скачать книгу бесплатно
Понятно, что такая самоуничтожающая система существовать не могла, о равенстве всех и вся, что вопреки Библии или Корану, провозглашалось в манифестах марскизма-ленинизма, тоже речи не могло быть. Любое развитие порождает неравенство, любое общество обязано взращивать свою элиту, которая поведёт вперёд. Эта элита нуждается в привилегированных условиях. И даже сам Сталин, кто, как говорится, проходил всю жизнь в одних сапогах, вынужден был для советской элиты создать достойные условия – так в Грозном появилась сталинская архитектура – «Образцовый дом».
Однако строительство в Грозном, как и в прочих городах, велось и до, и после этого. Так в послесталинский период наступила хрущёвская оттепель, когда закрыли ГУЛАГ и вернули на родину репрессированные народы, в том числе чеченцев и ингушей. И это время, действительно, некая оттепель, потому что послабление со стороны власти во всем и даже явные признаки создания социальной справедливости, когда стали в массвом порядке возводить жилые дома, эти малогабаритные хрущёвки.
Понятно, что строительство велось и в брежневское время. Однако, эта архитектура безликая – серые, блочные, однотипные дома, которые сравнить нельзя с символом строя – «Образцовым домом».
«Образцовый дом». Это пятиэтажное здание проектировалось и строилось немцами, строилось основательно, с соблюдением всех технических норм, учитывая сейсмичность и с запасом прочности. Немецкий стиль и сталинская эпоха наложили отпечаток на облик дома; никаких излишеств, аляповатостей, но со вкусом, со сдержанным изяществом и монументально, словно на века. Даже с улицы видно, что комнаты большие, высокие, светлые. На этаже одна, чаще две квартиры, и все трёх-, четырёхкомнатные.
В «Образцовом доме» никогда не живет первое лицо, никогда не жили военные, милиция и работники КГБ (по крайней мере официально). Все остальные руководители удостоены чести жить в этом доме. Здесь секретари обкома, Председатель Президиума и Глава правительства, министры, обязательно главный редактор республиканской газеты, директор радио и телевидения, парочка видных учёных и народных артистов. Всё.
В этом доме нет национальностей и религий. Все говорят только на русском. Если во власть, как говорится, затёрся нацмен, то желательно – супруга русская.
В этом доме пенсионеров нет, потому что действует негласное правило: уходишь с работы по любой причине, предоставляется другое жильё, даже в другом городе. А «Образцовый дом», как приложение к образцовой работе.
Об «Образцовом доме», впрочем, наверное, как и о любом другом, можно говорить много, однако одну особенность надо подчеркнуть. Как ни странно, этот дом, никто, повторяем, никто, ни тайно, ни явно не охраняет, ни единого милиционера для видимости, и даже консьержки в подъездах нет, и место для неё не предусмотрено. И, как ни странно, в «Образцовый дом» никто без дела не смеет войти, посторонние проходят быстро, молча, а если разговор – вполголоса. Вот какое вымуштрованное общество создал большевистский режим. Казалось, этот строй должен был привести к значительной деградации всего общества. Однако тоталитаризм не способен управлять мыслями. Напротив, в жестких, противоречивых и полных лжи и обмана условиях социалистической действительности, советские люди выработали в себе некий иммунитет и способность выживать. Они уже понимали, что Конституция СССР и Устав КПСС – это то же самое, что и лозунги «Слава КПСС» или «Наша цель – коммунизм!», которые вели в никуда и были как насмешка и оскорбление. И как бы ни изощрялась власть, между государством и народом существовало напряжение. И так называемый «секретный доклад» Хрущёва в 1956 году на ХХ съезде КПСС – это попытка «спустить пар», после чего наступает значительное послабление режима. Однако всё это не приводит к кардинальным изменениям – народ после голода тридцатых годов и войны всё ещё нищенствует, и власть имущие тоже не богато живут. Эта ситуация никого не устраивает. В результате заговора Хрущёв смещён, и во главе Советского государства становится Брежнев, который понимает, что если не все разом, то хотя бы часть, то есть правящая номенклатура, должна жить хорошо, а сам он, как царь, обязан купаться в роскоши и привилегиях.
