Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

– Сергей, я поговорить с тобой хочу.

От кучки отделился длинный хлыщеватый парень. Он медленно, вразвалочку приблизился, обошел Гелю вокруг и, обходя спереди сделал неприличный жест, резко и неожиданно. Геля вздрогнула и отшатнулась. Остальные заржали.

– Ну… люба нелюбая… Чо хошь?

Он стоял, засунув руки в карманы пиджака, с выпяченной слюнявой губы свисал замусоленный окурок. Помахивало спиртным.

– Чо хошь то?

– Ты, сволочь?

– Чо я?

Он обернулся, поманил свою свору.

– Не…

Самый разумный из гоп-компании, Яшка, помахал рукой отрицательно.– – Давай сам. Нас в свое дерьмо не вяжи, мусоров назовут, трусами не отмахаешься. Натворил, придурок.

Сергей повернулся к Геле снова.

– А ты седня приходи часиков этак к двенадцати. Мы и покумекаем. Я знаю кто бил. Придешь – скажу.

Он сплюнул папиросу, притянул Гелю за руку.

– Придешь, узнаешь, кто дебила твоего отоварил. А? Детка?

Геля выдернула руку, вытерла ее о платье.

– А что, думаешь слабо? Приду, жди. В двенадцать. Здесь, прям в сарае. И чтоб один, не тащи свору свою. Вдвоем говорить будем!

Сергей хлопнул себя по коленям

– О! Це дило! Подмыться не забудь!

***

Здоровенный кусок хлеба, вымоченный в бульоне, выполнил свою задачу. Алый дал себя отвязать, и пошел за Гелей послушно, как комнатный пудель. Привязав его в дальнем углу темного сарая, она бросила собаке остаток еды и присела на старое ведро. Было тихо. Огромная луна светила не хуже лампы, но свет пробивался лишь местами, мертвенно вырисовывая пятна на полу. Услышав шаги, Геля вскочила и спряталась за старый сундук, стоявший у стены. Сергей зашел, подслеповато присмотрелся, как принюхался.

– Эй, учителка. Вылазь, гутарить хочу. Я те конфет шоколадных притаранил. Выходь.

Геля тихонько проскользнула к дверям, схватила замок, и, накинув его на внутренние дужки, закрыла, сунув ключ в карман. Потом одним прыжком, метнулась к Алому, отвязала веревку и намотала ее на руку. Увидев парня, псина совершенно озверела. Ощерив зубы, она бросалась вперед, хрипя от натянувшейся веревки, царапала когтями земляной пол. Геля еле сдерживала чудище, вцепившись в откос подоконника.

Парень оказался зажатым между углом сарая и рвущейся собакой. В лунном свете было видно, как он побледнел, позеленел даже.

– Ну! – Геля орала, стараясь перекричать хрип и вой, – говори, дрянь. Ты Андрюшу изуродовал, скотина? Будешь врать, я ведь не удержу пса, не дай бог. Он вон, здоровый, гад. У тебя там как, в штанах? Брони нет?

Сергей пытался сползти по стене, ему явно становилось плохо, но Алый щелкал зубами у самых ног парня, подбирался все ближе.

– Ну?

– Сука, чтоб ты сдохла. Я это. Я твоего придурка. Жалко не замочил слюнявого идиота.

Геля хотела отпустить веревку, стала разматывать руку, но тут кто-то с грохотом разбил окно. Одним прыжком в окно влетел молодой мужик -сторож…

***

– Ваш поступок, Ангелина Ивановна, даже не имеет названия. У меня нет в лексиконе таких слов, чтоб его описать…

Алевтина мерила кабинет с методичностью хорошо отлаженного швейного челнока. Она рубила ребром ладони воздух, и говорила четким, металлическим голосом, как будто забивал гвозди Геле в голову.

– Вы травили ребенка собакой. Вы допустили, что бы в вашей группе…

Она остановилась, с презрением посмотрела на Гелю.

– Заметьте, в младшей группе, ребенок, заметьте, больной ребенок, остался без присмотра и убежал ловить бездомного котенка. Молчать!

