скачать книгу бесплатно
– Товарищи, – продолжал выступающий, – я обещаю честно придерживаться курса, избранного нашей партией, – он ещё долго говорил, как было принято на партийных собраниях, отчего Мастаев уже стал зевать, как под конец ударная интонация: – Я вас всех приглашаю в Грозный! Моя дорогая супруга Ольга Николаевна так вкусно готовит русские щи, ну, и коньяк у нас отменный.
– Во! – вновь ткнул Кныш Мастаева под ребро. – Слышишь, что наш зять говорит?.. Хе-хе, пойдём курить, а их трёп мне давно известен.
Они вышли на лестничный пролёт, где можно было курить: там мусор, плохой запах, сквозит, уныло гудит вентиляция. Курили молча, как под конец Мастаев спросил:
– А-а-а что будет дальше?
– Хреново, – сплюнул Кныш. – Все суки продажные.
– И вы им служите?
– Служу и я, и ты, и все мы! Отныне вот наш кумир, царь, Бог! – он достал из кармана зелёненькую бумажку.
– А что это? – удивлён Мастаев.
– А ты ещё не знаешь? Ха-ха! Вот идол нынешнего поклонения. Смотри, пощупай, понюхай. Доллар! Вот хозяин твой и мой, и всех, кто здесь сидит.
От этих слов Ваха скривился, бросил окурок, хотел вернуться в зал.
– Постой, – остановил его Кныш. – Там ещё два часа будут болтать, а вывод один: доллар лучше, чем серп и молот. И это правда, а если хочешь оспорить – вновь в нищете живи… Но у нас ныне «бабки» есть. Так что пошлём всех к чертям. Пошли в ресторан водку пить, икрой заедать… Вот наш выбор! А то жили в труде и в нужде, «Образцовый дом» содержали.
Огромная гостиница была закрыта на спецобслуживание, наверное, поэтому и ресторан был пуст. Ваха пить не любил, как говорится, только пригублял. Зато Кныш налегал за двоих, отчего вскоре у него совсем язык развязался. Говорили о прошедших выборах:
– Конечно, результат для меня неожиданный, – говорил Кныш, – хотя здесь, в Москве это считают прогнозируемым… А ведь могло быть и хуже. Вдруг народ взял бы и выбрал Якубова. Кладовщик. Ты знаешь, какая дрянь? Да откуда тебе знать… Впрочем, Ваха, сынок его Асад похлеще отца. Вот это ты знаешь.
Мастаев ничего не ответил, только заёрзал.
– А хочешь, я тебе кое-что про Марию скажу, – ехидно хихикая, вдруг объявил Кныш, пригвоздил к себе внимание собеседника, и тогда продолжал, не торопясь: – Как известно, ты любил на телефонную будку залезать, в окно Дибировой заглядывать.
– В-в-всего т-т-три, – вспыхнул Ваха, – и не заглядывать, а цветы за музыку дарил.
– Не важно. В общем, Якубов Асад эту твою проделку хотел использовать. Зная, что Марию выдают за Бааева Альберта, он накануне позвонил ей и сказал, что ты залез на телефонную будку, а это заметил её брат, Руслан, и теперь идёт меж вами драка не на жизнь, а на смерть. Так Асад хотел наивную Марию выманить и умыкнуть. Это у него почти что получилось, – Мария выбежала на улицу в одном халате, но поскользнулась – был мороз, скользко. Остальное тебе, я думаю, известно.
– Откуда вы это знаете? Вы что, прослушиваете всё?
– Мастаев, не задавай глупых вопросов. Лучше выпей, трезвым сейчас жить тяжело.
– Я пойду, устал.
Всю ночь Ваха не спал. Кныш растеребил еле заживающую рану.
Утром Мастаев хотел ещё кое-что спросить у Кныша, но его не было за завтраком. Дверь заперта, администратор сказала, что Кныш спозаранку куда-то ушёл. И тогда Ваха, дабы забыться, решил пройтись по центральным магазинам столицы что-либо купить себе, матери, благо деньги, что дал ему Кныш за выборы, он не вернул, припрятал.
