Кремень Пустыни

Он даже не назвал это казнью. «Высшая мера» для беглого раба. Никакого суда. Никакого следствия. Просто демонстрация силы.

Один из стражников подал шрамоватому тяжелый, широкий ятаган. Тот взмахнул им, привычно оценивая вес.

Тринадцатый зажмурился, но не смог закрыть уши. Он услышал тот звук. Тупой, влажный, отвратительный удар. И затем гробовая тишина, которую тут же нарушили крики и смешки толпы.

Когда он снова открыл глаза, на помосте лежало обезглавленное тело его друга. Голова откатилась в сторону, и пустые глаза смотрели прямо на него, с того места, где он прятался.

Мир для Тринадцатого перевернулся и рассыпался. Он не чувствовал больше ни страха, ни боли. Только всепоглощающую, леденящую душу пустоту. И в глубине этой пустоты начала вызревать новая, незнакомая ему до сих пор эмоция. Не ярость. Не горе. А нечто более страшное и определенное.

Холодная, безраздельная ненависть.

Он медленно, как автомат, сполз с крыши и побрел прочь, не разбирая дороги. Свиток на его груди теперь жёг его, как раскаленное железо. Это была цена. Цена карманов. Цена мечты о море.

Цена жизни его единственного друга.

Тринадцатый не помнил, как покинул площадь. Его ноги несли его сами, обходя знакомые выбоины и груды мусора, в то время как сознание было парализовано. В ушах стоял оглушительный звон, заглушавший все другие звуки города. Перед глазами, как заклинившая картинка, стояло лицо Десятого в последний миг – не живое, не мертвое, а застывшее в вечном удивлении перед жестокостью мира, которую он так и не смог до конца принять.

Физические проявления горя накатили на него волной, с которой он не мог бороться. Горло сжал спазм, его вырвало в сточную канаву желчью и водой – ведь он ничего не ел с утра. Руки дрожали мелкой, неконтролируемой дрожью, и он с силой впивался ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себе хоть каплю контроля. Но боль не помогала. Она была ничтожна по сравнению с тем, что творилось у него внутри. Он чувствовал, как будто ему вырезали все внутренности, оставив лишь ледяную, зияющую пустоту.

Он брел по Мирасу, и люди расступались перед ним. Не из сочувствия – по их лицам читалось понимание. Они видели его глаза – стеклянные, пустые, – и видели в них отражение собственных потерь. Одни отворачивались, не желая видеть ходячее напоминание о том, что может случиться с их собственными детьми. Другие, такие же отпетые, смотрели с циничным любопытством, оценивая степень его крушения. Женщина, стиравшая белье в корыте, перекрестилась и что-то прошептала, глядя ему вслед. Двое подростков, игравших в кости, на мгновение замолкли, в их глазах мелькнул быстрый, животный страх, прежде чем они снова погрузились в игру.

Но были и другие. На углу, у лавки торговца дешевым хлебом, собралась кучка подмастерьев и мелких торговцев. Они громко обсуждали произошедшее.

– Видал, как того пацана? – с восхищением в голосе говорил кореналый парень с обожженными руками кузнеца. – Чисто работа! Без лишних слов. Так и надо поступать с ворами, чтобы другим неповадно было!

– Сафар не станет терпеть такое у себя под носом, – вторил ему тощий торговец. – Порядок должен быть. А то эти ублюдки сбегают из приюта и думают, что им все дозволено.

– Эх, жалко пацаненка, – вздохнула пожилая женщина, разносящая лепешки. – Мальчик он был неплохой, тихий. Но что поделать? Нарушил закон господина – получил по заслугам. Такая уж жизнь.

Эти слова долетали до Тринадцатого сквозь звон в ушах, как сквозь толщу воды. Они не вызывали в нем ни гнева, ни возмущения. Они лишь подтверждали то, что он теперь понял окончательно. Для этих людей он и Десятый были не людьми. Они были номерами. Проблемой, которую нужно решать. И если проблема решалась публично и жестоко, то это лишь укрепляло их веру в «порядок». Порядок сильного. Порядок, где жизни таких, как они, ничего не стоили.

Он добрел до своего убежища на складе уже в полной темноте. Механически, словно робот, он вскарабкался на крышу. Его взгляд упал на то место, где они с Десятым вчера еще делились мечтами о море. Где он подарил ему деревянную лошадку.

