Браконьерщина

Мужик упал на колени и заплакал, продолжая мне объяснять, что теперь будет и как ему после этого жить. Потом он кричал, что не уедет отсюда: вдруг они как-то спаслись, только он не заметил. Потом ещё плакал и ругался. И лишь когда я стал отплывать, он вдруг присмирел, залез внутрь и сев на пол под стекло, затих…

…Через час на берегу взвыла молодая женщина, проклиная все рыбалки и всех рыбаков скопом…

Через три дня море в одну ночь встало под лёд. Как в сказке…

* * *

В ноябре снял маленькую дачу на четвёртой, дальней от моря, улице. Было очень неудобно, но ближе к берегу свободных домов просто не было. Хозяйка, часто прерывая быстрый разговор и промокая глаза платочком, жаловалась, не забывая по ходу дела научать:

– Мужа в августе инсульт стукнул. Любит, любил он выпить очень. – Она взглянула, понимаю ли. – Вот и доигрался. Я в город по делам – он вино в стакан до краёв. А чтобы мне по приезду удобнее врать, машину давай ковырять. Разобрал там что-то, прилёг на травке отдохнуть, а встать сам уже не смог. Так его и застала, на второй уже день, измаранного всего, и рот на сторону… мычит только… Баню на замок закрыть или пользоваться будешь? А то ремонтик там сделали, чтобы не повредить шибко.

– Закрывайте, баня у друзей есть, если что. – Я понимал, что спокойно вскрою замок при первой же надобности. – Мне перезимовать в тепле, да сараи, чтобы технику загнать, рыбу, может, похранить.

– Рыбка хорошо, и нам привози, как в город поедешь. Адрес я на тетрадке напишу, в столе. Дров сам заготовь, хозяин не успел, а теперь и не надо, наверное. – Она привычно потыкала глаза тряпочкой и назвала цену. Я, не торгуясь, согласился.

Дома стало жить неуютно. Батя, возможно замечая во мне что-то незнакомое, его не устраивающее, всё больше молчал. Мать скрытно и торопливо мне жаловалась:

– Злится он на твою эту жизнь, сынок. Всё не всерьёз, говорит, игриво. Да и телевизор этот смотрит, будь он не ладен, ругается на кого-то… и мне часто стало доставаться за вас всех!

* * *

Как-то получилось, что летом, работая не очень плотно, в торговле мне хватало Иосифа. Было удобно, что, приезжая за рыбой, перекуп намечал следующий день сделки и никогда не обманывал. Работал он на красивом, всегда чистом уазике, загружая рыбу только в прицеп. И хотя за весом следил тщательно, рыбу руками почти не трогал, объяснив свою позицию:

– Мне нужно здесь товар взять, там отдать. И руками её мять совсем неохота, лучше тебе переплачу.

Оказалось, он был преподавателем в институте или в техникуме, точно не узнавал. А почему он занялся непривычным для себя попутным бизнесом, скоро выяснилось.

Проверялся я каждый день, приезжал он два-три раза в неделю. И однажды, в конце ноября, приехал не один, а с молодой девушкой и, словно в перевес ему, живой и азартной.

Представил он её просто, поразив и заставив завидовать:

– Лада, Ладочка, жена моя. Захотела вот полюбопытствовать, где же это я зарабатываю денег ей на конфетки и бантики. И даже обещала, если поймёт стратегию, поучаствовать в бизнесе.

Она сразу стала интересоваться всем, словно заранее была уверена, что её Ёсика обманывают.

– А куда вы записываете свои сделки? Как потом сводите цифры, нельзя же всё в уме – вдруг какие споры, претензии?

Стараясь не показать, что она мне нравится, довольно жёстко ответил.

– До вас ни споров, ни претензий не возникало. Желание есть – пишите, мне не надо. Всё устраивает, а отчитываюсь только перед собой.

– Вам везёт. Однако для порядка я этим буду заниматься сама. Надеюсь, хуже не будет.

Я, уже злясь на Иосифа, взвесил рыбу и, составив ящики в прицеп, ждал, пока он отсчитывал деньги.