Обошёл ЦУМ и ГУМ, устал, всё тело болит, словно он пил накануне. На прилавках почти ничего нет, только барахло. Правда, продавцы да какие-то непонятные личности, видя, что он приезжий, увиваются вокруг, все предлагают. И вот шуба. Какая шуба для матери! Очень дорого, даже всех его денег не хватает, но ему идут навстречу. В какой-то примерочной он внимательно осматривает товар, даже просит какую-то женщину примерить. Упаковывают. Его вежливо провожают чуть не до гостиницы. Как он рад, звонит в Грозный, а матери дома нет. А он хочет ещё раз полюбоваться своим подарком, а там – тряпки… Он спешит в магазин. Продавцы пожимают плечами: у них шубами не торгуют, а с примерочной – помогли.
А милиция его самого отвела в отделение. Спрашивали – откуда такие деньги. Что, на Кавказе деньги на деревьях растут? А вечером Кныш добил:
– Наказ матери исполнять надо, сказала она тебе: «Верни деньги», а ты ослушался.
– Вы и это подслушали? – всё ещё поражается Мастаев.
– Не задавай глупых вопросов, вы на весь двор шумели, – ухмыляется Кныш. – Пошли лучше в ресторан, я угощаю, – и уже в коридоре: – А знаешь, с этими демократами гораздо лучше, нежели с коммунистами. С коммунистами голый энтузиазм, и я вечно в долгах, попрошайничал. А теперь сам угощаю. Знаешь, это тоже кайф… А деньги частично восполню: на своём заводе ты премию за выборы получишь.
Действительно, вернувшись в Грозный, на свой строительный комбинат, Мастаев узнал, что ему выписана приличная премия и полагается зарплата за пару месяцев. Но в кассе денег нет, да и сама стройка приостановлена, а секретарь парткома Самохвалов на Мастаева кричит:
– Это ты со своими «свободными» выборами доводишь страну до развала. Вот тебе свобода – бери! Теперь питайся «свободой»!
Для Мастаева это был нешуточный удар. Ведь он работал не столько за деньги, сколько в надежде получить квартиру в строящемся доме. Каких-то полгода и объект был бы сдан. И это не только собственное жилье, это избавление от мук, не будет видеть жильцов ненавистного дома, в том числе и Марию, и её мужа, и брата, и соседа Асада Якубова. И его мать не будет более их подъезды убирать. Всё это было очень тяжело, и вместе с тем, он как-то поймал себя на мысли, что если бы вновь был выбор, за что бы он теперь проголосовал? Твёрдо – только за то, что есть: народ должен определять свой путь, пусть иногда и с ошибками. И должна быть борьба для развития, а не «итоговый протокол», что доставит откуда-то Кныш, под который надо подстраивать всё бюллетени выборов.
Вот с такой, можно сказать, политически взвешенной позицией подошёл Ваха к своему двадцатипятилетию, как раз шёл 1990 год, в стране Советов уже не назревали, а во всю прыть шли перемены. И неизвестно, к чему могли привести политические новшества, а вот экономика пошла вспять, и Мастаев это ощутил на себе. Его строительный комбинат полностью прекратил работы: нет средств. Всем работникам предоставили «отпуск без содержания». А в это время цены на все товары резко побежали вверх, и советские люди узнали, что такое не просто инфляция, а галопирующая инфляция.
Жить на одну зарплату матери-уборщицы почти невозможно. А ведь Мастаев не только крановщик, но и слесарь-газоэлектросварщик. Идет на стихийно образовавшуюся в Грозном «биржу труда» (даже терминология стала меняться). Там время от времени попадается разовая работа и кое-как Мастаевы сводят концы с концами. Однако экономический кризис набирает оборот, появляется новое страшное слово – безработица.
