Реальность и сны

– Да как мы без костра-то? – воскликнул я.

– Ко мине пойдёте. Давай, давай, торопись.

Мы как-то не решились спорить, глядя на его маленькую, но внушительную фигуру, сжимавшую в руках грозное оружие.

Быстро забросали костёр снегом, пристегнули лыжи и пошли за ним вдоль забора, налево от ворот. Путь оказался недолгим. Уже минут через десять начали попадаться постройки непонятного назначения, то ли кормушки для копытных, то ли небольшие амбары. Тут и там торчали связанные треугольником длинные жерди, о назначении которых догадаться было невозможно. Внезапно мелкий ельник кончился, и мы вышли на поляну. На краю поляны стояла приземистая избушка, маленькая и чёрная.

Шорец скинул лыжи и жестом пригласил нас за собой.

В избушке нас обдало тёплым смрадом. Пахло зверьём. Причём так сильно, что у меня поначалу глаза заслезились. Шорец загремел чем-то в темноте, пробормотал что-то на непонятном нам языке и в глубине избушки вспыхнул огонёк керосиновой лампы, слабо осветивший внутренности этого жилища. Всего одна комната, дверь и окно. Похоже, здесь не жили постоянно, а использовали как временное зимовье или охотничий домик. У окна стояла неизменная для такого рода строений буржуйка. Её стенки слабо светились пурпуром и давали ощутимое тепло. В углу виднелись грубо сколоченные широкие нары. Посредине небольшой стол, один стул. Вот и вся обстановка.

Несомненно, это был лучший вариант для ночлега, чем сидеть на снегу у костра. Только что же тут так воняет?

– Кушить хочишь? – спросил шорец, то ли обращаясь к кому-то одному из нас, то ли не совсем владея формами русских глаголов.

– Нет, спасибо, мы ужинали, – ответил я, – только вот чаю не попили.

– А, есть чай! Сейчас сварю.

Хозяин заходил в полутьме избушки от стола к печке.

– Не нравится мне тут, Мишаня, – прошептал Илья. – Воняет, как в зоопарке. И мужик странный какой-то.

– У тебя есть ночлег получше? Костёр он нам жечь не дал. И вообще, мало ли что у него на уме. Карабин уж больно серьёзный. Давай не будем дёргаться. Нас в гости пригласили, сейчас чаем напоят. Всё нормально.

– Давай хотя бы про снегоход спросим?

И, не дожидаясь моего ответа, Илюша спросил:

– А снегоход ваш где?

– Какой снегоход, – пробурчал шорец, – не знаю я снегоход.

– Мы по колее от снегохода сюда спустились. Ну, по следу.

– По следу… – шорец помолчал. – А, по следу, ага, руски был, «Буран» утром отсюда ехал.

Беседа явно не клеилась. Хозяин или не понимал нас, или делал вид, что не понимает.

– Иди, чай пить будем, – пригласил шорец.

Чай оказался на удивление вкусный, душистый. Это был и не чай вовсе, а настой из каких-то трав. Мы согрелись и успокоились, потянуло в сон.

– Вон там спи, – кивнул головой на нары хозяин, – а мне уйти надо. Печь дрова кидай.

Мы расстелили на нарах свои куртки и улеглись. Было тепло, темно и почти тихо, только хозяин возился в углу избушки, видимо, собираясь. Незаметно для себя я уснул.

– Миха, проснись! – Илюша шипел не своим голосом, словно ему на шею накинули удавку. – Ну проснись же!

Я открыл глаза. Лампа не горела, только стенки буржуйки слегка светились в темноте избушки. На стене светлел размытый квадрат окна.

– Чего тебе? Что случилось?

– Слушай.

Я прислушался. Сначала ничего не было слышно, кроме потрескивания дров в печурке. Но потом я уловил странный ритмичный звук, похожий на очень далёкий стук колес поезда, только не двойной «ту-тум-ту-тум», а одинарный, «буу-бум» – пауза, «буу-бум» – пауза.

