Вторник, №19 (38), февраль 2022

– Как раз в нём есть надобность, но у тебя! Такими людьми не разбрасываются, почём даром.

– Ладно, не хотите даром, можете заплатить.

– Разве что по твоей тощей заднице, чтобы старших слушалась.

– Есть статья за рукоприкладство.

– Вникни, прострация, он замечательный человек и профессионал своего дела.

– Представляю… (Вульгарные смайлики.)

– Не хами, ребёнок.

– Зачем он мне?

– За молодостью лет. Я ни минуты не сомневаюсь, что он порядочный и заботливый мужчина.

– Как он вас, однако… (Куча уродливых смайликов.)

– Ещё один такой смайлик, и я посылаю твоим родителям текст «девять один один».

– Только попробуйте. Это насилие над волей ребёнка. Манипулирование и шантаж.

– Твои родители поручили мне тебя патронировать.

– Матронировать. (Зубоскальный смайлик.)

– Нет такого слова.

– Уже есть.

– Я за Ромео.

– Я против. И вообще, мне спать пора. Пока.

– Я зайду сейчас.

– Нет. Я в постели уже.

– Всего десять. Ты так рано не спишь.

– Сплю.

– Ты же пишешь…

– Это я так во сне разговариваю, лежа в обнимку с ноутбуком.

– Ну, если нет рядом иных особей мужского роду, то сойдут и объятия ноутбука.

– Вот кто из нас пошлит сейчас?

– Тот, кто начал. Что решаем с Ромео?

– Хрр-пыссссс. Хрр-пыссссс. (Храпящий смайлик.)

– Ой, ой. Ну, ничему тебя не научила юность…

– Всё!!! В отключке до утра.

Я захлопнула ноутбук и минут пять ждала звонка в дверь. Но Анна Евгеньевна не появлялась. Значит поверила.

Через час я уже, действительно, лежала в постели, думая о завтрашнем. Хотелось навеять бодрого настроения. Но неожиданно пошёл дождь, и стало совсем тоскливо. Мне думалось о том, что завтра будет новый день, в котором я буду не рядом с Кириллом и Леднёвой, а там, где их нет. Завтра эти два предателя навсегда станут мне чужими. Я мысленно надевала и снимала свою повседневную одежду, выбирая из неё то, в чём я утром пойду в универ. Я думала о том, как встречусь в раздевалке с Леднёвой и как не буду с ней разговаривать. Я представляла, как, войдя в аудиторию, я сразу сяду рядом с Арсеном, в стороне от Кирилла и, не поднимая головы, буду конспектировать или отвечать на вопросы профессора. Как не дам возможности ни ему и ни Леднёвой разговаривать со мной и объяснять свои поступки.

А дождь всё шёл и шёл, и за окном звучали синкопы серебристых струй, порой басом отскакивая от водосточной трубы или звонким сопрано отлетая от оконного стекла.

Наконец, глубокий сон всей своей тяжестью надавил мне на переносицу, и я провалилась в какой-то странный цветной фильм, где в главной роли была я сама… в объятиях Демида. И так хорошо и красиво, как в этом странном сне, мне ещё не было никогда.

Часть 4. На фиг прошлое

Ненужные мосты, или Надо просто закрыть глаза…

Кирилл стоял у одной из колонн центрального входа огромного четырёхкорпусного здания универа, но, заметив его ещё издалека, я вошла на территорию через двор. Я шла к корпусу меда и оглядывалась по сторонам, чтобы не наскочить на Леднёву. Но мне всё ж не удалось избежать встречи с ней. Похоже, они с Кириллом сговорились ждать меня у разных входов.

– Лазарева, чёрт! Наконец-то! Ты куда исчезла?

Я сделала вид, что не слышу, но мне всё равно пришлось пройти мимо неё.

– Ты что, оглохла?

Я вошла, оставив её за собой.

