скачать книгу бесплатно
– Ну что ж, тогда поздравляю тебя, Амир-Ашраф, с приездом родственников. Пусть нога твоей невестки будет лёгкой. Да воцарится с её приходом мир и счастье в твоём доме!
– Спасибо, сахарная госпожа. – Амир-Ашраф склонил голову. Когда у него было хорошее настроение, он всегда называл Набат «сахарной госпожой».
Набат, поцеловав малыша, вышла из кунацкой и направилась в кухню.
– Ты видела? – подскочила к ней Зухра. – Видела, кого привезли?
– Видела. Выглядит она жалкой. Но мальчик очень красивый.
– Да, внучек хороший. Но она… Хоть сейчас в саван заворачивай, – сокрушённо вздохнула Зухра.
– Ничего, может, ему она совсем иной кажется.
– Кому? Моему старику?
– Не старику. Селиму.
– Да Селим и знать не знает, что её привезли…
– О, Аллах! Как же это, без его ведома? – всплеснула руками Набат.
– А вот так По воле старого. Это он послал Керима за нею. Видно, Селим отказался от неё, поэтому и поссорился с отцом. Вот уже больше месяца, как не появляется в доме. Старик мой, наверное, и твоего втравил в это дело. Не иначе как за ними в город посылал.
– Откуда она хоть родом?
– Аллах её знает. Ещё не успели ни о чём расспросить. Уселась вон в кунацкой рядом с мужчинами и сидит. А ведь молодой женщине нехорошо долго задерживаться возле мужчин.
– Может, она этого не знает. У русских мужчины и женщины, старые и малые, – все находятся вместе.
– Ну, это ещё ничего. Привыкнет со временем к нашим обычаям. А вот как поведет себя Селим, когда приедет? – покачала головой Зухра. – Чует моё сердце: не уступит он отцу, не сойдётся с ней. Нет, Селим – мужчина самостоятельный, твёрдый, умеет настоять на своём. Это Керим – телёнок, что ему отец скажет, всё беспрекословно исполняет.
– А разве плохо, когда сын подчиняется отцу?
– Это хорошо. Но не во всём надо быть покорным. Ты ведь знаешь, что старик мой сумасбродный, сама видишь, что натворил.
– Тут всё дело, наверное, в ребёнке. Амир-Ашраф пожалел малыша. Я сразу заметила, что значит для него внук. Какими счастливыми глазами смотрит он на него! Мой тоже любит детей. Он хоть и молчит, но я-то вижу, как он переживает, что у нас нет детей.
– Да я не против внука. Я против этой фронтовой подруги… Я не могу даже представить её рядом с Селимом. Ты же знаешь, от каких красавиц он отказался. Осмеют люди нас.
– Нет никакого повода для осмеяния. Вы же не совершили преступления, не унизились недобрым деянием, – начала успокаивать Зухру Набат.
В кухню вошла Умму, неся за лапы ощипанного индюка. Следом за ней появился Керим с внуком на руках. Сняв с мальчика штанишки, он поставил его перед тазом.
– Писай, Амирчик, не стесняйся женщин.
Увидев, что мать очень опечалена случившимся, Керим присел рядом с ней и ласково заговорил:
– Мама, успокойся и не забывай, что хозяева всегда должны с почтением относиться к гостям.
– Это так, сынок, и я не выгоняю её. Но если бы она была просто случайной, временной гостьей.
– Поверь, мама, Марина – женщина хорошая, мягкая, добрая, она красива душой. И ехать к нам, несмотря на своё тяжёлое положение, без ведома и согласия Селима не хотела. Мне пришлось долго убеждать и уговаривать её. Потому и задержался там. А мальчик потянулся сразу ко мне. В первые дни даже папой называл. Всё время бегал за мной. Мальчикам всегда требуется мужская рука. Если бы ты знала, как я полюбил его! Если Селим откажется от них, то я возьму Амира на воспитание. Мне кажется, что теперь я не смогу жить без него.
