скачать книгу бесплатно
В его кабинете плакат – «болтун – находка для шпиона!», так что он особо не болтает, вместе с тем, некоторые выводы делает. В типографии почти нет чеченцев: он да ещё одна пожилая женщина, и та по-чеченски почти не говорит, зато национальный отдел редактирует.
Вообще-то эта национальная тема попахивает политикой, а политика его не интересует, только спорт, поэтому второй вывод: он – инженер отдела автоматизации производства, – получает меньше, чем рабочий-крановщик. Правда, это, как и на стройке, компенсируется очередью на жильё – в год пять-шесть квартир выделяют, и, учитывая, что коллектив не большой, и у всех квартиры есть, а стоят в очереди, в основном, на улучшение, то у него через год-два есть вероятность получения собственной квартиры. К тому же в отделе кадров ему рекомендуют жениться, ибо женатым больше льгот и жильё поболее, так что вывод —жениться следует.
Следующий и последний вывод, в редакции, а тем более в типографии никто особо не занят процессом творчества, то есть писательством. Как он вскоре понял, все материалы откуда-то поступают, а здесь без особой суеты всё идёт в набор, так чтобы в два часа дня курьер доставил сигнальный экземпляр куда следует. До трёх в типографии некое волнение, вдруг что «срочно», тогда сверхурочные, за которые не платят. Однако такого со времён смерти престарелых генеральных секретарей ЦК КПСС не случалось, в три – звонок: «номер принят». До пяти делать нечего, но выходить из здания запрещено, зато ровно в пять вечера, как и остальные, Ваха вылетает из типографии, наскоро дома перекусывает, а потом на стадион – футбол!
Ну, чем не жизнь! И если бы Мария была рядом – счастье! Однако её рядом нет и не будет. И он уже не просто про неё забыл, а смирился с этой разлукой и уже не мучается, отгоняя мысли о ней, он теперь любит только футбол. А тут что-то случилось, прекрасный, тёплый вечер, а на стадионе – ни души.
– Да ты что, ничего не знаешь? Газет не читаешь? – удивлён сторож стадиона. – Партийный указ, денежная реформа. Ликвидируют 100 и 50-рублёвые купюры… У меня-то их нет, я и не мучаюсь… Да, видать, у тебя тоже с деньжатами не густо.
Вернулся Ваха засветло в свой чуланчик и сразу понял, что в «Образцовом доме» переполох. В Советском Союзе много денег в банках хранить боялись: вдруг спросят – откуда? конфискуют, посадят, так что хранили дома. А тут чуть не мешками выносят, уже багажники битком. Говорят, в Госбанке всего два дня будет обмен на новые купюры, и сумма обмена ограничена. Вот почему появился в чуланчике Якубов Асад, заискивающе:
– Ваха, брат, выручай. У тебя ведь всё равно денег нет. Пропадут, а обменяешь, как свои, – долю получишь.
Мастаев ещё думал, точнее – не совсем соображал, но мать высказалась:
– Нечего к грязным деньгам прикасаться.
– Вы-то что теряете? – изумился Якубов.
– Своё доброе имя, – говорит мать.
– Какое у вас имя? – он ещё что-то хотел сказать, но Баппа его опередила:
– Вон!
– Нищенка! Уборщица! Так и загнётесь в нищете!
– На всё Божья воля.
Эти мешки денег потрясли Ваху. Его зарплата – всего две бумажки, кои никогда не отягощают его карман, а у соседей такие деньжищи! Есть над чем задуматься, чему подивиться. Да он особо не завидует, уже давно свыкся с мыслью, что он полусирота, дворовый мальчуган и ему много не надо. Как говорит мать: что предписано – хвала Богу, а его предназначение – честно трудиться, спокойно, как прежде, жить. Однако как он ни старался не менять своё мироощущение, а эти пресловутые «мешки» не выходили из головы. И вот, когда поступило очередное письмо «явиться в «Дом Политпросвещения», мол, какой-то всесоюзный референдум, он тайком от матери письмо разорвал, выкинул. В нём закипал бунт. Но это умело погасили: следом поступило другое письмо: «Тов. Мастаев В. Г. не исполняет взятых на себя обязательств… в соответствии с Конституцией СССР, просим в течение суток освободить служебное помещение, используемое Вами под жильё».