Подданные всегда берут пример с правителя. Многие тоже хотят стать богатыми. Это вроде не возбраняется и даже поощряется, да на самом деле почти всё под контролем. И в обществе, где не свободный рынок, а государственный план определяет экономику, всего два способа обогатиться – быть у власти, то есть казны, или участвовать в теневом секторе экономики, который, учитывая повальный дефицит, с каждым годом набирает масштаб, а значит увеличиваются криминальные элементы.
Теоретики марксизма-ленинизма практически отрицали товарно-денежные, а тем более рыночные отношения. Всё, считалось, будет справедливо распределено, так сказать, по труду, где, как закон, были прописаны нормы, расценки, тарифы, затраты времени и сырья. И хотя социалистическое общество провозглашалось как общество без эксплуатации, на самом деле все так называемые узаконенные нормативы просчитывались так, что даже рабочий высшего, шестого разряда, получал нищенскую зарплату, потому не был заинтересован в качестве своего труда. В результате повальный брак, приписки, обман и даже молчаливый саботаж. Чтобы как-то облегчить ситуацию, а, впрочем, ещё раз провести трудовой народ, вводятся какие-то карточки – денежные суррогаты, и тут спекуляция.
В общем, в самой богатой по ресурсам стране стали существовать два параллельных сектора обмена. Это государственный, где цены низкие, повальный дефицит и доступ ограничен, и теневой (в народе «черный»), где есть всё, но цены очень высокие.
В этих условиях идеология одна – обман, ложь – потребность, лицемерие – жизненная необходимость, общий дух народа – низок, и там, где низвергается одна мораль – социалистическая, как закономерность, начинает проявляться иная, якобы победившего общества – вроде бы западная культура и мораль, а на самом деле худшее, в материальном плане, наидешёвейшего её проявления, как быстроприготовленная, некачественная еда, повседневная одежда – джинсы, музыка – попса, искусство – безыдейный боевик, литература – триллер. В этих условиях, как закономерность, появляется новый класс – буржуа, которого мало или совсем не интересует гражданский дух, а лишь собственное материальное благополучие, значит в полной мере заработали товарно-денежные отношения, были б деньги – всё можно купить. Так и произошло. К крайнему удивлению всех, в «Образцовом доме» вдруг поселился никому ранее неизвестный – некто Якубов.
Жильцы элитного дома были крайне возмущены. Ту заветную квартиру, их благополучие, к которому они шли, десятилетиями трудясь в унижении и услужении, совершая мало кому посильный карьерный рост от пионерии, комсомола и партии, – какой-то полуграмотный тип, что им беспардонно теперь «тыкает», едва говорит по-русски, купил за деньги.
Этот невероятный случай обсудили даже на бюро обкома партии, было решение составить парткомиссию, и уже готов итоговый протокол – выселить Якубова», как из Москвы поступила команда – «цыц», и строгое указание: стране нужны тепень иные кадры, так сказать, с «новым мышлением». Так что со старым покончено. То есть если раньше по должности выделяли квартиру в «Образцовом доме», то теперь, если ты сумел купить квартиру в этом доме, то по рекомендации из Москвы такому жильцу полагается соответствующий пост.
Вновь экстренное заседание бюро обкома. Все возмущены, в кулуарах шушукаются, однако возразить прямо не смеют: все-таки распоряжение Москвы, там, видать, поумнее. Опять нужно звонить в Москву: какой Якубову выделить пост? «Вам виднее», – был обтекаемый ответ. Вновь заседали, нашли вроде бы компромисс, разумеется, не первая величина, не простой инспектор, а, учитывая навык (Якубов был завскладом), назначили вице-премьером, курирующим лёгкую и пищевую промышленность. Вот это взлёт! С таким, учитывая всеобщий дефицит, не считаться нельзя.
Это событие можно было считать исключительным, даже из ряда вон выходящим, да, видимо, в Москве реально стало преобладать «новое мышление», и дорожка туда-обратно протоптана. А посему и на местах, то есть на окраинах, появились новые веяния, окрашенные в буржуазный и национальный колорит.
