Истории для кино

Утесов изображает петлю вокруг своей шеи и улыбается.

Особист отвечает ему неуверенной улыбкой.

Жилище Утесовых в эвакуации – небольшая комната в бревенчатом доме. Утесов складывает ноты в папку. Елена Осиповна укладывает его вещи в рюкзак. Дита примеряет перед зеркалом солдатскую гимнастерку. Муж Альберт меняет объектив кинокамеры. На кровати лежит мама Малка – очень постаревшая, осунувшаяся.

– Сумасшествие какое-то! – ворчит Елена Осиповна. – Муж, дочь, зять – все на фронт… А я одна – в тылу…

Утесов обнимает жену:

– Какой тыл? Ты здесь на самом переднем крае – рядом с мамой!

Мама Малка подает голос:

– Конечно, мама всем мешает! Вэйзмир, когда ты меня заберешь к себе, Господи?

Дита целует ее, гладит иссохшую руку:

– Бабуля, ну что ты, мы все тебя любим!

– Если бы ты любила бабушку, ты бы от нее не уезжала… И в каком виде ты едешь? Что это за босяцкая кофта?

Елена Осиповна одергивает свекровь:

– Мама! Это не босяцкая кофта, а форма солдата Красной Армии.

– А что, девочке таки больше нечего надеть?

– Есть, бабушка, не переживай, конечно, есть…

Дита снимает с гвоздя на стене укутанное в простыню концертное платье, прикладывает его к себе, вертится перед зеркалом. Бабушка Малка тает:

– О, совсем другая картинка! Диточка, прелесть моя!

– Но это я буду носить после войны… – Дита снова вешает платье на гвоздь.

Однако Утесов, задумчиво наблюдавший эту сцену, вдруг кричит:

– Я шлемазл! Полный шлемазл!

– Не спорю, – соглашается Елена Осиповна. – Но в чем это проявилось сейчас?

Утесов объясняет свое озарение. Дело в том, что сегодня он настраивал своих музыкантов на девушек в крепдешиновых платьях, на танцы в городском саду… И при этом приказал артистам надеть форму. Но сейчас он вдруг понял: нет, воины хотят видеть вовсе не таких же, как они, солдат – тем более ряженых, а наоборот, что-то мирное, светлое, довоенное… Решено: Дита едет на фронт в концертном платье. И всем музыкантам тоже – никакой формы, работать при полном параде.

КАЛИНИНСКИЙ ФРОНТ, ЛЕТО 1942 ГОДА

Струи дождя поливают военный грузовик с откинутыми бортами. Перед грузовиком, не обращая внимания на дождь, толпятся воины-пехотинцы. А на грузовике, тоже невзирая на дождь, музыканты в костюмах с бабочками, Дита в сверкающем концертном платье и Утесов с микрофоном в руке исполняют песню «Бомбардировщики». А военный корреспондент Альберт Генденштейн снимает все происходящее на кинокамеру.

Был озабочен очень воздушный наш народ:К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.Радисты скребли в эфире, волну ловя едва,И вот без пяти четыре услышали слова…

Эта песня продолжается уже в солнечную погоду. Музыканты, Утесов и Дита как-то ухитрились разместиться на броне танке. Военкор Альберт снимает зрителей – танкистов.

Мы ползем, ковыляя во мгле,Мы летим на последнем крыле,Бак пробит, хвост горит, но машина летитНа честном слове и на одном крыле.

А заканчивается эта песня на аэродроме у летчиков:

Мы ушли, ковыляя во мгле,Мы к родной подлетаем земле.Вся команда цела, и машина пришлаНа честном слове и на одном крыле!

Фронтовая ухабистая дорога. Лошади и телеги вязнут в непролазной грязи. Когда они застревают окончательно, музыканты – уже не в концертных костюмах, а в сапогах и ватниках – общими усилиями толкают телеги, вытаскивают лошадей, облегчают им поклажу, перенося на себе инструменты и реквизит.

