Плакса

– Да, – ответил нелюдь и вынул из-за щеки комочек всё ещё тёплой, отказывающейся уходить в небытие плоти. Комочек он на открытой ладони преподнёс своему единственному хозяину, колдуну Микаэлю Златоруку.

– Молодец, Глотка. Судя по запаху, он зрелый. Оптимально, – сказал колдун и его розовый кончик языка, показавшись изо рта, потрогал верхнюю губу.

Разговаривали двое – слуга и его повелитель, – стоя в большой комнате – больше ста квадратов – в зале, стены которого были задрапированы бархатными тёмно-зелёными занавесами, потолок был золотым, а по центру, стоял хирургический стол и лампа, и другие столики, чуть ли не погребённые под многочисленными сверкающими хирургическими инструментами, разноцветными склянками; рядом со столом, словно часовые, возвышались шкафы, набитые разной жизнеобеспечивающей аппаратурой. Пол покрывали плитки – красного и зелёного цвета, – надраенные до зеркального блеска. Златорук, заведя руки назад, опирался ладонями о хирургический стол, Глотка подходил к нему от чёрного, высокого проёма стрельчатой двери, который закрывала угольно чёрное полотнище. По обе стороны от дверного проёма, у стен стояли нелюди – стояли, словно статуи, словно не живые, не шевелясь, не шелохнувшись, смотрели прямо перед собой – рабы, полулюди – кадавры, скрещённые злой волей колдуна с низшими бесами. Этих солдаты тьмы Златорук создавал из мертвецов, при жизни бывшими душегубами, которых он самолично ловил, умерщвлял, следуя колдовскому ритуалу, а потом вселял в истерзанные болью, напитанные злобой и некрозельем тела, низших демонов, дух которых заменял им душу. Но Златорука нельзя было назвать просто колдуном или ведьмаком, нет, он стоял на другой ступени развития чёрной магии – современной, опирающейся на знания запретной науки и технические возможности постиндустриальной эры. Техномаг.

– Что с этим узлом будем делать? – спросил Глотка – единственный нераб, слуга, имеющий собственную волю, хоть и подчинённую полностью Златоруку, – он имел ввиду тот клочок мозга, выдранный им из подростка.

– Этот пойдёт в живую, – оскалившись, объяснил колдун, потрогав пальцем комочек, но не сняв его с ладони Глотки. – Давай, пока не остыл.

Колдуну не терпелось приобщить себя к новому, соединиться с тем, что ему принёс слуга – он тут же скинул с себя пиджак и рубашку, обнажив свой мускулистый торс атлета. Повернувшись к Глотке задом, показав череду багрово-сизых надутых шрамов-пиявок, идущих по обе стороны от позвоночника, параллельно с ним, Златорук самостоятельно лёг на ледяной хром стола, подставив спину. Глотка положил узел на специальную стеклянную подставку, а сам взялся за скальпель. Чуть выше поясницы Златорука он сделал глубокий, но короткий надрез, неспешно потекла тёмная кровь. Колдун даже не дрогнул, он лежал совершенно расслабившись, словно его не резали без наркоза, а награждали массажем. Глотка, взяв узел, обмакнул его в прозрачную, тягучую, густую субстанцию, налитую в открытую колбу, поместил его в разрез и пальцем ввёл его на самое дно растревоженной сталью плоти колдуна. Теперь оставалось зашить, с чем Глотка, с честью, и справился всего за пару минут.

Златорук, после окончания всех манипуляций, ещё немного полежал, словно переваривая некое праздничное лакомство, а потом сел, закрыл ладонями лицо и заревел плотоядным ящером: «БААААА АААА БУААА» – звучал он утробой, глухо, сильно, протяжно.

Колдун Микаэль занимался чёрным собирательством, поглощением сверхспособностей, чтобы с помощью чужих паранормальных способностей обрести не только силу, стать властителем тел и душ, не ограниченным в своих возможностях, но и найти путь к продлению своей жизни – почти бессмертию, по человеческим меркам. Для этого он искал тех, кто обладал даром, а нужной силы и чистоты дар обычно развивался у подростков. Все подростки обладали скрытыми талантами, но большинство не знало не только как их разбудить, но и вообще о них не догадывалось. В возрасте 12-17 лет у подростков образовывался некий нервный узел, состоящий не из обычных нейронов, а из, так называемых, особых, красных нейронов. Такой узел потенциально мог давать паранормальную силу своему носителю – силу пророчеств, левитации, передвижения предметов на расстоянии силой мысли, пирокинеза и т.д. Подростки не знали, что узел у них есть, а колдун знал. Но не у всех этот узел созревал, у большинства со временем он рассасывался, и лишь у немногих узел созревал настолько, что подлежал жатве – как это называл Златорук. Набухал узел лишь у тех носителей, которые переживали сильный стресс – несчастная любовь, становился жертвой насилия, терял близких людей, становился невольным участником войны или катаклизма.