Вместе с тем, какой бы строгой ни была тоталитарная иерархия советского строя, на местах всегда проявлялась инерционность. И дабы впредь социалистические принципы, даже из Москвы не нарушались, высший орган (бюро обкома КПСС Чечено-Ингушской АССР), как и принято, единогласно принял постановление: жильё в «Образцовом доме» купле-продаже не подлежит.
Однако прецедент уже есть, процесс пошёл. И если «купли-продажи» нет, то марксистский «закон стоимости» никто не отменял, а он гласит: все на базе взаимовыгодного обмена. Так и случилось, это некто Дибиров Юша умудрился обменять свою квартиру в Алма-Ате на квартиру в Грозном, и прямо в «Образцовом доме».
Это тоже возмутительно, но терпимо, ибо в отличие от завскладом Якубова, у которого сомнительное высшее образование, у Дибирова три диплома, в том числе и Высшей комсомольской школы Казахстана, и трудовая в порядке: есть стаж партийной работы. Ну и самое главное, интернациональный брак, так что Дибирова можно в «Образцовом доме» прописать, а значит – найти достойную работу.
Вот так, можно сказать, революционным путем, стал меняться состав «Образцового дома», и вроде все это ничего, со временем терпимо, ведь поселились в доме люди тоже состоятельные, а вот что стало твориться в чуланчике после тёти Моти, так это явный характер времени.
Неизвестно, откуда это исходило, да был слух, что ввиду изменившихся обстоятельств уборщица «Образцового дома» должна знать хотя бы чуть-чуть местный язык. Нашлась дама, не молодая, но видная. Была замужем за чеченцем, ныне вдова.
Создавалось впечатление, что эта дама больше думала не об уборке двора, а о своей роскошной причёске, которую через день «облагораживала» в соседней «образцовой» парикмахерской. Чтобы не испортить прическу, дамочка вынуждена в одной позе спать, не высыпается, а подметать, точнее поднимать пыль, выходила, когда и остальной люд на работу шёл.
В общем, учитывая время, и это вынужденно терпелось, да случилось «ЧП». Ведь в «Образцовом доме» все по традиции, а, может, по инструкции прописано, и тот, кто проживает в чуланчике, это не просто уборщица, а в большей степени надсмотрщик, главная обязанность которого обеспечение свободных и равноправных выборов – главного достижения советского строя… Вот на чём дамочка всех, можно сказать, строй подвела… А всё довольно тривиально: в день очередных выборов обходила она квартиры, дабы все совершеннолетние граждане изъявили свободное волеизъявление, и кто-то из новосёлов (все знали кто, да помалкивали) пригласил зайти на чай. Чаёвничание затянулось допоздна. В результате «итоговый протокол» выборов поступил со значительным опозданием и был написан наскоро, нетвёрдой, если не сказать, нетрезвой рукой, с ошибками.
В тот же день эта дама, как появилась, так и исчезла навсегда, а в чуланчике «Образцового дома» поселилась новая уборщица – совсем молодая, симпатичная девушка. Она бы наверняка точно справилась бы со своими обязанностями не хуже тёти Моти, да вот дети тех новосёлов – студенты Руслан Дибиров и Асад Якубов – уж больно навязчиво и пылко стали за ней ухаживать, частенько катая на своих машинах, так что кто-то наверху подумал – очередные выборы под угрозой – девушка тоже исчезла.
Более двух недель на двери чуланчика висел неведомо кем повешанный допотопный амбарный замок. Впервые чуланчик пустовал, и это почему-то был очень пугающий знак. Среди старожилов «Образцового дома» появилось какое-то тревожное ожидание, которое усиливалось, чуть ли не паника. И дошло до того, что некоторые спешно попытались квартиры продать и уехать в другие регионы. Но это оказалось невозможным, жильцы «Образцового дома» сами урезали себя в правах: по их решению квартиры продавать нельзя, а обмен – дело очень хлопотное, по закону – почти что невозможное, да обходные пути, в виде инструкций и приложений к законам, всегда в стране Советов есть. А пока суд да дело вокруг жилищных проблем – время идёт, жильцы «Образцового дома» успели присмотреться к новым обитателям чуланчика, наконец-то поняли, что хоть и чеченцы, а вроде нормальные, простые люди – так что скоро все успокоились, ведь чистота и порядок вокруг «Образцового дома» вновь воцарились – это Мастаевы.
