Браконьерщина

Но рыбные места обычно знают все, кто более-менее «в теме». Поэтому заинтересованные – от старательных «червячников» с запасами мормыша, мотыля; отчаянных «металлистов», практикующих лов на железные блёсны и до именно хищников-браконьеров – крутятся всегда в одном, уловистом в этом году месте. И если удочники более терпимы друг к другу, втайне презрительно посмеиваясь над чужими привычками в рыбалке, браконьеры всегда в конфликте.

Не успели мы «приметиться», промерив удочкой с тяжёлой блесной глубины предполагаемых ставок, как от берега к нам двинулся человек. Метров за пятьсот Валерка узнал идущего.

– Серник Виталя прёт, раскрылатился. Второй год как на базе работает, а нос везде засунул – моё!

Через пять минут тот подлетел, раскрасневшийся от быстрой скользящей ходьбы по гладкому льду.

– Парни, вы что тут метите. – Он рывком расстегнул куртку, паря всем телом. – Знаете же, что тут моё место? Я какой год здесь с осени выставляюсь, по бумагам работаю! – Он остановился, окончательно снял и бросил на лёд куртку.

– Мы тоже. Тоже здесь ставим, видишь? И ещё здесь живём, всю жизнь. – Валерка опёрся на пешню. Я невольно подшагнул к нему, показывая, что мы действительно тоже тут ставим… и живём!

Серник некрасиво заулыбался, широко разводя руками, словно с одолжением, продолжал:

– Давайте без войны, мужики, с пониманием. Вы местные, и я тут существовать намерен. Только пока с техникой совсем плохо, далеко ходить не могу. Вправо полоску не закрывайте, метров пятьсот: завтра выйду прогоны готовить, дырки набуривать, договорились?

Теперь Валерка, перехватив инициативу и, словно он хозяин, снисходительно согласился:

– Договорились. Мы всё равно в пойме на время, пока большая вода не встанет. Потом снимемся, дальше уйдём…

– А вот и хорошо! Я тут поработаю, по-простому. Маленькая курочка по-мелкому клюёт. – Он, натянуто смеясь, погрозил пальцем: – Но весь двор удобряет!.. Хорошо, пацаны, что понимаем друг друга – оно ведь так, мутно всё в жизни сейчас. Сегодня вы местные, завтра мы… И кто, в конце концов… – Он, не договорив, поднял куртку и уверенно заскользил на валенках в сторону берега.

– Маленькая кура двор не удобряет, она его лишь загаживает. – Валерка, улыбнувшись, уверенно и быстро начал набуривать лунки.

* * *

Бык, почуяв свободу, резво заскакал от открытого мной сарая, игриво закидывая голову с привязанной к рогам длинной верёвкой. Всё бы ничего, но другой конец верёвки, по им же разработанному плану, держал батя!. Когда «разрабатывали» диспозицию, он как хозяин быка взял на себя две главные задачи, которые объяснял основательно, словно забыв, что ещё полтора года назад я сам держал скот.

– Когда выведу, он пройдётся по ограде, обдышится и наверняка – к тазу с комбикормом. Я быстро привяжу его к столбу и садану кувалдой по лбу. Вот как он на колени упадёт, оглоушенный, ты ему горло и перехватывай. Делов на две минуты.

Спорить и «переписывать» план не допускалось ни в каком пункте. Мне был вручён острый самодельный нож, похожий на маленькую саблю, и тряпичная перчатка, «чтобы не скользило».

Бык, раздражённый лаем пёсика Джека, закрытого на «всякий случай» в конуре, возбуждённый свободой и ослепший от света после тёмного сарая, совершенно не хотел любимого комбикорма. Будто танк, он уверенно пёр по огороду, волоча за собой упирающегося обеими ногами неинтересного ему сейчас хозяина. Протащив человека, заискивающе называющего его «Боря, Боря», вкруг по огороду, бык всё же наткнулся на таз с мукой и, забыв враз всё, встал над ним.