Она с силой саданула об стол, так что, похоже, отбила кулак.

– Вы систематически спорили с руководством, добиваясь поблажек любимчикам. В конце концов вы обманывали Партию.

Геля встала, хотела что-то сказать, но Алевтина вдруг заорала, что было ей не очень свойственно.

– Заткнись, девчонка. Скажи спасибо, что я не выношу сор из избы. Сегодня же пиши заявление по собственному. И расстанемся, наконец! Добром говорю – пиши!

***

Дома Геля долго сидела за столом. Казалось, горела рука, которой она написала заявление. Голова была совершенно пустой и гудела. Тишина стояла такая, что звон в ушах был плотным и густым.

– Не надо было Ирку к матери на выходные отправлять… Завтра бы в зоопарк пошли… Володя ей обещал, тогда еще…

Она встала, вытащила из шкафа бутылку водки, налила полный стакан. Махнула залпом, задохнувшись, закашлялась. Раздышавшись, развернула конфету, еле проглотила, налила второй. Давясь и захлебываясь, пыталась влить вонючую жидкость в себя, но водка стекала мимо, обжигая губы.

На улице скрипнула калитка…

Глава 15. Приворот на крови

– Странно качает как меня… Что это? И где это я?

У Гели было такое ощущение, что в голову-ведро засунули колокол, и садист-звонарь упорно дергает за веревку. Геля с трудом приоткрыла правый глаз и сквозь муть разглядела большую тяжелую занавесь с павлинами. На секунду ей показалось, что сейчас зайдёт мадам Полина, захотелось убежать и спрятаться за комод. Она бы и сделала это, даже вскочила, но непослушное тело снесло в сторону и дикий приступ тошноты скрутил, заставив согнуться пополам.

– Там таз, рядом с кроватью.

Насмешливый знакомый голос был негромким, но долбанул по перепонкам до боли. Она даже не смогла распрямиться, чтобы посмотреть кто это, и промучившись минут десять над тазом, снова легла, свернувшись комочком.

– Во-во…

Голос продолжал въедаться в мозги, и жужжал как осенняя муха в банке,.

– А на мужика обижаешься. Сама-то пьянь… Давай-ка вставай. Похмеляться будем.

Геля наконец разлепила глаза. Незнакомая, шикарно обставленная резной старинной мебелью комната слегка качалась. С трудом сконцентрировав взгляд на фигуре, склонившейся над прикроватной тумбочкой, она тупо разглядывала белый шелковый халат, высоко поднятые, стянутые пушистым узлом смоляные волосы, крепкую, стройную попу, обтянутую тонкой тканью. Женщина повернулась, черные глаза и яркие губы смеялись.

–Райка?

–Райка… Раиса Романна некоторым. Ну-ка давай. Залпом!

Райка протянула ей небольшой стаканчик с прозрачной жидкостью. Геля подумав, что это вода, жадно поднесла его к губам, но резкий запах обжег ноздри, и новый приступ тошноты заставил ее скрючиться над тазом. Райка подождала чуть, присела рядом, вытерла мученице лицо и рот мокрым холодным полотенцем.

– Давай -давай. Нос зажми и разом. Иначе до обеда окочуришься…

***

В комнате было сумеречно и прохладно. Геля с Райкой сидели, поджав ноги на пушистом ковре. Посреди ковра, на пурпурном платке с золотыми кистями горели красные свечи, от их пламени лицо цыганки выглядело нереальным, полупрозрачным и Геле казалось, что сквозь ее кожу она видит их дрожащий отсвет.

– В доме Сварога была каторга! В мире домов плавал свет томов. Кровь потекла – добро принесла…

Райка говорила быстро и как-то утробно, изнутри, густым, плотным шепотком, и у Гели по голове пробежала толпа мурашек, а по спине пробрало холодом.

– Развеялась тьма, ушла кутерьма. Ангелина в душу счастье впустила, как только кровь пустила. Не бывать Владимиру без Ангелины, счастья не видать. Как увидит свет, так придет ко мне! Аминь.