– А может, ты и женишься на ней, если Селим откажется? – скривила в ухмылке губы сестра Умму.
– Ну и дура же ты.
– Почему дура? Делают же так некоторые.
– Потому дура, что разумный человек, прежде чем что-то сказать, думает, особенно когда шутит, – ответил Керим сердито и, подхватив на руки племянника, вышел из кухни.
Весть о приезде «русской» жены Селима с утра разнеслась по всему аулу. Любопытные соседки под всяким предлогом старались войти в дом муллы Амира-Ашрафа. Девушки не давали прохода Умму, расспрашивали её: как выглядит приезжая, в чём одета? Их всё интересовало. Не одна из них вздыхала украдкой по Селиму, надеялась на его любовь. И вот теперь…
В домах, на улицах только и говорили об этом событии.
– Интересно, почему Селим сам не привёз её сразу же после окончания войны?..
– Да-а, бросить своего ребёнка… Это самый большой грех на земле…
– А может, сынок и не его. Бывает же: городскую очарует какой-нибудь прохвост, а она потом, чтобы избежать позора, бросается на простачка и говорит, что ребёнок его…
– Почему же тогда Селим до сих пор не женился? Ведь ему уже под тридцать…
– Да и отец хорош, приютил иноверку в доме. А ещё мулла…
– Ну, то, что она иноверка, ничего страшного. Русские такие же, как и мы, люди. Многие джигиты брали себе в жёны русских девушек. И хорошо живут…
– Мулла может сделать свою русскую невестку мусульманкой. Уговорит её принять нашу веру…
– И такое может быть.
– Мулла – настоящий человек, истинный, добропорядочный мусульманин. Да и кто может сказать о нём что-нибудь плохое?.. Он правильно поступил. Разве можно бросать внука на произвол судьбы?..
Вечером, на второй день после приезда Марины с сыном, Амир-Ашраф сказал жене:
– Дай невестке два светлых платка и сшей для неё два длинных платья. И ещё прошу тебя: не выставляй её напоказ своим приятельницам.
– Показывать-то нечего, – буркнула Зухра.
Амир-Ашраф сердито посмотрел на жену:
– Болезнь и горе никого не красят… Когда ты болеешь, тоже не лучше выглядишь.
Марина чувствовала на каждом шагу заботу и внимание Амира-Ашрафа и неприязнь Зухры и Умму. Эта неприязнь тревожила её, омрачала душу.
Марина сразу приобщилась к домашней работе. Поднявшись рано утром, шла доить корову, подметала двор. После завтрака мыла посуду, убирала в комнатах, стирала бельё. Делала она, как всегда, всё старательно, с любовью. И не потому, что хотела показать себя, угодить Зухре и Умму. Нет, в работе она искала утешение и отвлечение от гнетущих дум.
За две недели Марина побелила комнату Амира-Ашрафа, кухню, кунацкую. Перестирала всё постельное бельё. Вымыла и вычистила всю обувь.
– Видишь, как старается, из кожи лезет, чтобы угодить старому, – сказала однажды Зухра дочери, кивнув на Марину.
– Нашлась чистюля, – поджала презрительно губы Умму. – Ей только уборщицей и работать. И хорошо, что Селим не едет. К кому тут ехать…
– Ой, дочка, – вздохнула Зухра, – боюсь, что она себе на уме. Приберёт она постепенно всех нас к рукам с помощью одуревшего твоего отца.
– Ничего, лишь бы Селима не прибрала. Она не только в жёны, но даже в домработницы ему не годится. Оставила бы мальчика да и уходила на все четыре стороны. Все девушки в ауле смеются над ней. Заморской птицей называют.
