Истории для кино

Орлова вдруг всхлипывает. Александров обнимает е за плечи.

– Любочка, что с вами?!

– Я не могу! Такое напряжение!

– Любочка, но вам-то чего волноваться? Вы великолепны!

Утесов отодвигается от воркующей пары, подсаживается к Дунаевскому.

– Что-то там тихо …

– А ты что хотел? Чтобы особая комиссия топала ногами и гоготала, как в колхозном клубе?

Утесов пожимает плечами. Дунаевский его успокаивает:

– Не дергайся! Кино веселое, идеологически выдержанное… Сейчас выйдут и скажут: «Спасибо, товарищи! Работайте и дальше на благо народа!»

Открывается дверь просмотрового зала. Как-то сама собой открывается – из нее никто не выходит. Орлова лихорадочно вытирает пальцами расплывшуюся тушь под глазами. Александров вытягивается по стойке «смирно». Дунаевский, нервно покашливая, протирает платком очки. Нетерпеливый Утесов бросается к распахнутой двери, заглядывает в зал и видит, что он пуст.

А из какой-то неприметной боковой двери материализуется официальное лицо – естественно, во френче. Утесов изумлен и растерян:

– А где… комиссия? Нас позвали обсудить…

– Что обсудить? – интересуется официальное лицо. – Воинствующую пошлость?

Глаза Орловой расширяются от ужаса. Александров сникает. Дунаевский все трет платком свои очки. Утесов слабо улыбается:

– Вы шутите?

Официальное лицо возмущено: здесь не место для шуток. Комиссия сочла недопустимым выпуск на экран этого, с позволения сказать, произведения. Очень стыдно, что наши советские творцы, которые должны нести в массы прекрасное, позволяют себе такие пошлые и примитивные, с позволения сказать, произведения. Официальное лицо гневно разворачивается и растворяется в той же неприметной боковой двери.

Растерянные «творцы» молча смотрят друг на друга.

А стране было не до них и вообще не до веселья – 1 декабря 1934 года в коридоре Смольного дворца подлый убийца застрелил любимца партии и народа Сергея Мироновича Кирова. Вся страна погрузилась в траур и гнев. На митингах и собраниях трудящиеся требовали сурово наказать гнусного убийцу и его пособников. Народ клялся еще теснее – хотя, казалось бы, куда уж теснее? – сплотить ряды вокруг родной партии и товарища Сталина.

В своей ленинградской квартире Утесов вяло ковыряет ужин. Из репродуктора несутся гневные слова трудящихся в адрес мерзких убийц Кирова. Утесов молча прикручивает ребристое колесико репродуктора. Становится тихо. Но подходит Елена и так же молча поворачивает колесико обратно. Слова гнева трудящихся звучат с новой силой. Утесов никак не реагирует на действия жены, хмуро размешивает сахар в чашке.

Звонит телефон. Утесов раздраженно предупреждает, что его дома нет. Елена снимает трубку:

– Слушаю… Да… Да… Одну минуту, – Она оборачивается к мужу. – Это тебя…

– Я же сказал: меня нет!

Но Елена молча протягивает ему трубку телефона, и по лицу жены Утесов понимает, что трубку надо взять.

Слушаю… Да… Да-да… Конечно, приеду…

Он кладет трубку, растерянно смотрит на Лену.

Она застывает.

– Куда… ты приедешь?

– В Москву. На премьеру «Веселых ребят».

Утесов смотрит на телефон, словно ожидая услышать от него хоть какие-то объяснения произошедшей метаморфозы. Лена озадаченно молчит. Потом задумчиво спрашивает:

– А где будет премьера?

– В кинотеатре «Художественный».

– Я думаю… Думаю, лиловое платье подойдет!

Утесов изумленно смотрит на жену.

В Москве на Ленинградском вокзале Утесовых встречает Дунаевский, усаживает их в свою машину и везет на завтрак.