– Слышишь? – спросил Илюша.

– Угу. Сколько времени?

– Полтретьего ночи. Это хозяин избушки, Миш. И хоть мне стыдно это сказать, я тебе признаюсь – мне страшно. Аж трясёт всего. Посмотри, что он делает.

Илюша сполз с нар и крадучись подошёл к окну. Я присоединился к нему и увидел за окном залитую лунным светом поляну. Посреди поляны, метрах в тридцати от избушки, ходил по небольшому кругу шорец. В одной руке он держал что-то круглое вроде бубна, а в другой толстую палку и ритмично бил палкой в бубен, который и издавал глухой и тоскливый «буу-бум».

– Может, это у него обряд какой? – озадаченно предположил я.

– Угу, обряд. В три часа ночи. Ты внимательно посмотри.

Я пригляделся и почувствовал, что колени у меня подогнулись, а сердце забилось где-то в ушах. Шорец ходил по поляне абсолютно голый.

– Он маньяк, похоже, Мишаня, – сипел рядом Илья, – извращенец. Ну уж сумасшедший-то на сто процентов. На улице сейчас градусов восемнадцать, а то и двадцать мороза.

Одинокая мысль пробилась сквозь волну ужаса, захлестнувшего меня.

– Илюха, он ружьё с собой забрал?

– Не знаю.

Я с некоторым усилием оторвался от гипнотического танца за окном и обежал глазами комнату. На стене поблёскивала «Сайга». И её присутствие позволило схлынуть застилавшую разум пелену страха. Я осторожно снял карабин со стены. Он оказался очень тяжелым, намного тяжелее, чем я себе представлял.

– А ты стрелять умеешь? – уже менее сдавленным шёпотом спросил Илюша.

– Нет. Но он-то об этом не знает. И вообще, – всё больше храбрился я, – мы с тобой два здоровых лба, спортсмена. Что мы, с этим мелким психом если что не справимся?

– Ага, спортсмена, – прошептал Илюша, – у меня лёгкая атлетика, у тебя – футбол. Очень нам поможет. Убежать, разве что. По метровому снегу. Или на чиненых лыжах.

– Тихо! – оборвал его я.

Звук бубна нарастал и сменил ритм. Паузы исчезли, темп ускорился, и теперь слышался непрерывный и усиливающийся «бум-бум-бум-бум». Мы снова прильнули к окну, я не выпускал из рук карабин.

Шорец стоял спиной к нам и бил в поднятый над головой бубен. Казалось, он стал выше ростом. Темп всё ускорялся, звук нарастал и вдруг оборвался на пике бешеного ритма. Шорец медленно опустил руки, обернулся через плечо и посмотрел прямо на нас. Он не мог видеть нас сквозь окно в тёмной избушке, но мне показалось, что взгляд его проник бы и сквозь стену. Его чёрные глаза расширились, и в них отражалась луна. Мы непроизвольно отпрянули от окна, и тут же вновь прижались к стеклу. Шорца не было.

– Упал, что ли? – выдавил Илюша. – Готов мужик, кажется. Замёрз.

Я зажал ему рот рукой. На том месте, где только что стоял шорец, что-то происходило. Как будто лёгкая позёмка начала закручивать снег, поднимая невесомую пелену. Я посмотрел на окружающие деревья. Ветра не было. Пихты стояли как вкопанные. Тем не менее, вихрь в середине поляны всё усиливался, закручивал искрящийся в лунном свете снег столбом. Столб словно уплотнялся, сбивался во что-то твёрдое внутри, кружился быстрей и быстрей. И вдруг рассыпался мелкой пылью.

В оседавшей снежной дымке стояло чудовище. Огромный зверь, размером больше медведя, неторопливо отряхивался от снега. Серая седая шерсть покрывала его тело. Широкие лапы не проваливались в снег. Необъятная грудь размером напоминала средневековый русский щит. Морда была похожа на волчью, если бы каждую деталь обычной волчьей морды укрупнили, гипертрофировали до предела. В чёрных глазах чудовища отражалась луна. Зверь поднял вверх огромную голову и завыл так, что у меня опять подкосились колени.