– Не пóняла я? Это что, так принято сегодня? Вынь фонендоскоп из ушей, доктор, с тобой разговаривают, – она пыталась шутить.

Но мне было не до шуток.

Леднёва схватила меня за руку, чтобы удержать на месте.

– Что происходит? Ну ладно, выпила немного, побуянила, понятное дело, но сейчас-то чего? – она «включила дурочку», свой излюбленный трюк.

– Руку отпусти…

– Лазарева, заканчивай уже, прям как ребёнок. Это я должна на тебя обижаться…

Тут уж я не смогла удержаться от соблазна наговорить ей в ответ несколько малоприятных слов:

– И за что же? За то, что ты спала с моим парнем? Может, мало показалось? – громко сказала я. – Да уж прости, что я невольно вмешалась в ваши планы.

– Ты что?

Леднёва стала озираться по сторонам.

– Чего орать-то? – испуганно сказала она.

– Иди куда шла… – сказала я, высвободив свою руку.

– Как хочешь…

– Так и хочу. Не показывайся мне на глаза, – добавила я.

– Мы в одной группе, чокнутая.

– Сама ты чокнутая. Изыди…

Я отошла от неё, но она стала меня догонять.

– Ты так легко разбрасываешься друзьями детства?

– Предателями. Вернее, одной предательницей.

Я остановилась и, посмотрев ей прямо в глаза, произнесла приглушённо, но резко:

– Мне безразлично, что было между ним и остальными, но не с тобой. Ты не должна была…

– Ты как-то чересчур на это реагируешь, – подчеркнув слово «это», ответила она.

– «Это»… Значит, ты была одной из тех, к кому он сбегал от меня делать «это»?

– Ну, если парень сбегает, значит, ему чего-то не хватает.

– Терпения… Для того, чтобы перейти на следующий уровень важных для двух нормальных людей отношений.

– Ему не хватало близости, – убеждённо продолжала она.

– А ты ему эту нехватку восполняла.

– Не я одна.

– Веский аргумент, нечего сказать. Наверное, он должен послужить смягчению твоей вины.

– А я не считаю себя виноватой, – Леднёва закачала головой из стороны в сторону, при этом опустив уголки губ вниз.

Самоуверенное выражение в то же время делало её лицо глупым.

– Так чего ж ты сейчас хочешь от меня, если не прощения? Прежних отношений? Может, и с Кириллом мне тоже помириться? Ведь никто не виноват, кроме меня, как я погляжу.

Леднёва затихла, но потом примиренчески выдала:

– Ты Демиду понравилась. Очень.

– Тебе-то что? Может, ты и на него виды имеешь? Так давай, не теряйся, – усмехнулась я.

Я всё-таки задела её за живое.

– Да пошла ты… Делай людям добро после этого, – изображая обиженную, сказала Леднёва.

– Твоего добра мне точно не нужно. Держи его себе.

– Много ты понимаешь…

Я отвернулась и пошла по коридору в аудиторию, на ходу застёгивая белый халат. Поправив хорошо накрахмаленную шапочку, я вошла.

Арсен махнул мне рукой из средней колонны аудитории, где он сидел в первом ряду, и я сразу направилась к нему. Какое счастье, что он пришёл вовремя. Опустившись рядом с ним, я легко вздохнула.

– Привет. Обошлось? – спросил он.

– Его удалось избежать, но не Леднёву.

Не успела я произнести эти слова, как Кирилл вместе с Леднёвой вошли в аудиторию. Профессор появился сразу вслед за ними, и лекция началась.

Арсен правильно рассчитал, сев впереди. Почти до самого верха свободных мест не было, и Кириллу с Леднёвой пришлось идти под потолок. И если они смотрели мне в затылок, то я в их сторону не смотрела вовсе.