И всё-таки и Зухра, и Умму в глубине души были довольны Мариной. Ведёт себя скромно, тихо. Ничем им не мешает. Наоборот, даже помогает. Почти всю, не такую уж и лёгкую, домашнюю работу взвалила на свои хрупкие плечи…
Амир-Ашраф сразу заметил трудолюбие Марины. И не удержался, чтобы не поддеть жену и дочь:
– Вот у кого вам надо поучиться работать. Настоящая хозяйка. С такой женой самый бедный муж будет чувствовать себя богачом.
Однажды, вернувшись из мечети, он увидел, как Умму швырнула в кучу грязного белья, которое собиралась стирать Марина, своё платье.
– Это что? – спросил Амир-Ашраф, ткнув концом палки в платье дочери.
– Как – что? – улыбнулась Умму. – Моё платье.
– А кто его должен стирать?
Умму молчала.
– Ну, что ты увидел плохого в том, что Марина заодно постирает и платье Умму? – встала на защиту дочери Зухра. – Стирает же она рубашки и твои, и Керима…
– Мы – мужчины. А что касается Умму, то свои вещи пусть стирает сама. И не только своё, но и твоё, и моё, и брата, потому что она – дочь и сестра нам и моложе всех нас в доме. А ну-ка давай становись и стирай! – приказал Амир-Ашраф Умму, а Марине сделал знак рукой, чтобы она отошла.
Марина поняла, о чём говорил Амир-Ашраф с дочерью и женой. Она не хотела, чтобы из-за неё в доме был скандал, да и не такой уж это тяжкий труд – постирать лишнее платье, тем более Умму носила воду.
Глядя умоляюще в глаза Амира-Ашрафа, она тихо сказала:
– Не надо. Я сама…
Но старик будто не слышал её. Его лицо стало сердитым.
– Бессовестные! – гневно закричал он. – Вы думаете, что в дом пришла рабыня, чтобы гнуть спину на вас?! Всё взвалили на неё! Не по душе пришлась! Извести работой хотите?! Так я не позволю вам этого! Пока жив, она будет пользоваться в моём доме равными правами со всеми! – Амир-Ашраф перевёл дух и шагнул к дочери: – Как тебе не стыдно, лентяйка! Учиться в техникуме не захотела и в хозяйстве никуда не годишься! Потому тебя никто и замуж не берёт!
Умму заплакала.
– Ты что оскорбляешь дочь? – набросилась Зухра на мужа, её особенно задели его последние слова. – Или выжил из ума?! Я вижу, ты готов зарезать нас, как жертвенных баранов, и нашим жиром смазывать этой иноверке пятки!
– А ну, замолчи! А то я тебя сейчас… – Амир-Ашраф поднял посох.
Испуганная Марина встала между ними.
На шум прибежал внук Амир. Увидев палку над головой матери, он громко заплакал. Амир-Ашраф отбросил посох и, подхватив на руки плачущего внука, ушёл в свою комнату.
– Ад, настоящий ад, хоть беги из дома, – запричитала Зухра, разбрасывая грязное бельё.
После этого скандала Марина совсем сникла. Её надежда на то, что она обретёт близких людей в лице бабушки и тёти сына, рушилась на глазах. «Надо уезжать, скорее уезжать отсюда», – думала она.
Но осуществить своё намерение у неё не хватало сил. Она видела, что и Зухра, и Умму любят Амира. А ей так хотелось, чтобы рядом с сыном всегда находились родственники, которые разделяли бы вместе с ней любовь к нему.
Несмотря на заботу и внимание Амира-Ашрафа, которого Марина полюбила за эти дни, как родного отца, даже стала называть его «папой», она чувствовала себя в доме чужой.
Зухра и Умму считали её виновницей гнева главы семьи, виновницей всех ссор и скандалов. Они уже открыто с презрением смотрели на нее, сторонились ее, даже есть стали отдельно.
Узнав об этом, Амир-Ашраф сказал жене:
– Для меня, ребёнка и моей невестки еду подавайте в мою комнату.
– Да ты что, в своём уме? – возмутилась Зухра. – Собственную дочь не сажаешь рядом, а эту… Ты бы ещё на голову её посадил.