Райка резко повернулась к Геле, сверкнула глазами, лицо исказилось до такой степени, что цыганку было не узнать.

– Фотографию давай. И руку. Геля, как завороженная вытащила маленькую помятую Володину фотку на паспорт, которую она всегда таскала в сумке. Фотка была замусоленная, измазюканная чертовой помадой, вечно теряющей колпачок, и в свете красных свечей казалось, что Вовкино лицо в крови. Протянула руку цыганке. Маленький ножик лишь скользнул, Геля даже не почувствовала боли, но, автоматически дернулась, увидев, как черные капельки закапали на фотку. Райка мазанула тупой стороной ножа, размазав кровь, и, взяв свечу, лила прозрачный розовый воск на влажную бумагу фотографии. Воск застывал, стянув края, и Вовкино лицо стало странно-печальным.

– Я тебе заговор на любовь сделала, а тебе бы от придури надо. Он и так тебя любит, вижу. Это именно ты в любви ущербная, сердчишко с одной стороны настежь открыла, для чужих, а с другой дверца чуть приоткрыта, щелочка тесная. Он протиснулся, мужик твой, а дышать -то и нечем ему. Ты дверь распахни пошире, а то задохнется любовь его. А потеряешь ее – все потеряешь.

Райка помолчала, покатала тоненькую свечку в ладонях. Поправила волосы, близко-близко посмотрела Геле в глаза. Ведьма пропала, усталая черноволосая женщина грустно проговорила-пропела:

– Глупая ты. Тебе жизнь сколько раз любящих дарила. И Лачо, ведь, как любил. И Володя… Не ценишь ты этого. Мне бы, хоть краюшку, счастливее меня бы не было. Эх, чайори…

– Лачо твой меня предал. Я любила его.

– Он себя предал, кхаморо. Только судить его не мы уж будем. Ладно!

Райка встала, рывком сдернула платок с ковра, разбросав затушенные свечи.

– Ковер испортишь, Рай…

– Джян пэкар акар чристанол…*

Голос цыганки зло сорвался, но она добавила хрипло, уже совсем другим тоном.

– Пора тебе, солнечная. Мой вернется, нудить будет, не любит он чужих. Вдруг деньги сопрешь.

Она собрала свечки, потерла розовое пятно на светлом ковре.

– Завтра отмою, пока мой спать будет. Смотри сюда. И слушай внимательно! Фотку завернешь в платок, с месяц не смотри на нее. Хотя чего тебе на нее смотреть, мужик твой завтра и сам вернется. Вот здесь.

Райка сунула Геле в руку тугой тяжелый сверточек,

– Деньги. Нос туда не суй, у себя в поселке стань на перекресток, любой, чтоб четыре дороги… ну или тропки, без разницы, были. И деньги разбросай на все стороны, громко скажи – «Заплатила я».

Поймав смеющийся Гелин взгляд, замолчала, дернув её за руку, вроде хотела выставить, потом раздраженно продолжила:

– Ты, дылынэста*, не смейся. Сделай как сказала, коль беды не хочешь. Поздно на попятную-то, закончить дело надо. С такими штуками не шутят. Бросишь деньги – сразу беги. И не оборачивайся. Ни на что внимания не обращай, голоса не слушай, по сторонам не зыркай. В дом вбежишь, сразу крест клади. Утром бога прощения попросишь за это дело.

Рая открыла дверь, сунула Геле плащ.

– И вот еще. Ты в деревню нашу на лето езжай. Там душа твоя воспрянет, очистится. Я тебе дело говорю. Подумай. И дите возьми, ей там свободно. Дом наш там. И кровь там наша.…

Продремав в электричке всю дорогу, Геля очухалась от громкого объявления своей станции. Пошатываясь и зевая, выползла из вагона, добрела до своего переулка.

– Надо и вправду уехать на лето, вдвоем с Иркой. Может там остаться вообще, послать все на… школа там есть, чего еще надо мне. Бабка будет рада, да уж и помощь ей не лишняя.