Люди и животные измучены. Телеги заезжают в какой-то тупик и останавливаются. Скрипач допытывается у одноногого инвалида-возницы, далеко ли до их пункта назначения – деревни Курянка. Возница лишь пожимает плечами: откуда ему знать, он же сам не из Курянки, а из Петуховки. Пианист возмущается: неужели не могли дать провожатого из части. Утесов его укоряет: провожатые из части – все воюют, и вообще нечего ныть, сами доберемся.

Но раздается рев самолетов, грохот стрельбы. Музыканты задирают головы к небу, наблюдая, как два «мессера» атакуют советский «ястребок». Альберт снимает воздушный бой. Наш «ястребок» загорается, из него прыгает летчик. Раскрывается парашют, плавно снижаясь на лесок впереди. Музыканты бегут к месту приземления, находят раненного летчика, высвобождают его из цепких ветвей и парашютных строп, несут на свою телегу.

Дита перевязывает плечо курносого летчика. Над ним склоняется Утесов:

– Ну, как ты, хлопчик?

– Порядок! – успокаивает Дита. – Зря я, что ли, на курсы медсестер ходила?

А летчик широко распахнутыми глазами смотрит на Утесова:

– Товарищ… Утесов! Или это я… в бреду?

– Никакого бреда, хлопчик, это я.

– А вы меня помните?

– Нет… Мы разве встречались?

– Конечно, встречались! В тридцать девятом году на концерте в Минске.

– Ты что, тоже участвовал в концерте?

– Зачем участвовал? Я во втором ряду сидел!

– А-а… Извини, не помню.

– Интересно! – обижается парень. – Я вас помню, а вы меня – нет!

После очередного концерта в блиндаже, освещаемом неверным светом коптилки из снарядной гильзы, артистам устроил прием полковник-украинец.

– Спасыби вам велыке, товарыши артысты, за ваш талант! Тэпэр будэмо быты ворога з двойною силою! И побьм!

Все чокаются алюминиевыми кружками и выпивают. Полковник склоняется к Утесову и с хитрецой сообщает:

– Вы ж, мабуть, знаетэ, товарыш Утесов, приказ верховного главнокомандования: давать горилку тилькы частям, яки добрэ воюють. Так у мэнэ, будь ласка, имеется! А у сусидэй наших ни пляшечки нэма. Ни капелюшечки!

Утесов играет большое удивление:

– А мы вчера у ваших соседей-минометчиков выступали. Так у них, представьте, тоже имеется… нет, не водка, врать не стану… но вином угощали.

Полковник крайне огорчается:

– От, чертов Мамадашвили! Ему аж из Грузии – через усю войну – яким-то манером вино доставляють!

Гости смеются. А полковник крутит ус:

– Ну, колы правду сказать, у Мамадашвили тоже бойцы геройские. Не хуже моих… Ни, мои всэ ж такы найкращи!

Все опять смеются. Полковник с нежностью смотрит на Диту:

– Яка ж вы гарна дивчина!

Спасибо!

Дита успевает и кокетливо улыбнутся, и смущенно оглянуться на Альберта.

– Та ни, вы нэ подумайте, моя Ганночка тэж красуня! И спасыби вам, що мы на вас дывымось – и згадуемо наших жинок та дивчат улюбленных!

Утесов поднимает кружку:

– Давайте выпьем за то, чтобы вы скорее вернулись к тем, кто вас любит и ждет!

А полковник формулирует то же самое, но исчерпывающе кратко:

– За победу!

Ради грядущей победы грохочут бои на суше, в небесах и на море, бежит в атаку пехота, идут танковые сражения, ведут смертельные поединки самолеты, вспенивают морские волны торпедные катера, но до победы еще далеко…

После поездки на фронт Утесов возвращается в Москву. Он, с вещмешком на плече, и Елена Осиповна в домашнем халате стоят обнявшись на пороге квартиры. Она всхлипывает, уткнувшись носом в его грудь, а он гладит ее волосы. Так, не выпуская друга из объятий, словно боясь нечаянно потерять, они идут из прихожей в комнату. Елена Осиповна рассказывает, утирая слезы:

– Из Новосибирска мы ехали три недели… Долго стояли на станциях и просто в степи… Пропускали эшелоны… Сколько же их шло – на войну, на войну…

– Да, мы видели, там собирается огромная сила.