– Какой завтрак! – протестует Утесов. – Объясни, наконец, что за чудо произошло?

– Потерпи! Спасибо хоть, по телефону ты меня не расспрашивал.

– Я его весь вечер от аппарата оттаскивала, – усмехается Елена.

Дунаевский продолжает разговор, только когда машина выехала от вокзала на Садовое кольцо. Тут он сообщает, что начальник Главного управления кинематографии Борис Шумяцкий оказался настоящим бойцом. Он написал письмо Сталину, что произошла идеологическая ошибка, что «Веселые ребята» нужны советскому народу, и попросил лично посмотреть фильм.

– Не может быть! – удивляется Елена.

– Но факт, – заверяет Дунаевский.

– И что… Иосиф Виссарионович? – осторожно интересуется Утесов.

– Посмотрел, улыбнулся и сказал: «Как будто в отпуске побывал!»

– Не может быть! – повторяет Елена.

Утесов обижается:

– Почему не может? Тебе что, не нравится наша картина?

– Мне-то нравится. Но… – Елена умолкает, чтобы не сказать лишнего.

– Я думаю, – говорит Дунаевский, – дело не в том: нравится – не нравится…

– А в чем? – спрашивает Утесов.

Дунаевский почему-то оглядывается, словно в машине, кроме них, еще кто-то есть, и понижает голос:

– А в том дело, что после убийства Сергея Мироновича надо укреплять и поднимать дух советского народа. А чем поднимать? Хорошими комедиями!

Утесов решается уточнить:

– То есть не было бы счастья, да несчастье помогло?

– Пожалуйста, без комментариев! – испуганно обрывает его Елена.

Москва, кинотеатр «Художественный», 24 декабря 1934 года

Афиша на кинотеатре сообщает о премьере фильма «Веселые ребята».

Зал полон зрителей. На сцене толкает речь то же самое официальное лицо во френче, которое совсем недавно на закрытом просмотре сурово клеймило фильм и его создателей. Сегодня его речь тоже звучит сурово, но уже в другой адрес:

– Товарищи! Враги во что бы то ни стало хотят помешать нашему строительству социализма! Время очень сложное, и потому некоторые задают вопрос: а время ли нам смеяться? Самое время, товарищи! Мы должны хорошо работать и хорошо отдыхать. Да, мы отвечаем сомневающимся: в жизни советских людей есть не только будни – в ней есть и место праздникам!

Зал согласно аплодирует.

– На сцену приглашаются создатели новой и, мы убеждены, нужной советскому народу музыкальной кинокомедии «Веселые ребята».

Появляются Утесов, Орлова, Дунаевский и другие участники съемочной группы. Режиссер Александров выходит последним и вдохновенно читает стихи собственного сочинения:

Товарищ зритель, в нынешнем спектаклеГероем главным будет звонкий смех.Ведь вы пришли к нам отдохнуть, не так ли?А смех всегда был отдыхом для всех.На час-другой заботы все отбросьте,И пусть сегодня позабавят васИстория талантливого Кости,Любовь Анюты и веселый джаз.

В зале гаснет свет. И победно звучит голос Утесова – «Марш веселых ребят»:

Легко на сердце от песни веселой,Она скучать не дает никогда.И любят песню деревни, и села,И любят песню большие города.

Да, эту песню и вообще фильм полюбили не только деревни, села и большие города – их полюбила вся наша страна и многие страны мира.

В Америке фильм шел под названием «Москва смеется», и сам Чарли Чаплин дал интервью: «До этого фильма американцы знали Россию Достоевского, теперь они увидят большие перемены в психологии советских людей. Они бодро и весело смеются. Это большая победа. Это агитирует больше, чем доказательства стрельбой и речами».

На фестивале в Венеции картина была замечательно принята публикой, прессой и получила приз жюри.

А Максим Горький написал: «В „Веселых ребятах“ проглядывает новый вид киноискусства, полезный нам, требующий непременного продолжения и развития».