Для поиска носителей, у которых узел созрел, Златорук использовал банду рабов, бесноватых кадавров, но они были лишь грубой силой, способными выследить, схватить, пользуясь мимикрией, наваждением психогрима, делающего их похожими на людей, а вот направлял их на жертву, натравливал их, словно гончих, слуга колдуна – Глотка. Он не был кадавром, его родителями были обычная земная женщина и инкуб – демон, с помощью секса вытягивающий жизненную силу из своих любовниц.

Мать Глотки – Грета – влюбилась в прекрасного юношу – Зака. Зак отвечал ей взаимностью, он тоже её любил. Там, где они жили, и в те времена, когда они жили, связи до брака между женщинами и мужчинами не одобрялись. Но они были из одного сословия, они были ровней, и никаких препятствий для них не существовало. Родители благословили их союз. И вот однажды, вечером в пятницу, когда родителей Греты не было дома, к ней в сумерках пришёл Зак. Сегодня он выглядел ещё более привлекательным, чем обычно, он словно светился изнутри, от него веяло желанием, животным вожделением.

– Здравствуй, Грета, – поздоровался Зак, когда его невеста открыла ему дверь и застыла на пороге, чуть ли не с открытым ртом, поражённая не столько его внеурочным приходом, а сколько его этим сверхсексуальным видом.

– Здравствуй, Зак, – пролепетала Грета, млея и поддавшись чарам жениха.

– Что же ты не приглашаешь меня в дом?

– Заходи, пожалуйста.

И Зак, получивший разрешение, получивший приглашение, вошёл не только в дом Греты, но и в неё саму, растревожив её девственное лоно, наделив его неестественной жизнью. Уходя от неё через час, уходя от неё уже в темноте, первый в её жизни мужчина показал свой истинный облик. И никакой это был не Зак, а был это тёмный ангел – демон прекрасный и грозный, но нечистый и злой. Он, обернувшись на пороге, сверкнул на Грету огнём своих глаз и приложил палец к порочным своим губам, предлагая ей хранить их общую тайну. Демон, взмахнув крыльями, взмыл в ночное небо, а Грета ужаснулась своему грехопадению и заплакала.

Демон советовал хранить тайну, но как Грета могла скрыть свой быстро растущий живот – растущий намного быстрее, чем если бы отцом её ребёнка был просто человек, а не демон. Никак невозможно, никак, как ни стягивайся, ни заматывай талию, а живот предательски выползал из-под платья. Она уже и Зака стала избегать, а потом – и своих родителей. Но шила в мешке не утаишь. Пришлось Грете уйти из дома через три недели после того вечера.

Через месяц, став бродяжкой, Грета уже побиралась на улицах чужого города, который гудел обычной жизнью за сто километров от родного ей города. Живот её надуло так, словно она была не беременной, а заражённой неизвестной болезнью. Ей было тяжело ходить, сидеть, спать. И вот ровно через четыре недели, тоже в пятницу, когда солнце скатилось в объятия ночи, Грета ощутила, что из неё наружу рвётся то, что в неё подсадил инкуб – начались сильнейшие схватки. Пришлось ей срочно искать укрытие. Грете повезло найти брошенную хижину угольщика, в ней давно никто не жил, и она была черна и снаружи, и внутри. Грета забилась в самый тёмный, грязный, пхнувший испражнениями угол, легла на спину, задрала подол платья, помолилась и стала ждать. Схватки её разрывали, раздирали, словно лягушку, корёжили, из неё текли целые потоки, но это вначале, а дальше кровь стала бить струёй. При последнем усилии из неё с хриплым хрустом вышло, вывалилось непомерное для её лона, Грета на секунду перед концом почувствовала облегчения, а потом её глаза закрылись.