– А нельзя рассчитываться за эту партию при закупке последующей? Так же будет правильнее. – Она записывала цифры в маленький блокнотик, остановилась передо мной, красиво и кокетливо дуя губки.

– Нет. Тут ценится «деньги – товар». И никак иначе… – Я застегнул карман, показав, что разговор окончен, но, тянув время, не уходил, наблюдая, как девушка легко и ловко, заманчиво улыбаясь, садится в машину.

Дома, пересчитывая прибыль и вспоминая ситуацию, не сдержался – чучело!.. Но какое всё же красивое, оставившее в душе волнующую растерянность.

Теперь, на зависть всем, несколько раз подряд за рыбой приезжала она сама. До смешного тщательно просматривала рыбу, тыкая в чешуйчатые тушки тонким пальчиком и палочкой приподнимая плотные жабры судаков. А я вдруг сам, накидывая рыбу в ящики, стал перепроверять товар, чтобы Иосиф был уверен в её компетенции, а, следовательно, отпускал одну. Совсем перестал торговаться, хотя осенью рыбаки поднимали цены. Сначала неосознанно, а потом уже специально после рыбалки сразу рвался домой и торопил помощников с выбором сетей. Дожидаясь её, долго сортировал рыбу по размеру и названию, всяко пытаясь подольше затянуть нахождение девушки здесь. Лада разговаривала мало, вопросы задавала по делу, а ответы слушала внимательно, склонив голову и неотрывно смотря на собеседника…

Меня тянуло к девушке всё сильнее, хотя за её короткие приезды даже не успевали поговорить о чём-то, кроме дела, сейчас нас связывающего.

В начале декабря, в очередной приезд, она вдруг разоткровенничалась, медленно считая деньги и выкладывая по одной бумажке на стол.

– У мужа завтра день рождения, сорок лет! – И, не дав мне слова, продолжала: – Да, он на пятнадцать лет старше меня… И любит, говорит… И доверяет, говорит… А ещё у него жена бывшая и две дочки, которых он тоже любит. Потому завтра они будут у нас, по-другому никак… Только знаешь, как-то вдруг обидно, даже плакать хочется, будто бы на второй план меня отодвинул: потерпи, родная, мы тут попразднуем! А ты уж, Лада, ладно, немного позже, время у тебя есть… – Она растерянно улыбнулась, положив последнюю купюру, подняла на меня мокрые глаза. – Вот как-то так…

Я, поняв, о чём она говорит, всё равно не смог сознаться, что тоже не один. Сразу оправдав себя за воровство, обнял её и, не найдя других слов, выдавил:

– Оставайся. Скажешь, рыбаков ждала. А утром уедешь засветло.

Она, прикрыв мне ладонью рот, покачала головой:

– Не ври себе, ты лучше, по-моему. И я приеду, потом, возможно, совсем скоро.

Лада легко шевельнула плечами, я опустил руки, и она неторопливо вышагнула за дверь.

* * *

Десятого декабря подвела техника. Ночью встал такой мороз, что большеколёсную «макарашку» не глушили, накрыв её с мотором брезентовой палаткой. Мотор работал, как часы, но, как всегда неожиданно, словно подавившись холодным бензином, заглох. И пока мы доставляли выбранные сети, масло в коробке замёрзло так, что было проблемно провернуть кикстартёр. Только появившийся в продаже китайский газ, в цветном алюминиевом баллоне, застыл, едва я достал его из внутреннего кармана. Торопясь, сделали факел, навернув рваную портянку на кусок отломанной от санок доски. И когда он лениво, будто смочен подсолнечным маслом, а не бензином, разгорелся, немного испуганный мой временный помощник, соседский Ванька, закричал: «Ура, ура, ура!»