И весь наш народ принял к сведению и к исполнению главный тезис фильма:

Нам песня жить и любить помогает,Она, как друг и зовет, и ведет,И тот, кто с песней по жизни шагает,Тот никогда и нигде не пропадет!

Глава десятая

«Как много девушек хороших»

МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА

Сцена Тетра эстрады засияла золотом, серебром и камнями-самоцветами на боярских одеждах. Это юбиляра пришел приветствовать Большой театр. Артисты поют хор «Славься!» из оперы «Иван Сусанин»:

Славься, славься, великий наш царь!Славься, эстрады всей государь!

Самый длиннобородый боярин сообщает громовым речитативом:

– Корону-у-ется раб бо-о-жий Леони-ид Уте-есов – Царь Всея Эстрады!

Бояре водружают на голову юбиляра царскую корону. Утесов обращается к залу:

– Как я вам в этой панамке?

Зал смеется и аплодирует. Однако бояре не дают Утесову сбить пафос церемонии и мощно затягивают:

– Мно-огая ле-ета! Мно-огая ле-ета! Мно-огая ле-ета!

Но и Утесова не так-то просто сбить. Он низко кланяется боярам, а потом сбивает корону набок – на манер канотье – и, прохаживаясь легким чарльстончиком, запевает легкомысленную песенку из «Веселых ребят»:

Черная стрелкаОбходят циферблат.Быстро, как белки,Колесики спешат.Скачут минутыВокруг забот и дел,Идут, идут, идут, идут —И месяц пролетел!

МОСКВА, 1935 ГОД

В советской стране напряженный отсчет времени идет на часы, минуты и даже секунды. Ставят трудовые рекорды рабочие, бьют спортивные рекорды наши физкультурники, собирают рекордные урожаи колхозники…

Идет, бежит, летит быстротекущее время. И уже появляются первые свои, родные советские праздники и годовщины.

Над входом в Дом Союзов висит транспарант: «ПРИВЕТ РАБОТНИКАМ СОВЕТСКОГО КИНО!»

Утесов, Елена и Дита в вечерних нарядах, выбравшись из машины, направляются к подъезду. На них налетает стайка поклонниц с фотографиями Утесова в руках.

– Леонид Осипович! Пожалуйста, автограф!

– Вы – мой любимый артист!

– Распишитесь, умоляю: «Нине, на добрую память!»

– Вы самый лучший! А можно два автографа?

И даже совсем уж истеричное:

– Ленечка! Я тебе обожаю!

Утесов не без удовольствия раздает автографы. Но подбегают все новые и новые поклонницы. На помощь являются два милиционера:

– Не мешайте проходу товарища артиста! Отойдите, пожалуйста, отойдите! Вход только по приглашениям! Кто – без, попрошу в сторону!

Милиционеры проводят Утесовых сквозь толпу поклонниц в вестибюль. Артист благодарит их:

– Спасибо, товарищи, большое спасибо, спасли нас!

Но тут один милиционер смущенно достает из кармана фотографию Утесова:

– Я очень извиняюсь… А мне можете подписать?

– Мы ж на службе! – толкает его в бок напарник.

– Ничего, хлопчики, – улыбается Утесов. – Это у меня – тоже служба.

Он подписывает фотографию, и тут же перед ним появляется вторая.

– Тогда уж и мне, – просит напарник. – То есть – девушке моей… Люсе.

Утесов с семьей проходит в фойе. Здесь его осаждают журналисты и фоторепортеры. Вспыхивают блицы, строчат ручки в блокнотах, вопросы репортеров тонут в общем гуле народа в фойе.

Утесовы идут по проходу Колонного зала. И здесь им тоже покоя нет. Могучий орденоносец рапортует:

– Товарищ Утесов! Должен вам сообщить, что на нашем сталелитейном заводе проводится конкурс песни имени вашего имени!