Он нашел ее. Фигурка лежала в пыли, где он ее и оставил перед уходом. Он поднял ее. Дерево было теплым от дневного солнца. Он сжал его в кулаке так сильно, что щепки впились ему в ладонь, и кровь выступила между пальцев.

И тут лед внутри него треснул.

Волна наконец накатила. Не тихая пустота, а сокрушительный цунами горя, вины и ярости. Он не плакал. Рыдания, которые вырывались из его горла, были беззвучными, сухими спазмами, выворачивающими все нутро. Он бился головой о глиняную стену, снова и снова, пока в висках не застучало, а перед глазами не поплыли кровавые круги. Он скрючился на своем жалком ложе, прижимая к груди окровавленную деревяшку – единственное, что осталось от друга.

Он лежал так несколько часов, пока луна не поднялась высоко в небе. Пока город не погрузился в сон, и только отдаленный лай собак нарушал тишину. Постепенно судороги прекратились. Рыдания стихли. Он лежал на спине, уставившись в звездное небо, но не видя его.

Пустота вернулась. Но теперь она была иной. Она не была беспомощной. Она была тяжелой, как свинец, и холодной, как сталь. Она была наполнена не болью, а решением.

Он поднялся. Его движения были медленными, но точными. Он выбросил окровавленную фигурку лошади в темноту. Ему больше не нужны были мечты. Мечты мертвы.

Он подошел к краю крыши и посмотрел в сторону Факира, где среди прочих особняков стоял дворец Сафара.

– Я убью тебя, – прошептал он. Его голос был тихим, хриплым от пережитого, но в нем не было ни капли сомнения. – Я убью тебя, Сафар. Я убью всех, кто был причастен. Я сожгу твой мир дотла.

Это была не эмоциональная клятва, а констатация факта. Как то, что ночь сменяет день. Как то, что песок горяч на солнце. Он не знал как. Не знал когда. Но он знал, что это произойдет.

В этот момент, в глубокой тени разрушенной стены напротив, едва заметно шевельнулась темная фигура. Двое глаз, цвета старого золота, наблюдали за ним. Они видели его отчаяние. Видели его ярость. Видели момент, когда горе переплавилось в нечто иное – в холодную, неумолимую решимость.

Фигура не двигалась, просто наблюдая. Оценивая. И в ее безмолвном присутствии чувствовалось нечто древнее и могущественное, как сама пустыня. Оно ждало своего часа.

А Тринадцатый стоял на краю крыши, кулаки сжаты, и смотрел в ночь. Мальчик, который был, – умер. Осталось лишь пустое место, которое жаждало наполниться одной-единственной вещью.

Местью.

Глава 3. КЛЯТВА НА ПЕСКЕ

Два дня.

Сорок восемь часов, на протяжении которых Тринадцатый не спал, не ел, почти не пил. Он существовал в странном состоянии между оцепенением и лихорадочной активностью. Горе не исчезло; оно кристаллизовалось, превратилось в твердый, холодный шар в его груди, который отдавался тупой болью при каждом ударе сердца. Но теперь эта боль была его топливом.

Он больше не был мальчиком с крыши склада. Он был призраком, тенью, единственной целью которой было поглотить того, кто отнял у него все.

Но ярости было недостаточно. Улицы Мираса научили его этому. Безрассудство ведет к быстрому и глупому концу. Он видел, к чему привел его первый, эмоциональный план. Теперь нужен был новый. Холодный. Точно выверенный. Он стал орудием, и он должен был отточить себя, прежде чем нанести удар.

Его первой задачей стала разведка. Особняк Сафара находился в Факире, но не в самой его глубине, а на границе с Альхамиром. Это было демонстрацией статуса купца: он был достаточно богат, чтобы жить среди знати, но его дело все еще было связано с торговлей. Здание было двухэтажным, из светлого песчаника, с внутренним двором и высокой стеной, увенчанной металлическими шипами. По периметру днем и ночью патрулировали двое стражников.

Тринадцатый понимал, что штурмовать ворота – безумие. Ему нужен был неочевидный путь. И он нашел его, используя то, что было у всех на виду, но чего никто не замечал.

Систему водостоков.

В Балгуре дожди были редки, но ливни бывали столь сильны, что могли размыть улицы. Поэтому все более-менее значимые здания имели сложную систему глиняных труб и желобов для отвода воды. Труба от крыши особняка Сафара спускалась по задней, глухой стене, как раз в узком переулке, который патруль обходил лишь изредка. Труба была прочной, но годы палящего солнца и пыльных бурь сделали ее поверхность шершавой, с множеством сколов и выбоин.