Батя быстро, без слабины, подмотнул верёвку на столб и схватил кувалду. Но, заранее не кормленное животное, жадно поглощая угощение, нетерпеливо перетаптывалось и, качаясь всем телом, мешало ему приметиться. Наконец отец, понимая, что затягивает дело, встряхнувшись, подкинул с плеча кувалду и, ловко подшагнув, с оттягом ударил быка за рога, в место, где затылок уходит в шею, как говорят мужики, в «лён». Животное, словно ему подрубили передние ноги, ткнувшись мордой в таз, завалилось набок, натянув шею. Я, подойдя с головы, легко, словно колбасу, от самого позвонка разрезал быку горло.

– Комарик укусил. – Батя ловко подставил таз с мукой под бьющую фонтаном кровь. – Курам вкусненького, они довольны будут…

Вдруг из будки вырвался Джек и кинулся к конвульсирующей туше. В эту секунду бык в агонии лягнул задними ногами, и пёс, получивший жесточайший удар, пролетев с визгом несколько метров, затих у бани. Батя, торопливо закурив окровавленными руками, заметно волнуясь, предположил, показывая на собаку:

– Жизнь прожил, а ума не накопил… Или случай-судьба так играет? – Он с явным сожалением трогал мягкое ещё тельце Джека. – Вот беда. Они ведь всю общую жизню здесь друг с другом воевали и, вишь, враз… Ты матери пока не говори, любит она его… любила.

Отец, уже решительно, перенёс пса за баню, прикрыл соломой и закончил:

– Хорош слюни пускать. Ускоряемся. Скоро мать за свежениной выйдет, а мы ещё не начинали…

Вечером на «свеженину» зашёл сосед. Он, игнорируя постоянно подогреваемую на газовой печи говядину, выпил две рюмки водки и, узнав, что я решил рыбачить, включился.

– Дело, конечно, прибыльное, но тяжёлое, мокрое и, – он, понизив голос, пригнувшись к столу, подытожил, убедительно ткнув сухим кулаком в ладонь, – опасное! Вода, она ошибок не прощает, слабых не терпит, жадных не любит. Всё, с чем раньше жил, радуясь, теперь сразу против, наоборот мешать будет. И не вздумай эту стихию под себя подстраивать: сам научись с ней, а лучше в ней, жить! Получится – повезло, не сумеешь, опять повезло – на земле уютней. Я вот воде не доверяю и ни в жисть не доверюсь…

Они с батей ещё выпили по рюмке, и сосед ушёл, так и не отведав стынущей свеженины!

* * *

Наконец решились выйти на фарватер.

– Рыбнадзоры тоже жилы не шибко на работе рвут и рисковать подавно не будут. – Валерка жарил картошку и объяснял планы на завтра. – Они летом по тёплой воде дни и ночи катались, рыбалили, удочников шугали. Кто скажет, что не работали?! Отгулов себе до нового года набрали… И хотя в декабре всё равно полезут, сейчас, думаю, бояться нечего: дома они баб ласкают, пиво хлебают, жирок копят!

Он, призывая меня, поднял налитую до краёв рюмку, но, увидев отказ, не останавливаясь, заглотнув водку, удовлетворённо выдохнул:

– Молодец!

Я видел и понимал, что он стал много, почти постоянно пить. Но, пока это не мешало делу, упрекать или начинать об этом разговор не хотелось: наверное, знает, что делает.

– Значит, завтра идём на целый день. Чё-нибудь пожрать с собой возьми, шибко не одевайся, пёхом жарко будет. По пути на острове норило срубим, метров десять-двенадцать. Мы эти две майны (четыреста метров) за полдня влепим. Послезавтра ещё столько же. В четверг опять так же, и проверяем, что первое поставили. Вот там посмотрим: или ещё затягиваем, или хватит, по рыбе… понял?