– Спасибо, очень приятно! – отвечает за мужа Елена.

Ядреная казачка, тоже увешанная орденами, подхватывает тему:

– А мы в колхозе вашим именем назвали лучшего быка!

– М-моим им-менем? – даже заикается Утесов.

– Та ни, не думайте, не Леонид Осипович, а як по фильму – Костя!

– А-а, – облегченно выдыхает Утесов.

– Между прочим, – добавляет казачка, – у нашего Кости аж три медали на выставке быков-производителей!

Утесов не знает, как и реагировать. А Дита язвит:

– Бери пример, папочка!

Наконец Утесовы оказываются в своем ряду. Рядом сидит Бабель. А сзади – Мейерхольд. Все обмениваются рукопожатиями.

На сцене появляется работник ЦК ВКП (б), начальник всей культуры страны Платон Михайлович Керженцев:

– Товарищи! Сегодня мы отмечаем очередную годовщину советского кино! Как вы, конечно, знаете, отсчет этого события идет от 27 августа 1919 года, когда Владимир Ильич Ленин подписал Декрет о национализации кинопромышленности. И за эти годы ничуть не устарел, а наоборот, стал еще актуальнее тезис Владимира Ильича: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!»

Керженцев первым начинает хлопать, зал бурно поддерживает его аплодисментами, и перестает слушать выступающего – все шепчутся о своем.

К Утесову наклоняется Мейерхольд:

– Помните, я говорил вам о моей идее клоунады?

– Да-да, рыжий клоун…

– Так вот, я посмотрел ваш фильм, и нам надо срочно вернуться к этой идее. Сколько у вас человек в оркестре?

– Семнадцать.

– Вот и будет не один, а семнадцать рыжих клоунов! Представляете?

Бабель придерживает темпераментного режиссера:

– Потом, Сева, потом… Не видишь, человек волнуется, ждет… Дырочку под орден, небось, уже просверлил!

На сцене действительно начинается награждение. Керженцев объявляет:

– Вызывается творческая группа кинофильма «Чапаев»!

Чапаевцы во главе с братьями Васильевыми и Борисом Бабочкиным выходят на сцену. Керженцев вручает им ордена и звания. Зал аплодирует. А Бабель сообщает Утесову.

– Я видел программу: следующая компашка – ваша.

Утесов нервно одергивает пиджак, интересуется у своих дам:

– Ну, как я… Все в порядке?

Дита поправляет ему галстук. Елена молча ободряюще сжимает руку мужа.

А Керженцев объявляет:

– Вызываются создатели кинофильма «Веселые ребята»!

На сцену с разных сторон выходят Александров с Орловой и Утесов. Керженцев зачитывает указ:

– «За большой вклад в дело советской музыкальной комедии режиссер товарищ Александров Григорий Васильевич награждается орденом Красной Зведы!»

Вручение ордена Александрову. Овации зала.

– «За яркое и выразительное изображение преимуществ советского образа жизни исполнительница главной роли актриса товарищ Орлова Любовь Петровна удостаивается почетного звания – заслуженный артист РСФСР»!

Вручение папки Орловой. Еще более бурная овация зала.

– «За воплощение положительного образа простого советского труженика артист товарищ Утесов Леонид Осипович премируется фотоаппаратом марки „ФЭД“«!

В зале – растерянный выдох, потом – жидкие аплодисменты.

На Утесова больно смотреть.

Семья бредет по Большому Каменному мосту – в уже никчемных вечерних нарядах. И россыпь огней панорамы Кремля не радует душу. Утесов грустно покачивает на ремешке только что полученный фотоаппарат. Он останавливается, глядя с моста в темную Москву-реку. Елена решает ободрить его не утешением, а иронией:

– Ну, прыгни туда, прыгни, раз такая трагедия – орден не дали!