Она постояла, задрав голову, разглядывая звезды, которые были близко и шевелили неровными лучами, как крошечные пауки. Воздух сгустился, его пропитали ароматы начинающейся весны и близкой ночи – тополиных почек, нагретой за день земли и еще чего-то, необъяснимого. Так пахнет в начале марта, когда еще просто нечему, везде зима, но он, этот аромат струится даже из-под снега и кружит, кружит, опьяняя.

Посмотрев по сторонам, Геля вдруг удивленно заметила, что прямые улочки расходятся точно под прямыми углами в четыре стороны. Расходятся идеально ровно, как четыре струны, и грязные тротуарчики светятся, вроде кто-то сдуру установил много мелких лампочек прямо во земле, вдоль. Она вспомнила про сверток, вытащила его, взвесила в руке. Монетки были завязаны в черную блестящую тряпку тугим маленьким узелком, и Геля, поломав все ногти, начала тянуть его зубами. Вокруг потемнело, туча, неизвестно откуда взявшаяся затянула враз небо, укрыв звезды плотно, словно одеялом.

– А бл..! Идиотка, нахрена так стянула.

Она рванула изо всех сил, ткань лопнула, монетки покатились в разные стороны. Снова появились звезды, тут же выглянула здоровая, как сковорода луна, и монетки заблестели, все до одной. Чертыхаясь, Геля собрала их, рассовала по карманам плаща.

– Нет, ну ладно, эта колдунья сраная, доморощенная. А я-то, ведь умная, вроде, хрен ведь знает, чем занимаюсь

Она встала ровно в центре перекрестка и, неумело, по-девчачьи замахиваясь, начала швырять монеты в разные стороны. Потом вспомнила и заорала, выплескивая всю боль последних недель.

– На! Получи! Я заплатила! За все! Всем! Подавитесь!

Поднялся ветер, в его завывании были слышны то ли стоны, то ли смех. Геля запахнула плащ и, вытирая слезы, побежала к калитке. Калитка хлопала на ветру так, что содрогались кусты, начинающей набухать сирени.

– Не закрыл кто-то, – мелькнула мысль, – какой дурак?

Она посмотрела на окно и вздрогнула. В комнате горел свет…

*чайори – девочка, девушка

кхаморо -солнышко

дылынэста – дура

Джян пэкар акар чристанол. – ругательство, достаточно страшное

Глава 16. За раками

Так сильно тикали часы, что Геле казалось – еще чуть и их грохот разбудит полдома. Она тихонько выскользнула из-под одеяла, накинула огромный хозяйкин платок с розами по черному полю и вышла во двор, стараясь не скрипнуть дверью. Любимое время – начало июня, просыпающееся лето, блики неуверенного с утра солнышка на глянцевой яркой листве, запах прошедшего за ночь дождя, и такое щебетание птиц, что можно было оглохнуть даже в ближнем Подмосковье, было прекрасным. Оно всегда вызывало в ее душе чувство детского восторга. Спрятавшись в своем укромном местечке, прямо посередине старого куста сирени, развалившегося пополам от тяжести кряжистых веток, Геля воровски, с наслаждением затянулась.

– Блин. Чем заесть-то. Не взяла ничего, дура. Опять Вовка носом будет крутить, морщиться. Правильный, аж оскомит.

Она вылезла из укрытия, сорвала пару молоденьких луковых перышек с хозяйкиной грядки, пожевала, растерла остальное между ладонями. Потянулась навстречу солнышку, сбросила платок.

– Ангелин, вы сегодня уезжаете?

Позади, у сарая, хозяйка развешивала белье, с трудом приподнимаясь на цыпочках, чтоб дотянуться до веревки.

– Дайте я. Я быстро.

Геля шустро развесила нехитрые тряпки. Хозяйка потянула ее за руку, присели на нагретое солнцем бревно.

– Чувствую, уедешь скоро от меня совсем, детка. Так что скажу тебе. Ты – девочка хорошая, только вот река твоя неспокойная, все бурлит, бурлит, А ты берегов не знаешь, бросаешься, об камни бьёшься. Зачем?