Тринадцатый провел целый день, лежа на горячей крыше дома напротив и изучая патруль. Он вычислил интервалы: стражники обходили здание за семь минут. У него было окно в три-четыре минуты, чтобы подобраться к трубе и начать подъем.

Но простого подъема было мало. Стражники на стене могли выглянуть во внутренний двор или обойти его по галерее на втором этаже. Ему нужно было стать невидимкой.

Вечером второго дня, пробираясь по крышам Альхамира, он наткнулся на мастерскую красильщика. Воздух здесь был едким, а на веревках сушились ткани всех цветов радуги. Его внимание привлекла ткань глубокого индиго, почти черного. Это был не просто цвет. Краситель был смешан с чем-то маслянистым, и ткань, даже высохшая, казалась матовой, не отражающей свет. Идеальная маскировка для ночи.

Он дождался, когда подмастерье уйдет, и, словно тень, срезал несколько длинных полотен. Позже, в своем убежище, он разорвал их на длинные полосы и обмотал ими свои выцветшие серые штаны и рубаху. Теперь его силуэт растворялся в темноте.

Следующей проблемой был звук. Босые ноги были бесшумны, но на шершавой поверхности глиняной трубы они могли соскользнуть. Решение он нашел на той же крыше красильщика – куски высохшей глины, отколовшиеся от черепицы. Он растолок их в порошок, смешал с небольшим количеством воды (драгоценная жидкость, которую он выменял на последнюю горсть фиников) и получил липкую, быстро сохнущую пасту. Покрыв ею ступни, он создал себе временную, но эффективную не скользящую «обувь».

Его оружием оставался его самодельный нож. Он достал точильный камень и провел над клинком долгие часы, пока лезвие не стало брить волосы на его руке. Острота заменяла силу.

На третий день, с наступлением ночи, он был готов.

Он двигался по крышам к Факиру, как призрак. Его сердце билось ровно и громко, но в его сознании царила непривычная тишина. Не было страха, не было сомнений. Был только маршрут, расчет времени и образ Сафара.

Он спустился в переулок за особняком, прижавшись к стене. Было темно, лишь слабый свет от фонарей на главной улице едва достигал этого места. Он замер, слившись с тенью, затаив дыхание. Послышались мерные шаги. Два стражника, бряцая доспехами, прошли по главному фасаду и скрыли за углом.

«Сейчас».

Он рванулся к трубе. Его обмотанные тканью руки и ноги с цепкостью ящерицы нашли опоры на шершавой поверхности. Паста на ступнях работала безупречно. Он лез быстро, почти бесшумно, задерживая дыхание и прислушиваясь к каждому звуку сверху.

Добравшись до верха, до кромки крыши, он замер. Крыша была плоской, с несколькими вентиляционными отверстиями, прикрытыми каменными колпаками. В центре возвышался купол, под которым, как он предполагал, находился главный зал.

Он прополз несколько метров и приник к одному из вентиляционных отверстий. Снизу доносились голоса. И один из них, густой, уверенный, пробивался сквозь остальные.

– …и к утру караван должен быть готов. Я не потерплю задержек, Касим.

– Но, эмир, наместник требует уплаты пошлины за проход через ущелье…

– Заплати! Что значат какие-то дебены по сравнению с прибылью, которую мы получим? Этот контракт с Хадрамутом откроет нам путь к морю!

Сафар. Тринадцатый сжал рукоять ножа. Он был так близко. Всего лишь тонкий слой камня и штукатурки отделял его от своей цели.

Именно в этот момент тяжелая рука легла ему на плечо.

Рука, схватившая его, была не просто тяжелой. Она была железной, обездвиживающей. Пальцы, обтянутые грубой кожей, впились в мышцы его плеча и ключицы с такой силой, что Тринадцатый почувствовал, как кости скрипят от натуги. Запах ударил в нос – прогорклый пот, промасленная кожа доспехов и что-то еще, звериное, свирепое.

Инстинкт, отточенный тысячами уличных драк и погонь, сработал быстрее мысли. Он не стал вырываться – это было бесполезно против такой хватки. Вместо этого он резко обернулся всем телом, как угорь, используя момент инерции, и одновременно вогнал острое лезвие своего ножа в то место, где, как он предполагал, находилась незащищенная доспехом подмышка атакующего.