– На голову я её не посажу, а есть она будет со мной, если вам с нею тесно. И нет в этом ничего плохого. Едят же в городе мужчины с женщинами за одним столом.
– Уж не от неё ли ты городской культуры набрался? – с ехидцей спросила Зухра.
– Хорошее не грех перенимать от всех людей. Я же не дикий человек, а просвещённый.
– Но не забывай, что ты – мужчина, мусульманин, мулла.
– Всё это приложение к человеку. Ты забыла добавить, что я ещё сапожник, а значит – не хан, не бек, чтобы возвышаться над простыми смертными.
– А почему же ты тогда стараешься возвыситься над своими домочадцами, даже над своим сыном Селимом, бывшим офицером, а теперь инженером, начальником?
– Потому что я – голова, отец, хозяин дома, воля которого для всех вас должна быть священна. Дом – это тоже маленькое государство, в котором должен верховодить один, старший, иначе никакого порядка не будет. А что касается чинов, званий и положения моего сына, то они должны представлять авторитет для тех, кто ему подчинён.
– Да, тебя не переспоришь, – махнула рукой Зухра. – Ладно, пусть садится за стол с нами. Не будем нарушать наших обычаев.
– Вот это другой разговор, – удовлетворённо произнёс Амир-Ашраф.
Зухра понимала, почему муж проявляет такую заботу об иноверке. Но примириться с этим не могла. Как все горянки, верила в Бога, в чертей, в домовых. Вот и решила, что Марина знает какое-то колдовство, которое помогло ей в годы войны завладеть сердцем Селима, а теперь и сердцем её старика. Избавить мужа от колдовских чар иноверки могла только старая кудесница-гадалка Гажар. И Зухра решила обратиться к ней за помощью.
Обо всём, что происходило в доме муллы Амира-Ашрафа, хорошо знали все аульчане. Знали со слов Зухры и Умму, которые любили на людях «почесать языки». Поэтому, когда Зухра явилась к Гажар, та, не спрашивая ни о чём, быстро разложила на столе замусоленные карты и тут же поведала ей «всю правду». Зухра была поражена «ясновидением» Гажар, её способностью «отгадывать» чужие тайны.
Положив перед ней новую, хрустящую сторублёвку, сказала:
– Дорогая сестра Гажар, помоги беде моей, избавь мужа от чар иноверки. Стыдно мне за него. Всё принимает из её рук и тут же, не совершив омовения, берется за Коран. А ведь он – мулла. Целый день возится с внуком, который ещё не обращён в ислам, которому до сих пор не сделано обрезание. Но ребёнок – существо святое, и нет греха в общении правоверного с ним. А вот мать его – русская, иноверка. Она никто для нас – ни дочь, ни сестра, ни невестка. Но муж заботится о ней, словно о родной дочери. Дорогая Гажар, сделай так, чтобы он отвернулся от неё, как от нечисти. Даже если мой сын Селим захочет узаконить с ней брак, я буду против. Помоги мне – ничего для тебя не пожалею.
– Хорошо, – кивнула Гажар, – помогу. Отрежь от платья иноверки и от рубахи мужа по лоскутку и принеси мне.
Обнадёженная Зухра на второй же день принесла гадалке два лоскута материи. Гажар при ней бросила их на медное блюдо, подожгла и начала кружиться по сакле, бормоча заклинания. Затем вынесла блюдо во двор и разбросала пепел вокруг себя.
– Всё, теперь твой муж расколдован. Можешь быть спокойна, – сказала она хриплым голосом.
Зухра, поблагодарив, протянула ей ещё сто рублей и, довольная, отправилась домой.
В течение нескольких дней она внимательно следила за мужем, но никаких перемен в его поведении не замечала. Он по-прежнему был внимателен к Марине, проявлял заботу о ней и по-прежнему покрикивал на родную дочь и на неё, Зухру.