– Д-дверь, – заплетающимся языком пролепетал Илья.

Мы, мешая друг другу и роняя посуду, привалили к двери стол, подпёрли стулом, на этом мебель, которую можно сдвинуть с места, закончилась. Начали судорожно кидать к двери дрова от печки, вытаскивали чурки из-под нар, кидали тряпки, посуду, всё, что попадалось под руку. И в этот момент мы всем телом ощутили страшный удар по ветхому срубу зимовья. Мы застыли на месте, и в наступившей тишине отчётливо услышали хруст снега возле избушки под тяжёлыми лапами чудовища. И мерзкий протяжный скрип открывающейся двери. Наша баррикада оказалась бесполезной. Дверь открывалась наружу.

Не сговариваясь, мы нырнули под нары. Я всё ещё сжимал в руке карабин. Все мысли в голове разбивались о стену животного, первобытного ужаса. Наверное, такой страх испытывали наши далёкие предки, когда свирепые хищники ледникового периода приходили полакомиться беззащитными голыми обезьянами в их убогие жилища.

Нас било крупной дрожью. В проёме открывшейся двери, освещённом луной, маячила тень зверя. Я беспорядочно ощупывал руками карабин, где-то на задворках рассудка понимая, что его надо снять с предохранителя. В какой-то момент у меня под пальцами раздался щелчок, который немного вывел меня из панического состояния, и я услышал шёпот Илюши:

– Отче наш, иже если на небеси, да святится имя твоё, да приидет царствие твоё. Прости, Господи, я дальше не знаю слова.

Еще один удар сотряс наше убежище, и я увидел, как вся наша баррикада рассыпалась, словно была из пенопласта. Стол отлетел к противоположной стене и с треском разлетелся в щепки. Проём двери потемнел, закрытый телом вползающего чудовища. Илья заорал что-то нечленораздельное, я, кажется, тоже закричал. И словно издалека в моё сознание прорвался истошный крик Илюши:

– Стреляа-а-ай!

Я спустил курок.

Вспышка пороха озарила открытую розовую пасть размером с чемодан в метре от моего лица. Я услышал, как трещат и рушатся нары над головой, почувствовал удар и потерял сознание.

Голос шёл издалека, такой знакомый, и в то же время я не мог его узнать.

– Миша, открой глаза. Миша!

Мне что-то пытались влить в рот. Железная кружка стучала о зубы, по подбородку текло. Я сделал глоток. Рот и горло обожгло, я закашлялся и открыл глаза. В лицо мне смотрел загорелый, коротко стриженный человек, черты которого я начинал узнавать.

– Сергеич, миленький, – прошептал я.

– Ну вот, второй тоже очнулся. Я ж говорил, что ребята не пропадут.

Ярко светило солнце, искрился снег. Прямо передо мной горел огромный костёр. Ходили люди, переговаривались. Рядом со мной сидел Илюха. Он пил чай из дымящейся кружки, а какая-то женщина растирала ему побелевшие ноги. Илюха морщился, но терпел.

– Как же вы меня напугали, поросята, – говорил меж тем Сергеич. – Я в вас, конечно, не сомневался, но объясните мне, зачем вы от костра ушли? На вот, глотни ещё, только немного, а то опьянеешь.

Сергеич снова поднёс мне кружку ко рту.

– Сергей Сергеевич, вы не представляете. Нас… С нами… – начал я и осёкся. Перед нами была та самая поляна, мы сидели в её центре. Только избушки, амбаров и забора не было. Ничего не было, только пихты. Чуть поодаль, у опушки, лежала куча валежника. – Заснули мы у костра, Сергей Сергеевич. Мне привиделось что-то во сне, я вскочил, костёр разбросал, одежду чуть не пожгли, забегали, провалились куда-то в темноте.