– Ну и слава богу! Вот только мама… Переезд был очень тяжелым…

На стене рядом с фотографией покойного папы Иосифа траурная фотография мамы Малки. Утесов стоит перед ней. В его сухих глазах – боль. Елена Осиповна молча сжимает руку осиротевшего старого мальчика Лёди.

Потом она кормит его. Сидит, подперев щеку ладонью, и смотрит, как жадно ест проголодавшийся мужчина. Спрашивает с робкой надеждой:

– Ты надолго?

– Посмотрим. Пока что будем давать концерты для защитников Москвы.

Она рассказывает, что пришло письмо от Диты из Сталинабада – у них с Альбертом все хорошо. Это она нас успокаивает, вздыхает он, сейчас нигде не хорошо, но они там, в Таджикистане, хотя бы далеко от войны.

– Далеко… Лёдя, ты слышал про третью агитбригаду?

– Да, угодили в танковый прорыв… Корф, Руся Бригневич, Макеев, Холодов… Снаряды не разбирают – где солдат, где артист…

Они печально молчат, вспоминая павших коллег. Елена Осиповна меняет тему, сообщая, что Дита пишет: Альберт уже снял документальный фильм и ему обещают дать художественный. Тут-то Утесов вспоминает, что и он, между прочим, тоже вызван в Москву в качестве киноартиста. Неужели новый фильм, радуется Елена Осиповна. Ну, не совсем фильм – боевой киносборник.

В павильоне киностудии молодой режиссер вдохновенно объясняет, что намалеванная декорация изображает морскую стихию, на фоне которой Утесов должен сурово и мужественно исполнять песню с автоматом наперевес… Леонид Осипович перебивает его, мягко замечая, что он только что прибыл с фронта и там своих автоматов-пулеметов выше крыши, а солдатские сердца согревает что-то доброе, светлое, довоенное… Молодой режиссер несколько растерян. Но из кресла в углу павильона подает голос реактор – очередной «человек во френче»:

– Доброе, довоенное – это что, товарищ Утесов? Это – ваше «Гоп со смыком»? Так, насколько мне известно, вам это запретили. Причем еще до войны.

– Но послушайте…

– Нет, это вы послушайте! Военную песню извольте петь в военной форме!

Спорить бесполезно, и вот Утесов – уже в морской форме. Костюмерша поправляет на нем бушлат, тельняшку, бескозырку, а он ворчит:

– Накрахмалили тельник, как манишку… Морячки бы вас засмеяли!

Ассистент вешает ему на грудь автомат. Режиссер кричит в рупор:

– Артист готов?

– Готов, уже можно с кашей кушать, так готов! – продолжает ворчать Утесов.

– Камера! Мотор! Начали!

И как только вступает музыка, Утесов преображается. Брюзжание, недовольство, кислое лицо – все это мгновенно исчезает, и перед нами – героический защитник Родины, простой и отчаянный парень, одессит Мишка.

Широкие лиманы, зеленые каштаны,Качается шаланда на рейде голубом.В красавице Одессе мальчишка голоштанныйС ребячьих лет считался заправским моряком.И если горькая обидаМальчишку станет донимать,Мальчишка не покажет вида,А коль покажет, скажет ему мать.«Ты одессит, Мишка, а это значит,Что не страшны тебе ни горе, ни беда.Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачетИ не теряет бодрость духа никогда!»

Эту песню Утесова подхватили тысячи, сотни тысяч таких же парней – Мишки, Васьки, Петьки, Андрюшки, которые покинули родные Одессу и Севастополь, Москву и Ленинград, Киев и Минск и ушли на большую войну, чтобы победить страшного врага и вернуться к родным очагам. Не было взвода и дивизии, эскадрильи и экипажа, где бы не знали и не любили эту песню. И когда бригада Утесова весной 1943 года снова поехала на войну – на Волховский фронт, конечно же, во всех концертах звучал эта песня.