Казалось бы, кризис должен был породить ностальгию по прежней жизни в СССР, однако Мастаев, уже смутно представляя муки «эпохи перемен», жаждал почему-то всего нового, демократического, свободного. И, уже имея кое-какой политический опыт, сам для себя он сделал небольшой опрос и получилось, что большнинство за обновление и перемены. Словно отвечая этому требованию масс, выходит закон «об отмене монополии государства на многие виды производства, в том числе и алкоголя; провозглашается, помимо государственной и колхозно-кооперативной, ещё и частная собственность. Это была уже полная капитуляция марксистско-ленинской теории – базис коммунизма рушился. И тогда мало кто осмеливался вслух произнести, что Советскому Союзу – конец, вместе с тем, всё это было налицо, само государство теряло контроль. И если бы до этого провозглашаемое братство и равенство не кое-как, а с неким успехом соблюдалось, то теперь, когда государственный контроль явно затушевался и частная собственность разрешена, а значит деньги и богатство получили легитимность, в обществе произошёл резкий раскол. Сразу стало ясно, кто богатый, а кто бедный. Богатство уже не надо было скрывать, а наоборот, оно приветствовалось, к нему надо было стремиться, можно демонстрировать. И как результат – во дворе «Образцового дома» появились иномарки, на них приходили смотреть со всего города. И тут неординарное событие: впервые вокруг «Образцового дома» поставили шлагбаум, наряд милиции, через двор прохода нет. Это ещё не частная собственность, но уже явное расслоение общества. И богатые хотят отгородиться от бедных – только так им теперь удобно жить.
Всё это отразилось на быте. Это раньше Баппа Мастаева, хоть и уборщица, а труженик, и отношение к ней было уважительное, даже с неким почтением. Теперь же всё изменилось: уборщица – это уборщица, просто обслуга, и отношение к ней и к её сыну соответствующее.
Ваха этого вынести не мог: произошла, уже ставшая привычной перепалка с Асадом Якубовым. Драки не было, но молодые взялись за грудки, и тут же милиция: виноват, конечно, Мастаев. А блюстители порядка не отрицают: государственная зарплата – копейки, и они существуют за счёт складчины богатых жильцов, и понятно, кого они обязаны оберегать.
– Я пожалуюсь вашему начальству! – ищет справедливости Мастаев.
– Ха-ха, так мы с начальством делимся. А ты, если хочешь стать человеком, заработай, как они, не то и тебя в «Образцовый дом» не пустим.
– Какой «Образцовый»? Дом проблем!
– А, значит это ты надпись делаешь? Нам об этом намекали.
Мастаева хотели провести в отделение для беседы, но вмешалась мать: быстро стёрла всем надоевшую надпись. На следующее утро надпись появилась снова. Милиционер божится, что караулил на совесть и удалялся лишь на пять минут по нужде. Вновь все косо глянули в сторону чуланчика Мастаевых. Сам Ваха поглядывал на второй этаж, не появится ли Кныш, однако Кныш как уехал после выборов в Москву, так и не появлялся.
В новых условиях труд Мастаева не востребован, а жить надо. И он опять решил попробовать себя на предпринимательском поприще. В городе дефицит продовольственных продуктов, на базаре всё втридорога. Вот и поехал Ваха в свое высокогорное село Макажой, куда не каждый торговец сунется, не посмеет: далеко, трудно. А в Макажое столько альпийских земель, столько же скота и овец. А сколько припасено масла, сыра, мёда и кожсырья.
Мастаев ничего не покупает, он нанял грузовик и берёт продукцию на реализацию, в Грозном всё оптом продает, не хапужничает, четверть от прибыли себе, остальное сельчанам. Деньги зарабатывает не ахти какие, да жить безбедно можно. И он уже втянулся в это, не столько торговое, а посредническое дело, как однажды утром Кныш перед ним:
– Был пролетарием, стал торгашом. Хе-хе, почём мясо вяленое? А мёд? Ой, аромат! – он попробовал мёд. – Кстати, ты в курсе, что выборы на носу?
– К-к-какие выборы? – неожиданное появление Кныша немного взволновало Мастаева.
– Хм, все только об этом говорят… Впрочем, ты всегда далёк от политики, поэтому востребован. Будешь участвовать? Выборы в республиканский Верховный совет.
– А-а-а «протокол» готов?
– Не неси чушь! Выборы свободные, абсолютно демократичные, так сказать, надо народ познать… Так что?
– Я готов!
– Ишь, ты, заразился. А вообще-то у тебя и выбора нет. Просто я хотел тебя проверить на стойкость.
Получив в подарок баночку мёда, Кныш, как явился, так и исчез в толпе, а в это время мать Вахи пришла:
– Не знаю, сынок, что произошло, да только все ко мне уж больно уважительно обращаться стали, а сам Якубов вчера в гости пришёл, торт принёс, тебя спрашивал… И вот ещё, – она протянула конверт со знакомым штемпелем.