Из мясного туннеля живого организма нечестивый младенец, не найдя опоры на земле, переместился в межпространственную нору – между нашим миром и загробным, – да там и застрял. Застрял надолго – ползал по этой глотке, в которой он застрял непрожёванным куском вонючей плоти, и рос, не находя выхода, пока из плена бесконечной неопределённости его не вызволил хозяин. Мать его обладала даром, в её голове расцвёл, словно ночной цветок на могиле, узел, поэтому и её ребёнок обрёл способность чуять такие узлы, находить их по ментальному и натуральному запаху, поэтому им и заинтересовался Златорук, нашёл его и вытянул из тьмы безвременья на свет и нарёк его Глоткой – в честь того места, где он провёл большую часть своей жизни, – вытянул и сделал своим слугой, подручным, дал ему жизнь, которой он теперь полностью обязан только ему.

Сегодня настал день, когда пришло время пополнения, день, когда в логово техномага приезжал снабженец – Пекарь. Здоровяк по имени Володя, одетый в белый халат, с засученными рукавами на могучих, обильно заросших пшеничным волосом руках – руках больше приличествующих армрестлеру, чем работнику пекарни, ехал к клиенту на ГАЗОНЕ, фургоне, в котором вёз свой необыкновенный товар. Не только по рукам Пекаря можно было судить о том, что он обладал феноменальной физической силой, но и по шее толщиной со ствол старого дуба, по покатым, бычьим плечам, спине широкой, как отвал бульдозера. Хотя он давно уже начал лысеть, и каштанового цвета остатки волос теперь украшали шар его тяжёлой головы только с боков, но пожилым он не просто не казался, он им ни в коей мере не являлся. Лицо Пекаря имело тот оттенок розового, который говорил о избытке сил и тестостерона. Если судить лишь по внешнему виду Пекаря, то ему трудно было дать точный возраст: ему могло быть и тридцать, и сорок, но никак не за пятьдесят, ну и уж, конечно, двадцатилетним он не выглядел. Точного его возраста не знал никто, даже Златорук мог только предполагать, но разгадать загадку истинных лет, прожитых Пекарем на белом, а может, и на не совсем белом свете, и он не мог. Добродушный с виду Пекарь, мог в одно мгновение становиться исчадием ада, серые его глаза темнели в тьму подземелья, в зрачках начинало клокотать что-то жуткое, посверкивающее молниями бесноватого гнева, черты лица искажались, твердели, как застывающая на космическом ветру магма, он весь будто раздувался, переставая быть похожим на человека, становясь какой-то дьявольской тварью, тем не менее, оставаясь собой. Но таким настоящим Пекаря видели единицы, которые уже не могли ничего рассказать о его метаморфозах, остальным счастливчикам он представлялся добрым дяденькой пекарем, пахнущим свежеиспечённым хлебом, ванилью и корицей. А вот Златорук под слоем запахов пекарни угадывал душок формальдегида, что, собственно, отлично характеризовало его поставщика, говорило о том, кем, на самом деле, был Пекарь Володя.

Пекарь с ленивой грацией, чуть небрежно, одним основанием ладоней поворачивал рулевое колесо своего фургона, сворачивая на узкую, однополосную дорогу, ведущую к трехэтажному кирпичному зданию, прячущимся за рядом старых великанов-тополей и высоким железным забором. Раньше в этом доме, до середины девяностых годов прошлого века жил НИИ экспериментальной патологоанатомии – чудное заведение, порождённое то ли умниками из военного министерства красной империи, то ли беспокойными умами, но уже из органов государственной безопасности. Какими там они экспериментами занимались, одному богу известно, никаких записей о их исследованиях не сохранилось, но зато осталось здание и кое-какое оборудование, которое пришлось очень кстати техномагу Златоруку. Златорук и выкупил здание института у какой-то мутной конторы, которой оно принадлежало после того, как новое государство перестало заботиться о многих фундаментальных вещах и стало распродавать основные фонды.

Автоматические ворота открылись, ГАЗОН въехал во двор и припарковался с левого торца, чтобы разгрузиться на пандусе, а потом его товар грузовой лифт унесёт на минус первый этаж. Пекарь вылез из кабины, кивнул двум кадаврам, заменявшим грузчиков, и, пока они возились с четырьмя чёрными свёртками, похожими на личинки каких-то гигантских насекомых, прошёл в лифт и спустился вниз. Златорук ждал своего поставщика, ему требовалось пополнение в его войско, а только некромант Пекарь мог удовлетворить его запросы. Два колдуна встретились, поприветствовали друг друга жестами и стали ждать, пока кадавры принесут свёртки и разложат их по железным столам. Голые бетонные стены, неровный пол, тусклые лампы, нехотя дарующие скудный жёлтый, словно больной, свет и двое колдунов, один из которых сдавал свой товар, а другой – осматривал.