* * *
В центре Грозного всего один специализированный молочный магазин. Туда молоко привозят раз, под утро, в лучшем случае ещё после обеда. Задолго до открытия выстраивается длинная очередь. Пока мать занималась уборкой «Образцового дома» и двора, стараясь не опоздать на работу, пораньше бежал к молочному магазину и Ваха Мастаев.
Здесь у магазина он делал любопытные открытия. Так, например, как бы рано он не вставал, а ближе двадцатого номера не получал, это значит, что творог и сметана вряд ли достатутся. В очереди, в основном пенсионеры, но никогда нет жильцов «Образцового дома», они то ли молочное не едят, то ли и это им по спецзаказу доставляют, то ли на рынке, где всё есть, да втридорога – покупают.
Очередь в продовольственный магазин – это не только показатель плановой экономики, это некий срез общества. Так, Мастаев замечает, что в очереди больше всего русских, значит, чеченцев и ингушей в центре проживает мало. В очереди в основном пожилые люди, а молодому человеку здесь и стоять вроде зазорно. А вот Ваха понимает, что помимо него этим заняться некому, он помогает маме, комплексам не подвержен, а вот пользы он получает очень много. Так, старушки делятся, как вкуснее и экономнее борщ приготовить, варенье сварить, грибочки засолить, какая передача по телевизору была интересной или сегодня будет. О политике, особенно международной, говорят много, а вот предстоящие выборы, кои впервые беспокоят Мастаева, их совсем не волнуют. А вот на афишах летнего кинотеатра «Машиностроитель» объявление – будет концерт фортепианной музыки, вход бесплатный, солистка – Мария Дибирова. И это живо обсуждается, говорят, что предыдущий концерт был прекрасным, а сама Мария то ли из Москвы, то ли из Европы прямо из Ла-Скала приехала.
Фортепьянная музыка Мастаева интересует даже меньше, чем способ приготовления борща. После магазина Ваха торопится домой, на ходу завтракает и пока жильцы «Образцового дома» ещё спят, спешит на работу, он рабочий-крановщик домостроительного комбината, где работа с раннего утра.
Он уже взобрался на свой высотный кран и начал работать, как поступила команда лично ему «майна»[22 - Майна (команда при погрузке-разгрузке) – опускай, противоположное – «вира» – поднимай (от итальянского ammaina – убирай (паруса)).]. Доселе важный секретарь партийной организации, очень вежливо, обращаясь на «Вы», приглашает в партком:
– Мастаев, – секретарь парткома даже навстречу пошёл, – вам оказана огромная честь, – вы председатель избирательной комиссии.
– М-может, другого направите? – взмолился Мастаев. – Меня ведь заменить некому.
– Да вы что! – искренне удивлён секретарь. – Это и комбинату почёт! Свободное волеизъявление граждан – главное завоевание социализма. А работа не волк, в лес не убежит. А вам, раз такое доверие партии, мы предоставляем двухнедельный отпуск с сохранением жалованья, плюс премию. Путёвку в санаторий. Что-нибудь из дефицита, например, норковую шапку или дублёнку по госцене. В очередь на жильё… В общем, повезло тебе в жизни, парень!
Дома его встретила удивлённая мать: она уже видела, что у каждого подъезда вывесили объявление «ваш председатель избирательной комиссии», на нём же фото Мастаева и домашний телефон, который тут же зазвонил, вызывают в «Дом Политпросвещения» – политзанятия. Первым делом необходимо ознакомиться со списком всех жильцов «Образцового дома», обойти все квартиры и всем вручить приглашение на выборы, под расписку.
Как стучаться в каждую квартиру, как, заикаясь, объяснить, кто он такой. Однако всё оказалось гораздо проще: во всех квартирах его уже знают, ждут, положенную процедуру производят, и никаких проблем, пока Мастаев не дошёл до новосёлов: Якубовы, словно к ним в склад пришли, ведут себя чванливо, а вот Дибировы дверь не открывают. Это и понятно: из квартиры доносится такая завораживающая дух мелодия, такая кипучая, неукротимая страсть, что её и прерывать не хочется, но надо, надо сдать подписные листы в «Дом Политпросвещения». И Ваха звонит; словно ужас тишины и пустоты – музыка оборвалась, стук шагов, красивый девичий голос: «Кто там?». И пока Ваха пытался что-то вымолвить, дверь распахнулась, будто приглашая его в этот волшебный мир: она, возбужденная игрой и встревоженная звонком, юная, румяная, недовольная, строго смотрела на него. А Ваха, мало того, что сказать ничего не может – скулу свело, ещё и взгляд потупил от смущения.