Утесов с оркестром поют на палубе катера морских пехотинцев Балтийского флота:

Широкие лиманы, цветущие каштаныУслышали вновь шелест развернутых знамен,Когда вошел обратно походкою чеканнойВ красавицу Одессу гвардейский батальон.И, уронив на землю розыВ знак возвращенья своего,Наш Мишка не сдержал вдруг слезы,Но тут никто не молвил ничего.Хоть одессит Мишка, а это значит,Что не страшны ему ни горе, ни беда.Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет —Но в этот раз поплакать, право, не беда!

Бравые морпехи дружно хлопают задубевшими на всех ветрах ладонями и скандируют:

– Спа-си-бо! Спа-си-бо!

Утесов перекрикивает рокот волн и свист ветра:

– Это вам, спасибо, хлопчики мои! Спасибо душевное, что вы отважно воюете! Наши воины уже прорвали блокаду Ленинграда, дали прикурить фашистам в Сталинграде, и скоро, очень скоро вы погоните фашиста аж до самого его логова! Ура!

Победное «ур-р-ра-а» раскатывается над свинцовыми волнами Балтики.

А военная агитбригада продолжает свой путь. Артисты с инструментами направляются к машине, возле которой морячок-водитель заливает в бак горючее. При виде Утесова он поспешно обтирает руки ветошью и широко улыбается:

– Здрасьте! А это я!

Утесов понимающе кивает:

– Одессит Мишка.

Шофер удивляется:

– Откуда вы знаете?

– А я, хлопчик, получил уже двести шестьдесят два письма от Мишек-одесситов!

– Ха! Так то ж все липовые! А я – настоящий! Я, когда вашу песню услышал, прямо чуть не заплакал. Там же ж все про меня. Я в Одессе-маме оставил родную мать, я там Нюрочку, любовь мою оставил… И я туда еще вернусь!

– Конечно, вернешься, обязательно.

Мишка помогает загрузить в машину актерское имущество. И грузовик трогается в путь. Мишка весело вертит баранку, беседуя с рядом сидящим Утесовым.

– А когда я вернусь, вы приезжайте до меня в гости. Ланжероновская, дом пять, там все скажут, как меня найти… Приедете?

– А как же, первые после войны гастроли – в Одессе.

– Тогда я со свадьбой дождусь вас – будете у меня свидетелем. Не откажетесь?

– Сочту за честь! Но из-за меня откладывать свадьбу не советую…

Если любовь настоящая, подождет! – упрямится Мишка. – А она – настоящая, вот я вам сейчас личность покажу…

Он достает из кармана гимнастерки завернутую в бумагу фотографию, бережно разворачивает ее, показывает Утесову и ревниво следит за выражением его лица.

Утесов возвращает ему фото со вздохом:

– Эх, если бы я не был женат!

Мишка расплывается в довольной улыбке.

Вдруг спереди и сзади машины земля взлетает фонтанами, грохочут взрывы. Артисты выскакивают из машины, кто-то прячется под нее, кто-то бежит на обочину – укрыться во рву. Утесов падает рядом с Мишкой. Страшный взрыв засыпает обоих землей. И сразу становится тихо.

Первым шевелится Утесов, отряхивается от земли, с трудом садится, смотрит на шофера. Мишка безжизненно неподвижен.

На летном поле – два истребителя. Их фюзеляжи украшает надпись: «ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА». На крыле одного из них стоит Утесов. Он привез летчикам этот подарок – «ястребки», построенные на средства, заработанные его оркестром.

В своем партиотическом порыве утесовские музыканты были не одиноки – весь советский народ отдавал что мог для помощи Красной Армии. У пунктов приема Фонда обороны выстраивались очереди женщин и стариков, они несли самое дорогое: золотые колечки, серьги и цепочки, столовое серебро и часы, нательные крестики, царские червонцы и советские рубли, которые припасали на черный день, но теперь всем сердцем понимали, что этот черный день настал.