На практические занятия в двадцатую поликлинику мы с Арсеном поехали вместе в его комфортном и навороченном ламборджини. К тому же нам было что обсудить по делам нашей практики в Централке. (Как оказалось, меня направляли вовсе не туда, но раз Георгий Арсенович пообещал помочь с переводом, то эта тема уже не являлась моей головной болью. Повезло.) Расставшись потом на паркинге у меда, где я оставляла свою крошку «ау», мы с Арсеном договорились встретиться в «Lajazzo», чтобы перемолоть за ужином все технические стороны полуторамесячной работы ассистентами профессора Быстрова.

Он просто чудо, этот Арсен. Его талант зашкаливает. Мне кажется, что он знает всё наперёд. Он так говорит о нашей интернатуре, будто этот вопрос уже тоже решён, хотя до конца учёбы ещё пару лет. Всё-таки хорошо иметь дело с толковым парнем, а точнее другом. Просто заботливым другом. Его отец готовит ему частную клинику под ключ, и Арсен этого стоит. Он стопроцентный хирург. Вполне возможно, к тому времени он будет вовсю оперировать по стране и за рубежом, где он планирует пополнить своё обучение, сразу же по окончании нашего меда. А вот где буду я – пока не знаю.

Но не только мысли о дальнейшей учёбе занимали меня сегодня. Весь день я боролась с другими мыслями. О Демиде. Даже когда мы с Арсеном довольно серьёзно говорили о нашей врачебной карьере, Демид лез мне в голову. Мне не хотелось думать об этом парне, внезапно вторгшемся в мою жизнь и мой сон, но почему-то думалось, причём очень настойчиво. Без конца вспоминался мой сон и его присутствие в нём. А главное, его губы, мягкие и горячие, блуждающие по мне с совершенно откровенной наглостью. Неужели мне этого хотелось? Почему я не отталкивала его во сне, ведь в реальности я его отвергла?

Ночью мне захотелось есть. Перечитывание лекций и поиски дополнительного материала для моего публичного доклада по судебной медицине вымотали меня совсем. Около полуночи я заварила себе очередной кофе и, взяв кусочек шоколада, настругала его на пенку, бугорком лежащую в кружочке переполненной до краёв кофейной чашки. Запах кофе всегда успокаивал меня, и, ещё не начав его пить, я уже предвкушала наслаждение. Затем, достав из шкафа спред Nutella, я от души намазала его на срезанные половинки сдобной булочки – неописуемый восторг. Но не успела я поднести одну из половинок ко рту, как на мобильнике появилось: «хочу тебя видеть» и грустный смайлик с разбитым сердцем. Я вернула булочку на тарелку и, обхватив руками свои острые коленки, уставилась на текст. Я подумала, что если он пришлёт ещё сообщение, то я отвечу, а если нет…

– Ты ведь не спишь, – написал он следом.

Я улыбнулась себе, но почему-то опять не ответила. Эка невидаль, наверное, сидит в своем «мерсе» у моего дома и смотрит на светящееся в темноте окна моей квартиры. Хотя я, наверное, должна была бы удивиться тому, что он опять где-то рядом. Поступок, надо признать.

– Я вижу тебя, – появилось новое сообщение.

Это уже слишком, подумала я и стала оглядываться по сторонам.

– Что за шпионские штучки? Только не говори, что ты опять на моём балконе, потому, что тебя там нет, – написала я, привстав с дивана и глянув на балкон.

– «Высоко сижу, далеко гляжу»… – ответил он.

– Как высоко?

– Недосягаемо.

– В смысле…

– Скоро на посадку.

– Не поняла…

– Я в небе.

– Так ты не рядом? – мои мысли, казалось, повлияли на мой текст, в нём явно прочитывалось сожаление.

– А ты ждала меня?

– Ещё чего! (Зевающий смайлик – я вернулась на свой маршрут.)

– А если честно… Признавайся, давай.

– Не дождёшься.

– Чего не дождусь – признания в том, что ждала?

– Не дождёшься, чтобы ждала…

Кажется, это было грубо, но иначе не получалось.

– Я… люблю… тебя…

– Ложь!