– Что вам нужно? – строго и нетерпеливо спросила она.
Мастаев протянул листок и ручку.
– Что за бестактность, я автографы на дому не раздаю, – дверь захлопнулась, а Мастаева охватило какое-то непонятное, доселе неведомое чувство. Будто по волшебству перед ним раскрылась дверь в чудесный, чарующий мир, где счастье, любовь, музыка и красота, и тут же этот мир исчез, словно навсегда. И ему стало так одиноко, пусто, что он буквально застыл у Дибировской двери. И неизвестно, сколько бы ещё простоял, как его здесь обнаружила возвращавшаяся домой мать Марии. Она сразу всё поняла, расписалась за всех членов семьи и заверила, что все, как положено, проголосуют… И всё. Не только дочь, но даже мать не узнала Ваху. Да и как узнать – столько лет прошло, тогда он был подростком. А ведь это та семья, немца-дирижёра Тамма, из Алма-Аты. И это та девочка, которая играла на рояле, в которую Ваха с тех пор в своих фантастических грёзах влюблён… И он даже не мечтал, а вдруг встретил её… Стало и приятно, и страшно, и тревожно. Как легко было мечтать, а она, ещё более влекущая, чарующая, – наяву. Что делать?
Остаток дня Мастаев провёл в «Доме Политпросвещения».
– Молодец! – хвалил его Кныш. – Чувствуется рабочая хватка и смекалка, быстро справились с заданием… Теперь следующий, не менее ответственный этап. Мастаев, – он его легонько толкнул, – что с вами? Вы сегодня какой-то рассеянный… Так вот, теперь необходимо агитировать за нашего кандидата.
– А что за него агитировать? – всего один кандидат, одна всего партия, – очнулся Мастаев.
– Но-но-но! Вы что, Мастаев?! Никакой расхлябанности. Народу надо указать правильный путь, правильный выбор. Никакой самодеятельности, нельзя пускать дело государственной важности на самотёк. Вам всё понятно? Повторите!
– Никакого самотёка, в кране должен быть напор.
– Образно. Молодец, – ещё раз похвалил Кныш. – Ну, ты, я вижу, торопишься с агитацией. Правильный, пролетарский энтузиазм.
О выборах, тем более об агитации Мастаев в тот день не думал, вечером в летнем кинотеатре концерт Дибировой Марии, вот куда он торопится. На концертах до этого он никогда не бывал, да по телевизору видел, что поклонники дарят исполнителям цветы, вот и подался он на цветочный рынок.
Как и со всем в стране Советов, выбор цветов небольшой. Это тоже элемент буржуазного излишества. К тому же Мастаев никогда прежде цветы не покупал, не дарил, не разбирается, да и лишних денег у него нет. И тогда он решил поступить здраво. Живые цветы через день – два завянут, и он купил искусственные и только два, как знак: он и она – навечно!
Людей на концерте – не густо, в основном русские, пожилые. В первом ряду мать Марии, а вот брата и отца нет. Ваха пораньше пришёл, чем удивил билетёра, сел так, чтобы и его было видно. Однако Мария вряд ли его заметила до начала, а во время исполнения он сам про все забыл, он даже не думал, что от музыки, тем более такой вроде скучной, как говорят, классической, он получит такое наслаждение, такую невиданную лёгкость, нежность, что буквально улетит вместе с девушкой и мелодией на самые облака, и, как заключительный аккорд, он видит, что понесли на сцену цветы. Он тоже рванулся к ней, стал в очередь, и что же такое, она от его подарка вздрогнула, даже побледнела. Не понимая, в чем дело, поражённый Мастаев быстро вернулся на своё место, а соседка шепчет:
– Такие цветы лишь на могилу. А два цветка – траур.