– Ну допустим. Илья вон вообще про оборотней что-то плетёт. Вот следы ваши говорят, что вы встали, собрались и пошли от костра до этой кучи валежника, где мы вас и нашли. И если бы нашли на час позже, то пальцы на руках и ногах вы бы уже не сохранили. А если на два – то и сами бы… Парни, я не буду ругаться и не буду ничего предпринимать по этому поводу, только скажите мне честно – вы накурились чего-то?

– Нет! – хором воскликнули мы с Илюшей.

– Тогда я не понимаю. Угарным газом, что ли, отравились. Ладно, как ноги-руки отойдут – скажите, пойдём на базу.

Руки и ноги отходили с час. Так сильно я ещё никогда не обмораживался. Казалось, кости внутри трещат и рвутся. Мы с Илюхой ревели и рычали, слезы катились градом. Нас поили чаем, растирали конечности, кутали в сто одёжек и жгли огромный жаркий костёр.

Наконец мы двинулись в обратный путь. Я уже было решил, что перепутал полянку и нашли нас где-то в другом месте, но тут мы прошли мимо нашего вчерашнего кострища. Здесь были дрова, которые мы натаскали, обрезки жести от починки лыж, банка от тушёнки, колея от «Бурана». Вот только ворот не было. Не было забора из жердей. Мы переглянулись с Илюхой, и прочитали друг у друга в глазах намерение молчать о случившемся, забыть, как страшный сон. Нам никто бы не поверил.

Каз оказался всего в получасе ходу. Оказывается, мы обогнули посёлок с юга в нашей гонке по колее, потому он и оказался у нас за спиной. Нам окончательно стало ясно, что никогда и ни с кем мы не поделимся тем, что с нами произошло в действительности. К отсутствию доказательств ночных происшествий добавился ещё и стыд за то, что заблудились в километре от посёлка.

Мы не обсуждали с Илюхой произошедшее ни в последующие дни наших каникул, ни по дороге домой, в Новосибирск. И уже на вокзале Новосибирск-Главный, когда нам пришла пора разойтись по домам, Илюша шепнул мне:

– Мишаня, он ведь мне каждую ночь снится.

– И мне, Илюша, – вздохнул я. – Наверное, мы больше никогда туда не поедем.

И мы больше никогда не ездили в походы.

Сейчас мне сорок, но он иногда мне снится до сих пор.

Прекрасная дама

(рассказ)

Где проходит грань между необычным и загадочным?

Между загадочным и странным?

Между странным и пугающим?

Между пугающим и опасным?

(Из лекции по психиатрии)

Лёхе Коновалову приснился сон. Необычный сон. Страшный. Лёха метался во сне, вскрикивал и скрежетал зубами. Снились какие-то твари совершенно неуловимых очертаний, словно тени, преследовавшие Лёху. Лёха знал там, во сне, что они просто ужасны, однако увидеть их не мог. Стоило ему только повернуть голову, как твари рассыпались чёрным дымком и скользили к нему за спину, чтобы материализоваться там и нависнуть сзади над Лёхиной головой всеми своими клыками и когтями. Тогда Лёха побежал. Он бежал по каким-то закоулкам и слышал сзади хриплое дыхание и цоканье когтей по мостовой. Он оборачивался на бегу, но его преследователи неизменно превращались в дым, который начинал струиться вокруг его ног, словно пытаясь угадать его дальнейшее направление движения. Лёха прислонился спиной к стене и закрыл глаза. И тут же почувствовал, что его обхватили десятки рук и тянут внутрь стены. Он закричал и проснулся.

В зашторенной комнате был полумрак, однако из узких щелей между шторами явственно пробивался свет. То ли рассвет, то ли луна.

Лёха полежал немного с открытыми глазами, чтобы сон окончательно растворился, рассеялся и исчез.

– Тьфу ты! – мысленно произнёс он и тут же почувствовал рядом движение. Видимо, сон ещё не совсем его покинул, потому что Лёха подпрыгнул на кровати и вскрикнул. Рядом с ним спала девушка. Лёха не мог её толком разглядеть в полутьме, но очертания тела под одеялом были очень соблазнительными.