– Сынок, делай, как они велят, – взмолилась мать.
– Кто «они»? – вскипел Ваха.
– Не знаю. Но они – власть. Миром правят.
– Да скажи прямо. Кого ты боишься – Кныша?
– Боже! Сынок, да о чём ты говоришь?! Кныш – солдафон, двух слов связать не может.
– А что «они» ко мне пристали?
– Ну, всем нужны честные, порядочные люди.
– Ой-ой-ой! – в дверь неожиданно просунулась голова Кныша. – Какова оценка родного дитя! – От испуга Баппа повалилась на старый диван, пружины заскрипели. Ваха и без этого плохо говорит, вовсе застыл, а Кныш улыбается, то ли делает вид. – Только я не солдафон, я матрос, прошу не путать – разница большая, – дверь захлопнулась, и Мастаевы ещё какое-то время пребывали в молчаливом недоумении, как стук в дверь вновь их встревожил – почтальон; телеграмма, красным выверено: «Правительственная», затем «Повторно» и не как прежде – «просим», а строго – «явиться!».
– Иди, сынок, иди, – взмолилась Баппа.
Казалось бы, в Грозном всё рядом и на виду, а вот у «Дома Политического Просвещения» Ваха давно не был и тут явное изменение. Вместо алого флага СССР какой-то новый стяг, а внутри вместо строго интерьера – показная роскошь: ковры, люстры и новый лозунг: «Замечательно рельефно выразил истину Карл Маркс, писавший, что вооружённое «восстание, как и война, – есть искусство» (Ленин)[35 - В. И. Ленин. Советы постороннего. ПСС, т. 34, с. 383.].
Там, где ранее была секция «Пропаганды и агитации», – новая секция «Независимая Россия». Мастаев двинулся было туда, да в это время открылась дверь «Общества «Знание»; Кныш, не то что серьёзный, а очень злой, махнул рукой.
Не очень речистый Мастаев в этом здании совсем немел, а тут не сдержался:
– А-а-а, что за флаг?
– В том-то и дело – РСФСР… Хотят развалить державу – СССР! Поэтому и референдум, как решит народ.
– А-а-а протоколы готовы?
– Молодец, Мастаев, взрослеешь, – он прикрыл рот, мол, молчи, поманил за собой. Они спустились в какой-то светлый, сыроватый подвал, где было чисто, рабочая обстановка, даже телевизор и телефон, и тут Кныш сел, закурил, и не как прежде по-командирски чеканя, а полушёпотом с хрипотцой:
– В том-то и дело, что протокол готов… Но мы должны, мы обязаны противостоять им; они нас хотят за гроши купить, подчинить себе.
– А-а-а кто «они»?
– Гм, – будто зубы заболели, скривилось лицо Кныша. – Твоя мать дала ответ. А более и я не знаю… К сожалению, я действительно «солдафон» – исполняю приказ. Но мы обязаны за свою родину бороться… На референдум выставлен некорректный вопрос: вы за сохранение Союза ССР – «да» или «нет». Пусть народ выскажется, нам нужен честный ответ. Так сказать, полная демократия… У матросов есть вопросы?
– Есть. А что записано в «итоговом» протоколе?
– Чеченцы – за развал страны, – Кныш в упор глянул на Мастаева, вновь закурил и после долгой паузы: – Я думаю, что, по логике, после депортации об ином и гадать не надо. Но в то же время вас, чеченцев, понять нелегко, в Афгане я вашего брата повидал – молодцы!.. Хе-хе, но и «логике» – вы не поддаётесь, так что давай вольный эксперимент, посмотрим как есть, по правде. Рискнём демократией.