В четверг мы выдвинулись уже на технике. Мотороллер «Муравей» с небольшими техническими изменениями, позволявшими прилепить к нему, опять же самодельные колёса на баллонах от грузовых машин. Техника была достаточно грозная, но из-за маломощного мотора неэффективная, и я об этом скоро узнал.

Выставив последние, по плану, сети, мы приехали на первую ставку. Снега не было совсем, и море (водохранилище) просматривалось от берега до берега. И оказалось, что таких, как мы, лихих рыбаков много, если не сказать очень много. Нас, конечно, тоже видели, но, соблюдая негласный паритет, на расстояние узнаваемости не подходили, хотя наверняка знали, кто мы и что мы…

Метки «заморозок» были видны на гладком льду издалека, и мы не блудили. Но Валерка вдруг запсиховал.

– Плохо. При таких морозах лёд скоро окрепнет, а снега нет. Вот припрут неожиданно эти гопники законные, будет им тут счастья и удачи – всё на виду. Хоть бы снега немного выпало, что уж совсем так…

Рыбы было очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Чтобы не разбирать сеть дважды, мы раскладывали её сразу после выбора рыбы. Получалось, что сначала примерно два метра сети освобождали от улова, затем снова мочили в майне и только тогда, вытаскивая, складывали её ровной горкой, готовой к обратной установке. Я испытывал непонятное ещё для себя состояние, похожее на азарт вполовину со страхом. Вроде и здорово – прибыль! А параллельно – не проходящее ожидание возможного серьёзного наказания. И Валерка, вначале неподдельно весёлый, ближе к завершению работы, оглядываясь на подстывающую кучу рыбы, заметно психовал.

– Долго, падла… Торчим тут, как в заде дырочка. Нас можно вон с острова в бинокль наблюдать, не мешая работать, а как собираться начнём – брать за жабры… – Он выматерился и, достав из бардачка бутылку водки, спрятанную в меховую верхонку, сделал долгий сосущий глоток. – Холодная, зараза, – и, засунув её обратно, снова пришёл к майне.

К пяти часам мы закончили. Как-то прятать метки не было смысла, без снега они торчали на виду. Подстывший рубленый лёд из майны я на брезентовом плаще уволок метров за сто и рассыпал. Можно было ехать. Но оказалось, что «макарашка» загружена до предела. Если же садился ещё я, рессоры, не рассчитанные на такой груз, приседали, и кузовом прижимало колёса. Недолго думая, Валерка решил:

– Давай бегом. Я поеду не быстро, держись за кузов и… вперёд.

Метров пятьсот я бежал нормально, потом, как всякий не занимающийся такой ерундой, как спорт, стал задыхаться. Понимая, что отпускаться нельзя, начал по несколько секунд скользить на валенках, зацепившись за прицеп, сожалея, что не окунул пимы в майну. На стылых можно бы ехать совершенно спокойно – как на коньках. Но постепенно обувь раскаталась, и я уже легко скользил за техникой. За всю дорогу до острова напарник не повернулся ко мне ни разу: «Вот жлоб, – думал я, задыхаясь холодным воздухом, – если оторвусь, придётся пёхом до деревни, не обернётся?!»

Но Валерка завернул в ледяной заливчик, за остров, и остановился.

– Ну как, спринтер, нормально? Так ещё полбеды, только что задохнулся. А я вот предыдущие года на санках улов таскал. Сколотил длинный, словно гроб, короб, на лыжи поставил. Наловишь килограммов сто – сто двадцать, впрягаешься, как конь в хомут, – и попёр. По льду красота, легко! А вот если снег – просто испытание какое. Иногда уже на карачках ползёшь, лишь бы до деревни дотянуть. Там можно закопать в сугроб под берег и домой – спать, спать… ни мыслей, ни желаний – автопилот! – Он с удовольствием сделал несколько маленьких глотков «из рукавицы». – Тебе не предлагаю, ещё далеко бежать.

Спрятав бутылку, завёл технику, сел спиной ко мне, как летом за румпелем мотора, закурил и, не предупредив, резко тронулся. Я, мелко семеня по скользкому льду, догнал его, зацепился за борт и уже на ходу надевал варежки.