А Дита избирает другой путь – ласковый:

– Папочка, не расстраивайся, все девочки у нас в Щукинском от тебя без ума!

– Мерси девочкам! – раскланивается Утесов. – Нет, дело не в трагедии, я просто хочу понять!

Елена уверенно заявляет:

– Что тут понимать, ляпнул где-нибудь что-нибудь…

– Да ничего и нигде я не ляпал!

Утесов в полном отчаянии, и Елена смягчается, обнимает мужа.

– Лёдя, плюнь! Ну что там – ордена, звания… Ты же видел, тебя встречают как настоящего народного артиста!

Утесов усилием воли сбрасывает оцепенение и широко улыбается:

– Девчата, а давайте сфотографируемся! Лучшим в мире аппаратом «ФЭД» – имени Феликса Эдмундовича Дзержинского!

Елена и Дита с готовностью позируют. Утесов жмет на кнопку, еще жмет, но ничего не щелкает. Он открывает аппарат и смеется:

– От жлобы московские! Даже пленку не дали!

В ленинградском доме Утесовых – праздничная суета: готовятся отметить двадцатилетие Диты.

Елена – в нарядном платье, поверх которого кухонный фартук, вносит свое коронное блюдо – фаршированную рыбу и ставит в центре уже накрытого стола. Дита раскладывает на столе приборы.

Раздается звонок в дверь. Дита убегает открывает. На пороге – дедушка Иосиф, совсем седенький и какой-то сморщенный, и бабушка Малка – тоже седая, но с по-прежнему прямой непокорной осанкой. Дита обнимается с дедушкой и бабушкой. Малка приглядывается к Дите:

– Шо-то ты исхудала, моя девочка…

– Та ты шо, Малочка? – возражает дедушка Иосиф. – Наша Диточка – такая красавица!

Малка строго ставит мужа на место:

– Помолчи, Йося! Она, конечно, нивроку красавица, но – некормленная.

– А вот сейчас и меня, и вас покормят, – обещает Дита.

Она ведет стариков в комнату. Здесь их приветствует Елена:

– Добрый вечер, мои дорогие!

Папа Иосиф целует невестку:

– Здравствуй, Леночка!

Мама Малка тоже клюет невестку где-то возле уха и строго спрашивает:

– И где Лёдя?

– На репетиции. Скоро придет.

Мама Малка не скрывает недовольства:

– Репетиции-шмепетиции… А что это пахнет?

– Я испекла пирог.

– Слышу, шо пирог. Но я же сказала: принесу мой штрудель!

Папа Иосиф, как всегда, пытается всех примирить:

– Очень хорошо, Малочка! И пирог, и штрудель – гости таки не уйдут голодные…

– Да мы сегодня без гостей, семейным кругом, – говорит Лена.

Раздается звонок в дверь. Мама Малка довольна: наконец-то явился этот шалопай Лёдя. Но Дита возражает, что папа не стал бы звонить – у него есть ключ. И бежит открывать. В двери сначала появляется огромный букет, а за ним – маленький, лысенький, но обаятельнейший Дунаевский. Он поет во все горло:

– Самолет летел, колеса стерлися, вы не ждали нас, а мы приперлися!

– Что вы, Исаак Осипович! – сияет Дита. – Мы всегда вас ждем, как вы можете…

– Не могу! Конечно, я не могу не поздравить любимую девочку с днем рождения!

Он вручает Дите букет. Она прячет лицо в цветах.

И вот уже все за столом: Утесов, Лена, Дита, мама Малка, папа Иосиф и Дунаевский. Все с аппетитом уплетают яства Елены. Утесов бормочет с полным ртом:

– Нет, Исаак… Ты все-таки фокусник… Взять и приехать специально из Москвы…

– А как же – такой день! Но больше никакие фокусы не понадобятся: скоро и ты – в Москву, в Москву!

– Надеюсь, не так скоро, – вздыхает Утесов.