Но клинок со звоном ударился о металлическую пластину, спрятанную под кожей мундира. Поддоспешник. Стражник был экипирован лучше, чем он предполагал.

– Ах ты крысиное отродье! – просипел над ним хриплый, полный ярости голос.

Тринадцатый поднял голову и увидел того, кто держал его. Это был не рядовой стражник. Это был Касим, капитан личной охраны Сафара, тот самый человек, с которым купец только что разговаривал внизу. Тринадцатый видел его мельком во время своих наблюдений. Он был огромен, с бычьей шеей и лицом, которое, казалось, было высечено из гранита небрежными ударами молота. Шрам, тянувшийся от виска к углу рта, дергался от гнева. Его глаза, маленькие и глубоко посаженные, горели холодным, профессиональным злорадством. Он держал в другой руке не меч, а короткую, утяжеленную дубинку с шипастой навершием – идеальное оружие для быстрого и тихого усмирения.

Расчет был прост и безжалостен. Пока Сафар вел переговоры внизу, его капитан проверял периметр. И он оказался на удивление бдителен.

– Думал, проберешься по сточной трубе, как таракан? – Касим с силой дернул его, отрывая от вентиляционного отверстия и прижимая к грубой поверхности крыши. – Я тебя еще вчера заметил, шныряющего по крышам напротив. Думал, я не знаю все лазейки в этом городе? Я здесь вырос, падаль. В таких же трущобах, как и ты.

Он придавил его дубинкой к горлу, перекрывая дыхание. Тринадцатый забился, пытаясь вырваться, но сила капитана была подавляющей. Звезды поплыли у него перед глазами.

– Ты тот второй ворюга, да? – Касим наклонился ближе, его дыхание, пахнущее чесноком и дешевым вином, обдало лицо Тринадцатого. – Тот, что сбежал. И теперь приполз отомстить за своего калеку-дружбана? Трогательно. Жаль, тебе не удастся последовать за ним так же быстро.

Касим поднял дубинку, чтобы нанести решающий удар по голове. В его глазах не было ни злобы, ни ненависти. Была лишь работа. Рутинная зачистка мусора.

И в этот миг Тринадцатый понял, что умрет. Не в драке, не в честном бою, а как животное – придушенный на крыше, так и не увидев лица своего врага. Отчаяние, смешанное с яростью, вырвалось из него в виде беззвучного крика. Его пальцы, скользя по грубой поверхности крыши, нащупали край одного из вентиляционных каменных колпаков. Он был тяжелым, но не прикрученным, а просто вставленным в паз.

Последним усилием воли, используя то, что Касим перенес вес для удара, он изо всех сил рванул каменную крышку на себя. Она сдвинулась с места с глухим скрежетом.

Это не было оружием. Это был отчаянный жест. Но его хватило. Касим, ожидавший сопротивления в другую сторону, на мгновение потерял равновесие. Его рука с дубинкой дрогнула.

Этой доли секунды Тринадцатому хватило. Он не стал пытаться вырваться. Он сделал нечто иное. Он резко поднырнул под руку капитана, оказавшись у него за спиной, и изо всех сил пнул его под колено, в подколенное сухожилие.

Касим, могучий и неповоротливый, с проклятием рухнул на одно колено. Дубинка с лязгом покатилась по черепице. Но он был профессионалом. Его падение было контролируемым, и он уже разворачивался, чтобы схватить мальчика мертвой хваткой, от которой не было спасения.

– Теперь я сломаю тебе все кости, червяк! – проревел он, и в его голосе впервые появилась личная, неподдельная злоба.

Тринадцатый отпрыгнул назад, на край крыши. Пути к отступлению не было. Позади – двадцатифутовый обрыв. Впереди – разъяренный убийца. Его нож был бесполезен. Его уловки иссякли.

И тут с края крыши, из темноты, раздался спокойный, ровный голос. Он был тихим, но в ночной тишине прозвучал так же отчетливо, как удар колокола.

– Кажется, юноша нуждается в совете.

И Тринадцатый, и Касим застыли, пораженные. На парапете, словно воплотившись из самой ночи, сидел человек. Он был закутан в темный плащ, а его лицо скрывала тень. Он сидел там, абсолютно расслабленно, свесив ноги в пустоту, и наблюдал за ними, словно за представлением бродячих актеров.