* * *

Вообще, браконьерили очень многие. Но, словно соблюдая тайный заговор, даже встречаясь, говорили об этом мало и, если говорили, то вскользь.

– Ну чё, на лужу выходил, проверялся?

«Оппонент», понимая, что скрыть своё присутствие на воде не получилось, отбивается.

– Да разве это проверялся? Мучился… На коряжник залез, всё изодрал, а рыбы на жарёху не набрал. – И горе-рыбак начинал красочно описывать трудности браконьерской рыбалки. Собеседник подхватывает, и вот они уже наперебой друг другу «портят кровь» предположениями о «безрыбьем годе», слухами о скором появлении рыбнадзоров и удивительными фактами о рыбалке в «те ранешные годы»! Потом, довольные расходились, уверенные, что узнали о противнике всё, сумев сохранить свои тайны неприкосновенными.

В эту зиму нам с Валерой повезло. Поставив сети в трёх разных местах и на разных глубинах, мы угадали. Если сегодня рыбы не было на перекате, она обязательно была на глуби. Не было на глуби – точно была на мели, причём в большом количестве. И опять же, проверяясь обычно потемну, мы долгое время оставались недоступны для инспекторов. В те «шальные» годы они ещё не очень были настроены работать по ночам.

Два-три раза в месяц, обычно в выходные, я ездил в город. Ходили с сыном в открывшиеся кругом кино-салоны, смотрели яркие американские мультфильмы и «мужественные боевики».

Жена молчала, без меня ей было гораздо уютнее, чем без денег. Избежав дополнительных разговоров, мы приняли правила игры: я приносил деньги – она занималась сыном, молчала и… жила!

Валерка стал совсем много пить. Везение и моё присутствие резко снизили его личную ответственность за дело. На меня была сложена большая доля забот, которые раньше он выполнял сам. Появилось свободное время, деньги были всегда, а тормозов, сдержавших бы эту страсть, не было. Он, конечно, немного смущался меня, но решил просто не показывать этой слабости. Например, набираем сети в гараже, пойдёт домой, вроде в печь дров подбросить, приходит – глаза блестят. Бодро хлопнет в ладоши, закурит, и дальше работаем. Так целый день в одной поре. А уж на лёд идёт, тут теперь не прячась, «ноль пять» надо.

Домой возвращались поздно или, наоборот, рано. Разбирали рыбу «по мастям», складывали инструменты, топили печь в гаражной пристройке, сушили верхнюю одежду. Дальше – как по расписанию, соглашался я или нет.

– Ну, давай на сон грядущий по чуть-чуть…

Следующая смена начиналась с того же. Сам я с непривычки к такой жизни сильно уставал. Спал, боясь опоздать, только с будильником. Мать жалела, показывая это излишнее внимание. Батя, понимая, почти не беспокоил с хозяйством. Но, очень любя «политику», по утрам, пока я завтракал, читал длинные лекции, в окончании обязательно высказывая своё мнение. Я видел, что в России всё меняется, а перемен без драки не бывает! Хотя свои заботы побеждали…

Вспомнив, что умел, и научившись тому, чего не знал, ближе к весне пришло понимание: обязательно нужно самому вызревать в хозяина. Стал немного больше откладывать денег на собственную лодку и мотор. В апреле, после очень удачного выхода, сдав рыбу довольному перекупу, мы сидели на тёплой деревянной лавке вдоль гаража.

– Валер, я вот чё думаю… Давай, наверное, до воды ещё поработаем, а после разбежимся. Мне кажется, вместе тесно становится…

Он, нисколько не удивившись, сразу отреагировал:

– Вот правильно. Вижу: что-то не нравится, а молчишь… Так и надо в деле, созрел – отваливайся, свою дорогу топчи. – Он, словно огромный кот, вытянулся вдоль гаража. – Только давай не гадить друг другу. И наоборот, если что, помогать, всё же походили вместе!