– А мне лично Ленинград очень даже нравится, – заявляет папа Иосиф. – Даже, скажу я вам, больше, чем Петербург! И чего они, Лёдя, тебя так в Москву тянут?

– А чтоб ругать ближе было! Но я еще, может, откажусь…

Елена возмущена:

– Опять?! Мы же все обсудили. И у тебя больше возможностей для работы, и Диточка, пока учится, будет дома, и для мамы с папой в Москве – все врачи…

– О! – усмехается Малка. – Вспомнили маму с папой!

Елена не реагирует на колкость свекрови и начинает собирать грязные тарелки, миски, блюда. Дунаевский быстро меняет тему:

– А может, вспомним, ради чего, собственно, мы собрались?

Утесов ему подыгрывает:

– Как ради чего? Ради рыбы фиш!

А папа Иосиф наивно недоумевает:

– Лёдя, или ты забыл? Сегодня ж Диточкино рождение!

– Ша, Йося! – усмехается Малка. – Твой любимый артист опять шутит.

А Утесов серьезнеет:

– Да какие шутки… Двадцать лет! А ведь совсем недавно на руках носил…

– Теперь меня уже на ручки не поднимешь! – смеется Дита.

Но отец хорохорится:

– Положим, еще как подниму! Но не в том дело… Просто кажется, все было только вчера… Ты – такой крошечный комочек, я качаю твою люльку, а мама поет колыбельную… Правда ведь, Леночка, все – как вчера? – Утесов обнимает жену за плечи.

Лена отодвигает горку собранной грязной посуды, подпирает голову ладонями и вдруг запевает красивую и нежную украинскую песню: «Нич яка мисячна, ясная, зоряна…»

Все смотрят на нее сначала удивленно, потом – восхищенно. Голос Лены звучит глубоко, сильно, волнующе. Дунаевский подсаживается к роялю, кладет руки на клавиши, но передумывает – не хочет даже музыкой нарушать звучание голоса Лены. Прекрасная песня парит где-то в немыслимой высоте и наконец затихает. Елена молчит – еще вся в песне. И все молчат, боясь нарушить звенящую тишину.

Потом мама Малка совершает нечто для нее невероятное: берет голову невестки в свои ладони и целует ее в макушку. Тут уже все разражаются аплодисментами. Елена смущается и снова начинает торопливо собирать посуду. Но Утесов перехватывает ее руки и говорит негромко, с болью:

– Прости меня, Леночка! Пожалуйста, прости!

– За что, Лёдя?

– Ты оставила сцену… искусство… И все – ради меня!

– И ради меня тоже! – восклицает Дита. – Прости, мамочка!

Глаза Елены увлажняются.

– Какие вы глупые… Ну, ради вас, конечно, ради вас… Но что – сцена? Ведь у меня есть вы, родные мои, любимые!

Елена уже не в силах сдержать слезы, обнимает мужа и дочь. Дунаевский, снимая пафос момента, наяривает на рояле туш. Мама Малка сурово утирает слезу в уголке глаза. А папа Иосиф умиленно смотрит на всех, украдкой потирая ладонью грудь. Малка замечает это.

– Йося, тебе плохо?

– Что ты, Малочка, мне хорошо! Даже очень хорошо! Но я пойду трошки полежу …

На еврейском кладбище Ленинграда хоронят папу Иосифа. По традиционному обряду, Иосифа Вайсбейна провожают в последний путь раввин и десять свидетелей – минен, которые читают поминальную молитву – кадиш. У могилы стоят разом постаревшая мама Малка, Утесов, Елена и Дита.

Утесов шепчет сквозь слезы:

– Все, папа, все, теперь уже тебя никто не выгонит из Петербурга…

Моросит грустный дождь. Утесовы выходят за ворота кладбища. Дита обнимает плачущую бабушку Малку:

– Бабулечка, не плачь… Ну, пожалуйста, не плачь… Мы все тебя любим…

Бабушка Малка утирает слезы и говорит твердо:

– Я не поеду с вами в Москву!