Ну почему я не верю ему?

– Любовь не может быть ложью, – написал он.

Никогда не задумывалась над тем, как порой от прочитанного учащается сердцебиение и начинается мелькание разных волнующих сцен в голове. Но ведь это так. Заверяю, как будущий врач.

– Я избегаю прямых определений, а особенно связанных с любовью, – ответила я.

– А я иду к ним навстречу.

– Однако в реальности ты отдаляешься, великий теоретик. (Маленький самолётик и задумчивый смайлик.)

– А ты хочешь, чтобы в реальности я приблизился?

Он выводил меня на откровенный разговор, и это немного пугало меня. Я подумала, что мне надо срочно прекратить писать, пока я не привыкла к этому Демиду. Да и вообще, я не готова к новым отношениям. По правилам хорошего тона мне полагалось пройти все этапы страстей по Кириллу, включая страдания. Но, как я ни силилась вспомнить, по каким именно нашим с Кириллом отношениям я должна была бы сокрушаться сейчас, я так и не вспомнила. Всё теперь казалось опошленным и униженным, и ничего из воспоминаний не казалось дорогим сердцу. Первое, что шло на ум, – это куча его бесконечных неотложных дел, из-за которых он сбегал при первом удобном случае. Гуляли ли мы в парке вдвоём, готовили ли с ним реферат в библиотеке универа или онлайн, или вместе с нашими ребятами тусили на вечеринках – всё теперь в моих глазах сводилось к одному: он уходил раньше всех, и почти всегда один. А если и со мной, то лишь для того, чтобы отвезти меня домой, при этом целуя в спешке и многообещающе гладя мне в глаза, типа – «остальное потом». А эти короткие свидания… Мы за «наш» месяц ничего интересного не совершили. А один из двух фестивальных фильмов, которые шли в кинотеатре, мы даже не досмотрели – ему пришла какая-то важная эсэмэска, и мы вышли из зала. Я уехала домой – он «по делам». Теперь-то я знаю, что это были за дела.

– Ты спишь? – не дождавшись моего ответа, написал Демид.

– Почти. Ты приземлился?

– Почти. Я позвоню тебе…

Я призадумалась. Я не знала, что ему ответить. Может с меня пока достаточно снов о нём? (Боже, аж стыдно вспоминать, как хорош был тот сон.)

– Поздно уже.

– У вас завтра нет первой пары.

– Леднёва доложила?

– Нет. Но ты ж не поверишь, если я скажу, что посмотрел расписание на сайте меда?

Совершенно неожиданно в нашу переписку ворвался звонок с неопределяемого номера.

– Ты не возьмёшь трубку? – написал он, пока я безрезультатно пыталась угадать звонившего.

– А откуда тебе… – недописала я и нажала на зелёный кружок.

Его голос звучал как продолжение нашей переписки – спокойно и уверенно.

– Привет ещё раз.

– Привет. Ты на земле?

– Да. Стою крепко, двумя ногами.

Почему-то мне захотелось сказать ему что-то приятное. Что это? Неужели я скучаю по нему?

Я посмотрела на свой остывающий кофе и, подняв чашечку, пригубила, втянув в рот подтаявшие шоколадные стружки вместе с бугорком кофейной пенки.

– Жаль, ты ещё далеко. Могла бы поделиться с тобой булочкой с Nutella, – пошутила я.

Неожиданный звонок в дверь заставил содрогнуться.

– Подожди, – сказала я, перейдя на шёпот. – Это наверняка Анна Евгеньевна. Когда она готовится к эфиру, она всю неделю мне рассказывает о деталях будущей передачи. Когда ж ещё, как не ночью?

– Я перезвоню завтра, – сказал Демид. – Не буду мешать вашему чудесному дуэту.

Его голос поник, но мне вовсе не хотелось его огорчать.

– Нет, нет. Подожди. Я притворюсь спящей, и она уйдёт, – сказала я, отчётливо осознавая, что мне ужасно нравится слышать его голос.