Как предписывалось, в уведомлении, явился Мастаев к «Дому Политического Просвещения». У него ещё было минут пятнадцать, и он, как всегда, курил под берёзками, вдруг видит секретарь парткома Самохвалов по мраморным ступенькам торопится. Ваха побежал за ним, а в фойе уже никого нет.
Ему следовало пройти в сектор «Гласности, Демократии, Свободы», но он отчего-то определил, что Самохвалов так быстро мог пройти только в близлежащее «Общество „Знание“. Пройдя туда, Ваха по густым клубам дыма понял, что Кныш здесь. Он прошёл в кабинет. На столе странная газета, почти пустая, и лишь местами статьи с необычными заголовками: „Демократия – Свобода – Богатство“; „Пусть лучше мир прогнётся под нас“, Группа „Машина времени“, вопреки всему выступит в Грозном»; и на последней странице, там, где всегда были материалы о спорте: «Виктор Цой – кумир современной молодежи», «Фильм „Игла“ – лучшее творение десятилетия».
Услышав голос Кныша, Мастаев осторожно прошёл в небольшую комнату, где прежде не бывал: во всю длину стены окно, за стеклом видны Кныш и Самохвалов, а звук, словно они здесь.
– Ты, кадровый офицер, – кричит Кныш, – пьяница! Я сколько раз за тебя ручаюсь, а ты вновь в бутылку! Вновь опоздал! Дрянь! – и следом несусветный мат, так что и Мастаев испугался, быстренько покинул укромное место, постоял в фойе пару минут и ровно в десять поднялся на второй этаж в сектор «Гласности. Демократии. Свободы», а там уже Кныш за столом сидит, курит, глядит исподлобья:
– Мастаев, – голос Кныша не узнать, рычит, – ещё раз не туда нос сунешь – в расход. Понял? И молчать! – Кныш встал, прошёлся по комнате и уже более мягким голосом: – Богатеи, будут взятки совать, – он испытующе посмотрел на Мастаева. – Свобода! – развел он руками. – Так что это тоже тебе решать. И последнее: будет много нового, любопытного. Не удивляйся, мы растём, и работы очень много.
Работы у Мастаева оказалось, действительно, много. И всё, как предсказывал Кныш, очень любопытно. Прежде всего то, что в депутаты подались почти все жильцы «Образцового дома», в том числе и сам Кныш и его жена. У каждого кандидата своя предвыборная программа. И когда твёрдо выяснилось, что Мастаев взяток не берёт, кандидаты вынуждены были пойти в народ. И сколько полезных дел они сделали ещё до выборов в надежде получить голоса. Так, Дибиров пару месяцев вообще не пил, каждый день встречи с избирателями, сам подтянулся, и обществу польза: для трёх школ купил музыкальное оборудование (жена подсказала). Премьер Бааев не так богат, но он воспользовался бюджетом: направил деньги на детские сады и дом престарелых.
Пожалуй, больше всех выложился Якубов: бесплатный концерт; в каждую квартиру продуктовый набор: колбаса, сыр, водка; купил две мусороуборочные машины для города и обещает всеобщее благоденствие после его избрания.
Кныш тоже не остался в стороне: его предвыборный упор на пенсионеров, он клеймит отщепенцев компартии, воспевает «Интернационал», вручает грамоты и другие награды СССР, обещает уничтожить мировой империализм и его главу США.
Это действительно были выборы, нешуточная борьба, задействованы все и всё, словно люди знают, что от этих выборов зависит их будущее. На одно место более десятка претендентов, поэтому оживились все слои общества, и это всё проявилось в день голосования – с утра очереди к урнам, на участках многолюдно, представители каждого претендента ревностно следят за порядком и никакая милиция не нужна.
Для подведения итогов голосования дана неделя, но Мастаев к утру уже подготовил предварительный протокол.
– 98% проголосовавших! – читает Кныш протокол. – удивительная активность масс! Да, сознательность, сплочённость высокие! Люди ждут перемен… А ведь из «Образцового дома» никто не прошёл. Не любят нас люди.