– Валерка, да я… – Я немного растерялся, подбирая слова. – Да только свистни, если что…

– Да ладно, не сквози, посмотрим! – Он, сам скрывая чувства, закрыл глаза.

Двадцать пятого в гараж утром прибежал незнакомый пацан.

– Меня дядя Саня послал со льда. Мы на рыбалку шли, под Коровий, видим, кто-то руками машет. Повернули. Там, оказывается, утопленник оттаял. Наверное, Юрка, хоть и лица не видно, и руки ещё внизу, во льду. Но волосы светлые – точно он. Мне наказали вам сообщить и до Смородиных бежать, пускай идут узнавать. – Пацан выпросил сигарету, жадно прикурил и, увидев привыкшими к гаражным сумеркам глазами кучу рыбы, присвистнул: – Ого! Это вы на что столько взяли, где? – Он удивлённо развёл руками. – Я третий день выхожу, двух окуньков только достал.

– Давай иди отсюда, гонимый. Порыбачь с наше, научишься… На вот ещё сигаретку и молчи громче, понял? – Пацан торжественно пообещал и побежал дальше.

…Труп вмёрз в лёд, словно поплавок, спиной вверх, с опущенными руками и ногами. Когда прибежал его брат, мы вместе аккуратно обдолбили вокруг лёд и переложили тело на брезент. Это был действительно Юрка. По крайней мере я, не говоря уже о брате, сразу узнал почти не изменившееся, только словно искусственно подкрашенное серой краской, лицо мужика. Все, затаив дыхание молчали, только Валька не сдерживая слёз, говорил:

– Вот и сапог его, дырку на голенище вместе вулканизировали. Куртка его давнишняя, ватники рабочие, свитер ещё от отца остался. – Он неожиданно опустился на колени и заплакал в голос, уже непонятно бубня…

Пришедшие позднее мужики приволокли большие сани, брезент с телом переложили на них, и почти все потянулись к берегу.

– Нужно быстрее, скоро тело оттает, сразу почернеет и опухнет. – Сосед Смородиных, Генка Окулин, со знанием дела упирался в хомут своих навозных саней. – Мать может не узнать, хотя она его, наверное, и без кожи узнает…

Процессия напряжённо молчала, и только Юркин брат, как заведённый, твердил одно и то же:

– Я ей скажу, я же узнал. Это точно он, точно. Утонул, не уехал гулять, утонул…

В этом, первом, удачном для меня, году мы снялись с фарватера тридцатого апреля. С поймы уходили в ночь на девятое мая. Судак, привлечённый тёплым солнцем, лез подо льдом в самую мель. Мы переставлялись из глуби, где лёд уже не держал, под берег на охотничьих лыжах без возможности их снять. Было неудобно, к тому же о разрушающийся лёд очень рвались сети, но игра стоила свеч! Если зимой одна ставка давала за проверку десять – пятнадцать килограммов, то сейчас это было минимум сто! И в основном пользующийся большим спросом у перекупов судак. Поэтому мы до последнего, по совершенно живому, едва державшему вес человека льду, загоняли изодранные сети обратно в воду. Но всё равно, рыба находила себе целую ячею и висла в ней…

Мы почти не разговаривали, каждый зная своё место и задачу. После проверки таскали на себе мешки под берег, стараясь успеть до света, боясь быть замеченными. Из-под берега вывозили улов днём. По-разбойничьи подлетая к берегу на мотороллере, не глуша его, быстро закидывали мешки и, газуя, рвали в гараж крайней улицей. И только стаскав всё и закрыв изнутри ворота, позволяли себе немного расслабиться.

Сваленная в гараже на полиэтиленовую плёнку огромная куча рыбы вызывала какой-то хищнический, граничащий с безумием восторг, уверенность в исключительной своей вседозволенности, неподсудности.