Я выключила свет и притихла, в надежде отвадить Аннушку. Демид тихо рассмеялся:

– Это не честно, Сия. Открывай ей двери, я перезвоню тебе. Ты ведь поздно ложишься, верно?

– О да. Я загубленная сова, это уже диагноз, – хихикнула я тихо.

Новый звонок в дверь насторожил меня. Но дважды не могло показаться одно и тоже: звонок раздался эхом в трубке Демида…

– Что это было? – спросила я, ощущая, как стало тяжелее дышать от охватившего меня волнения.

– Ты о чём? – он казался спокойным.

Я бросила трубку на диван и, выбежав в нетерпении в неосвещённый холл, распахнула настежь дверь. Челюсть у меня, что называется, отвисла…

Демид стоял, виновато втянув шею в чуть приподнятый ворот джинсовой куртки, и исподлобья смотрел на меня глазами грустного пёсика. Рука с мобильником всё ещё была у уха, в другой он сжимал белого плюшевого зайца с розовым пузиком, который в свою очередь держал в лапках маленького шоколадного зайчика. Ничего не говоря, я впустила его в дом, так и не включив света, и в тот же момент услышала, как тихо закрылась дверь Анны Евгеньевны. «Я в небе…» Как бы не так. Он отсиживался у неё в ожидании подходящего момента. Ах, Аннушка… Уверена, она ликовала.

– Ты обещала мне бутер с шоколадной мазучкой, – почему-то шёпотом напомнил Демид, протягивая мне зайца.

Я взяла игрушку и, прижимая её к себе, важно прошептала в ответ:

– Только в обмен на шоколадного зайчика.

В полумраке моей квартиры, освещённой лишь лунным светом, я разглядела его добрую улыбку, и моё волнение переросло в нетерпение.

Я сама не заметила, как оба зайца в итоге отлетели к дивану, а Демид, обхватив меня своими крепкими руками, прижал к себе. Дышать стало вовсе невмоготу, но легче было потерять сознание, чем отказаться от его поцелуев.

Я вдруг отчётливо поняла, что именно Это я и видела во сне. Но теперь меня немного пугало всё то, что шло следом за поцелуями в кульминации сна. Правда, надо признать, Демид не оставил мне времени на испуг. Погружаясь в гипнотическое забытье, я видела себя Снегурочкой, сгорающей в огне, с её прощальной арией «Люблю и таю…» и испарением в воздухе (спасибо Аннушке, и здесь она рулит). Только теперь, когда Демид был в такой невероятно плотной близости, я уяснила для себя, что не имела никакого понятия о том самом чувстве, о котором так сладкоголосо повествовали все любовные романы, прочитанные мною. Тогда мне казалось, что описания эротических сцен в этих книгах жутко неестественны, «масляно-медовы», а порой даже пошлы. Теперь же, наслаждаясь этими «сценами» вживую, я заключила, что в те описания вполне можно было бы ещё добавить мёду. Незнакомые доселе чувства поглощали меня, растворяли в себе и лепили из этой живой массы новое существо, без плоти и конкретной формы. Эти чувства видоизменяли меня своей глубиной, и мне было сладостно и томно находиться в них.

Демид унёс меня в мою спальню и, медленно обнажая, уложил на кровать. Мне, конечно же, не хватало его спокойствия и степенности, а потому его одежда, в отличие от моей, покидала тело стремительно, слетая с него с моей помощью почти не расстёгнутой.

Если бы мне кто-то когда-то предсказал, что я смогу вытворять с ним в постели то, что теперь вытворяю, я бы не поверила ни за что. Я посмеялась бы над таким нелепым предсказанием, хотя, возможно, в душе пожалела б о том, что такие страсти мне не по зубам. Но, надо признаться, что и теперь, когда это происходит на самом деле, мне в это верится с трудом. Его мягкие тёплые губы, его карие глаза, его густые светлые волосы, его крепкие, но нежные руки (теперь я снова их люблю), всё его тело заставляет меня опускаться в какую-то бездну сладострастия и в полусознании наслаждаться ею. Я исчезаю и появляюсь вновь, желая снова исчезнуть и ещё долго не возвращаться.