Он бежал. Бежал на до сих пор спасающий футбол, но и там не смог найти успокоение. До полуночи бродил он по городу, боясь войти во двор, думая, что там его поджидают культурные обитатели «Образцового дома». Но во дворе, как обычно, тихо, только мать беспокоилась, что он задержался.
Наутро во дворе тоже ничего революционного, так что он, более-менее успокоившись, двинулся в другой дом, «Политпросвещения», а тут Кныш:
– Хе-хе, что это ты там учудил на концерте?
– Откуда вы знаете? – Мастаев так удивлён, что даже не заикается.
– Хе-хе, я всё знаю, работа такая… А ты, в принципе, правильно поступил, есть в тебе рабочий инстинкт, сразу же «захоронить» эти буржуазно-заморские веяния. Тоже мне классика: Бах, Шопен, да Чайковский. Есть «Интернационал», есть наш Гимн – и баста! – он закурил очередную папиросу. – Весь мир против нас. Выборы на носу, а этим барышням всё побренчать неймётся… Ты, Мастаев, молодец, сорвал это безобразие!
Кныш, обычно говоривший лозунгами, всегда твердил: «Болтун – находка для врага». А тут разошёлся, во всех подробностях смакуя, рассказал, как эта пианистка не смогла продолжать концерт, словно голос у неё сорвался, как публика стала возмущаться.
– А вы разве были там? – не сдержался Мастаев.
– Считай, что был, – доволен Кныш. – Если бы не дождь, был бы прилично-организованный скандал.
– А-а разве вчера был дождь?
– Что? – Кныш словно очнулся. – Вот чёрт! Действительно, разве вчера был дождь? – он полез в стол и, не доставая, чтобы Мастаев не видел, что-то там листал. – Вот дрянь, опять, видать, пил. Дождь в отчёте надумал… Ну, я ему дам на сей раз, – он поднял трубку. – Срочно метеослужбу… Дайте справку о погоде за вчерашний вечер… А ты иди, работай, – это грубо Мастаеву. – И не болтай!
Как таковой работы по выборам не было. Всё за годы советской власти отработано, налажено. Тем не менее Мастаев по природе был дотошным, и в учебных заведениях отмечали, что он звезд с неба не хватает, но упёртый, настырный, порой прямолинейный, и в жизни, особенно в футболе идет напролом, борется до конца, даже казалось бы в безнадёжной ситуации. И если в жизни он ещё ничего не достиг, зато в футболе он нападающий, и не такой, как многие, увертливый, ловкий, быстрый, а несмотря на свои вроде бы незавидные габариты, он таран, частенько прошибает оборону.
И за выборы Мастаев взялся бы основательно. А тут он хочет забыть свой первый концерт; может, оттого ещё с большим рвением взялся за дело, поручение. Даже Кныш удивлён, приезжала комиссия – никаких нареканий, и молодого Мастаева ставят всем в пример.
– Смотри, – за день перед выборами предупреждает Кныш, – у тебя будет голосовать всё руководство республики, в том числе и первый! Будь начеку: «Образцовый дом» – образцовые выборы – всем как один голосовать! И «итоговый протокол» готов?!
– А зачем тогда голосовать, зачем выборы?
– Но-но-но, Мастаев! Выборы – это свобода граждан СССР!
День выборов – настоящий праздник. Все нарядные, всё прибрано и украшено. Звучит патриотическая и народная музыка, все в цветах и в шариках. В продаже много сладостей, и все дёшево. Мастаев очень волновался, но ничего особенного, как его предупредили – к девяти утра придёт сам первый секретарь с супругой и дочкой. К этому моменту несколько камер и вся элита у избирательных урн. Никакой охраны, никакой толкучки; все торжественно, спокойно, организованно. До обеда почти все проголосовали за единственно достойного кандидата, то есть первого секретаря обкома и единственную партию – КПСС. И тут проблемы с новосёлами. Время, отведенное для голосования, уже подходит к концу, а старших Дибирова и Якубова нет. Сам Мастаев очень волнуется, ведь явка на его участке должна быть стопроцентной. И это по инструкции вроде не запрещено, но и не желательно в день выборов, однако Мастаев имеет право в исключительных случаях, и он хочет оказать хоть какую-то услугу – позвонил Дибировым. Не узнать мелодичный голос Марии нельзя, да вот он от волнения и слова сказать не может, а она засмеялась, трубку положила. А он по важному делу звонит, поэтому вновь перезвонил, кое-как смог что-то сказать. Тотчас же прибежала мать Марии, она понимала, что может произойти, если партийный функционер не проголосует.