– Кто ты?! – рявкнул Касим, мгновенно вскочив на ноги и хватая свою дубинку. – Еще один вор?

Незнакомец покачал головой. Его скрытый взгляд был прикован к Тринадцатому.

– Нет. Я – наблюдатель. И мне стало интересно. Ты используешь гнев как топливо, мальчик. Это дает силу, но затуманивает разум. Ты видел трубу, но не увидел часового на соседней крыше. Ты слышал голос своей цели, но не услышал шаги этого человека за спиной. Гнев сделал тебя слепым и глухим.

– Заткнись, старик! – Касим сделал шаг к незнакомцу, размахивая дубинкой. – Я размозжу и твою голову!

Незнакомец не двинулся с места. Он лишь повернул голову в сторону капитана.

– Ты шумишь, – произнес он с легкой досадой в голосе. – И мешаешь уроку.

Касим, не привыкший к такому неповиновению, с рыком занес дубинку. Движение его было быстрым и отточенным. Удар должен был раскроить череп незваному зрителю.

Но удара не последовало.

Рука Незнакомца мелькнула в темноте. Это было не просто быстро. Это было неестественно. Движение было таким плавным и экономичным, что глаз едва успевал его зафиксировать. Он не блокировал удар. Он просто отвел его, проведя ладонью по запястью Касима, меняя траекторию. Дубинка со свистом пронеслась в сантиметре от его капюшона.

Затем Незнакомец встал. Он не принял боевую стойку. Он просто стоял, беззащитный и открытый.

Касим, опешив на мгновение, с еще большей яростью ринулся в атаку. Он наносил удары один за другим – короткие, мощные, рассчитанные на то, чтобы сломать ребра, раздробить кости. Но ни один не достиг цели. Незнакомец не уворачивался. Он скользил. Его тело двигалось с минимальной амплитудой, отклоняясь ровно настолько, чтобы острое шипье дубинки проходило мимо, разрывая лишь воздух. Он предвосхищал каждое движение капитана, читал его намерения еще до того, как они превращались в действие. Это был не бой. Это была демонстрация. Танец смерти, в котором один из партнеров даже не пытался атаковать.

Тринадцатый смотрел, завороженный и потрясенный. Он видел лучших уличных бойцов Мираса. Они были грубы, быстры и жестоки. Но то, что он видел сейчас, было искусством. Высшим мастерством, которое делало грубую силу смешной и беспомощной.

Касим, пыхтя от натуги и ярости, отступил на шаг. Его уверенность сменилась растущим, леденящим душу пониманием. Он имел дело не со стариком. Он имел дело с чем-то, что превосходило его настолько, что даже не считало его угрозой.

– Колдун… – прохрипел он, и в его голосе впервые прозвучал страх.

– Нет, – ответил Незнакомец, и его голос снова был спокоен. – Просто человек, который научился слушать. А сейчас тебе стоит услышать совет: уйди. Пока можешь.

Но для такого человека, как Касим, отступление было хуже смерти. Собрав всю свою ярость, он издал боевой клич и бросился вперед, нанося удар, в который вложил всю свою мощь.

На этот раз Незнакомец не стал уворачиваться. Его рука снова мелькнула. Раздался короткий, сухой щелчок, похожий на звук ломающейся ветки. Дубинка выпала из обмякшей руки Касима. Капитан застыл с широко раскрытыми глазами, глядя на свою руку, которая безжизненно повисла, вывернутая в неестественном положении в локте. Он не кричал. Шок был слишком силен.

– Ты сломал… мне руку… – пробормотал он, не веря своим глазам.

– Я предложил тебе уйти, – холодно заметил Незнакомец. – Ты не послушал. Теперь твои люди внизу, наверное, уже забеспокоились. У тебя есть минута, чтобы решить: либо ты спускаешься вниз и объясняешь свой провал, либо я сбрасываю тебя с этой крыши, и твоему хозяину придется искать нового капитана.

Он повернулся к Касиму спиной, демонстрируя абсолютное пренебрежение. Затем его взгляд снова упал на Тринадцатого, который все еще стоял на краю, не в силах пошевелиться.

– А ты, – сказал Незнакомец, – пойдешь со мной. Твоя охота окончена. Вернее, она только начинается. Но ты охотишься не на того зверя и не с теми клыками.

Снизу, из особняка, действительно послышались встревоженные голоса. Кто-то уже слышал шум борьбы.