– Ещё вопрос, – осмелел Мастаев. – Почему именно я?
– Ну, твоя мать сказала «честный», «порядочный»… Ха-ха-ха, ну, не обижайся. Просто тебе, как истинному пролетарию, нечего терять, кроме своих цепей.
– Так я уже не рабочий – инженер.
– А это пожизненный диагноз.
Мастаев от этого приговора огорчился, уже уходил, как в дверях замялся:
– Ещё вопрос… З-з-значит, я по жизни буду бедным? Всегда?
– Из искры возгорится пламя! – выдал Кныш ленинский лозунг.
Через месяц в «Общество «Знание» Мастаев Ваха принёс «итоговый протокол» голосования на референдуме; жители Чечено-Ингушетии почти единогласно проголосовали «за сохранение СССР».
– Вот это да! Вот это чеченцы! Я ведь говорил, что вы вне логики, и Афган это подтвердил – ни одного предательства, даже намёка на трусость и измену… Публикуй, срочно в газету. Мы победили, мы отстояли страну! А ты, Мастаев, получишь коммунистическое поощрение.
Это поощрение выразилось в том, что Ваху наградили Почётной грамотой и повысили на работе. Начальник его отдела, который по старинке не только противостоял всякой автоматизации производства, но и просто видеть не мог компьютеры, вышел на пенсию, и теперь Мастаеву предстояло компьютеризировать всё производство. Однако из Москвы прибыла часть оборудования, а комплектующие так и не поступают; вместо этого какие-то непонятные телеграммы: «пока не определится статус республики, финансирование и поддержка из центра приостановлены». О каком «статусе» твердят из столицы Мастаев понять не может, он даже не обратил внимание, что республиканская газета опубликовала «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской республики».
Вахе не до «суверенитета», зарплата его и матери – сущие копейки, а цены на все, прежде всего на продовольствие, с каждым днём растут. Он уже подумывал всё бросить и вновь уехать к деду, в родной Макажой, там хоть подсобное хозяйство выручит. И уже, вопреки просьбе Самохвалова, написал заявление на увольнение (ведь он должен на что-то жить), как в типографию поступило распоряжение: «журналиста республиканской газеты „Гродзенский рабочий“ Мастаева В. Г. командировать в г. Москву на курсы повышения квалификации. Все расходы под гарантией государства».
– Я-я-я не журналист, – удивился Мастаев.
– Значит станешь, – доволен Самохвалов.
– У меня и денег на билет нет.
– О, гарантия государства… Правда, какого государства – непонятно, какая-то идет буза. Но ты не расстраивайся, твоё дело под контролем.
Так оно и было. Дома ждало извещение явиться в «Дом Политпросвещения». В «Обществе «Знание», где ещё красовалась советско-ленинская символика, угрюмый, весьма не похожий на себя молчаливый Кныш вручил ему проездной билет в плацкартный вагон и немного командировочных.
– Теперь пошли туда, – они перешли через просторное фойе в новую секцию «Независимая Россия», здесь новая мебель, кондиционер, доселе незнакомый флаг – триколор.
– О, символ французской революции! – решил показать свои знания Мастаев.
– Все перевернуто – флаг царской России. На, – Кныш протянул ещё какие-то бумаги.
– А это что? – удивился Мастаев.
– Тоже твое обучение проплачивают другие, так сказать пророссийские спонсоры… Хм, богатенькие дяди: авиабилет – бизнескласс, ну и куча денег.
– А-а это куда? – в другой руке Мастаева працкарта с верхним боковым местом.
– Выбирай! – сух голос Кныша. – А я солдат, присягал СССР и чту Устав СССР. И не понимаю, что значит «Независимая Россия»? От кого она зависит?! Моё место определено навсегда! – он стал спускаться по ковровой дорожке лестницы.