Виктория Оттовна пояснила несколько иначе, да позже Мастаев узнал: оказывается, Юша Дибиров накануне загулял на пригородной даче и сегодня не может прийти в себя:
– Вот его паспорт, – за полчаса до закрытия избирательного участия говорит Виктория Оттовна.
– Голосует не паспорт, а личность, – как можно корректнее пытается отвечать Мастаев.
– Пожалуйста, помогите, – это уже сама Мария прибежала на участок минут за пять до закрытия.
И тогда Ваха неумолим. Ровно в восемь вечера он закрывает участок, а ещё через пять минут рвётся запыхавшийся Якубов, твердит, что был на похоронах, хочет проголосовать – дверь закрыта.
Быстро Мастаев подвёл итоги голосования. Все до смешного просто, в его элитарном списке ровно 100 человек, процент голосовавших – 98, из проголосовавших «за» – 100%, «против» – нет.
В полночь Ваха перед сном курил на лестнице перед своим чуланчиком, когда в соседний подъезд прошли Якубов и глава Правительства Бааев. В окне Кныша, что прямо над Мастаевым, загорелся свет и вскоре в чуланчике зазвонил телефон.
– Ваха Ганаевич, – настойчив голос Кныша, – необходимо позволить проголосовать товарищу Якубову.
– Не положено, – сух голос Мастаева, – все опечатано, итог подведён.
– Мастаев! – этот крик слышали даже во дворе. Мастаев положил трубку.
Через пару дней печатный орган Чечено-Ингушского обкома КПСС газета «Грозненский рабочий» опубликовала итоги голосования, где на избирательном участке №1 значилось: явка – 100%, «за» – 100%, «против» – 0. Правда, была ещё одна заметка на первой полосе: состоялось внеочередное заседание бюро обкома по поводу предстоящей уборочной страды: был и вопрос «о разном», где коммунисты Дибиров Ю. и Якубов А. получили по партвзысканию и временно отстранены от занимаемых должностей.
Всё это Мастаева уже мало интересовало. Он вновь с утра – в очереди за продуктами, потом весь день над городом – Грозный строит, зато вечером жизнь: он играет в футбол, а потом, когда уже стемнеет, много раз проходит под окнами Дибировых, и, может, не так часто, как раньше, а порою льётся музыка: такая страсть, что внутри у Вахи всё замирает. И как бы он хотел, чтобы, как и он, и о нём вспоминали… А о нём, и не только в квартире Дибировых, но и у Якубовых частенько вспоминают, будто во всех их бедах виноват Мастаев. Ведь Мастаеву неведомо, что значит «отстранены от должности», от высокой должности; он ведь просто рабочий, и на его место никто не зарится, наоборот, всюду висят объявления: требуются рабочие». И что же люди на работу не идут, вроде в республике избыток рабочей силы, безработица. Да Мастаев не экономист, не понимает, что безработица – не оттого, что работы нет, а оттого, что за тяжёлую работу платят мало, семью не прокормить.