Так. Девушка, значит. Очень, очень интересно. Потому что у Лёхи не было девушки, и он абсолютно не понимал и не помнил, откуда она взялась. А откуда она вообще могла появиться?

И тут Лёха вспомнил, что вчера они с Костиком и Серым смотрели футбол в баре. Аргентина – Парагвай. Три-ноль. Ну, выпивали, естественно. Хорошо выпивали. Но не настолько, чтобы не помнить девушку. Да и не было там девушек, в спортбаре.

Лёха осторожно прикоснулся к руке девушки. Рука была тёплая и мягкая. Девушка сквозь сон пробормотала что-то невнятное и повернулась на другой бок.

Лёха решительно встал с кровати и понял, что зря это сделал. Перед глазами поплыли фиолетовые круги, и в затылок стрельнуло острой болью. Видимо, выпили они вчера гораздо больше, чем ему казалось. Пошатываясь, Лёха раздвинул шторы. Было раннее утро. Небо угрюмо закуталось в тучи, которые подгонял и тащил с запада на восток резкий мартовский ветер. Фонари ещё горели, хотя и было достаточно светло. По улице проезжали редкие автомобили. Хмурое воскресное утро после бурной пятницы и субботы.

Девушка на кровати зашевелилась. Леха оглянулся. Она сидела на кровати и прикрывала глаза от света. Красивая. С милым рубчиком от подушки на розовой от сна щеке. Рыжие кудрявые волосы, нежная кожа.

– Привет, – не слишком уместно поздоровался Лёха.

– Привет, – отозвалась она низким, грудным, с легким придыханием голосом, от которого у Лёхи всё внутри подобралось и похолодело. У него никогда раньше не было такой девушки, по-настоящему красивой, привлекательной и желающей быть с ним. И он её не помнил. А она сидела на кровати и прикрывала глаза от неяркого утреннего света.

Надо было что-то говорить. Только Лёха не знал, что именно. Те два вопроса, что крутились в его голове, были абсолютно, катастрофически неуместны, а третий вопрос, внезапно возникший, был ещё и неприличным.

Поэтому Лёха стоял как истукан, пошатываясь от гудевших в голове винных паров, и молчал.

– Ты меня любишь? – произнесла девушка.

– Что? Й-йяаа? – проблеял от неожиданности Леха. – Д-даа…

– Понятно, – невесело усмехнулась девушка, – а вчера в клубе ты мне в любви признавался.

– В клубе?

Девушка деловито встала с кровати и, не одеваясь, вышла из спальни. Послышалось шлёпанье босых ног по полу, хлопнула дверь ванной, и зашумела вода.

Лёха повалился на кровать лицом вниз и обхватил голову руками. Клуб! Клуб! Ночной клуб? Кажется, Костик вчера предлагал поехать в клуб. Значит, они всё-таки туда поехали. И, видимо, там познакомились с этой девушкой. Хоть бы вспомнить, как её зовут! А он вообще знает, как её зовут? Боже мой, какая девушка! Сейчас она умоется, оденется и уйдёт. А он не может придумать ни одного слова, которое могло бы её задержать. Он даже имени её не помнит!

Лёха застонал и несколько раз ударил себя ладонями по затылку. Снова поплыли фиолетовые круги, и его замутило.

Кофе. Крепкий горячий кофе и поджаренный хлеб с сыром. И всё это сервировать, как положено, на маленьком столике. Достать хрустальную сахарницу из серванта, серебряные ложечки, чашки от сервиза. Это не завтрак в постель, но всё же. И сказать ей за завтраком, прихлёбывая черный бодрящий кофе, который должен прояснить эту муть в голове, что полюбил её с первого взгляда, полюбил больше всего на свете, больше жизни и никогда её теперь не отпустит. Тогда, возможно, она не уйдёт. Возможно, как-нибудь в разговоре ему удастся восстановить в памяти вчерашний вечер. И, может быть, он вспомнит наконец, как её зовут.