Геля смотрела на хозяйку молча, она не ожидала от старушки этих слов. Сколько они прожили здесь, та не разу, ни взглядом, ни словом не коснулась их жизни.

– Так я и еще скажу, не обижайся. Муж твой редкий человек. Таких как он- что золотых крупинок средь песка… просто так не сыщешь, горы песчаные просеять надо. А тебе повезло, сразу слиток. Так ты цени, такие подарки судьба зря не отвешивает.

– Знаете что!

Геля снова вытянула сигарету из пачки, зло затянулась.

– Что вы меня все уговариваете? Золото, знаю! Ценю. А вот как быть с ним – сама решать буду. Кого любить, кого нет. Моё дело это, ясно? Моё!

– Не груби, детка. Решай сама, кто же тебе мешает. Не ошибись, только. Поправить трудно ошибки такие, они не поправляются, поверь. Никогда.

Резко затушив окурок, Геля встала и пошла к своему крыльцу.

– Все почему-то решили, что меня надо учить жить… И вот все стараются. Не выйдет, я сама…все знаю…

…

В комнате было темно из-за задернутых плотных занавесок. Тишину нарушали ходики и два мерно сопящих носа – Вовкин и Иркин. Споткнувшись о здоровенный чемоданище, раззявленный посреди комнаты, Геля чертыхнулась, распахнула окна и весело пропела – "Подъёёёёооом".

Вовка одним сильным, пружинистым движением вскочил, притянул Гелю к себе, чмокнул в нос.

– Тсссс. Пусть Иришка тихонько сама проснется, не пугай. Поезд только в два, спешить некуда.

Он достал из кармана пиджака новенькое свидетельство о рождении, открыл, погладил пальцем дочуркино отчество.

– Красиво получилось, глянь…Ирина Владимировна. Звучит, а?

Он мельком глянул на Гелю, и ей показалось, что его глаза предательски блеснули.

– Спрячь.

…

– Слушай, да она у тебя колобок просто, как солнышко. Пухленькая, ангелочек прям. Галь, чудо какое. И беленькая, не то, что ты. Как у вас вышла-то такая?

Геля с сестрой Галиной расположились под яблоней, в аккуратном садике, который обихаживала, превратив в маленький рай, Галина мать, родная сестра Анны – тетка Гели. Она жила напротив, на улице у реки, прямо через бабкин огород, пробежишь – сразу ее сад. Сестры расстелили покрывало, лениво валялись в тенечке, маясь от обжигающей полуденной жары. Крошечная дочка Гали ползала прямо по траве, не обращая внимания на колючие сухие травинки, щекочущие толстые ножки в складочках. Ирка бегала где-то в розарии, от которого наносило изредка томные розовые волны.

– Господи, вот где рай, так бы и лежала век,.

Галя очередной раз притянула за пухлую попку дочку, но та снова уползла.

– Не, ну барыни! Разлеглись, телеса выложили.

Тетка, моложавая, крепко сбитая, черненькая кудрявая выскочила откуда-то из смородиновых кустов с миской пирожков, маленьких, румяных, пышнокожих, какие умела делать только она. Плюхнулась на одеяло, протянула миску.

– Тут с мясом – круглые, треугольные – с картохой, длинные – с яйцом и луком. А те, с пупырем, с повидлой. Лопайте, девки, пока они горячие. Вам с собой, четыре протвинЯ напекла.

Геля загребла сразу три пирожка, аромат от них шел такой, что, наверное, полдеревни захлебнулось слюнями.

– Вы коровы, не лежали б тут, не прели, а на речку с дитями шли. Там сейчас – как раз тень на бережок, на Ляпке, после обеда туда не сунетесь. А ввечеру ко мне, огурцы полоть пойдете. И свеклу. Я бабе Пелагее на вас наряд выписала.

Она ляпнула Гелю по потной спине.

– Как раз, пробздишься, императрица. Твоя-то мать, с ленцой. Порченая, так ничо не са'дила, одни тыквы с картохой будете исты, с телями вместе. Анка, что мать наша, Пелагея, ничо ей не нать в огороде, купчихи толстые. Батя тильки пашет, як конь. Вон и ты, ишь, добрА яка стала, в бабку пившла.

Геля лениво смахнула муравья с белой, точеной ляжки.

– Теть Тань, да ну ее, свеклу твою. Ненавижу, блин в земле копаться, мошка сожрет, ведь, а? Вон Галька пойдет, она любит.

Геля быстро села, стрельнула краем глаза на сестру, которая дрыхла с разинутым ртом, приобняв прикорнувшую у нее на руке, малышку.

– Ирка придет к тебе, она травку любит дергать, да и Вовка поможет. А я вам белье постираю и полы помою лучше, а?

– Ишь, лиса толстопопая. Поливать приходи, ладно уж. Все одно огурцы с помидорами жрать прискочете, как позреют, от! Козы! Да и мужиков я на огороде не припахивала ещё, ты прям выдумала… Мужики вон, к соседу пидут, марседес чинить, коль назавтра на раков сподобились.

Геля улыбнулась. Мерседес и вправду, у соседа был. Старая трофейная колымага, антилопа гну, как называли ее ребята, исправно возила их по деревне, а вот на Коробок, довольно далеко по колдобистой степной дороге, решили на ней поехать впервые. Тем более, надо было сделать несколько ходок, пока не перевезут всю компанию. Дело было ответственное, и мужики который день колдовали над машиной.

– Ага, завтра поедем. С меня полведра раков, теть Тань. И полы.

Геля ловко вскочила на ветку коряжистой яблони и, не смотря на свою тугую полноту, вскарабкалась выше.

– Дура, слазь, гробанешься – землетрясение в селе случится,

Тетка подала руку Геле, прислонилась к яблоне, обмахиваясь

– Вы чо, и вправду палатку поставили во дворе, а? И спите там? Иль бреше Анна?

– Поставили. Жарко в доме спать, ужас.

Геля, соскочив с яблони, почти бегом промчалась через сад к калитке, ведущей в огород бабки.

…

– Вов, ты видал, звезды какие? В Москве они маленькие, как крупа, неживые… А тут, смотри…дышат…

Геля с Володей сидели во дворе, под старой, полу засохшей вишней, на крошечной лавке, еле поместившись вдвоем, поэтому тесно прижавшись друг к другу. Сквозь уже негустую листву умирающего дерева, звезды действительно казались нереальными, сказочными, даже страшными немного. Было тихо-тихо, только гул комаров нарушал звенящую пустоту деревенской тишины, да изредка вскудахтывала заполошная курица, или шорохалась в сарае, хлопая хвостом, корова. Пахло высыхающей полынью, которую Геля натаскала в палатку от мошкары и растыкала везде, куда только можно.

– Ишь, ведьмака, чертей гоняешь.

Ухмылялся в усы дед Иван, заглянув под старую парусину.

– Иль жанихов? А, чертушко?

– Ты смог бы здесь, жить Володь? Прямо вот тут, в деревне, в доме, всегда? Что-то я прям не знаю, дед с бабкой уж смотри, слабеют как. Стареют…так быстро время бежит…

– Смог. А почему нет? У меня мои тоже такие, посильнее чуть, правда. Ты к моим-то поедешь? Надо бы.

– Я школу нашла…Работать пойду с осени. Далековато, правда. Но ничего, не привыкать. Хорошая школа, передовая. Меня учителем математики берут, сразу.

Геля помолчала.

–А к твоим… съездим…позже…Спать пошли…

…

– Кончай ночевать! Сони городские. Встаааать!

Какая-то скотина лупила по парусине палатки чем-то хлестким. Геля выкатилась, схватила шлепку и запустила по чем ни попадя, не глядя. Скотина отскочила, и в лучах встающего солнышка, она узнала стройную поджарую фигуру. Кто еще, как не он!

– Борька, гад. Совсем что ль, оборзел. Рано же!

– Алюсь, какой рано. Вас все ждут. Ща первую ходку делать будем, без дитев. А там, глядишь, жарко. Вставайте, хва дрыхнуть. По коням!

Шатаясь и ойкая от холодной росы, Геля выгрузила из сарая корзину с «провиянтом», как шутил дед Иван и авоську с «горючим». Борька, плотоядно посмеиваясь, нюхнул здоровый шмат сала, покосился хитрым глазом на авоську.

– Не маловато? А? А то в сельпо побегешь, как милая. Ты вона, кобыла какая. То-то, мужичков уважить надо, водочки поболе купить, а ты жадюга.

Борька изо всех сил долбанул Гелю по попе и, весело гикнув, проскакал мимо нее к воротам, увидев, как сестра крутанулась на пятке и схватила грабли наперевес, как ружье.

– Вот балбес, – Володя, усмехаясь, упаковывал рачьи корзины в большой мешок, – красавец, блин. Ни одной задницы не пропускает, даже сестринской. Следующий раз догоню.

…

Антилопа, кряхтя от перезгруза и чихая от пыли, ползла по степной дороге в сторону большого леса, окружающего Коробок. Солнце уже взошло повыше, еще немного и начнется пекло, настоящее, июльское.

– А ну стой.

Длинный, как оглобля соседский Женька, балбес-переросток, не хуже Борьки, одним махом длинных, похожих на циркуль ног маханул через борт машины. Как фокусник вытащил охотничье ружье, прицелился, бабахнул. Потом еще. Сразу пара ворон спикировали вниз и ляпнулись пробитым телом о траву. Женька бросил их в заранее подготовленный мешок, бабахнул снова.

– Дурак…

Томно пищала сзади Лина, Борькина жена. Она все время оглаживала несуществующий животик, выпячивала его под тонким сарафаном, и старалась стать боком, чтобы все видели, – и так в голове звон. И тошнит, что-то так, Борь.

Борька пряданул ухом в сторону жены, помахал над ее красивой белокурой головкой газетой, отвернулся к Геле и скорчил рожу.

– Да ладно. Во – приманка есть. Подтушить бы ее на солныщке, чтоб пованивала. А.. и так сойдет.

Линусь, пирожка хошь? – подмигнул Женьке, – вонюченького?

…

Коробок открылся взгляду сразу, резко, во всей своей темной величественной красоте. Большое ровно очерченное озеро, прохладное и чистое, лежало блюдцем среди неожиданно густого для таких мест, леса. Берега его были довольно обрывистыми, но не везде. Там, где лес чуть отступал, пологие пляжи со светло-желтым песком, образовывали яркие нарядные пятна. Сильно пахло водными лилиями и лесной земляникой, от которой небольшие полянки казались красными. Ребята, выбрав один из пляжиков, расстелили покрывало, начали раскладывать еду. Женька прыгнул в Антилопу и уехал за остальными. Вовка с Борькой нагружали корзины приманкой.

– Ей, красотки. Давай водярку студи, горячая, небось. Прям в сетке, Аль, ты ее за корягу вяжи в воде. На, держи веревку.

Борька бросил Геле обрывок толстенной веревки.

– Ты еще канат бы припер, бестолочь.

Геля, ворча, стала обвязывать сетку, но толстая веревка скользила, в узел завязываться не хотела. Кое как завязав, она полезла на толстую ветку, свисающую над водой, там глубина была явно очень большой, свинцовый цвет и особое ощущение холода, предвещало омут.

– Тут точно остынет, им проглотам, побыстрей надо, изноются.

Она начала привязывать веревку к ветке, но в этот момент нога соскользнула, и вцепившись в острый сук, чтобы не свалиться, Геля ободрала кожу. От боли она взвизгнула, импульсивно дернула рукой и выпустила авоську. Белые водочные козырьки, медленно, как в страшном кино, начали опускаться в воду. Секунда – и они пропали из вида. Лина, стояла на берегу и заворожено наблюдала за потрясающей сценой.