Конечно, и Мастаев понимает, что получает за свой труд маловато, еле-еле концы с концами сводит. Да все познается в сравнении, ведь они до сих пор с матерью ютились в маленькой комнатушке и пили чай с чёрным хлебом. А теперь – просто роскошь, и большего в жизни не надо, все вроде будет своим чередом. Вот только одна, ну, конечно же, не беда, а какое-то новое чувство: он понимает, что влюблён в Марию, она девушка красивая, интересная, и вокруг неё парни обеспеченные увиваются, вот и захотелось Вахе Мастаеву поприличнее одеться, пошёл он на полуподпольный вещевой рынок – чтобы одни джинсы купить, ему надо пару месяцев ударно, по-коммунистически, вкалывать. Зато с обувкой просто повезло. И раньше, бывало, мать найдет в мусорном баке какую-либо поношенную одежонку, выстирает, заштопает, и себе, а бывает, и Вахе перепадает. А переехали в «Образцовый дом», и здесь такого добра навалом, так и заполучил Ваха ношенные, но ещё весьма добротные кроссовки. В таких не то что в футбол, даже на работу ходить жалко, только на прогулку. И вот как-то вечером, что в последнее время желанно, он стал под окном Марии, и она выглянула, словно его ждала, и он даже посмел с ней поздороваться, даже ещё что-то сказать. И она ему, может, не так дружелюбно, да что-то отвечала. Однако Ваха не мог расслышать, по пустынному вечером проспекту Победы проехала с визгом машина, стук дверей и сосед Якубов Асад.
– Мария, – чуть ли не во всю глотку гаркнул Якубов, – из-за этого стукача наши паханы пострадали.
– К-к-кто «стукач»? – задрожал Мастаев. – Т-ты ответишь за эти слова!
– Чего?! – презритльно сплюнул Якубов. – Ха-ха-ха, мои кроссовки с помойки подобрал и ещё о чём-то базаришь.
– Э-э, – совсем лишился дара речи Мастаев, а Якубов тем же тоном продолжал:
– Ты, своих же, чеченцев, подставил. Выслужился?
– Я действовал честно, – наконец-то прорвало Мастаева.
– Хе-хе, «честно». Тогда скидывай мои коры. Давай, разувайся, прямо здесь.
– Якубов! Тебе не стыдно? – вдруг крикнула Мария.
– Стыдиться должен этот ублюдок.
– Я-я у-у…, – не смог словом ответить Мастаев, бросился на обидчика.
Особого противостояния не получилось: не раз битый, драчливый воспитанник городских окраин и подворотен, он сходу подмял Якубова и, наверное, избил бы от души, но услышал, как Мария назвала его имя: «Ваха, перестань!». Он уже уходил, как остановился, словно очнулся, быстро сбросил кроссовки, швырнул их: «На, подавись». Так и ушёл босиком, а кто-то с балкона «Образцового дома» вслед крикнул: «Босяк».
Когда Ваха пришёл в чуланчик, мать уже спала, а он долго не мог заснуть, всё выходил во двор покурить, о драке он даже не вспоминал, был просто счастлив, что Мария знала его имя, даже обратилась к нему.
С таким же настроением он провёл и весь последующий рабочий день, думая, что все утряслось, а оказывается, было продолжение: мать обо всем узнала. Она пошла к Якубовым и на весь подъезд заявила:
– Мой сын не «стукач» и тем более не «ублюдок». Мы свой трудовой честно добытый кусок хлеба едим и хвалу Богу воздаём, а вы с жиру беситесь, воры! Харам[23 - Хаарам (арабс.) – запрет, грех.] с вами жить.
Якубовы с ней особо не препирались, просто дверь перед носом захлопнули. А на следующее утро, не в почтовый ящик, что на двери, а под дверь просунули конверт: «Граждане Мастаевы. В „Образцовом доме“ проживают достойные люди. Ведите себя прилично, выселим».
Только Ваха это прочёл, бросился в подъезд к Кнышу. Благо, тот сам открыл дверь. Увидев протянутое письмо и страдающее от заикания лицо, Кныш грубо схватил запястье Мастаева, резко втянул в коридор и шёпотом:
– Я ведь запретил без вызова являться, тем более сюда.
– Э-э, – показывал Мастаев письмо.
– Тише, я сам такое же получил. Читай: «Товарищ Кныш! Ваша кадровая политика не соответствует современным требованиям. Срочно примите меры. Выговор с предупреждением».
– А вам от кого?
– Тс-с! – Кныш загадочно поднял указательный палец вверх и ещё тише: – понимаешь, мы люди маленькие, а политика – дело тёмное. Ею управляют всего несколько человек. Их мало кто знает, и лучше не знать. А если хотим жить, надо исполнять. Иди.
– Постойте, – заупрямился Ваха, вновь глядя в письмо, – вы-то хоть «товарищ», а мы с матерью, судя по письму, «не достойные», «не приличные».