– Кто надоумил тебя выкрасить волосы в этот… немыслимо красный цвет?

– Ты…

Приласкав ладонью мои невероятно запутавшиеся длинные локоны, Демид запрокидывает мою голову назад и впивается губами в мою тонкую шею. Его пальцы, от которых бьёт током при каждом прикосновении, блуждают по моей груди, уступая место горячим губам, и я, извиваясь змеёй, предательски сдаю шаг за шагом крепость своего целомудрия. Закрывая от блаженства глаза, я теряю ощущение времени, места, а заодно и земного притяжения, обретая состояние невесомости. Температура наших влажных тел взмывает по ртутному столбику, и я уже представляю себе ванну с ледяной водой, в которую мы, разгребая кусочки льда, погрузимся после смертельного утомления любовью.

Так неправдоподобно красиво бывает только во сне, когда ты не совсем понимаешь, что с тобой происходит, но в то же время и не пытаешься анализировать своего состояния. Ты просто воровски наслаждаешься им, не зная, что это сон и не боясь проснуться. И я, собирая в живую картину разлетевшийся пазл своего вещего сна, обретаю его наяву. И наслаждаюсь…

До утра ещё далеко.

Нью Йорк, май 2018

Юлия РУБИНШТЕЙН

Большинством голосов

Часть I. Выдуманный Аркадий: знакомство

– Не зови, – буркнули сзади. – Разве что этих… Мешочников…

Обернулась так резко, что школьный ранец мотнулся на лямках вправо-влево:

– Есть же правила…

– Есть, – теперь было видно: высокий, сухопарый.

Седой уже. В морщинах. И рот кривится этак насмешливо и недовольно, влево-вниз. Тоже на морщину похож – такие тонкие губы. Голоса почти нет, порыкивание какое-то ворчливое. Одет как все, в комбез. Непонятного серо-бурого цвета. Без знаков различия…

– Тя зовут-то как? – продолжал тип.

– Цэ-Жэ-Тэ-двенадцать-ноль-четыре-двадцать-пять! – выпрямилась.

Чего скрывать.

– Зовут, спрашиваю, а не госпароль… Дома…

– Лариса…

Зачем сказала, спрашивается.

– Ларис, просто я его знаю. В соседних отсеках жили. Он предупреждал, что к нему приходил Аркадий…

Её передёрнуло, ноги сами отошли на пару шагов. Хорошо, что не позвонила. Хорошо, что обернулась. Может, даже и тело трогать нельзя. Аркадий… Разное рассказывают.

– Кстати, меня зовут Юрий Леонидович. Помнится, было принято и самому представляться, если уж спросил, как зовут. Ну, давай, Ларис, вызывай – есть правила…

Оказалось, она так и сжимала свой зывник в руке. Аж заколели пальцы. Ну и? Получается – она будет делать то, что велел незнакомый. Нажала «Э». Экстренные. Ага, замигал ответ. Причину, потом адрес. И ждать. По правилам.

– Холодно, что ли, Ларис?

Никто и никогда, кроме мамы, не спрашивал у неё, не холодно ли ей. Взглянула прямо в лицо неожиданного знакомого. Зелёные глаза. Вот ведь штука. Зелёные. Как сигнал давая. Да и рот-морщина шевельнулся – точно, улыбается! Зубы редкие и не белые – свои.

Только сейчас Лариса заметила, что и правда дрожит. И холод ни при чём. Аркадий! Людей, у которых побывал Аркадий, ей видеть ещё не доводилось.

Иииньжжь. Подъехали. Выскочили двое – сразу чёрный мешок на молнии. И в кузов.