Лёха поднялся и, борясь с тошнотой, побрёл на кухню. На полу в коридоре была раскидана одежда. Его брюки, свитер, её блузка, сумка. Его телефон лежал на комоде у входа. Телефон! Он судорожно схватил трубку и набрал номер Костика. Абонент Костик оказался недоступен. Он тут же набрал Серого. Серый взял трубку сразу, как будто ждал звонка.

– Привет!

– Привет, – прохрипел Серый.

– Мы что вчера, в клуб, что ли, ходили?

– Сколько времени?

– Понятия не имею. Утро. Серый, мне нужно срочно знать, как звать девушку, с которой я вчера познакомился в клубе.

– Ты что, в клуб вчера ходил? – удивился Серый.

– Я… Эм… Не помню. Я думал, мы вместе ходили.

– Лёха, иди ты в пень! – заревел в трубке Серый. – Сейчас семь часов утра, какого ляда ты мне названиваешь? Иди проспись уже! – и в телефоне воцарилась тишина.

Ладно. Друг, тоже мне. Пойдём по намеченному плану. Лёгкий завтрак и непринуждённый разговор.

На сковородке зашкворчали гренки. Кофе умопомрачительно пах из большой турки. Лёха резал сыр тонкими ломтиками и прислушивался. Кажется, вода в ванной больше не шумела. В самый раз, значит. Он разлил кофе по чашкам, положил сыр на горячие гренки, насыпал сахар в хрустальную сахарницу, налил молока в маленький фарфоровый сотейник и выглянул в коридор.

Вода в ванной не бежала. Было вообще очень тихо. Лёха осторожно вышел из кухни. Дверь в ванную была закрыта. Он подошёл к двери и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Лёха замешкался, размышляя, постучать ли ему в дверь, легонько приоткрыть и позвать завтракать или дать знать о себе как-нибудь ещё, но тут взгляд его упал на пол. Вещи больше не валялись в коридоре. Его брюки и свитер висели на стуле, как он обычно их вешал. А вещей девушки не было. Лёха робко постучал в дверь ванной. Ответа не последовало. Тогда он выдохнул и открыл дверь.

В ванной было темно. Лёха включил свет и убедился, что девушки здесь нет. Он быстро прошёл в спальню, потом в зал – квартира была пуста.

«Ушла. Умылась, оделась и ушла, пока я варил кофе».

Лёха вернулся на кухню и отхлебнул кофе из тонкостенной фарфоровой чашки. Внезапно он бросился в коридор и начал торопливо шарить по карманам своей куртки. Документы и деньги были на месте. Да нет. Глупость. При желании можно было всю квартиру вынести, пока он спал.

– Пьянь гидролизная, – с чувством произнёс он вслух. – Какая девушка была! И ушла. Из-за меня, идиота пьяного.

* * *

– Олег Георгиевич?

– Да, здравствуйте, Александр Васильевич.

– Я хотел бы получить комментарии относительно пациента.

– Сегодняшнего? Да, пожалуйста. Мне кажется, он уже по вашей части. Свою работу мы сделали, весь коктейль этот из него выгнали, а он всё не приходит в себя.

– Коктейль?

– Да, была смесь амфетаминов и какая-то органика. Предполагаю, что беладонна, она же спорынья.

– Почему вы так решили?

– Следователь сообщил, что по клубам сейчас ходит новая смесь китайских наркодельцов под названием «Прекрасная дама». Прекрасная дама – белла донна…

– Понятно. А я-то тут причём?

– А притом! – возвысил голос Олег Георгиевич. – Я решительно не знаю, что с ним делать. У меня пациенты либо очухиваются, и тогда ими занимается полиция, либо не очухиваются, и тогда ими занимается морг.

– Спихиваете проблему, значит.

– У меня нет томографа, я даже энцефалограмму сделать не могу! – ещё более возвысил голос Олег Георгиевич. – К тому же, повторяю, по моей части всё чисто. Кровь, желудок, печень.

– Хорошо, хорошо. Я посмотрю его.