С документами в обеих руках Мастаев плёлся вслед и, попав в «Общество «Знание», он лишь теперь ощутил, какой здесь спёртый, «бумажный» воздух, поблёкшие, запыленные портреты вождей коммунизма, обшарпанный паркет и затхлая атмосфера.
– А-а как мне быть? – Мастаев с недоумением смотрит то на одну, то на другую руку.
– По совести, как рабочий; тогда – поездом, двое суток парься. По уму, как журналист, – два часа комфорта. Выбирай, – Кныш закурил, и очень печально: – Кстати, я тоже туда же вызван.
– А вы на чём?
– Срочно вызывают, – Кныш тяжело вздохнул. – Полечу.
* * *
С первой же минуты, как Мастаев приземлился в Москве, он понял, что сделал правильный выбор. Во-первых, совесть чиста, и ум есть, потому что над аэропортом по-прежнему портреты классиков марксизма-ленинизма и лозунг «Слава КПСС». А во-вторых, от аэропорта Внуково до Академии общественных наук при ЦК КПСС всего десять минут езды и прямо в холле видно, что это за заведение – огромный плакат: «В немногих словах заслуги Маркса и Энгельса перед рабочим классом можно выразить так: они научили рабочий класс самопознанию и самопознанию и на место мечтаний поставили науку» (Ленин)[36 - В. И. Ленин. Фридрих Энгельс. ПСС. М., 1971. Т. 2, с. 6.].
С первого дня Мастаеву, впрочем, как и всем остальным, а их более сотни слушателей со всех концов страны, предоставлены великолепные условия в общежитии и не очень напряжённый график занятий.
С первого занятия Мастаев приятно удивлён: от Чечено-Ингушетии больше всего слушателей. Кроме него, сам руководитель республики, ещё какой-то генерал, и даже сам Кныш. Правда, познакомиться, тем более поговорить с уважаемыми земляками, Вахе никак не удаётся: эти важные люди появляются лишь на некоторых занятиях и их места где-то на галёрке в самом конце, и появляются они позже всех, раньше всех занятия покидают, и после их даже в коридоре не видно, словно по потайным путям они приходят и уходят.
Места слушателей строго определены. У Мастаева – первый ряд, и он считает, что ему повезло: рядом с ним всегда жизнерадостная комсомолка Галина Деревяко из Липецкой области.
Деревяко на вид обыкновенная провинциальная девушка с веснушчатым лицом, вздёрнутым носиком и крупными губами. Как за партой рядом, так и в общежитии они живут по соседству с Мастаевым, и по вечерам Галина заходит к Вахе, рассказывает, что всю жизнь (а она у неё не долгая, даже короче, чем у Вахи) мечтала из своей глухой деревни перебраться в райцентр, потом в областной, а теперь сверхмечта – в столице! – ЦК КПСС! Как ей повезло, простой секретарше: заболел шеф и она напросилась, всё, что надо было, исполнила, и обратно в «эту дыру» – ни за что! Это её шанс, мечта всей жизни!
Ваха думал, что с его ПТУ и незаконченным заочным образованием он будет самым отстающим: ведь курсы при ЦК КПСС. А, оказывается, приехавшие из Средней Азии и по-русски плохо говорят, а Деревяко заливается, как соловей, – просто оратор. И не зря она была секретарём комсомольской организации колхоза, следом рост – секретарь у председателя профкома металлургического комбината. И как сама Галина рассказывает, этот профсоюзный работник, её односельчанин, приехал к старикам в деревню порыбачить, ягодки и грибочки пособирать. Да откуда ему помнить грибные поляны да рыбные заводи – это Галина с комсомольским задором всё ему показала, помогла и такой она оказалась полезной, что односельчанин её в город забрал. И у неё кроме средней сельской школы никакого образования нет, а вот сразу на курсы в Москву, да ещё при ЦК КПСС. И все, даже взрослые дяди, даже кандидаты наук здесь тушуются, комплексуют, а Деревяко хоть бы хны: на любой вопрос она тянет вверх руку и несёт такую ахинею, что вначале все от неё были в шоке, а потом поняли – компанейская дивчина, никогда не унывает, в танцах первая, частушки знает, если надо выпьет, тем более на брудершафт, и поэтому опытные педагоги, чтобы изредка дать разрядку во время лекции, спросят что-либо у Деревяко, и она такой комсомольско-колхозный откровенный ответ даст, что порой от хохота стёкла в зале звенят.
