делать как я. Тобой там, кстати, интересовались, я обещал привести.

– Кто? – простодушно спросил Гейдар.

– Кто, кто, дед Пихто! Сам увидишь, если не сдрейфишь.

После отбоя, когда, уставший от непрерывных репетиций, расквартированный в их палатке взвод артистов засопел, Гейдар почувствовал, что кто-то тянет его с кровати вниз. Свесив голову, он едва разглядел в кромешной тьме белобрысую голову Сашки и соскользнул вслед за ним. Тот потащил его под соседнюю кровать и, подняв край палатки, толкнул в образовавшуюся щель Гейдара.

– По-пластунски марш, – услыхал он едва различимый шёпот друга.

Выбравшись из палатки, ползли довольно долго, утыкаясь в темноте в колючие ветки окружавших лагерь ёлок.

– Перебежками вперёд за мной! – услыхал Гейдар очередную команду и бросился за едва различимой в темноте Сашкиной фигурой в лес.

– Ну, а теперь можно и передохнуть, и оправиться, – отдал очередную команду Сашок и, усевшись на полянке, стал расчёсывать свои белёсые вихры.

– Саша, а вдруг капитан придёт проверять, а нас нет? – засомневался Гейдар.

– Не придёт, это я тебе говорю, а если не веришь – я тебе сейчас что-то покажу. За мной, но тихо!

Прошли совсем немного, и Гейдар начал различать доносившиеся из-за ёлок голоса. Скоро стала видна компания, расположившаяся на лесной полянке вокруг небольшого костра. В центре компании сидел Хоменко, одной рукой держа наполненный стакан, а другой обнимая за талию симпатичную старшую пионервожатую из соседнего лагеря, которую Гейдар видел на репетициях. Капитан был без привычной форменной фуражки, прятавшей его красивый волнистый чуб. «Странно, он мне таким взрослым казался, а на самом деле совсем молодой», – подумал Гейдар, прислушиваясь к голосу капитана.

– Дорогие друзья! Давайте выпьем за родную Партию и Правительство, которые решили провести этот исторический фестиваль молодёжи и студентов в славной столице нашей Родины, городе-герое Москве! Главная цель фестиваля – это дружба и солидарность молодёжи всей земли. Учитывая, что мы тоже молодёжь, мы должны свято выполнять решения Партии и солидаризироваться.

После этих слов, лихо опрокинув стакан, он сгрёб в объятья слабо отбивавшуюся старшую вожатую и впился губами в её тоже уже изрядно подвыпивший рот. Компания, состоявшая из офицеров фестивальной команды и женского персонала администраций пионерских лагерей, вначале захлопала, но потом тоже лихо включилась в процесс «солидаризации».

– Ну вот, а ты говоришь, проверит, – нужны мы ему. Когда солдат спит, у них настоящая жизнь начинается, – зашептал довольно громко Сашка, оттаскивая Гейдара от полянки.

– Слушай, а ведь у него вроде семья есть, по крайней мере он говорил мне, что был бы рад, если бы его сын так плясать научился, как я.

– Ну ты даёшь! Действительно, только с гор слез. Жена не жена, а жизнь-то у нашего капитана одна, впрочем, как и у нас с тобой. Пошли, а то нас уже заждались.

Пройдя ещё с полкилометра, спустились к берегу лесного озера. У самой воды, вокруг костра, расположилась стайка девушек. Красных галстуков на них не было, но Гейдар сразу признал в них пионервожатых из лагеря, где была их агитплощадка.

– Принимайте джигита! Мой друг Гейдар, лучший исполнитель лезгинки на Кавказе, – показывая на Гейдара широким жестом, произнёс Сашка.

– Мы знаем, – нашлась одна из них, сидевшая ближе всех.

– Валентина, – представилась другая, протягивая руку Гейдару.

Взяв руку девушки за самые кончики пальцев, Гейдар сдавленно ответил:

– Гейдар. – И обрадовался, что вокруг темно и никто не видит, как он покраснел.

– Знакомься, Гейдар, – затарахтела Валентина, показывая на каждую из девчонок, скороговоркой говорила: – Это Света, Люда, Таня и Алла.

– Чего ты тараторишь, я и сама в состоянии представиться, – произнесла последняя из них и посмотрела на Гейдара с нескрываемым интересом. – Алла, – ещё раз повторила она своё имя и, крепко пожав его руку, пододвинулась, предлагая Гейдару сесть рядом с собой на поваленном дереве. – Садись, артист! Спасибо, Саша.

– Я же тебе обещал, вот и привёл, – заметил Сашка, усаживаясь рядом с Валентиной. – Я тут тост придумал, – начал он, подмигивая Гейдару, – где водка?

Водка, оказывается, остывала в озере, и, когда девчонки быстро разложили бутерброды и налили её, остывшую, в единственный стакан, Сашка произнёс тост, только что подслушанный у Хоменко, закончив его, как и командир, поцелуем солидарности с Валентиной.

– Эх, жалко, мужиков на всех не хватает. Надо было ещё кого-нибудь с собой взять, но больно народ ненадёжный. Один Гейдар так и рвался в бой – джигит, одним словом.

Гейдар, удивлённо посмотрев на друга, отказываться от его слов не стал и, пригубив протянутый ему стакан водки, чуть не выплюнул этот жгучий глоток назад. Водки он до этого времени ещё не пробовал. Отдав стакан сидевшей рядом Алле, он отхлебнул воды из протянутой чьей-то заботливой рукой бутылки.

– Гейдар, вам никто не говорил, – услыхал он бархатный голос Аллы, – что вы очень похожи на актёра, игравшего в знаменитом фильме «Свинарка и пастух»?

– Нет, – выдавил он из себя.

– Ну, Аллочка, ты даёшь, – заметил Сашка. – Фамилия артиста Зельдин, он наш московский еврей, а Гейдар настоящий кавказец. Это тот под него косит, а не наш Гейдар под него.

– Ну ладно, пускай так, я не спорю, – спокойно сказала Алла. – Тогда я предлагаю выпить за настоящих мужчин, таких как Гейдар!

– А я что, не настоящий? – обиделся Сашка.