Разогрев огнём коробку, с большим трудом смогли завести мотор. Застывшая техника, словно склеенная морозом, нехотя поехала, и я, боясь, что на малых оборотах мотор заглохнет, не сбавлял газ. Когда же, в отчаянии поминая Бога, вползли из-под берега в улицу деревни, онемевшего от холода тела я уже не чувствовал. Ванька, просидевший всю дорогу укрывшись в санях, чувствовал себя прекрасно, и я, попросив его разложить улов по местам, пошёл в дом, еле сдерживая крик от боли в застылых мышцах.

Раздеться сразу не смог и просто лежал посередине кухни. Минут через десять заломило простылые руки. Не в силах терпеть, выпил полстакана водки и натёр ей же руки, с трудом снял верхнюю одежду. Заправив печь, выпил ещё, что-то съел и, совсем хмелея, разжёг огонь. Поняв, что Ванька сегодня уже не зайдёт, дополз до дивана и, не раздеваясь, упал спать…

Утром ожидаемо болел, чувствуя, как тело то стынет, словно обложенное льдом, то горит, как в бане.

С трудом поднявшись, сглотил несколько таблеток из пакетика с надписью «от простуды», собранных мне по осени матерью, и, запив их чуть тёплой водой из чайника, снова лёг.

Потом снилась боль. Кто-то мне заламывал руки, выворачивая воспалённые суставы, кто-то скакал на груди, заставляя, давясь, кашлять, кто-то стучал чугунным кулаком по голове. И ещё что-то жуткое чиркало перед лицом зажигалкой, вгоняя в мозг искрящие сполохи. Я просыпался, плача от боли, и снова засыпал, боясь, что теперь уже навсегда…

Когда очнулся в очередной раз, надо мной стояла Лада. Не веря глазам, спросил об этом, но она молчала, трогая руками голову и грудь. Потом проглотил сладко-горькое питьё, ощущая лицом и телом тёплую влагу. Потом спал.

Проснулся от чьего-то присутствия в доме, уже не испытывая боли. Напротив стоял Ванька и обрадованно увидев, что я открыл глаза, торопливо заговорил:

– Ну, ты, дядька, даёшь!.. Я тоже промёрз, хотя не так, конечно. Мать из дома не пускала, говорит, что ты меня угробишь с этой рыбалкой… А я не думал, что ты так слёг, думаю, зайдёшь. А эта приехала вечером, говорит, ты совсем плох… попросила печь растопить да посидеть здесь, вдруг чё! Сама обещала вернуться сегодня, я ей рыбу-то свешал и сгрузил. В общем, ты вставай иногда, в печь подбрасывай, я дров натаскал много. А то пришёл, тут вода застыла… – Он, не дожидаясь ответа, оделся и вышел, по-хозяйски прижав дверь плечом.

С трудом встал: старый советский будильник показывал пять часов, но утра или вечера, не понимал. Слабость была такой, что, пройдя от дивана до кухни, вспотел, в руках совсем не чувствовались мышцы, а для вздоха нужно было делать усилие животом. Подложив дров в печь и выпив стакан чаю, снова лёг, не выключая свет. Теперь лежал, с надеждой прислушиваясь, ожидая именно её, не понимая, как это может произойти, но по-детски надеясь на чудо.

И чудо произошло! Сначала услышал шум подъезжающей машины, потом хлопнула дверца и застучали каблуки на крыльце. Я увидел гостью не такой, как в первый раз, взволновавшую меня, ни как во второй раз, когда неожиданно залюбовался ей, догадываясь, насколько она чужая, но теперь именно такой, какая мне нравилась и какую уже ждал.

Словно ребёнок, не веря, прикрыл глаза и слушал её движения, задерживая дыхание и замирая от счастья. Она, раздеваясь, прошлась по комнате и наконец присела на край скрипнувшего дивана, положив прохладную руку мне на лоб и легко проведя по лицу, вздохнула:

– Всё хорошо! Ты выздоравливаешь!

Прятаться больше не было смысла и, открыв глаза неожиданно даже для себя, выдал:

– Нет!

Она, красиво и чуть грустно улыбнувшись, продолжила:

– Болеть нельзя. Если я не привезу рыбы, муж меня сюда больше не пустит. И мы с тобой не увидимся, и это плохо, – Лада неожиданно поцеловала меня, засыпав лицо волосами, отстранилась, торопливо собрав их в пучок под резинку, сразу вновь поцеловала долго и крепко.

Я, обняв её за шею и плечи, тянул к себе, а она, засмеявшись, легко и ловко выскользнула из объятий.

– Я именно за этим и приехала… Обещала же, когда тебя больного полотенцем протирала, приеду… и лягу к тебе, а ты выздоровеешь.

Лада, разбрасывая одежду, разделась и, уже откинув одеяло, вспомнила:

– Ой, свет погашу, стесняюсь, – пробежала к включателю и, щёлкнув, теперь по-кошачьи, аккуратно перешла к дивану… – Ой, мокренький какой, слабый и совсем родной! Как увидела, поняла, что мой ты будешь, хоть и строжился, как настоящий. – Она тихо смеялась и прижималась сильней.

Я не соображал, как себя вести от распирающего душу чувства, но это чувство и радовало, и пугало одновременно…

– Можно я тебя поцелую? – Мне вдруг показалось, что она не испытывает близкого моему чувства, но она, не думая секунды, откинула одеяло…

– Конечно, конечно любимый, здесь всё только твоё, всё… всё!..

Утром я, на удивление, чувствовал себя вполне нормально и, пока Лада спала, пошёл к Валерке. В утреннем мареве труба его дома дымила густо и сыто. Сам хозяин, по пояс голый, завтракал или, как я понял, ужинал.

– Только зашёл. – Он, предложив мне глазами угощаться, отхлёбывал из стакана густой чай. – До семи часов в гараже просидел. Сети пришлось снимать, удочники подцепили, приморозили, лошарики. Ума-то не хватило заморозку найти, отвязать… Придётся в ночь идти перебуриваться. – Он замолчал, ожидая теперь от меня ответа на «Что припёрся?».

– Валерка, дай в долг рыбы, перекуп приехал, а у меня пусто. Болел… Немного пройдёт, добегу на свои – отдам.

Он внимательно, с пониманием посмотрел на меня и наконец, решившись, поднялся.

Взвесив половину его улова, уточняя, спросил:

– Деньги отдать или должен буду?

Валерка опять иронично улыбнулся.

– Деньги давай. Своих-то у тебя пока нет, значит, у неё возьмёшь. А дам в долг, ей подаришь – не дело… И ещё. – Он неловко крякнул, обдумывая слова. – Зря ты так. Мы же с ним работаем. Он хоть и скользкий, но компаньон. А теперь как быть? И ещё, если уж честно… моё мнение такое: любовь – это беда вообще; воровская – подавно!

Я не слышал слов, беды же не видел совершенно.

* * *

Пришла весна. Страсть, увлечение, любовь – хоть как назови, – но это полностью меня раскатало. Чтобы встречи с Ладой были как можно чаще, нужна была рыба. Однако с середины января до середины апреля её нет совсем или она ловится мало, в основном на мели, в мелкоячейные сети. Следовательно, это не совсем стандартный товар. Мне приходилось выборочно, себе в убыток, рыбу занимать.

И ладно ещё любовь, которая накрыла, как беспроглядный туман болото. Был сын, к которому вырывался обязательно два раза в месяц, и была женщина, упорно называющая себя моей женой. Отношения наши разладились совсем, поэтому дома я старался не ночевать. А если всё же оставался до вечера, то играл с сыном, и там же, в его комнате, ночевал на паласе.

После Нового года до апреля я, даже не прекращая рыбачить, задолжал без малого тонну. Кредиторы уже спрашивали, и хотя ситуацию понимали все, самому было неуютно. Теперь надежда была только на весенний лов, а ещё перспективнее – на икромёт. Но это уже не просто браконьерство, – это преступление, и наказание в разы жёстче.

Оказалось, что плотнее «поработать» весной думал не только я. Первым появился Валерка. Как обычно молча, словно предварительно договаривались, прошёл, оглядев комнату, вернулся в кухню и, расстегнувши куртку, сел.

– Что решил делать, болезный, или окончательно думалку потерял?

– Работать буду, не впервой. Если совсем прижмёт, помощи попрошу, поможешь?

Валерка, словно ждал именно этих слов, отреагировал:

– Я именно за этим и пришёл… слушай. – Он достал из кармана открытый шкалик и, налив немного в стакан, спрятал его обратно. – Браконьеров развелось, как лягушек в мелком болоте. У нас из четырёх серьёзных островов на трёх стоят. Ближний – Татарин со своей династией, на дальние даже смотреть не будем. А мы, как слепые котята, по пойме лазаем. И правильно, трудно в одного, сам знаешь, мы с фарватера и бежим!.. А там судак по последнему льду валом прёт, в мель как сдуревший лезет, где воды пятьдесят сантиметров. Можно за неделю несколько тонн взять. Но нужны люди, нужно место, чтобы «атас» пересидеть, техника – через острова переезжать по земле и техника по льду поймы проскочит до берега. Вот и смотри теперь. По пойме на моём будет можно попробовать, ещё какой каракан прикупить или в аренду взять, даже вместе с хозяином – пёс с ним. Через острова, по песку, на твоей «Планете», мешка по три-четыре ходка! На ставки будем пешком выходить, лёд совсем спокойно держит, до последу. А как просядет, снимаемся, на твоей стоянке всё бросаем и через пойму уходим. По хорошему раскладу ещё на этом берегу порыбалить успеем…

Я согласился с ним, и уже на следующий день мы начали превращать свой план в действие. И уже через два дня новое для нас дело началось!

…Костёр мы разводили прямо у стоянки. Ночью, не зная местности, а тем более в это рискованное весеннее время, к нам неожиданно кто-то подойти не мог. Днём же сами старались сильно не мелькать, по крайней мере пока ещё устойчиво держал лёд в пойме. Поздней весной, если кто из рыбнадзора работал, то только на свой страх и риск. А таких были единицы.

Мы, с согласившимися отработать эту весну «за нами» парнями, на ночь всегда оставались на острове. Во-первых, это позволяло больше отдыхать и, во-вторых, раньше приступать к работе. Лично я знал всех давно, но именно такие моменты, граничащие с неудобством и риском, позволяли более правильно раскрыть характер и суть каждого.

Кто знает, что такое ужин у костра со свежей ухой, двумя-тремя рюмками водки, обязательными бесконечными разговорами о самой рыбалке и о жизни вообще, меня поймёт. Тон задавал Скворец, попутно справляясь с готовкой ухи.

Появился он в деревне довольно давно, женившись на местной девчонке, однокласснице моей жены. Рыбалку и связанные с ней заботы любил самозабвенно и совершенно искренне. Мог налегке, в выходной, на попутках добраться сюда, за сто километров, чтобы, порыбачив «зорьку», днём снова, как получится, попадать домой. Сейчас, уговорив жену, он приехал сюда недельки на две… помочь вдовой тёще! Браконьерил Скворец неохотно, объясняя это просто:

– Я такую рыбалку не люблю. Хапаешь, хапаешь и, кроме денег, никакой пользы. Даже кайфа от поклёвки не почухаешь, тоска. Вот из луночки судачка поднять кило на два-три – это да! Я бы ради такого двадцать вёрст пёхом прошёл…

Сразу отозвался Макар, муж сестры Скворцовской жены.

– А мне твоя поклёвка – мёртвому припарка, мне этих судаков тысячу надо! Дело своё хочу организовать, для начала бабла надо срубить. Потом, как поднимусь, удочка будет, закидушка. – Он прокуренно и громко смеялся, тыча изуродованной в драке не закрывающейся в кулак ладонью в другую ладонь.

Третий напарник, Веня, по прозвищу «Немец», словно ещё раз убеждая нас в своей жизненной позиции, монотонно повторил её, не повышая голоса, но непререкаемо убедительно:

– А мне азарт в кайф. Как в американском кино – и хлопнуть могут или сам залипнешь в майне, как волк в яме… И адреналин прёт, когда проскочишь через неё.