– Двое рядом было? В санобработку! Один вызов, домой, предупредить! Живо!

Зывник всё ещё в руке. Голубь маме. Этот Юрий тоже тискает свой. И – в кабину.

В санобработке, как всегда, противно воняло. Лариса попадала уже надцатый раз и знала – ничего страшного, если только не найдут чего-нибудь маминого. Мамины блины уже съедены. Раздеться, форму и верхнее в один лючок, бельё в другой, сапоги в третий, зывник, ранец и всё, что в нём (непременно достать наружу!), кроме тетрадок – в четвёртый. Тетрадки назад не отдадут. Их скопируют и зашлют на зывник. Потом ещё могут заставить переписывать, но это надо сильно достать училку или, вообще, умотом себя показать. Раздеться, зажмуриться, нос пальцами – и в люк.

Ффухх! Хлестануло оглушающе горячим. Орать нельзя. Дрянь в рот попадёт. Уф. Можно выходить в ультру. Разжмуриваться не надо. Гудение, запах не то нагретого железа, не то сильной грозы. Чмок! Люк, значит. И глаза можно открыть. Вещи уже там, за люком, кучей, сапоги вперемешку с трусами и светоперьями, но всё мытое, стираное, прожаренное. Форма разлезлась на боку. Ничего себе дырка. Три пальца пролазит. После обработки всегда что-нибудь такое. Зывник и читало вроде целы, включаются и заставку кажут правильную. Сапоги, куртку, пристегнуть к штанам, свалить в ранец всё школьное – и наружу.

Уже у самого подъезда позвали. Голубь. Незнакомый! По правилам надо сразу грохнуть. Но столько правил уже нарушено.

«Это Юрий Леонидович. Как дела? Если дóма сердятся, покажи это».

Не сердятся, конечно. Мама как на иголках, но она же всё понимает. Достала из холодильника универпай – и в свечушку. Отщипывать от тёплого универпая – отдельное удовольствие. Этот – со вкусом мяса. Мама говорит, пробовала мясо, когда ещё универпай не изобрели. Какое оно было – рассказывала, но непонятно. Волокнами. То есть, надо понимать, нитками. И как же его ели, спрашивается. Правда, мама говорит, тогда у всех зубы были крепче.

– Ты его трогала руками? – спросила мама.

– Не-а.

– Ну да, – вздохнула мама, – они ж не спрашивают. Ничего не отобрали?

– Вроде всё на месте. А тетрадки – сканы пришлют.

– Дебильное правило.

Мама, хоть и требовала соблюдать множество правил – мыть руки и сапоги, не ронять еду, не говорить слов вроде «дохлый» или «помойка», только «скончался» и «утилизация», – сама частенько нарушала. И не обо всяком правиле отзывалась почтительно. Общее правило – делай что велят охрана и медики – получало в её устах много исключений. Очень прямая, небольшого роста, словно сплетённая из жил мамина фигура казалась оплотом отдельного набора правил, стволом целой кроны их, укрывающей от бед в склочных случаях жизни.

– Туда таскать по такому случаю вообще умотство. Ведь когда кто-то видел Аркадия – это же не зараза? И не отрава?

Мамины глаза, обычно тёпло-карие, почернели железно, холодно.

– Это что за разговоры.

Даже нисколечко не вопросительно. С неумолимой точкой в конце.

– Там один – это мы с ним вдвоём того нашли – говорил: я, мол, знаю, почему он того, сам говорил – Аркадий приходил. Ну, и зачем тогда в обработку?

– Мы не слышим, что нам сказано.

– Его зовут Юрий Леонидович. Он говорил – если мама будет сердиться, покажи это.

Выхватила зывник – и маме на обозрение.

«Это Юрий Леонидович. Как дела? Если дóма сердятся, покажи это».

– Рано ещё тебе знакомиться с мужчинами на улице.

Так вот что маму смущает. Лариса чуть не прыснула крошками универпая.