– Может, я вам немного цифры подправлю? – не без сарказма предлагает Мастаев.
– Не хами!.. Смеётся тот, кто смеётся последним. И вообще, ты-то чему радуешься?
– Радуюсь свободе, демократии!
– Получишь хаос, анархию и бардак!
* * *
«В старом капиталистическом обществе дисциплину над трудящимися осуществлял капитал постоянной угрозой голода» (Ленин)[31 - В. И. Ленин. Очередные задачи Советской власти. ПСС, т.36, с. 145.].
Этот плакат в фойе «Дома Политпросвещения» Мастаев раньше либо не замечал, либо его только что повесили. В любом случае эти лозунги теперь его не интересовали. Потому что он явился сюда на сей раз в несколько ином качестве – по крайней мере выборы более не намечаются, народ вроде определился, да и пригласил его Кныш не специальным уведомлением, а лично позвонил.
– Понимаешь, Мастаев, – почти дружески говорил Кныш. – Ну, понятно, дуру-жену не избрали, не избрали остальных толстосумов и партократов из «Образцового дома». Ну а я, я ведь потомственный пролетарий, военный, взятки не брал и ничем не запятнан. А меня не избрали. Свои же, русские пенсионеры не избрали. Зато теперь пакуют баулы, готовятся бежать.
– А зачем бежать? – удивился Мастаев.
– А затем, что вы, чеченцы, оборзели. Все посты забрали.
– Так выбрал народ. Ни одной подтасовки, вы это знаете.
– Знаю, оттого ещё больше злюсь… А понять никто ничего не может. Вот ты, Мастаев, за кого голосовал? Вот видишь, не за меня, друга, шефа, благодетеля, а небось, за какого-то неизвестного, но своего, чеченца. Да? Вот видишь, национализм. Ты ещё горько пожалеешь об этом. Иди! Постой. Попроси мать помочь.
– Вы тоже уезжаете?
– Насчет себя ещё не знаю, а жена – переезжает точно… Впрочем, какая она жена – мы подали на развод… Выпьешь? – Кныш достал из шкафа бутылку коньяка. – Теперь здесь пить можно, … да и нужно. Хоть закури, посиди немного, один пить не могу.
Они сидели около часа. Под конец Кныш предложил:
– А хочешь, иди к Самохвалову в газету. Ты ведь кое-чему научен. Зарплата там не ахти, но если с головой, то теперь везде деньги можно сделать.
– Нет, – категорично отказался Мастаев, после последних выборов в его глазах Кныш как-то резко сдал, стал невзрачным, и Ваха был уверен, что отныне избирательная эпопея для него закончилась. И как бы в подтверждение этого, уже, будучи в просторном фойе, он заметил, что уже секции «Гласности. Демократии. Свободы» нет. Уже нигде роскошных ковров нет. Пусто так что каждый шаг эхом отдает. Кругом изменения, лишь «Общество «Знание» на месте и там фотография: лидеры СССР и США обнимаются, улыбаются, довольны.
Не менее их доволен и сам Мастаев. Почему-то Вахе кажется, что эти действительно свободные выборы прошли не без промахов и ошибок, однако он, как и все общество, по его мнению, стал гораздо взрослее, самостоятельнее, мудрее. Всё это он сравнивал со своей любимой игрой футбол, где его, и только его, зная его скорость и мастерство, выдвигают в нападение, дают пас, а дальше всё зависит от него, от его смелости, способности и удачи. И если он забивает гол, какова радость его команды, и как его не любят соперники… Вот так и произошло: не любят теперь жильцы привелигированного дома Мастаева и его мать. И если ранее всё это не скрывалось и доходило не только до оскорблений, но даже и до рукоприкладства, то теперь, именно после этих выборов, многое изменилось. Нет, не стали Мастаевы зажиточнее жить, и при бешеной инфляции их стол всё скуднее и скуднее. И жильцы «Образцового дома» не стали хуже жить, имея богатства, а главное информацию, они уже заранее перевели свой капитал в драгоценности, недвижимость и доллары. И если какой-то год ранее, когда была «холодная война» и СССР во всём противостоял США и один рубль стоил всего полтора доллара, то теперь произошла негласная капитуляция и за один доллар дают более ста рублей и эта планка всё растёт. И поэтому состоятельные люди, имея доллар, могут купить всё что угодно… Но что за напасть!? Когда была крепкая советская власть, да и сами жильцы «Образцового дома» были у власти, это богатство нельзя было афишировать, все было под запретом, даже дачу построить чуть больше курятника – настоящий вызов, хотя строили. А теперь, вроде жильцы «Образцового дома» ещё у власти, у исполнительной власти. А вот Верховный Совет или законодательная власть – это новая элита, новые люди, которых избрал народ и этот Верховный Совет уже открыто говорит об ошибках партии, уже покушается на святая святых – власть в республике, уже обвиняет власть имущих в мздоимстве, кумовстве, беспринципности и некомпетентности.