Однако это – редкие моменты, а в основном обучение очень интенсивное, ведь здесь преподают по-ленински архиважные предметы, такие как «История КПСС», «Марксистско-ленинская философия», «Политическая экономия» и далее по специальностям. Мастаев дополнительно изучает «Советскую журналистику» и по этой дисциплине нужно конспектировать труды вождя и заучивать наизусть его великие слова: «Буржуазия понимала под свободой печати свободу издания газет богатыми, захват прессы капиталистами, на деле приводивший повсюду во всех странах, не исключая и наиболее свободных, к продажности прессы»[37 - В. И. Ленин. Проект резолюции о свободе печати. ПСС. М., 1971. Т. 35, с. 51.].
– Деревяко, – почему-то именно к ней игриво обращается импозантный преподаватель, – ответьте нам, что значит буржуазная журналистика.
– Судя по Ленину, вторая из древнейших профессий, – в аудитории смешки.
– А какая первая? – донимает преподаватель.
– «Первая», по-видимому, выгоднее.
– Что значит «выгода»? Слушатель Деревяко, мы это проходили на лекции по политэкономии.
– Это значит «всеобщее повышение благосостояния трудящихся».
– Правильно, слушатель Деревяко, а то вот товарищ Мастаев на контрольной ответил: выгода – это прибыль…. Двоечку получил Мастаев.
А вот фрагмент лекции по научному атеизму. Преподаватель говорит:
– Я, как коммунист, поражаюсь догматической пещерности некоторых советских граждан в эпоху развитого социализма в конце ХХ века… К примеру, слушатель Мастаев в своей самостоятельной работе пишет: «Жена – оплот семьи. Её предназначение – верность родному очагу, мужу, семье и традициям гор…». Дальше ещё хуже. А вот вы, товарищ Деревяко, что скажете по этому поводу?
– Жена в советском обществе – самая свободная и независимая женщина в мире!
– Правильно, слушатель Деревяко. По этому поводу ещё классики сказали: «Коммунистам нет надобности вводить общность жён, она существовала почти всегда»…[38 - К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. М.: Изд-во «Политическая литература», 1974. С. 44.] Я думаю, что вам, товарищ Мастаев, архиважно позаниматься с гражданкой Деревяко. Так сказать, дабы повысить свой идейно-политический уровень. Деревяко, вы не возражаете? Тогда возьмите на кафедре необходимые материалы, наглядное пособие и на досуге позанимайтесь с Мастаевым. Вы ведь в общежитии рядом живёте?
Мастаев понимает, что он, как говорится, теоретически не подкован, но он не на столько туп, чтобы его обучала какая-то девчонка. А трудолюбия и настойчивости ему не занимать, посему после занятий он до упору, пока не закрыли библиотеку, работал над заданием. Только после этого понял, как проголодался, а столовая закрыта, в продуктовых вечером – шаром покати. Поздно, очень голодный он пришёл в свою комнату, и тут задорный стук в дверь; с огромным пакетом Деревяко игриво вошла, выложила на стол шампанское, водку, хлеб, кильку и шоколад:
– Вот наглядная агитация! – позируя, она стала перед Мастаевым, в каком-то полупрозрачном облегающем её по-девичьи стройное тело платье. – А я – ненаглядная пропаганда! Будешь изучать? Наливай, ха-ха-ха!
Наутро сквозь больную голову Ваха отчего-то с угрызением совести вспомнил Марию.