* * *

Допивая остывший кофе, Лёха рассуждал: «Странная какая-то девушка. Ну, подумаешь, не вспомнил сразу, как её зовут. Мало ли. Не выспался. Клуб опять же этот… Просто чего ж так убегать? В любви признавался… Может быть, и признавался. Такой девушке можно и признаваться. И любить такую можно и нужно. Прекрасная девушка. Прекрасная дама… Хм… Причем тут дама? Тоже мне, дама, пошла с первым встречным!»

Лёха помыл посуду, убрал со стола и решил вынести мусор. В коридоре он не обнаружил своих ботинок, но, поскольку полы всё равно давно не мылись, махнул рукой и собрался было идти к мусоропроводу в тапках. Однако, едва открыв входную дверь, отлетел к противоположной стене прихожей, как от удара током. За дверью была стена. Глухая кирпичная кладка.

Лёха медленно подошёл и потрогал стену. Обычная стена, обычный кирпич. Он легонько ударил по стене кулаком, потом сильнее. Стена, как и полагается стене, не шелохнулась.

«Я сплю», – мелькнула в голове спасительная мысль, но легче почему-то не стало. Лёха малодушно ущипнул себя за руку. Было больно. И голова так и продолжала гудеть.

Не отрывая глаз от стены, Лёха нащупал на тумбочке телефон. Руки его заметно тряслись. Он набрал Серому. После двух длинных гудков в трубке наступила тишина.

– Аллё, – неуверенно произнёс Лёха и удивился, как тихо и жалобно звучит его голос.

– Ну? – неожиданно громко буркнула трубка Серёгиным голосом.

– Серый, у меня тут… – Лёха запнулся. – Проблемы. Ты можешь ко мне приехать?

– Нет! – отрезала трубка.

– П-почему?!

– Потому что я уже здесь, – прошептала трубка, и Лёха увидел, как из-под стены возле его ног сочится тёмный, еле заметный дымок. Лёха попятился. Дым повалил столбом, и, прежде чем Лёха успел среагировать, на месте клубов дыма образовался Серый.

– Ну здорово, друг! – энергично протянул ему руку Серый.

Лёха машинально перевёл взгляд на протянутую руку и обомлел: к нему тянулся острый, длинный, зазубренный шип, похожий на жало гигантского насекомого.

– Проблемы, говоришь? – сказал Серый и с противным хрустом всадил шип Лёхе под рёбра.

* * *

– Обратите внимание вот на это затемнение, – неторопливо, как на лекции, говорил Лавров, – вы знаете, что оно означает? Этот участок отвечает за взаимодействие с сигнальной системой, с органами чувств. А это значит… Вам не интересно, молодой человек?

– Очень интересно, – соврал молодой человек в небрежно накинутом поверх кожаной куртки халате.

Лавров обернулся и строго посмотрел на него поверх очков.

– Вы пытаетесь обмануть профессора психиатрии? Мне даже смотреть на вас не надо, я слышу, как стучат ваши сводимые зевотой челюсти.

– Простите, Александр Васильевич, – потупился молодой человек, – я половины не понимаю из того, что вы говорите.

– Хорошо, – удовлетворённо произнёс Лавров, – скажу проще. У парня отмирают участки мозга. Он не получает сигналов от внешнего мира. Но при этом, взгляните вот сюда, – он зашуршал длинной лентой энцефалограммы, – его мозг работает, и, судя по активным областям, пациент испытывает нечеловеческие страдания. Страх, боль, отчаянье. Если бы у нас в стране была бы разрешена эвтаназия, я бы, ни секунды не сомневаясь, дал бы на неё санкцию.

– Вы считаете, прогноз негативный? – произнёс Олег Георгиевич, изучая бешеную кривую энцефалограммы.

– Более чем. Его мозг умирает медленно и болезненно. Одна за другой отключаются нейронные связи. Перестают поступать сигналы от органов. Отключаются целые области – зрение, речь, память, логика. Он сейчас в аду, который создает его агонизирующее сознание.