В такой ситуации почему-то жильцы «Образцового дома» считают, что все эти невзгоды из-за председателя избиркома Мастаева: не помог он соседям в нужный час. Да кто такой Мастаев?! В порошок бы стёрли. Да время иное: за ним, как символ, новое веяние, новый Верховный Совет. Жить по-старому не дадут, о грешках напомнят. А не легче ли на новом месте с «чистого» листа начать? И, наверное, поэтому в «Образцовом доме» за все время его существования, а это ни много, ни мало – около полувека, началась некая паника, которая выразилась в том, что многие жильцы, и не только русские, армяне и евреи, а даже коренные чеченцы и ингуши, спешно свои квартиры, а значит и посты, стали сдавать и выезжать за пределы республики.
«Образцовый дом» всегда образец. И по его примеру в Чечено-Ингушетии начался какой-то массовый психоз: всё русскоязычное население стало из республики буквально бежать. В воздухе витали всякие слухи, нагнетался какой-то необоснованный страх, и это было не в одной Чечено-Ингушетии, а по всей стране, и это подавалось в прессе, по телевизору. Об этом пели ведущие музыкальные группы. Все призывали к переменам, к протесту, к бунту…
Все эти политические катаклизмы Мастаева Ваху не интересовали. Он от всех скрывал, но после того как Мария вышла замуж, жизнь ему казалась серой, однообразной, бессмысленной. Теперь же, после свободных, демократических выборов, он просто ожил, вдохновился. Вновь по выходным, и как дополнительный праздник, иногда посреди недели, он с удовольствием играет в футбол. Вернулся в свою предпринимательскую стезю, опять поставляет в Грозный из Макажоя и окрестностных сёл продовольствие. Его прибыль понемногу возрастает. И тут проблема, которую он понять не может… Чечено-Ингушетия – нефтедобывающая и нефтеперерабатывающая республика. Всё это – монополия государства, а нефтепродуктов почему-то резко не стало. И если бы это случилось только в Чечено-Ингушетии, то можно было бы сказать – местный саботаж. Но эта ситуация по всей стране, словно кто-то в центре краник перекрыл, да ходит слух, что некие силы, пользуясь неразберихой, то есть гласностью, перестройкой и демократией, всю нфеть продают за валюту на запад.
…Предпринимательство Мастаева зиждется на скоропортящейся продукции, и если хоть немного бензин в республике есть, то он должен его приобретать, не то его товар сгниёт. Однако бензин – дефицит, значит, согласно новой рыночной экономике, на него большой спрос, цена топлива резко подскочила. На такой же уровень поднять цены на питание невозможно – покупательская способность большинства населения очень низкая. В экономике это называется диспаритет цен, и ни в какой, ни в плановой, ни тем более в рыночной экономике это невозможно. Однако это сложившийся факт. И Верховный Совет заявляет, что этот кризис сознательно спровоцирован некими могущественными силами в Москве и на местах.
Вахе не до политики. Надеясь, что вот-вот ситуация выправится, на что есть власть, тем более свободная власть, – он все ещё продолжает заниматься своим предпринимательством, а цена на топливо просто скачет. И он получил первый убыток, второй, потом влез в долги, крах, стал все распродавать, все, что покупал, лишь одно оставил: пластинки классической музыки и проигрыватель. Это и футбол – единственное утешение на фоне предпринимательского банкротства Мастаева.