В тот день он впервые опоздал на занятия. Хотел сесть в сторонке, а его попросили на своё место, в первый ряд, и тут же Деревяко. Ваха думал, что вся аудитория и всё общежитие знает о ночном приключении и теперь смотрят только на них. Ему стыдно, он готов голову сунуть под парту. А каково ей? Он не раз подолгу глядел на Деревяко. Она даже не взглянула: невозмутимая, свежая, с присущим только ей задором, она живо участвует в диспуте. И почему-то Ваха вспомнил, как она всю ночь твердила: «Как ты прекрасен! Я с первого взгляда в тебя влюбилась! Ты такой…».
Оказывается, он не такой, он больной, слабый, хочет спать и не может записывать лекцию, да его отрезвил голос преподавателя.
– Товарищ Деревяко, – спрашивает лектор, – скажите, пожалуйста, что является наивысшим благом для советского трудящегося.
– Высшим благом, – уверенно отвечает она, – является свободный от эксплуатации труд на благо общества, страны и партии!
– Браво, Деревяко! Отлично!.. А вот слушатель Мастаев в контрольной написал: «Благо для советского трудящегося – зарплата, премия и собственное жильё», – смешок в зале. – Вот посмотрите, что за мещанское, даже мелкобуржуазное мнение. Подтянитесь, Мастаев, подтянитесь. А пока опять двоечка.
Из-за дефекта речи Ваха всегда старался мало говорить, а тут вытерпеть не мог, руку поднял, но в это время звонок, большая перемена. Он пошёл на улицу курить и на свою больную голову подумал, что это им лектор читает всякие утопии, навязывает мистику и брехню. «Надо ему хотя бы один на один правду сказать, что он сам дурак или лжец». С этим твёрдо-правдивым мнением Ваха пошёл в преподавательскую. В первой комнате никого нет, какой-то шум во второй. Он слегка приоткрыл дверь, просто обмер – преподаватель и Деревяко…
– Надо хотя бы стучаться! – донеслось вслед.
Более Ваха учиться не мог. Как ему преподавали – высшим благом для него было улететь в Грозный. Чтобы купить билет, он поехал в центр Москвы. Дабы убить время, весь день гулял по городу и удивлялся, как можно так много врать и так грандиозно строить? Видимо, благодаря свободному от эксплуатации труду.
Рано утром у него был рейс, и только очень поздно Мастаев пришёл в общежитие. И чтобы никто не заметил, он шёл почти на цыпочках и уже был у своей комнаты, как неожиданно раскрылась дверь Деревяко и перед ним Кныш, слегка смутился:
– Ой, Мастаев, ждал-ждал тебя, не дождался, – разит от него перегаром. – Вот, хорошо соседка у тебя гостеприимная, – он хотел было уйти, но что-то вспомнил. – Мастаев, больше занятия не пропускай. Это как дезертирство. И вообще, как сказал Ленин, дело молодёжи – учиться, учиться и учиться! ПСС, том…, – что-то ещё бормоча, слегка покачиваясь, Кныш исчез во мраке коридора.
Ваха уже открывал свою дверь, как заметил – Кныш не прикрыл за собой дверь в комнату Деревяко. Можно было просто закрыть, да забота – вдруг что не так – заставила Ваху войти. Пустые бутылки, много окурков и она – густым волнистым веером на подушке её тёмно-русые волосы, рука запрокинута за голову, спит. На мгновение он подумал, что за эту красоту можно было бы всё ей простить. Да тут такой смрад, бардак. Сплюнув, он с облегчением пошёл к себе спать.
Утром Ваха уже протянул паспорт с билетом на регистрацию, как милиционер отдал ему честь. Очень вежливо, чуть ли не с эскортом, его доставили обратно в академию, прямо в лекторскую.
Ваха никогда в суде не был, а тут показалось, что именно суд: много важных персон и Кныш здесь.