Православная церковь тоже призвала своих прихожан помочь Родине. Между прочим, церковь тогда даже не являлась юридическим лицом, но митрополит Сергий послал телеграмму Сталину с просьбой открыть церковный счет помощи фронту, и Сталин это разрешил, тем самым как бы легализировав церковь. На деньги православных прихожан были построены авиационная эскадрилья «Александр Невский» и танковая колонна «Дмитрий Донской».

В 1943 году после долгой переписки, просьб и отказов, наконец, было разрешено вернуться из эмиграциии Александру Вертинскому. Великий артист привез на родину вагон медикаментов для фронта.

И вот, Утесов, перекрывая свист ветра в чистом летном поле, кричит с крыла самолета:

– Эти боевые машины – наш вам подарок! Артисты не умеют стрелять, не умеют водить танки и самолеты… Но мы собрали, что заработали, и вручаем эти штурвалы в ваши надежные руки. А наше оружие – музыкальные инструменты. И пусть наши песни сопровождают вас, когда вы полетите бить фашистов!

Летчики стаскивает Утесова с крыла и начинают его качать.

– Я ж рассыплюсь! – смеется он, взлетая к небу. – Отпустите старичка!

Его бережно возвращают на землю. И он серьезнеет:

– Вы слышали песню «Одессит Мишка»? Так вот, этот Мишка… ну, пусть не тот самый, а один из многих геройских хлопцев… погиб на моих глазах. Он был простой матрос и очень хотел вернуться домой, к родной маме, к любимой девушке. Но уже не вернется. Я вас очень прошу, отомстите фашистским гадам за Мишку-одессита и обязательно вернитесь к тем, кто вас ждет!

Новый 1944 год Утесовы встречают в московской квартире. За столом – Леонид Осипович, Дита, Альберт, музыканты оркестра. Утесов встает с бокалом в руке. За ним встают и остальные. Он предлагает выпить за уходящий сорок третий год – год военный, год тяжелый. Появляется Елена Осиповна с блюдом пирожков и удивляется: чего это все выстроились. Дита объясняет: мы провожаем старый год. Елена Осиповна строго возражает, что они рано начали прощаться со старым – до нового еще целых полчаса. А пока надо кушать пирожки. Альберт пытается сопротивляться теще:

– Но мы ведь уже все встали…

Елена Осиповна пресекает попытку бунта зятя:

– Как встали, так и сядете! А пирожки уже стынут.

Утесов находит компромисс: провожаем старый год и закусываем пирожками. Тут Елене Осиповне крыть нечем, и муж продолжает свой тост:

– Да, год был тяжелым военным годом… Но он принес великий перелом – Сталинград сломал хребет фашистской гидре! И подарил нам надежду на скорую и окончательную победу. Вот с надеждой на нашу победу давайте и проводим уходящий сорок третий!

Все выпивают. А Елена Осиповна напоминает:

– Пирожки!

Впрочем, напоминание излишне – все и так набрасываются на угощенье. Трубач признается дорогой Елена Осиповне, что он уже пятнадцать лет трудится в оркестре Утесова вовсе не из-за музыкальных фантазий Леонида Осиповича, а исключительно из-за ее пирожков.

– И рыбы фиш! – уточняет Пианист. – Подчеркиваю: и рыбы фиш!

Гитарист предлагает немедленно выпить за Елену Осиповну. И все немедленно выпивают. Раздается звонок в дверь.

– Дунаевский? – радостно предполагает Дита.

– Нет, он встречает у Лебедева-Кумача, – возражает Елена Осиповна.

От Дуни можно ожидать любых сюрпризов, – Утесов встает. – Без меня не пейте!

Он уходит открывать.

На пороге – заснеженные с головы до ног девушка и молодой человек с чемоданом. Утесов улыбается:

– Дед Мороз и Снегурочка? Но мы не вызывали, наверное, ошиблись адресом…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.