Теперь у него масса времени для футбола… Вечерело, была осень, прохладно. Ваха шёл со стадиона Динамо мимо типографских зданий, как кто-то его окликнул: в окне улыбающийся бывший секретарь парткома Самохвалов, видать, навеселе. Кивком он пригласил Мастаева. Вывивку, тем более пиво, Ваха никогда не любил, а тут жажда мучила, да и поговорить хотелось. Так и устроился Мастаев работать в издательско-типографский комплекс «Грозненский рабочий», где Самохвалов был уже около года директором.
* * *
В результате свободных выборов впервые избран руководителем республики чеченец. И, конечно же, везде твердят, что отныне главное не преданность коммунистической партии, а личный профессионализм. Однако ленинский принцип, точнее лозунг, ещё над Грозным висит, и посему на бюро обкома решили дружбу не отменять и поэтому первое и второе лицо чеченцами быть не могут. Бааев, к тому же он и Верховный Совет не избран, должен свой пост покинуть, да у него за плечами опыт и рвение трудиться, так что понизили – инструктор. Чтобы это как-то компенсировать, для его сына Альберта нашлась должность в аппарате Правительства, понятно, не министром, зато начальником вновь созданного отдела «Поддержки предпринимательской деятельности и новых форм собственности».
Бааев-старший – честный, уважаемый человек, про которого тогда говорили – настоящий коммунист. С годами он, конечно же, попал под влияние своей жены. Однако это было только влияние, которое не могло поколебать его жизненной позиции – всё трудом и всё по труду. Другое дело сын, вот про кого говорят «маменькин сынок». И Альберт всё время слышит от матери:
– Твой отец – трудяга, столько для народа сделал. И что? Этот народ его даже не избрал. Вот их «спасибо». Так что ты, сынок, в первую очередь только о своём, точнее о нашем благополучии думай, и тогда всё будут тебя уважать и ценить.
Только так Альберт Бааев и думал, да что за отдел ему достался? Ни кабинета, ни одного работника в подчинении, и он не знает, что должен делать? Правда, последнего никто не знает, ибо отдел только что создали по разнарядке из Москвы, определили штат, фонд зарплаты и никакой инструкции или положения. Так что Альберт приходит с утра на работу (потеснили другого начальника отдела, для Бааева поставили стол) и сидит до обеда, кроссворды разгадывает, газетки читает. После обеда он на собственной машине едет к друзьям, там и спиртное, и подружки, так что можно до полуночи, а можно и ещё день погулять, на работе о нём не вспомнят, и он особо о ней не тоскует, даже зарплату идет получать, когда позовут: в ней нет нужды и его оклад – 250 рублей, всего на пару дней, а далее мама поддерживает… Нет, такая работа, прежде всего маму Альберта не устраивает, уже ведёт разговор, что их обманули, мерзавцы, и прочее. И уже подыскивают иную работу, как из Москвы поступило распоряжение – начальнику отдела Бааеву срочно вылетать – совещание.
У Баева-младшего опыта работы нет, как и нет нужды, а от этой суммы – выделено более сотни миллионов рублей на развитие крестьянско-фермерского хозяйства горной и степной зоны Чечено-Ингушетии, – ему стало несколько не по себе – теперь он должен мотаться по горам и степям в поисках этих фермеров и крестьян. Сколько работы! Однако руководство его успокоило – никого искать не надо, всё рядом, а вот работы много, поэтому Бааеву срочно выделили кабинет, приемная с секретарём, отдел из шести человек, персональная машина с шофёром, и тут же прилагается список этих самых фермеров и крестьян – фамилии уж больно знакомые, каждому по 100 тыс. руб., оставили десять пунктов пустых: пусть будут не только Баевы, а кто ещё – начальник отдела решает. Задача Альберта – обеспечить выдачу беспроцентных ссуд с неофициальным удержанием 30%, и последнюю сумму наличными, лучше в валюте, в Москву отвезти.