– Что это за новости? – удивляется Елена.

– А кто будет здесь без меня ухаживать за могилой папы?

– А кто будет здесь без нас ухаживать за вами?

– Ты всю жизнь со мной споришь!

– А вы всю жизнь не хотите меня слушать!

– Родные мои, не ссорьтесь! – просит Утесов. – Хотя бы сейчас…

Но мама Малка не успокаивается, упрекает невестку:

– Она даже не хотела, чтобы Йосю хоронили по еврейскому обычаю!

Елена тяжко вздыхает:

– Я и сейчас считаю, что нам это может аукнуться…

– Леночка, о чем ты? – не понимает Утесов.

– О том, Лёдя, о том! Такое время – нигде ни в чем нельзя высовываться…

Мама Малка, опять всхлипывает, утирая глаза платочком:

– Бедный Йося!

Утесов обнимает маму и жену.

– Ну все, все… Давайте не расстраивать папу, пусть ему там, наверху, будет спокойно за нас.

– В Москву не поеду! – упорствует мама Малка.

Дита ластится к ней:

– А как же я без тебя, бабулечка? Кто позаботится обо мне?

Бабушка Малка обмякает, но еще ворчит:

– У тебя нивроку есть мать – пускай она и заботится…

В Москву Утесова пригласили руководить оркестром Центрального Дома железнодорожников. И лично железный нарком всех железных дорог Лазарь Моисеевич Каганович – большой поклонник Утесова – выдал ему квартиру на Краснопрудной улице.

Новая, необычайно по тем временам огромная – целых три комнаты – квартира пока еще совершенно пуста. Утесовы только что в нее въехали. Дита подбегает к окну, распахивает створки.

– Ух ты! Всю Москву видно!

Елена стоит посреди чемоданов, узлов и корзин, соображая, с чего начать.

Утесов вносит еще два чемодана и гордо озирается:

– Прямо стадион, да?

– Хоромы! – подтверждает Елена.

– Вот так ценят твоего мужа!

– Хвастун, – качает головой Елена. – Но, слава богу, уже есть где людей принять…

– Ой, можно подумать, – смеется Утесов. – В Ленинграде было две комнатушки, и весь Ленинград был там – у тебя!

Раздается мерный стук. Утесов смотрит на потолок. Но Дита показывает на дверь. Все направляются в соседнюю комнату. Там тоже еще пусто, только на полу раскрытый чемодан мамы Малки. А сама она какой-то железякой забивает в стену гвоздь.

– Ты что, мама? – удивляется Утесов.

Мама Малка, не отвечая, проверяет забитый гвоздь на прочность, достает из чемодана портрет папы Иосифа, протирает стекло рукавом и вешает портрет на гвоздь. Все молча смотрят на папу Иосифа. А он с мягкой улыбкой смотрит на всех.

Квартира уже вполне обжита. Утесовы завтракают на кухне. Дита давится бутербродом, обжигается чаем и вскакивает: она опаздывает на экзамен в Щукинском училище. Родители хором желают ей ни пуха, ни пера, а Дита уже из-за двери посылает их к черту.

Оставшись одни, родители молча завтракают. Елена не выдерживает:

– Ну так что?

Утесов играет непонимание:

– А что?

– Не притворяйся! У Диты в училище скоро распределение. Нам надо подумать о ее судьбе.

– Нам? Или это ей надо думать о своей судьбе? Выскочила замуж, тут же развелась, опять бегает по свиданкам…

– Тем более. Это все она вытворяет здесь, а страшно подумать, если ее зашлют куда-нибудь по распределению.

– Но если я возьму в оркестр свою дочь, пойдут разговоры…

– Тебе важнее разговоры или ребенок?

Утесов молча и яростно помешивает ложечкой чай. Елена спокойно замечает: