Честность

«Все наладится, переменится, кто бы нас чему ни учил, в золотую косу месяц заплетет солнца лучи. Жизнь исполнит медленный танец в циферблате часов «Заря», у любви моей скоро станет десять новых любят. Заполышет судьба-мельница, и тоска уж не зазвучит, в золотую косу месяц заплетет солнца лучи».

Нет, ребята, я серьезно, представьте, что вы долго купались летом в море, а теперь пришли отдохнуть и я вам читаю стихи. Без этого не начнем. Ну, представили? То то же. Шучу-шучу, можете не представлять. Но вот этот стих лично мне очень нравится: «Я подружусь с малиновым кустом, сияние молодости станет чаще, забрезжит белизной восход пред ликом жизни спящей. Расставит крылья, словно, надо мной, Венера, спутник озаренья ночи. Я обернусь парящею луной, желания неба я исполню тотчас. Заря-печаль не выйдет на восток, сияние молодости станет чаще. Я подружусь с малиновым кустом и стану счастлив».

Спасибо вам, друзья! И еще стакан холодного мохито нам сюда, пожалуйста!

Глава 21. «Вот такая, блин, вечная молодость!»

Приятно сидеть в предновогоднем Минске с чашечкой рождественского пунша в руках, внутри некоего кафе, окнами, угловыми, так, что лучше и не придумаешь, которые выходят на длинный проспект. При условии, что где-то там далеко, быть может, даже немного за пределами твоего разума, в другой системе отсчёта, связанной с байтами, ты и твои друзья-миллионеры. Приятно, сидя в таком многообещающем положении жить, как обычный гражданин, не богач, а скорее даже и экономнее обычного гражданина. Приятно во многом потому, что это как бы растягивает твои временные жизненные рамки, даёт тебе большую уверенность, некую более мягкую подстилку твоего будущего. В канун Нового года Минск преобразился. Минчане всегда радовали своим ещё чуть советским, коллективным отношением к Празднику. Любить-так любить, праздновать-так праздновать, а потому по городу в большом количестве шастали песняры, одетые в красные новогодние шапочками с баянами, гармошками, аккордеонами-кто во что горазд, и распевали или наигрывали белорусские народные песни. На фасаде почти каждого здания, по крайней мере в центре города, висели гирлянды и мишура, над проспектом и вовсе играла всеми своими блестящими цветами новогодняя радуга, полярное сияние, покинувшее вдруг Норвегию и отправившееся в путь вместе с Ильей, вслед за ним решившее расширить свой кругозор. Илья долго думал, заказывать ли ему вторую чашку пунша, или что-нибудь поесть, но порешил на том, что в данной сказочной, такой волшебной ситуации, что охватила его, а вследствие и весь город, отсутсвие действия и есть лучшее действие. Чтобы, как говорится, не спугнуть. И вот, на Илью напал-таки голод, но уже другого характера. То был творческий голод, приходящий обычно в двадцатых числах, когда все заботы вдруг припорошило сказочным снегом, и ты понял вдруг, что, рождество ли, Новый год, неважно, из рекламы Кока-Колы, что вот он-то, здесь, живехонький, царит и, больше того, лишь начинает царствовать. Подумать только, и всю зиму я буду просыпаться и видеть снег! Если представить того старика, которого чуть не казнили, знал бы он, что, стоя на последнем клочке земли будет видеть еще и снег, он бы наверное сам повесился от счастья. Илья, глядя на елку, так к месту поставленную в кафе, в самом ее центре, припорошенную искусственным снегом и настоящими подарками в обёрточках от городских жителей, неравнодушных, надо сказать, и веселых, начал свой новый рассказ «Елка». Времени было часов семь, а точнее-без двадцати восемь, и на Илью нашло настоящее творческое вдохновение, лихорадка. Он чувствовал, как с кухни доносится запах чего-то, ну, вкусного, переносил запахи в чувства, а чувства в слова, и переносил все на листочек. То Отти готовил рождественские блюда на кухне. Перейдем же к его рецептам и к нему самому. Перво-наперво Отти наделал немало глинтвейна, пряности, в общем их понятии, пожалуй, слились бы все в одну, узнав, что Отти готовит такую вкусность. Гвоздика, корица, имбирь, мята-в глинтвейн входило по-эстонски все, и Отти, с позволения товарищей, не отказал бы себе, при всем желании не отказал бы в возможности поэкспериментировать. Впрочем, четыре кувшина глинтвейна с малиной и имбирем, пожалуй, получились бы вкусными даже в Африке, о чем заботливо сказал Кристиан, что уж говорить об умелых руках Норвежского повара. Друзья все до единого хотели что-то перекусить, а потому Генриус (оказывается, се бродяги умеют хорошо готовить) приготовил большую стопку оладий, полив их кленовым сиропом. Не оладий даже, а скорее канадских панкейков, но никто точно не знал, как они называются. Владимир со своим другом, за разговорами о молодости, вспоминая армейские годы, как-то ненароком приготовили вишневые сырники. Кристиан в это время, поотжимавшись, при чем сделав это прямо на улице, под косым таллинским снегом (прогулка по морю закалила ребят), сбегал до магазина и приготовил две пиццы, а так же гору бутербродов со вкусом местного счастья. Ребята, как сейчас в готовке, еще никогда не были столь дружны между собой. Утка по-Пекински с овощной смесью, португальскими мандаринами и сладкой ягодой, заправленной медом-одно из главных блюд, приготовленных сейчас Отти. «Но сыр, сыр, ребята!Ведь я забыл потереть сюда сыр!-кричал чуть не в исступлении от осознания своего бессилия Отти-ведь так получится совсем сладко». «Тихо, Отти, тихо, милый друг, ты зачем кричишь во сне, не нада»,-чуть грузинским акцентом говорил друг Владимира, проснувшись. Отти протер глаза и правда успокоился. Посмотрел на календарь- было еще неперевёрнутое двадцать третье. За окном только-только начинало светать. И Отти вздохнул с облегчением. Выходит, весь этот кошмар, вся эта ругань ему приснилась? Что ж, вполне возможно, очень даже может быть. Вот и вы, дорогие друзья, я уверен и обещаю, будете думать о всем том прошлом, о всех тех препятствиях с таким выражением лица, с таким же непониманием, мол: а разве может все быть иначе? А разве мог я не пройти через все эти испытания, мог разве я после всего того не стать вдруг великим, как Норвежские горы? Да… Враки. И приснится же мне однажды! Так что, дорогие друзья, прошу вас, лишь выполняйте свои цели, не примените вставать рано по будильнику, и тогда на синусоиде жизни вы остановитесь ровно в точке один, в точке безоговорочного успеха.

«Жизнь-это море»,-говорит Владимир Отти, когда те, непонятно, правда, почему, решили пойти с утра на пробежку. «Ты хочешь меняться?»,-говорил Владимиру Отти.

–Да, а ты?

–Ну тогда чего ж мы стоим, побежали!

И побежали. «Вот такая, блин, вечная молодость!», как пелось в одной известной песне. Немного странное решение ребят, но я бы посмотрел на других, вдруг оказавшихся в такой ситуации, когда из денег в твоем кармане натурально не остаётся ни гроша, а твой друг со всеми деньгами если и приедет, то не сегодня. Или сегодня? Ребята заскочили на рынок, чтобы купить томатов и пасты для Ильи. Но, все равно, в такой ситуации волей-неволей начнешь меняться. С томатами, макаронами в рюкзаке бежали, вдоль какого-то, чуть скалистого берега, глядя вслед уплывающему навстречу солнцу парому. Картина навевала, своими берегами моря навевала некое соленое, приятное состояние в голове, позволяющее и располагающее к тому, чтобы думать.

-Скажи, Отти, нужно ли планировать жизнь, или более всего жизнь нуждается все не в планировке, а в панировке?

–Я бы не смог ответить но твой вопрос, Владимир, не обсуждай я его с Ильей перед его отъездом. А Илья говорил так: «Ведь все, что известно в своем сознании, что можно понять, можно и вертеть на вертеле мысли, как шашлык на морозе, поливать его разными соусами и оттого будет только вкуснее, представлять одно через другое. А потому можно и планировать жизнь, панируя, и панировать ее пряным планом. Но план на жизнь иметь все таки стоит. Я так считаю.»

Трусцой переступая чуть сзади, поодаль, Илья слушал ребят и улыбался. Вчера, дописав «Елку», он сел на первый самолет и полетел в Таллин, чтобы порадовать ребят и успеть к празднику.

Глава 22. «Да, тяжело жилось ребятам в это время в Эстонии»

И, как это обычно бывает, в момент, когда ты уже готов сдаться, где-то вдалеке на помощь тебе выезжает собственно говоря сама помощь. Держись, трудись. Варьируй. Вертись, как сверчок, как червяк, и ведь недаром говорят: «хочешь жить-умей вертеться». Несладко живет глупый, горькой живет гений; Жизнь умерщвляет тени, их заплетая в круг. Солнце моей печали Тускло прольет свет, Господи, сколько лет нужно запить чаем? Раны лишь станут знаком, что я живой еще. Господи, дай мне сахар, и принеси счет. Примерно такое упадочное настроение было у четырех друзей после того случая, как они поругались с хозяином, с тем самым другом, хозяином квартиры, этак пару дней назад. Не буду называть тему, ибо дело глубоко интимное, лишь скажу, что в деле фигурировала некая женщина, из-за которой теперь лучший друг Владимира выгонял из квартиры его самого. Да, так всегда и бывает, политика, религия, и да, женщины. Но никогда не сдавайся. Да, поначалу сложно мыслить в узком направлении, как я тебе посоветовал, но согласись, поначалу всегда и трудно. И чем труднее, тем лучше, тем правильнее то, что вы делаете. И наши ребята хоть и оказались без дома сейчас и мерзли в предрождественском Таллине, заглядываясь на теплые каюты проходящих мимо паромов в порту, но их единственной ошибкой было лишь отсутствие цели, как таковой. А остальное-жизнь. Если же ты попал в такую ситуацию, что за имением чересчур величайшего количество целей не попадаешь в график, то чем сильнее не попадаешь, тем лучше. И я повторюсь, лишь продолжай делать, научись выкручиваться, и если надо сделать тренировку, но уже пора спать, сделай тренировку. Если только сон не является твоей целью. Скорее всего в данном случае твоей целью является спорт, потому на первых порах сон подождет. Ничего. Просто продолжай делать. Часто люди даже не представляют, что будет, что может быть дальше. Порою лишь выехавшая помощь уже может оказаться ненужной. Так бывает с какой-нибудь фразой, похвальбой, предложением, которое ты вдруг захотел рассказать, вставить свои пять копеек, но из-за новой тактики смирения, принятой тобой недавно на днях, не сказал. И вот ты ждешь, что получишь некий, хоть и не невероятный прилив сил оттого, что сделал все правильно, в соответсвии со своими принципами. Но время проходит, и ты просто забываешь об этом, не получаешь от этого вовсе никакого удовольствия. Между прочим, это один из главных показателей, что ты на верном пути. И забываешь ты только потому, что живешь настоящим моментом, а живя так, порою часто сложно думать о прошлом. Пораздумав чуть над собой и над жизнью, друг Владимира чуть ли не бегом, извиняясь, вернул своих гостей обратно. Друзья любили друг друга, и им было в тягость такое расставание при таких драматичных обстоятельствах, когда оба поочередно повышали голос. Ребята, все вместе, встали в круг, обнявшись, и даже чуть всплакнули, пообещав никогда-никогда больше так не ругаться. Тем более, из-за женщин, учитывая, что та женщина, из-за которой поругались, была ещё сама и виновата. Стояло двадцать четвёртое число. Уже стемнело. За картинным, аккуратным окном белыми хлопьями пошёл мокрый, сказочно-пряный Таллинский снег.

«Ну, что же, пора накрывать на стол, друзья?»,-спросил друг Владимира, как бы проводя послесловие этой счастливой, хоть и немного грустной Таллинской истории. И стали накрывать на стол. Но послесловие для истории писать, как по мне, пока рановато, да и декабрь, не сменив ноябрь, ещё никак не мог бы вступить в свои владения. В общем, наша история сейчас находится в стадии скорее апофеоза, нежели чем послесловия, и, несмотря на все невзгоды наши герои упорно двигаются в Афины, по синусоиде, останавливаясь на единице и как бы символизируя успех. Да и вся наша жизнь, впрочем, вполне сравнима с математикой. Я говорил когда-нибудь, что все можно сравнить со всем, выразить через все? Не помню, говорил ли, но сейчас бы точно хотел сказать. А потому, что все можно представить через все, легко доказать теорию: ничто-только нолик, но нолик не конечный, печальный, а скорее бесконечный и обещающий творить.

Глава 23. «?»

Владимир же привел ребят в такое место, в такое, как бы сказать, знаменательное, ключевое место. Идея Владимира была такова: каждый по очереди взойдёт беседку, проглядывающуюся вдалеке в роще, и полчаса просидит там, в тишине и неведении, раздумывая над тем, как ему дальше жить. После, когда закончится его очередь, подойдет очередь другого, спокойно выйдет, и, не говоря никому ни слова о своем выборе, пустит следующего. От беседки идут три тропинки: одна назад, к той же железнодорожной платформе, вторая-по толстому слою льда, щедро наморозившему Эстонию, по бережку, в Таллин; третья же, самая главная, куда-то на запад, к приключениям. И вот, перед друзьями стояла задача: найти цель, одну единственную и большую, наиважнейшую цель, и в соответсвии с ней выбрать дорогу. И уже никогда с нее не сворачивать. Владимир рассчитал и все сделал так, чтобы ближе к полночи все они вместе зашли в беседку, чокнулись бокалом шампанского, пожелали друг другу удачи, высказали бы благодарность за дни, прожитые вместе, и с последним, двенадцатым ударом курантов вышли бы в путь, не теряя ни единой секунды. И такую беседку предлагаю сооружать я вам каждый раз, когда вы стоите перед выбором, совершая важное решение, или лишь хотите сделать свое решение важным, чем-то, от чего вы могли бы оттолкнуться потом. Я сейчас серьезно. Просто выделите полчаса и останьтесь абсолютно один, одна. Проанализируйте все. И по прошествии получаса выберите дорогу. Назад, к станции, это значит все закончить, исправить, поменять все и начать что-то новое. Вторая, в Таллин, это значит продолжать делать то, что вы делали. А эти полчаса считать лишь временем незапланированной медитации. Третья же дорога, на запад, это дорога, пойдя по которой вы найдете наконец свою самую будоражащую мечту и двигаться к ней. И навсегда покончить со своей неуверенностью. Люди-боги. Они беспомощны лишь в выборе своего всемогущества. Ребята по очереди стали заходить в беседку. Наступила полночь. Как только наступила, зашли все вместе, сразу. Владимир достал откуда-то и вправду целую бутылку шампанского. Разлили, когда чокались. Но Илья просто закрыл на это глаза, наслаждаясь таким моментом. Все было, как он и представлял: куранты били двенадцать часов, подбрасываемые окрыленными хлопьями снега, и в воздухе стояло необычное сияние, как будто мерцание, словно кто-то включил невидимые фонари, гирлянды, щедро развешанные Владимиром в роще. Закрывая глаза, Илья представил некое хитрое переплетение ощущений, происходящих у него внутри. Белый снег, белые хлопья этого замечательного, почти родного северного эстонского снега плавно залетали в беседку через прорези в окошках, плавно гладили Илью по лицу, сразу тая. Складывалось впечатление, что тебя поливает из самого что ни на есть обычного ведра. Откуда-то вдруг стал доноситься шум, чуть резковатый гул. Такое бывает обычно, когда долго сидишь в тишине и вдруг начинаешь прислушиваться. Органы чувств часто играют с нами в шутку. Открыв глаза, Илья почему то оказался на дне «Молодости», как бы полностью погруженный в неё, с банкой малинового варенья в руках, как будто прячась, стараясь спрятаться от очередного шторма, настигшего путников где-то в северном море. Назавтра должны были приплыть в Амстердам. Владимир отчаянно рулил, и так как ветер был лишь попутным, а те датчане, что однажды забрали лодку, сказали, что не так уж она и хрупка, то обещался прибыть к берегу Голландии ещё ночью.

***

Дискутировали о чем-то волнующем и интересном, что может волновать только поистине свободных людей. Чтобы пар не выкипел, не прошел через них насквозь, остужали себя копнами ветра, холодным бризом мелких морских волн. Впрочем, даже и пар, исходящий из них был каким-то родным, добрым. Буквально все в ребятах говорило о их радости от возвращения в море. Шла, пожалуй, вторая неделя их пути после выхода в новогоднюю ночь из Таллина. Все там, в Таллине, чувствовали мысленную необходимость в переменах, а Владимир, как капитан корабля, и подавно, но за имением чувства такта не мог вот так просто покинуть землю, края, в которых его приютил его лучший друг. И он нашел выход из положения. Он придумал такое решение, за которое «Спасибо» ему скажут все. Да что скажут! Мне кажется, сейчас, четырнадцатого января, и друг Владимира, и уж тем более Генриус, все уже успели обжиться на новом месте, и с радостью, по настоянию Ильи провожают Новый год. По моему, все они очень даже счастливы. Ведь дело было вот как:

По пробитии курантами двенадцати часов ребята, как и условились, пошли в разные стороны. Наша первоначальная плеяда героев: Илья, Владимир, Кристиан и Отти отправились покорять морские вершины, выбрав тропинку номер два, хоть лед нынче и был не слишком крепок, зато достаточно скользок. Генриус отправился, почти бегом, с новым, казалось, смыслом жизни первым путем на отъезжающую электричку. По его глазам было видно, что он знает, что делает. Друг же Владимира стоял в нерешительности долго, как это и бывает в таких случаях, а после, сжав волю в кулак, отправился по пути третьему, ведь он всегда мечтал стать путешественником. В Россию ли он отправился, или на запад, но я уверен в одном: сейчас, по прошествии четырнадцати дней с момента принятия решения он неизменно счастлив. Отплывая от пристани в Таллине (датчане привезли «Молодость»прямо туда-так им понравилось путешествие) взяли заскочившего уже на ходу Генриуса, который признался, что не знает пока ничего лучше своего домика в Копенгагене. И вот, два дня назад высадили Генриуса, попрощавшись с ним. В Копенгагене перевели деньги, вырученные за аренду лодки на счет Генриуса, и, побыв на открытии маленькой булочной на Ньюхавен, в доме Генриуса, прямо у воды, отчалили. Проплывая под знаменитым мостом, три раза погудели в гонг, и уже без абсолютно какого бы то ни было зазрения совести. Они теперь могли себе позволить десятки таких яхт, которыми в изобилии кишело море. Лишь понимали, что счастье не в этом, а в их любимой, вытащенной с Идэна «Молодости». Счастье в том, чтобы добраться до Афин, по дороге съев всю живность, которая бы хотела съесть их, счастье-узнать что-то новое, купить маленький домик в горах Чили, но никак не в яхтах, а если и в яхтах, то совсем чуть-чуть, ненадолго. Для Ильи было счастье в написании романа, которого готова была уже половника, и который он вдруг решил переписывать, да так, чтобы ни у кого и сомнения не осталось, он-писатель. Для Кристиан счастьем было преодолеть порог в четыреста отжиманий, ранее чем на половине пути до Афин. Для Отри-приготовить закуску из помидорок, плавленного сыра и хлеба, будто только вытащенного из печи. Умеют же в Копенгагене готовить хлеб! Для Владимира счастьем было успеть в Амстердам к полночи, как он и обещал, ну или рано поутру пройти, проплыть на «Молодости» все местные каналы. В Амстердам и правда успели. Зашли в местную гавань уже ближе к полночи. В предверии крещенских морозов Илья не преминул искупаться, прыгнув за своим, приобретшим цвет, вкус, запах и характер стальным жировиком в Голландскую бездну. Вынырнул весь веселый, довольный, почти не ощущающий от радости холода, и под изученные возгласы случайных прохожих на пристани полез греться обратно на «Молодость». Отти начинал что-то готовить.

Глава 24. «Такой бодрый»

Мне кажется, во мне заложена необъяснимая, никогда и никогда не уходящая, просто нейдущая тяга к морю. Я всегда плохо плавал, и, пожалуй, плаваю, а потому всегда смерть как боюсь, стоя на палубе круизного лайнера представлять, что вдруг упаду в воду. Но именно оттого, мне кажется, именно оттого, что мне снятся сны, где я вот-вот сорвусь вниз, или уже сорвался, именно оттого, что хоте бы вживую увидеть шторм, да даже и на простые волны могу глядеть часами, мне думается, что именно оттого меня всегда так тянет к морю… И именно оттого, пожалуй, и главные герои мои отправились в путешествие с первого же дня написания книги, что, будь я на их месте и притом будь я чуть-чуть смелее, я бы поступил именно так. Ребята же в этот момент попивали зеленый чай с бергамотом, и ели кашу, прекрасную амстердамскую кашу с малиной и холодными сливками. У ребят после почти двухнедельного плавания был зверский аппетит и морская походка. Знаете завтрак-этакую большую тарелку мяса и всего, который стоит уйму денег, но который, если ты съешь за раз, то не будешь оплачивать? Илья только-только съел именно такой завтрак, заказав еще и тарелку каши со сливками. Это могли бы сделать и все друзья, но из-за наличия денег (было же, должно же было быть хоть какое-то отличие в том, имеют они деньги или нет) заказали блюда поинтереснее. Кристиан, то следивший за своим питанием, то съедавший вдруг целый бутерброд, все же придерживался некоего баланса и к своей малиновой каше заказал тарелку тропических фруктов. Отти, как настоящий гурман, решил взять на завтрак что-то рыбное, и ему принесли треску, запеченную с чесноком и щедрую порцию местного омлета. Владимир чуть заскучал по родине, а потому, вспоминая своего друга и размышляя, как поживает еж, их товарищ, заказал себе немецкое блюдо: баварские колбаски с жареным хлебом и овощами. Впрочем, по манере говорить Владимир был скорее Шотландец, нежели чем уроженец Баварии. Но не будем об этом. Илья же заказал, а самое главное-и съел столь обильный завтрак не только потому, что за время путешествия заимел вдруг могучий аппетит, но еще и потому, что почти всю ночь без остановки бегал по Амстердаму, избороздив его вдоль поперек, чтобы понять: чего все-таки чувствует человек, пробежавший всю ночь не переставая, как это сделал герой его книги. Сказать пока что можно было лишь одно-человек наверняка чувствовал огромную усталость в ногах, буквально не мог ходить, а потому его Илья на пару недель отвел на второй план-сил набираться. Аппетит, впрочем, у всех членов бравой команды значительно повысился. Нахождение на свежем воздухе, целый день в движении, то на один борт палубы, то на корму, то нырять, то вахта; загар, покрывающий теперь плавно и немилосердно, но, черт возьми, довольно красиво их лица; иммунитет, безусловно повышенный после бессчетных ночей в открытом море-короче говоря, все это явно вело лишь к двум последствиям: появлению могучего богатырского аппетита и чистому, цельному прояснению мысли, что, казалось раньше, могла произойти только с Китайскими монахами в их пагодах. Нет, нет, оказывается, Норвежские, да и не только Норвежские, а и просто северные моря здесь тоже очень подошли. Так вот, четверо друзей завтракают. И завтракают они в Амстердаме. Позавтракав, они идут обратно к своей лодке. Владимир уже привычным для него жестом руки заводит мотор. Набирая скорость, проплывая, как некая лягушку, мимо блеющих вдалеке глянцевых судов, они едут на каналы. Каналы Амстердама, безусловно, вещь очень интересная и выглядят удивительно. Впрочем, как и любая другая достопримечательность в любом другом городе. Конечно, интересно проехать с тремя друзьями на борту своей лодки, прошедшей столь великое множество приключений, имея большие деньги на счету… Но это именно та грань, где измерения книжные и реальные расходятся. Вот как горбы этих верблюдов, литосферных плит, что находятся в постоянном движении. Примерно такое зрелище происходит в моей голове, когда я начинаю описывать что-то немыслимое, но очень желанное и, впрочем, в месте, где я все же когда-то был. Вам лишь следует знать, что герои испытывали довольно приятные визуальные, «вкусовые» ощущения от картины, что предстала их взору. Узкие, по обеим сторонам заснеженные, рождественские улочки, заставленные сплошь машинами, укутанные столь редким в этих местах шарфом снега. Велосипеды, казалось, с обоих берегов стремились свалиться в пасть канала. Небо было теплое, но пасмурное. Из соседнего кафе доносились ароматы кофе и пиццы. То, что испытывали ребята, можно описать примерно так:

Однажды летом я, представим, пошел гулять в поле, в которое гулять доселе еще ни разу не ходил. Оно было поросшим рожью и мелкими сорняками, везде летал пух от одуванчиков. Я шел по колее, вытоптанной за меня любезно лошадьми, или не менее тружениками-самосвалами. Светило солнце. Было достаточно жарко. С каждой секундой моего подъема (а я еще и поднимался), я сильнее и сильнее желал идти вперед. Меня подталкивало ощущение, осознание, что впереди уйма таких же полей. Меня переполняло счастье от осознания того, что я перевернул свое же представление о мире. Начав путешествие, ребята почти каждый день испытывали такие чувства. Ребята хотели добраться до Афин, а порой и до берегов Чили.Порой и я хотел стать одуванчиком… Но ребята плыли по каналам. И им, безусловно, было хорошо. На них находило то прекрасное состояние, когда один за другим начинал высыпать в воздух, в небо, повсюду, свои планы на жизнь, свои мечты и пожелания. «Что, если доплыть до Афин часа за два?-говорит Кристиан-ну, чисто теоретически, какую скорость надо развить, чтобы доплыть за такое время? А то, если честно, я уже устал, порядком устал мерзнуть в странах северного полушария. Да, рождество-это, конечно, хорошо, и впрочем сколько? И ребята посчитали, сколько это выйдет. В лодке царила атмосфера того же счастья, что излучал фонарь на домике Генриуса. Кстати, как думаете, как у него дела? «Горячая булочка, горячая булочка, сударушка! Вот, возьмите одну с курагой!».. Ребята хоть и порешили добраться до Афин, но не видно было, чтобы особенно торопились. Сейчас, например, просто ради интереса поспорили, уже собравшись отъезжать из Амстердама, с одним лавочником, что умеют продавать лучше него. И если они сейчас продадут сто сырников с курагой, то лавочник должен будет включить в меню этот продукт. А они на обратном пути зайдут и отведают. Заварушка началась оттого, что Отти не увидел здесь свой любимы рецепт. И понесла-ась. В общем, веселились, как могли. А рецепт, кстати говоря, был не такой и сложный.