Беззащитный

Мои папа с мамой действительно бежали от немецкого наступления, и я, конечно же, знаю об этом куда больше Нади. С другой стороны, ее отец – герой войны, который сражался с немцами. На каждый праздник он с гордостью вешает на грудь свои ордена и медали, тем самым показывая, что сражаться с фашистами – дело более достойное, чем от них бежать. Пытаясь понять про себя, что важнее, бежать от фашистов или воевать с ними, я прихожу в некоторое замешательство, но мама оставляет тему войны и приводит следующий довод, призванный охладить мои нежные чувства к светловолосой, голубоглазой Наде.

– У тебя в паспорте в пункте «национальность» будет записано, что ты еврей, а у Нади – нет, – говорит мама, начиная следующий этап этого фундаментального спора о моих будущих отношениях с дамами. – Ты заклеймен на всю жизнь. А она навсегда останется русской по национальности, и ее повсюду будет ждать зеленая улица. Она выйдет замуж за какого-нибудь русского головореза, и для их детей тоже будут открыты все двери. А для тебя, наоборот, везде будет гореть красный свет. Выбирая между русским и евреем, всегда возьмут на работу русского. Вот что такое зеленая улица. А ты еврей, и тебе нужно жениться на еврейской девушке, чтобы ваши дети были евреями, и тогда красный свет…

Вдруг осознав полную нелепость подобной цели, мама вовремя осекается, не договорив последней фразы. Впрочем, я успеваю понять, что красный свет ожидает и меня, и моих будущих детей. Мама так переживает за мое будущее, что ненароком загоняет себя в угол. Я помогаю ей осознать эту ошибку.

– Разве не лучше жениться на русской девушке, чтобы у наших детей появилась эта твоя зеленая улица? – торжествующе спрашиваю я.

Но мама не сдается. Оживляясь, она с видом заговорщицы придвигается ко мне вплотную. Я слегка подаюсь назад, чтобы не задохнуться.

– Наполовину русские, наполовину еврейки – вот с кем надо встречаться! – победоносно шепчет она. – Когда вы поженитесь, она не выдаст тебя фашистам, а вашим детям будут открыты все дороги!

Мама, видимо, полагает, что поставила мне шах и мат, и выглядит довольной. А я (он же юное дарование) ничего не понял. Каким, спрашивается, образом мои дети, на три четверти евреи, смогут оказаться на этой самой зеленой улице? Видя мое растерянное лицо, мама тут же растолковывает:

– Не понимаешь, Саша? В паспортах у твоих детей будет написано, что они русские!

И хотя я понятия не имею, как, зачем и почему выдают паспорта, но смутно ощущаю, что до меня вот-вот все дойдет. Для прояснения все еще туманной картины будущего, которая видится маме, я проделываю в уме некое упражнение с обыкновенными дробями. Если я женюсь на русской девушке, которая откажется прятать меня от фашистских захватчиков, мои наполовину еврейские дети по паспорту всегда будут русскими. Все понятно, мама права. От этой мысли я и отталкиваюсь в своих умозаключениях. Видимо, моя мифическая будущая жена позаботится о том, чтобы перед нашими детьми всегда стелилась зеленая улица. Когда придут фашисты, она спрячет от них наших русских детей, однако меня прятать не станет.

Жениться на полурусской, полуеврейке – настоящий ход конем, ведь ей уже будет обеспечена зеленая улица – смотрите выше. Эта чуткая и умная девушка произведет на свет девочек и мальчиков, которые будут евреями на три четверти. Отлично, тут мама не ошиблась. Но что, если я женюсь на еврейке на три четверти, но русской по паспорту, как одна из этих гипотетических девочек? Должны же где-то иметься и такие. Будут ли наши «русские» дети (практически стопроцентные евреи с жалкой осьмушкой русской крови) в безопасности от немцев?

Гениальная хитрость мамы приводит меня в восхищение. Все правда! И я погружаюсь в мечты об идеальных еврейских девушках с примесью русской крови. Будут ли они по-прежнему высокорослыми и отважными? А светловолосыми? А голубоглазыми, как Надя?

Чем больше я стараюсь представить себе внешность маминой идеальной девушки, тем сильнее у меня сжимается сердце. Мои сладкие мечты оборачиваются кошмаром. Чем меньше русских черт у моей будущей верной супруги и чем больше на нее можно положиться, тем слабее у нее шансы понравиться мне по-настоящему. Нет-нет, я хочу, чтобы она была блондинка, с голубыми глазами, и волновала меня, как Надя!

Я чуть не плачу, вдруг осознав, что мама только что отрезала для меня всякую возможность влюбиться и в Надю, и в похожую на нее девочку, да и вообще в любую из одноклассниц, кроме одной-единственной. Той самой, с черными волосами. У которой уже появилась обидная кличка Зассыха.

5

Только две еврейки занимали важное место в моей жизни до встречи с Изабеллой – мама и Ида Кац. Родители полагают, что она, единственная еврейская девочка в классе, просто обязана мне нравиться. Очень обидно. Насколько известно мне, просвещенному первокласснику, только у королевских особ нет права выбирать себе пару по зову сердца. При этом все их многочисленные браки без любви с барышнями королевской крови (смотри четвертый том «Детской энциклопедии») кончаются плохо. Стоит такому невезучему королю жениться, как у него рождаются дети с гемофилией, от которой можно до смерти истечь кровью. Чувствую, что меня ждет такая же судьба, если не хуже, стоит мне подойти к Идочке ближе чем на три метра.

Ида Кац считается изгоем, и ее дразнят больше остальных девчонок. Она жеманная: например, вечно оттопыривает мизинцы, как дамы со старых фотографий на дореволюционных чаепитиях. К тому же она очень неловкая и ходит слегка вразвалку. Конечно, у Иды милое личико, белоснежная кожа, блестящие темные глаза и две аккуратных, тугих черных косички. Но на это всем было наплевать даже до того, как она получила свое противное прозвище.

Ида ведь еще и самая неуклюжая и манерная из наших девочек, только безнадежная Люся Кочубей может с ней в этом состязаться. Спортивная форма и платье для уроков танцев сидят на ней просто чудовищно. В спортзале все девочки носят обтягивающие блузки с V-образным вырезом на груди и трусики, которые спереди тоже напоминают букву V. Ну, то есть все, кроме Люси – на ней мешкообразные шорты, кое-как скрывающие ее огромные ляжки, и Иды Кац, которая иначе выглядела бы нормально, как все. Но нет, Ида щеголяет своим фирменным, свободно сидящим спортивным костюмом, у которого нет ни V-образного выреза, ни трусиков. Выглядит она в нем глупо, а ее жеманные телодвижения в спортзале кажутся еще неуместнее, чем на обычных уроках.

Мои хитрые родители, словно Макиавелли, пытаются убедить меня, что Ида очень хорошенькая. Гиблое дело. Более того, отчасти из-за их интриганства я и чувствую такую неприязнь к ничего не подозревающей бедняжке. Только Люся, которая вдвое здоровее любого из нас и может прихлопнуть тебя как муху, нравится мне еще меньше.

Ни с той, ни с другой никто не дружит. И косички у них позорно аккуратные, потому что никому не приходит в голову подергать за них на большой перемене.

6

Понятия не имею, кому могло прийти в голову, что дети из рабочих семей по всей империи должны учиться бальным танцам. С третьего класса. Вот и я поднимаюсь по лестнице в наш импровизированный бальный зал, читай – в актовый зал на пятом этаже со сдвинутыми к сцене рядами стульев. При всей нелепости предстоящего занятия мы все-таки радуемся, что не будем зубрить, скажем, арифметику. Передо мной по лестнице поднимается Ида, сразу вслед за Люсей, и я отлично вижу их обеих со спины. Обе, надо сказать, хороши. Меня вдруг передергивает от мысли о том, с кем из них танцевать будет противнее. Впрочем, на сегодня обошлось: Люсю поставили в пару с Петькой, а Иду, как ни странно, с Вовкой. Дело в том, что не так давно Антонина Вениаминовна пересадила Иду к нему за парту, чтобы безответная соседка облагораживала этого буяна своим невольным присутствием.

Мы просачиваемся через приоткрытую заднюю дверь «бального» зала под звуки полонеза, которые извлекает из видавшего виды пианино наша близорукая аккомпаниаторша. Она мастер на все руки: готова играть то патриотические марши и имперские шлягеры по большим праздникам, то, как сегодня, танцевальную музыку. Учительница танцев, похожая на ходячие песочные часы в черном платье, выстраивает нас в три ряда. Мальчиков ставят в пары с девочками по какой-то загадочной, но железной логике, известной только самой учительнице. Я зажат между Идой и Петей со своими парами. Ида бесстрастна, Петя с Люсей как бы друг друга не замечают, а наш штатный хулиган Вовка не перестает вертеться и бегать светло-серыми глазками.

Я веду Надю! Мы вместе ступаем и скользим под музыку, лишь изредка по ошибке дергая друг друга. Краешком глаза я замечаю справа застенчивого Петю, который рядом с толстенной Люсей выглядит сущим карликом. Волосы у него, как всегда, растрепаны, и он неуклюже, но в такт танцует со своей хмурой, однако на удивление ловкой парой. Похоже, дела у Пети не так плохи, и я отмечаю про себя, что Люся, может, и уродина, но для танцев вполне сойдет.

А вот у Иды Кац, справа от меня, что-то явно не ладится. Она покраснела и чуть не плачет. Вовка не виноват, он ведет Иду самозабвенно и вполне сносно, но она вдруг останавливается и с жалким видом замирает, скособочив ноги и слегка покачиваясь. Музыка обрывается, все ошарашены, черные песочные часы бросаются на помощь. Мы смотрим на Иду и Вовку, ожидая дальнейших событий, и я отпускаю Надину руку.

Учительница танцев наклоняется к Иде и задает ей какой-то вопрос. Ида понуро опускает голову, краснеет, но ничего не отвечает. Учительница кивает в сторону Вовки, должно быть, спрашивает, не хулиганит ли он. Ида качает головой, дело явно не в Вовке и его проделках. По щекам у нее катятся слезы, голова опускается еще ниже. На желтом паркетном полу, прямо между крошечными ступнями Иды, появляется темное пятнышко мочи, которое, быстро разрастаясь, превращается в блестящую лужицу.

А на лице учительницы танцев появляется брезгливое удивление, смешанное с раздражением. Жестом она велит пианистке прекратить играть, театрально вскидывает руку и, словно отправляя Иду в изгнание, царственно указывает ей на дверь. Несчастная Ида делает два неловких шага к выходу, к спасительному туалету, потом, всхлипывая от стыда, убегает, а за ней остается длинная цепочка капелек на полу. Как ни странно, руки у нее все равно выглядят как у барышни за чашечкой чая. Класс разражается хохотом.

Впрочем, веселье постепенно затихает. Разносторонняя пианистка приносит швабру, учительница танцев вытирает пол под аккомпанемент не музыки Шопена, а наших смешков. Я стою рядом с Надей, но все мои мысли занимает противная Ида. После того как она так опозорилась при всем классе, я понимаю, что она еще гораздо хуже слонихи Люси.

Песочные часы произносят что-то неразборчивое, Ида украдкой пробирается обратно в зал, никто больше не смеется. Пол высох, а пианистка снова сидит за инструментом как ни в чем не бывало. Мы переходим к вальсу, и моя рука оказывается на талии светловолосой Нади, а взгляд упирается в ее губы. Медленно вальсируя, я представляю, как мои губы касаются Надиных, и думаю, что мне совершенно все равно, выдаст ли она меня фашистским захватчикам.

7

После скандального происшествия на уроке танцев Антонина Вениаминовна вынуждена признать, что эксперимент провалился, и Ида не сможет взять шефство над Вовкой. Теперь ее пересадили на парту к Люсе Кочубей, на противоположном конце класса, под портретом Толстого. Вовка остался за прежней партой у окна, предоставленный самому себе. Но если Ида в тени монументальной Люси выглядит вполне довольной, то Вовка снова распоясался: вертится на уроках, запускает бумажных голубей, пуляет в других ребят бумажными шариками и шепотом дразнит всех, кто может его услышать. Он отстает по всем предметам, кроме танцев и физкультуры, которые не под силу разве что совсем полному идиоту.

Антонина Вениаминовна не нашла лучшего способа обуздать Вовку, как пересадить его ко мне, обрекая меня, таким образом, на судьбу его главной жертвы. Не знаю, как именно он собирается меня доводить, но уверен: что-нибудь придумает. На переменах он чуть не каждый день изобретает новые издевательства. Недавно, например, начал брать у ребят мелочь «взаймы». Девочки, которые отказываются «одолжить» ему деньги, иногда выходят сухими из воды, а вот мальчиков в таком случае ждет взбучка. Мой час пока не пробил, но я знаю, что тоже скоро получу свое.

А еще я знаю, что Вовка живет на втором этаже красного дома рядом со школой. Чтобы увидеть его квартиру с нашей парты, достаточно вытянуть шею и выглянуть в окно. Иногда я даже могу разглядеть низенькую, бесформенную маму Вовки, которая ходит туда-сюда по кухне. У него есть мама, а больше о его жизни вне школы я особо ничего и не знаю.

В начале третьего класса Вовка после недельного отсутствия в школе вдруг появляется в классе, прыгая на костылях. Правая голень у него в гипсе. Ходят слухи, что он сиганул из окна своей квартиры, спасаясь от каких-то домашних разборок. Из-за костылей Вовка ничуть не стал медлительней, даже наоборот, передвигается на них быстрее прежнего, как циркач на ходулях. На переменах он бесшумно носится по коридору, перемещаясь на всю его длину в считанные секунды. Кажется, только что видел его в дальнем конце коридора, но не успеешь и глазом моргнуть, как он уже грозно нависает над тобой, опираясь на костыли и левую ногу, а другая, загипсованная, болтается, согнутая в колене. «Пять копеек дашь?» – спрашивает Вовка, придвинувшись к твоему лицу вплотную. Взгляд у него стальной и неприветливый.

Вообще-то это звучит скорее так: «П-п-пять к-к-копеек д-д-дашь?» После падения Вовка начал заикаться. Нам сказали, что этот дефект речи появился у него от страха, когда он летел на асфальтированный тротуар. Теперь ему еще сложней отвечать на вопросы Антонины Вениаминовны. Хуже всего ему даются попытки читать наизусть стихотворения великих поэтов, которые нас заставляют разучивать исключительно ради декламации перед всем классом. Когда очередь доходит до Вовки, его заикание делается таким невнятным из-за боязни сцены, что он буквально не может выговорить ни слова. Так и вижу, как он стоит у парты, запнувшись на первой же строчке стихотворения, и пытается помочь себе, громко притопывая ногой каждый раз, как собирается промычать особенно упрямый слог. Топ! «З-з-з…» Топ! «З-з-з…» ТОП! ТОП! «ЗИ-И… ЗИМА!»

Вовка никогда не расстается со своими школьными форменными брюками – слишком короткими, с пузырями на коленках. И осенью, и зимой, и весной его грязные щиколотки без носков видны всем кому не лень. Через некоторое время меня осеняет – да это же его единственные брюки! В сентябре всем мальчикам в классе покупают новую форму. Чтобы она прослужила подольше, после прихода домой мы сразу переодеваемся. А Вовке, похоже, форма перепадает раз в два года, и он не снимает ее даже во сне.

Когда гипс сняли и стали опять видны обе грязные щиколотки Вовки, я замечаю, что он стал ходить вразвалку. Кость неудачно срослась, и правая ступня завернулась вовнутрь. Хромать он не хромает, но походка у него стала неуклюжей и нетвердой, он делает широкие взмахи руками, чтобы удержаться на ногах, слегка напоминая ворона или коршуна. На переменах Вовка уже без костылей кружит по коридору от одной кучки ребят к другой, словно в поисках добычи. Он и за стенами школы днем и ночью куда-то спешит – торопливо, неуклюже, воровато. Тайная жизнь Вовки после занятий то и дело отражается на его облике в виде синяков, царапин и порванной формы.

8

Вовке тоже нравится Надя. После нескольких месяцев за одной партой с Вовкой мне приходит в голову, что в этом мы похожи. Скорее всего, они ни разу друг с другом не разговаривали, но это заметно по тому, как Вовка смотрит на нее в спортзале – ну вылитый коршун.

Кеды у Вовки совсем древние, а правый к тому же износился из-за неудачно сросшейся лодыжки и откровенно просит каши, обнажая грязный большой палец хозяина. Перед уроком физкультуры Вовка просит меня одолжить ему мои кеды – новехонькие и на размер больше, потому что, в отличие от формы, их покупают на вырост, с расчетом не на один год, как форму, а на два. Во время урока Вовке в них очень удобно, и он спрашивает, можно ли оставить их на время у себя. Взгляд у него тяжелый и решительный. Он с трудом, заикаясь, выговаривает слова – «к-к-кеды» – и притопывает ногой, как на уроке литературы. Я цепенею от ужаса и зачем-то отвечаю, что да, можно, ведь они мне не нужны, правда-правда.

Дома я сообщаю папе, что кеды у меня украли. Мама битый час пилит меня за то, что я не ценю ее заботы и не слежу за своими вещами. Когда буря затихает, они, как и ожидалось, покупают мне новые кеды, так что на следующем уроке физкультуры мы с Вовкой оба можем бегать, делать растяжки, лазать по канату и играть в волейбол.

Вовка не благодарит меня. Впрочем, после урока он кажется не таким угрюмым, как обычно, и я улавливаю следы его искреннего интереса ко мне, словно он вдруг понял, что мы с ним принадлежим к одному биологическому виду. Он как будто удивлен, что я не насекомое, например, не гигантский кузнечик.

Сидя за одной партой с чуждым мне Вовкой, я научился хитрить. Видимо, коварство и интриганство заразны. От страха я стал таким изобретательным, что соврал родителям, и это вылилось в передел собственности, эдакий неформальный социализм, с которым я смирился, не пожаловавшись на Вовку ни родителям, ни учителю физкультуры, ни классному руководителю. После этой подпольной сделки мы готовы к следующему, более сложному заговору, который должен помочь Вовке не остаться на второй год.

Заговор заключается в том, что немытая морда Вовки, испещренная следами от обморожений и старыми шрамами, все чаще начинает нависать над моей половиной парты, подсматривая, как я пишу диктанты и решаю задачи по арифметике. Обнаглев, он скоро начинает заикающимся шепотом спрашивать у меня ответы. Я тоже расслабляюсь и начинаю ему подсказывать, так тихо, что Антонина Вениаминовна вроде бы не слышит. И вот мало-помалу Вовка начинает получать вместо двоек тройки, а иногда и четверки. За все первое полугодие он не схватил ни одной двойки! Я горжусь его успехами и доволен собой.

Как ни странно, Антонина Вениаминовна не испытывает больших восторгов от неожиданных достижений Вовки. Она хвалит его редко и вяло, а на меня во время перемен бросает косые взгляды. Однажды, подняв голову, я вижу, что она смотрит прямо на Вовку, списывающего мою классную работу. Наши взгляды встречаются на долгие две секунды, и учительница отворачивается, не сказав ни слова.

Я с содроганием понимаю, что означали ее странные взгляды. Теперь ясно, что заговорщиков не двое, а трое. Она все это время знала, что Вовка у меня списывает, но по очевидным причинам предпочитала молчать. Всем известно, что Вовку каждый год нужно будет все лето вытягивать на тройку с минусом, пока он не закончит начальную школу и не попадет в колонию для несовершеннолетних. Антонина Вениаминовна просто коварно использует меня для облегчения своей задачи.

Какое бы неловкое чувство ни вызывал у меня этот заговор, его заглушает мамин голос у меня в голове, твердящий один из уроков житейской мудрости: «Пускай учителя всегда будут тобой довольны». Так я и делаю: Антонина Вениаминовна довольна, а я могу успешно выполнять свой десятилетний план – учиться на одни пятерки, не угодить в лапы дюжих сибиряков в армии и стать «интеллигентом, то есть инженером». В старших классах, вступая в заговор совершенно другого свойства с Изабеллой, я буду действовать по той же схеме.

Моя изворотливость приносит и другие плоды. Мне удается избежать издевательств Вовки, от которых страдают все остальные. Я вижу, как одни уступают его просьбам, отдавая ему монетки, полученные от родителей на обед, а другие сопротивляются. Тогда Вовка поджидает их после школы, и они возвращаются домой с разбитыми носами и губами. Иногда Вовка объединяется с другим будущим несовершеннолетним преступником: Скрипа, медлительный и не такой злобный, служит Вовке третьим кулаком, когда ему нужно подкрепление. Я отдал Вовке свои кеды и помог ему с оценками, так что меня не побили ни разу – ни сам Вовка, ни Скрипа, никто вообще. Вовка стал чем-то вроде моего морального телохранителя.

Ну, не совсем телохранителем. После занятий мы никогда не видимся, если не считать одного памятного случая, когда Вовка пропускает школу несколько дней подряд и Антонина Вениаминовна просит меня зайти к нему и узнать, в чем дело. Телефона у них нет, так что я избавлю учительницу от необходимости навещать их самой. Вид у нее извиняющийся, она понимает, что заходит слишком далеко – мы с Вовкой не лучшие друзья, да и живем в разных микрорайонах. Наш район застроен серыми восьмиэтажками, а Вовка живет в пятиэтажке без лифта. В его микрорайоне полно ветхих корпусов красного кирпича и совсем нет маленьких парковок, как у нас, потому что его жители даже мечтать не могут об автомобилях. И хотя у обитателей красных корпусов немало детей, детских площадок почему-то почти нет. Короче, район у Вовки опасный, и мы стараемся обходить его в любое время суток.

И вот я иду домой к Вовке по тесному «красному» району, где стоит кислый запах старых сапог. На площадке с качелями болтается стайка подростков с сигаретами в зубах. Под их угрюмыми взглядами я ускоряю шаг, чтобы ко мне не привязались. Отдышаться мне удается, только когда я, поднявшись по лестнице, уже звоню в дверь Вовки. Дверь открывает его мама, толстая коротышка, и, не говоря ни слова, идет за ним. На ходу она вся трясется, как холодец. А я захожу в квартиру и остаюсь в крошечной прихожей, освещенной единственной тусклой лампочкой. От внезапной тревоги я боязливо озираюсь, готовый в любую секунду спасаться бегством. Впереди виднеется маленькая комната, такая же темная. Там стоит квадратный стол, а на нем горит еще одна лампочка, на этот раз наполовину прикрытая самодельным абажуром из выцветшего бархата. На стене справа виднеется штапельный гобелен с тремя конными богатырями.

В дверном проеме возникает босоногий парень постарше, с армейской стрижкой и в штанах защитного цвета. Выглядит он как увеличенный Вовка, а его лицо, тоже испещренное шрамами, еще страшнее. Я стою как зачарованный и думаю про себя, что братец Вовки похож на того самого крепкого новобранца, который замучает меня, если я не смогу учиться на одни пятерки и попаду после школы в армию. Так мы и пялимся друг на друга, пока не выходит из своей комнаты Вовка, мой спаситель.

Я сообщаю ему, что наша классная руководительница обеспокоена его отсутствием. Он выглядит недовольным, а старший брат продолжает сверлить меня взглядом.

«З-з-завтра п-приду в школу, – говорит Вовка, поблескивая стальными глазами, и добавляет: – Мы тебя проводим». Мы втроем спускаемся на улицу и направляемся в сторону площадки с качелями, где собрались грозные юные курильщики. После того как Вовка с братом присоединяются к ним, они теряют ко мне интерес, убедившись, что у меня есть защита. По дороге домой сердце у меня уходит в пятки. В сущности, я уцелел только чудом. Теперь я куда лучше понимаю, как важно следовать родительским урокам житейской мудрости и учиться только на отлично, чтобы не загреметь в армию.

9

Тесные отношения с Вовкой укрепляют мою репутацию среди одноклассников куда больше, чем успехи в учебе. Как-то раз я с удивлением вижу, что после занятий меня ждет Петька. Благодаря новой стрижке волосы у него не такие взлохмаченные, как обычно, но из-за своих больших и почему-то красных ушей он все равно выглядит смешно и трогательно. «У меня хомячок умер», – вздыхает Петька, когда мы с ним пускаемся в путь к МГУ на Ленинских горах, где он живет. Идти туда километра три, все время в горку: достаточно времени на рассказ о короткой, но счастливой судьбе хомячка, отжившего положенный природой срок. Помянув его добрым словом, Петька сообщает, что хочет завести домашнего удава или какую-нибудь тропическую змею, желательно из окрестностей горы Килиманджаро. Не давая себя переплюнуть, я называю точную высоту этой горы и ее место в списке главных вершин мира.

Петя живет в двенадцатиэтажном крыле главного здания МГУ, величественной башне, ничуть не похожей на грязно-серый пенал нашей восьмиэтажки. Я в восхищении от шикарного мраморного фойе, напоминающего небольшой концертный зал с розовой и позолоченной лепниной на потолке; это тебе не зловонная пещера, притворяющаяся нашим подъездом. На входе дежурят две вахтерши, такие же основательные, как само здание. Завидев нас, они откладывают вязание, Пете кивают, а на меня смотрят вопросительно. Но друг за меня ручается, и мы продолжаем обмениваться знаниями на мраморной скамье неподалеку от вахтерш, пока с работы не возвращается Петин знаменитый дедушка, декан, и не забирает его домой. Лишь через несколько долгих месяцев наша дружба окрепнет настолько, что Петя пригласит меня в гости.