– Вскрывай, – сказал Златорук, обратившись к Пекарю.

Пекарь щёлкнул канцелярским ножом, вытянув вперёд треугольник тонкого лезвия, и легонько так полоснул по глянцевой поверхности свёртка. Ткань разошлась, краями завернувшись наружу. Внутри куколки оказался покойник – сизый, тощий, со впалыми щеками, с выпирающим горбом кадыком.

– Нравится? – спросил Пекарь, ухмыляясь – это он так шутил.

– Угу, – ответил Златорук, давно привыкший к таким непритязательным шуткам некроманта. – Ты его, надеюсь, в своих делах не использовал?

– Как можно! Я же знаю, тебе нужны девственные душегубы.

– Да. Я чую как его лижут ледяные языки младших демонов.

– Детоубийца и наркоман. Всё как ты любишь.

– Давай следующего, – потребовал Златорук.

И Пекарь освободил второго покойника, им оказался маленький мужичок с беспомощным лицом дауна и двумя пулевыми отверстиями в груди.

– Это что? – спросил Пекарь.

– Хм. Согласен, выглядит не очень. Но! Но он троих завалил. Зарезал в парке, а менты, когда за ним приехали, и он на них с ножом бросился, его кончили.

– Нет.

– 

Почему, Микаэль? – Пекарь, отклячив губу, спросил так, словно обиделся.

– Потому, Володя. Следующий…

Петя шёл в кино. Он любил смотреть новинки киноиндустрии на большом экране. Особенно ему нравились фантастические байки от компании «Марвел». С ним должны были пойти ещё двое – его новые друзья – Илья и Витя, но у них что-то там не сложилось, и Петя не стал отменять запланированное посещение кинотеатра, как вообще старался не менять своих планов, а доводить всё начатое до конца. С того дня, когда он сражался на кухне со своим страхом, давя пауков, выползших из мармеладной банки, прошло более полутора лет, и теперь он стал старше и, хотя его всё ещё взрослые считали за ребёнка, по силе воли, которая крепла в нём день ото дня, он давно сравнялся с большинством из них, а многих и превзошёл. Детскость в нём ещё оставалась, как анахронизм, – вот как эти его походы за киношкой, или любовь к мармеладу, которую даже тот случай не ликвидировал, – но внутри него уже открылось такое, что делало его среди сверстников заметным, тем, кого уважали в школе даже те, которые вообще никого не уважали.

Петя уже выходил со двора, когда его окликнули:

– Хей, дружище, куда собрался?

Вот по этому характерному «хей» вместо обычного «эй», а ещё больше по давно вышедшему в тираж обращению «дружище» Петя сразу понял, кто его окликнул. Он удивился, конечно, но ещё больше обрадовался. Петя обернулся – и да, точно, около фонарного столба стоял Кирилл, Киря – его старый приятель, можно сказать, лучший друг… ну, в прошлом году он был лучшим, а потом он переехал в другой район и связь с ним, само собой, прервалась – причём не постепенно их общение сошло на нет, а как-то сразу, буквально за несколько дней. Почему так вышло – Петя и сам бы не ответил, но сейчас, услышав голос Кири, понял, что его ему ещё как не хватало. За прошедшие месяцы Киря заметно возмужал, вырос, стал даже выше Пети на полголовы, хотя раньше в росте заметно ему уступал, а ещё он очень раздался в плечах, словно ему и не тринадцать лет было, а все восемнадцать, загорел – впрочем, как всегда, Киря любил проводить всё свободное время летом на пляже. Но Петя совсем не удивился тому, что его друг так изменился, он поймал себя на мысли, что так Кирю себе и представлял почему-то. И его фирменная сахарная улыбка на месте, и ямочки на щеках.

– Привет, привет! – воскликнул Петя и пошёл к другу, чтобы поздороваться крепким рукопожатием и обнять.