– Вишь, как можно? Мне такое дело в сто раз приятнее, к душе! Решился, собрался, рисканул! И вот, пожалуйста, результат налицо… Не ходить, не доказывать властям держащим, что хочешь по-честному жить и работать… Они всё равно не позволят, в этом их масть. А если допустят, будешь всю жизнь в долгу, за свою же работу платить всем: начальнику, который наверху отчитывается, его заму, он эти отчёты пишет, нескольким замам ниже, за каждый шаг – объяснение письменное – или протокол в папку. И наконец, в самом низу – инспекция-опричнина! Этим плати всегда и за всё, не важно, есть разрешение или нет. Их эти земли и воды, они тут власть! И правда одна, – только такую эти волки проповедуют. – Он вдруг устало и совершенно равнодушно закончил. – Я же всегда за всё должен. Потому так мне проще, честнее. Ты теперь сам по себе будешь, значит, реши, как тебе правильней – и вперёд!

* * *

Наступили вынужденные выходные, именно в самое рыбное время. И вот тогда мне стало понятно основное неудобство того, что мы отгорожены от фарватера поймой. Шуга, представляющая собой разрушенный теплом лёд, совершенно не давала возможности работать. Чтобы было понятно, это примерно так: допустим, стоит забор, вдоль забора дорога. И если ветер зимой дует со стороны дороги – то за забором горы мягкого снега. Попал на дорогу, играй, прыгай, бегай, попал за забор – в снегу по горло, измучаешься, пока сто метров пройдёшь. Так вот пойма – это за забором, а фарватер дорога. Мы видели в бинокль за островами чистую воду, но добраться туда пока не могли. Нужен был обязательно сильный западный ветер, он бы вынес ледяную кашу за острова и очистил проходы. Конечно, солнце на отмелях быстро прогревало воду, образовывая заливы, свободные от шуги. В эти прогалы, конечно, можно ставить сети, тем более рыба, торопясь отметать икру, «дуром» лезет в тёплую мель. Но поставив, нужно буквально караулить малейшее дуновение ветра, чтобы при начале движения льда успеть их снять. Если ледяная шуга наползёт – никакой силой сеть не спасти. Поэтому такой рыбалкой занимаются обычно взрослые мужики, которым нажиться немного хочется, а рисковать по большой воде смысла нет, и деды. Мужики, серьёзно подвергаясь опасности, браконьерят в солдатских химзащитных неудобных костюмах, позволяющих заходить в воду по грудь. Суетливые же дедки бродят в болотных сапогах совсем по колено в мели. Рыба у них тоже есть, а вероятность, упав, утонуть в огромном резиновом мешке, сведена к минимуму…

Я, пока появилась возможность, немного помотавшись по лодочным базам, купил хорошую лодку «Казанка-5» и два подвесных мотора «Вихрь-30». Старый дед, торгующий этой, сохранившейся словно только вчера из магазина, техникой, жалея её и ругая жизнь, утомительно лопотал, часто прижимая руку к груди и скрипя вставными челюстями: «Сволочи… Где глаза у людей, где уши? Они кого во власть затащили, перед кем башки свои склонили? – Видя, что я молчу и слушаю, он достал стеклянный флакончик и высыпав в ладонь таблетки, языком слизнул две, остальные ссыпал обратно. Повернув лицо на солнце, несколько секунд вкусно почмокав, выдохнул: – Ох и солнце! Это ж надо а, миллиарды лет светит и хоть бы что! Вечный двигатель, прости Господи. – И, не поддавшись благости, продолжал уже жёстко и зло. – Я его по Свердловску помню, он там в семидесятые комиссарил. Так знаешь… Для него человек, который ниже рангом – вша. Может просто так, с похмелья, не разобравшись в сути, такой кипишь устроить, мама не горюй. Грозен был, что туча перед бурей, и всё партией прикрывался, целью строительства коммунизма… Бабу свою в чёрном теле держал: если где она слово против скажет, мог и тумаков надавать. Или из машины выпнуть – шлёпай, мол, домой пешком, думай, кто хозяин. А сейчас, – дед, сморщившись, прижал руку к груди, – ему власть дали. Власть. Над страной! Пропала Россия, пропала…»

Он устало присел, неторопливо расстёгивая куртку, потом, отдуваясь, широко махал её полами. Когда, наконец, немного успокоился, мы долго и тщательно писали на меня доверенность. Было странно, но старый требовал соблюсти все формальности: поставить до одной нужные подписи, числа. По окончании, после расчёта, достал из сумки начатую бутылку коньяку, из бардачка лодки две алюминиевые стопки, налил.