Понятно, что Бааев-младший в Москве не впервой, да одно дело на мамины подачки и жалкие командировочные в столице жить, а другое на свои, так сказать, кровно заработанные кутить. И пусть эти москвичи, эти русские знают, как умеют кавказцы-чеченцы гулять, какие они щедрые и широкие, а если надо и в морду дадут. Словом, после этой крестьянско-фермерской операции поиздержался Бааев Альберт, Москва – не Грозный: собразнов много и всё очень дорого. Да что ему о каких-то деньгах горевать, ведь он ещё молодой, всего полгода в Совмине, а уже какие деньги, точнее деньжищи, сумел сделать; такие его «бедный» отец за всю трудовую жизнь даже не видел. А вот он такой, и недаром мать им гордится, говорит, что только смелым покоряются вершины. Так оно и есть, потому что вслед за крестьянско-фермерским хозяйством руководство страны решило подтянуть малый бизнес – то есть зародить предпринимательство, и на это ещё больше денег направить в Чечено-Ингушетию. Всё это научно обосновано: на совещании так и отмечали, что из-за депортации 1944—1957 годов в Чечено-Ингушетии самый низкий в СССР и РСФСР уровень образования населения, самая большая безработица, самая высокая смертность, в том числе детская; республике надо помочь. Список предпринимателей на беспроцентную ссуду без срока погашения уже готов, к тому же обитатели «Образцового дома» заранее скинулись, забашляли мзду в столицу. Как таким образцовым предпринимателям, кооператорам и фермерам не помочь!
Казалось бы, бюджет страны не резиновый, да и сколько надо денег иметь? Да вот аппетит, как говорится, во время еды приходит, да и Бог любит троицу, да и сама природа мать благоволит – в Чечено-Ингушетии из-за сильных дождей в горах оползни, в степях —наводнение, ну они ведь и в депортацию пострадали, как не помочь, тем более волокиты со «списком» не будет, поэтому ещё один транш… За что-то щедро проплатили. А иначе…
Часть II
Орденов Ленина, «Великой Октябрьской Революции» и «Трудового Красного Знамени» коллектив коммунистического труда типография «Грозненский рабочий» располагалась в двух шагах от «Образцового дома», а за ней главпочта и стадион «Динамо», где Мастаев Ваха любит играть в футбол, так что о такой работе «под носом» можно только мечтать. Однако оказалось, что типография – не стройка, и здесь, прямо у входа, красный транспарант: «… мы не намерены сделать наш орган складом разнообразных воззрений. Мы будем вести его, наоборот, в духе строго определённого направления! (Ленин)»[32 - В. И. Ленина. Заявление редакции «Искры». ПСС. М., 1971, т.4, с. 358.]; наверное, поэтому даже резолюция директора Самохвалова ничего не решала, для приёма на работу в отделе кадров потребовали справку – направление из КГБ[33 - КГБ – Комитет государственной безопасности СССР.].
В центральное здание КГБ, что на проспекте имени Орджоникидзе[34 - Орджоникидзе Г. К. (Серго) (1886—1937) – член партии с 1903 г. В 1922—1926 гг. – первый секретарь Кавказского крайкома партии. С 1930 г. – член Политбюро ЦК ВКП (б). В обстановке массовых репрессий покончил жизнь самоубийством.], Мастаева даже на порог не пустили. Тогда, по подсказке начальницы отдела кадров, он позвонил в это заведение, да словно разговаривал с Марией, даже свою фамилию еле произнёс, и на другом конце посоветовали более не беспокоить. Так бы и не устроился Ваха в типографию, уже подыскивал другую работу, как позвонил сам Самохвалов и сказал пойти снова в КГБ – его ждут. Без проволочек провели в какой-то кабинет, где сидел мужчина в штатском, курил, чем-то напоминал Кныша.
Мастаев думал, что его будут о чём-то расспрашивать. Нет, ни единого вопроса. При нём хозяин кабинета не спеша просматривал какие-то бумаги в папке, и Ваха невольно заметил от руки написанный листок – точно почерк Кныша.
– Вы согласны заполнить и подписать эту анкету? – неожиданный вопрос.
Мастаев считал себя человеком независимым и, ожидая вербовки, либо какого ещё подвоха, он дрожащей рукой взял листок, даже вспотел от волнения. Пытаясь сосредоточиться, не раз перечитал небольшую анкету, и если бы хоть что-то, по его мнению, плохого, а тут, «не разглашать государственную тайну», «соблюдать трудовую дисциплину» и «подчиняться законам СССР». Ничего зазорного, так он и старается жить, поэтому подписал и устроился на работу в типографию.