После обнимашек друзья наперебой стали друг друга расспрашивать, выспрашивать, как, что, где: что с ними случилось за прошедший год; где они пропадали; как так сложилось, что они сегодня встретились – выходило, что совершенно случайно. Киря вообще-то ехал в передвижной китайский парк аттракционов, завис в телефоне и проехал свою остановку, а потом решил зайти в свой старый район – и вот встреча.

– Китайский парк? – поинтересовался Петя. Он смутно слышал что-то про китайские аттракционы, кто-то ему говорил о них, или он читал в ленте, но точно ничего о них сказать не мог, даже припоминал с трудом, что такое чудо, оказывается, совсем недалеко от его дома прописалось.

– Ну да. А ты не знал?

– Да вроде слышал…

– Хей! Да ты что! Крутейший парк. Игровые автоматы с дополненной реальностью нового уровня погружения в глубины игры. Это что-то, отвечаю. Там движки у них такие стоят, что не отличишь, где ты – в игре или в нашем мире. Сновидения наяву, которые со временем не меркнут.

– Ну, ты всегда по всяким таким штукам угорал. Что за игры-то?

– Да на любой вкус. И бродилки, и стрелялки, и группой можно играть, и в одиночку. Вали, кого хочешь – монстров, вражеских солдат, нечисть.

– Понял.

– Слушай, Петь, а пошли вместе сходим туда, а?

– Да я в кино собрался. Билет у меня на сеанс в 14:15.

– Забей. Ну, что там твоё кино? Даже если в 3 D – это ерунда по сравнению с игровыми наворотами в парке. А? Ну, пошли. Когда ещё встретимся, а тут такой случай, Петя.

– Ум-м, ну хорошо! Пошли.

– О! Отлично, дружище, погнали.

– Поедим на автобусе или пешком?

– Слушай, давай пешком. Тут не так далеко, пройдёмся, поговорим.

– Ок.

Путь двух друзей лежал через бывший район промки, где теперь в зданиях ткацких фабрик, цехах по производству резиновых калош, зданиях предприятий по выпуску всевозможных деталей и приборов, поселились офисы торговых фирм, а потом им предстояло миновать пустырь, заросший сорной травой, и выйти к излучине реки, где, по словам Кири, обосновался на этой неделе китайский парк аттракционов.

Шли они уже минут десять и народу стало заметно меньше кругом – всё-таки сегодня был выходной и офисы отдыхали. Киря продолжал рассказывать, говорил, что недавно купил новый комп и теперь он прямо летал по сетевым играм, мог любую загрузить и прочее, и прочее. Но с какого-то момента Петя стал испытывать беспокойство, он всё больше замечал изменений в поведении Кири: то он странно начинал жестикулировать так, словно его руки вот-вот готовы отвязаться; то его голос менялся, и он проговаривал некоторые слоги слов каким-то низким, неестественным, механическим голоском; то прищуривался, будто Киря стал близоруким. Словом, что-то было с Кирей не так. Не уютно как-то было Пети с этим Кирей, вроде бы всё нормально, но… Но запах! Наконец-то Пети удалось поймать за хвост ускользающую от него причину его тревожного настроения. У него в носу постоянно щекотал посторонний неприятный запашок. И когда он понял, что этот запашок источает не кто иной как Киря, у него страшно заныл затылок и сразу он увидел то, что от него пытались скрыть…

После того случая с пауками, узел Пети не просто стал набухать, он быстро созрел и вырос до рекордных размеров. Но кроме того, что иногда по вечерам у него стала побаливать голова, Петя ничего такого о себе особенного и не подозревал. А оно – это особенное – регулярно происходило. Например, он стал угадывать, какая песня заиграет следующей на радио. Он знал заранее, какую кто оценку из его одноклассников получит за контрольную. А одни раз, когда его школьные друзья собирались поехать на пикник, за город, Петя в последний момент отказался вместе со всеми садиться в маршрутку, сославшись на головную боль. Он не соврал, головная боль к нему пришла, но она была не настолько невыносимой, чтобы отказываться от весёлой поездки с товарищами, но что-то внутри помешало ему сесть в эту чёртову маршрутку, и Петя не сел. Ну, и оказалось, что Петя сделал правильный выбор – маршрутка попала в аварию, трое из четверых его друзей попали в больницу. Бывали и другие ситуации, в которых Петя заранее знал, чем они могут кончиться, просто они были достаточно мелкими, неважными, поэтому проходили для него незамеченными, но они копились, создавали нужные связи внутри узла, чтобы однажды количество перешло в качество.