Касим, сжимая здоровой рукой поврежденную, с ненавистью посмотрел на них обоих, развернулся и, сгорбившись от боли, заковылял к люку, ведущему внутрь здания.

Тринадцатый остался на крыше наедине с тем, кто только что с легкостью обратил в бегство лучшего бойца Сафара. Он смотрел на незнакомца, и впервые за долгое время в его душе, помимо ненависти, зародилось другое чувство.

Жгучее, неутолимое любопытство.

Прежде чем Тринадцатый успел что-либо сказать или сделать, Незнакомец оказался рядом с ним. Он не прошел расстояние между ними – он будто растворился в одном месте и материализовался в другом, его движение было столь плавным и бесшумным, что нарушало все привычные законы физики. В его присутствии был невыносимый, подавляющий покой, как в глазу бури.

– Теперь у нас мало времени, – произнес он, и его голос, все такой же тихий, обладал теперь железной повелительностью. – Они поднимут тревогу. Иди.

Он не схватил Тринадцатого за руку, не толкнул его. Он просто повернулся и пошел к краю крыши, противоположному тому, откуда они пришли. Тринадцатый, все еще находясь под гипнозом случившегося, последовал за ним, как загипнотизированный.

Они подошли к самому краю. Внизу, в трех метрах под ними, виднелась узкая, не более полутора футов шириной, каменная карниз, окаймлявшая стену особняка. Падать с нее – верная смерть.

– Первый урок начинается сейчас, – сказал Незнакомец, не оборачиваясь. – Следуй за мной. Повторяй каждое мое движение. Дыши в ритм моего дыхания. Думай о том, о чем думаю я. О пустоте.

С этими словами он шагнул в пустоту.

Тринадцатый замер, ожидая падения. Но его не последовало. Незнакомец не упал. Он приземлился на узкий карниз. Не как человек, а как падающий лист – абсолютно бесшумно, без малейшего колебания корпуса. Его ступни встали на выступ с такой точностью, будто они были частью камня. Он не держался за стену. Его руки оставались свободно опущенными вдоль тела. Он просто стоял там, где стоять было невозможно.

Затем он двинулся. Не боком, не прижимаясь к стене, как это делал бы любой нормальный человек, а прямо, как если бы шел по широкому проспекту. Его шаги были скользящими, плавными, и с каждым шагом его тело微 (слегка) смещалось, сохраняя идеальный баланс. Он не шел – он тек по карнизу, словно вода.

«Это безумие», – пронеслось в голове у Тринадцатого. «Он убьет себя. И убьет меня».

Снизу доносились все более громкие крики. Послышался лязг оружия. Топот тяжелых сапог по мраморным полам внутри особняка. Их искали.

У него не было выбора. Остаться – означало быть схваченным и разделить участь Десятого. Следовать за этим безумцем – возможно, тоже умереть, но… но он только что видел, на что способен этот человек. В его душе боролись животный страх и то самое жгучее любопытство. Любопытство пересилило.

Он глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь в ногах. Он вспомнил слова Незнакомца. «Дыши в ритм моего дыхания». Он сосредоточился на спине человека перед ним, пытаясь уловить ритм. «Думай о пустоте». Он попытался выбросить из головы все – и страх, и ярость, и образ Десятого. Осталось лишь холодное, безэмоциональное наблюдение.

Он шагнул.

Удар ступней о камень отозвался во всем теле. Карниз казался еще уже, чем сверху. Ветер, которого он не чувствовал на крыше, теперь пытался сорвать его вниз. Его тело напряглось, инстинктивно пытаясь прижаться к стене, найти точку опоры.

– Не борись со страхом, – донесся до него спокойный голос Незнакомца, который уже был в десяти футах впереди. – Прими его. Сделай его частью себя. Страх обостряет чувства. Используй его.

Тринадцатый заставил себя выпрямиться. Он представил, что его ноги – это корни, врастающие в камень. Он сделал следующий шаг. Затем еще один. Его движения были неуклюжими, робкими по сравнению с плавной походкой Учителя. Каждый шаг давался с огромным трудом. Каждый мускул кричал от напряжения. Но он двигался.

Они обогнули угол здания. Особняк Сафара остался позади. Впереди простирались крыши Альхамира, похожие на застывшие каменные волны. Незнакомец, не замедляя шага, подошел к узкому промежутку, метров пять шириной, отделявшему этот дом от следующего. Без разбега, с той же неспешной, уверенной походкой, он шагнул в пустоту.