– Вот и всё. Понимаешь или не понимаешь, но это всё… Я теперь под жизнью черту подвожу, последнюю. Бабка в земле уже год, детей двое, взрослые. – Он вспомнил про рюмку и, пригласив меня взглядом, выпил. – И вдруг вот теперь, с последними событиями в стране, понял, что жил зря, – дед затрясся подбородком, скрипя зубами, – совершенно. Но ведь я и многие со мной жили, работали, рожали детей и верили, в будущее верили! А сейчас, знаю – ничего уже не будет. Дальше только вниз, в безвластие, в безвременье. И нет у меня сил на это смотреть. – Он ещё налил и выпил. – Потому – черта, ухожу. Детям всё перепишу, чтобы не загрызлись, и уйду. Как, пока не знаю, может, вон в гараже вскинусь, может, Бог поможет, сам отойду, по-тихому… А вы смотрите, вам жить. Но как я не завидую вашей будущей жизни, знал бы ты…

Подошла нанятая мной машина, и сам начальник базы с помощником, да я с Вадиком, водилой, загрузили и привязали лодку, спрятав моторы внутрь. Взволнованный и даже расстроенный дедовскими словами, хотел пожать ему руку и, возможно, немного успокоить. Но он уже стоял далеко в стороне, а увидев, что я его ищу, поднял в приветствии сжатую в кулак руку и что-то прокричал. Я тоже поднял руки, но, не найдя других слов, крикнул: «Держись, старый». Дед ещё секунду постоял, развернулся по-старчески полукругом и, ссутулясь, вышел за забор. Мне почему-то хотелось плакать…

* * *

Этой весной первый и последний раз видел, как бригада Гослова ставит искусственные нерестилища – огромные куски путаной лески крупного диаметра, навязанные на длинные фалы с пластмассовыми шарами-поплавками на грузах. Нерестилище растягивали вдоль берега, и весь период икромёта, от икры до малька, эти рыбные роддома находились в воде примерно в одном температурном режиме, что в десятки раз увеличивало производительность. По природе, рыба мечет и в мелком коряжнике, и на камыш, если он попадает в зону затопления, и даже просто на дно, прогревшееся до определённой температуры. Но ввиду того что граница воды в водохранилище регулируется «умными людьми», перспектив у «натурального» икромёта почти нет. Допустим, отметала рыба икру на тёплом мелководье, а воду раз и спустили – икра посохла! Миллиарды мальков, если брать периметр всего водохранилища, погибли, не родившись, окрасив красной гнилью дно…

Но другое тоже не лучше! Встала вроде вода, прогрелась, и время пришло. Торопятся, мечут пузатые «мамки» вызревшие икринки! А следом вымет оплодотворяют истомившиеся самцы, поливая молоками. Теперь нужно всего несколько дней постоять воде в «одной поре», и проклюнутся из икринок мальки, и дадут прекрасные перспективы рыбакам! Только – нет, нужно какому-то хозяину баржу скорее пропихнуть – а море ещё мелкое! И закрывает рука неумного и жадного начальника шлюзы – огромные железные ворота – перекрывая ход воды, поднимается её уровень и, как следствие, гибнет икра, потеряв прогретую воду. Она же ещё не рыбка, умеющая переплыть в благоприятное место, она ещё зреет, находясь в полной зависимости от прихоти одного, хотя, возможно, и нескольких человек.