И вот сегодня узел заставил прозреть своего хозяина, Петя увидел, кто вышагивает рядом с ним, кто давит лыбу до ушей – и это был совсем, абсолютно не его друг Киря. Под его Кирю мимикрировала самая жуткая тварь, которую только можно себе представить. Петя уже собирался дать дёру, выискивал проулок, куда бы он мог нырнуть, когда его хорошенько огрели по голове. За долю секунду до того, как Петя потерял сознание, он тоже предвидел этот удар, но был так потрясён настоящим видом лжеКири, что не успел среагировать. БАЦ! – и мальчик погрузился в горячее беспамятство.

Глотка никогда прежде не находил настолько крупный узел, испускающий такой одуряющий аромат дикого дара. Он понял, что такого носителя надо доставить Златоруку живым, чтобы ни одной капли живительного, волшебного сока не пролилось из узла понапрасну, чтобы техномаг мог вынуть сгусток красных нейронов из ещё живого мальчика и поглотить его свежим, свежайшим, на пике желания носителя жить.

Всё прошло прекрасно: Глотка доложил Златоруку о мальчике, получил одобрение на похищение, выследил носителя и подослал к нему кадавра, принявшего вид друга мальчика, а неизбежные искажения во внешности Глотка внушил носителю, выдав их за собственные его ожидания. Как и остальных подростков, которые Глотка с подручными ловил на мармелад – секс, наркотики, любовь, – Петю он заманил на то, что им ценилось, чего ему вечно не хватало – на дружбу. Схема действовала безотказно – за мармеладом, за приманкой всегда приходил паук и хватал свою добычу, кусал, а потом убивал и пожирал. Правда, в этот раз чуть было всё не сорвалось – в самом конце мальчишка почуял западню, но было уже слишком поздно – кадавр практически довёл его до фургона, и Глотка успел ударить носителя кастетом. Бил он аккуратно, чтобы, не дай дьявол, не повредить узел, и даже упасть мальчику не дал, а бережно подхватил на руки и самолично отнёс в автомобиль с затонированными стёклами. Дело было сделано. Златорук с нетерпением ждал этот узел, надеясь уже сегодня закончить своё преображение в неуязвимого бессмертного владыку всего сущего.

Петя очнулся от сильного толчка, а ещё его в чувство привёл аварийный вой сирен – его узел включился на полную, стресс вкупе с ударом окончательно инициировали и пробудили его к осознанному использованию носителем – и узел заискрил новыми нейронными связями, распахивая настежь ворота туннельного зрения в будущее. Вот теперь Петя стал полноправным хозяином своего дара, теперь он мог предвидеть действия других людей и нелюдей, события ближайших секунд, минут с невероятной точностью в деталях, и мог адекватно реагировать на поток этих пророчеств. Поэтому своих глаз Петя не открыл, а посмотрел сквозь занавес ресниц, увидев низкий железный потолок, гробик лампы, и двух нелюдей, сидевших от него по бокам. Сам же он лежал на железных носилках, которые используют в каретах скорой помощи – раскладывающиеся, на колёсиках. Его куда-то везли на машине, которую слегка раскачивало, а толчок, который его пробудил, должно быть произошёл от того, что автомобиль одним колесом угодил в хорошую такую выбоину на асфальте.

Машина постепенно замедляла ход, подъезжала к месту назначения. Вот она остановилась на пару секунд, снаружи заныли железные петли, и машина снова тронулась с места, но уже вскоре она встала прочно на прикол. Приехали. Петя твердо знал, что ни в коем случае нельзя показывать своим сторожам, что он очнулся, иначе ему могут причинить боль. Смерть от этих жаб ему не грозила – им дали приказ доставить его живым, – хотя и тащили мальчика они именно на смерть, но поломать до состояния, когда бы он не смог оказывать им сопротивления, вполне могли. За талантом предвиденья пришёл талант рентгеновского виденья. Один из кадавров был вооружён молотком, а другой – настоящим свиноколом с двадцатисантиметровым стальным жалом. Молоток Пети ничем помочь не мог, а вот свинокол… Он видел, что эти кожаные мешки, набитые просроченным мясом, функционируют лишь из-за того, что обитает у них внутри, что обосновалось в области пупка – там клубилось облачко адского мрака, без подпитки которого кадавры бы вернулись в исходное состояние хладного трупа.