Реальность и сны

– Конечно, помогу, тётя Зина, – кивнул Павел, отламывая печенье, – на той недельке заеду, расскажу что и как. Документы на неё есть какие-нибудь?

Объявился Павел только через месяц. К тому времени Зинаида Александровна уже заложила в ломбард серёжки и колечко, чтобы оплатить счета и купить немного продуктов.

– Всё, тётя Зина, я договорился. Нашёл вам покупателя и вариант для переезда подобрал. Продаём за девять миллионов, покупаем за четыре, пять миллионов у вас останется, можете в банк положить и проценты получать. Можно хоть завтра ехать вашу будущую квартиру смотреть.

– Ой, спасибо, Павлуша! Какой ты молодец! А разве покупатель мою квартиру посмотреть не хочет?

– А что её смотреть? Он всё равно ремонт тут будет делать, а планировку я ему показывал уже.

– Ой, как хорошо! Ну, так поехали скорее, посмотрим, что ты тётушке подобрал!

Новая квартира Зинаиде Александровне понравилась. Маленькая, но уютная, ухоженная, рядом с метро.

Павел сам занялся оформлением и переездом. Суматоха закрутила Зинаиду Александровну, встречи с покупателями, риелторами, продавцами. Она подписывала какие-то бумаги, брала справки, открывала счета в банке, ходила к нотариусу. Племянник везде сопровождал её. Зинаида Александровна сперва пыталась вникнуть в этот сумбурный процесс, но потом махнула рукой и полностью доверилась Павлу, подписывая бумаги не глядя и не читая.

И вот наконец, после месяца суеты и волнений, она оказалась в своей новой квартире, заставленной мебелью и вещами, с которыми она не смогла расстаться. На счету в банке лежало пять миллионов рублей, а серёжки и кольцо были выкуплены из ломбарда и покоились там, где им и надлежало быть – в резной нефритовой шкатулке.

Призрак нищеты отступил, и Зинаида Александровна воспряла духом. Даже мысли о муже уже не так тревожили её. А тут оказалось, что одна из дочерей соседки занимается фортепиано, и Зинаида Александровна предложила своё репетиторство. Вот только Павел совсем перестал заезжать.

– Приезжай, Павлуша, посмотри, как я устроилась хорошо, – звала она его по телефону.

– Некогда, тётя Зина, давайте на следующей недельке.

Но и через неделю, и через месяц Павел так и не мог выбрать время навестить тётю.

Только через полгода он позвонил и сам напросился в гости.

Зинаида Александровна, как всегда, поила его чаем и шутливо корила за то, что совсем бросил навещать родственницу. А Павел виновато ссылался на занятость, хрустел печеньем и расхваливал порядок и уют в новой квартире.

– Ну, а ты сам-то как живёшь? Грустный ты какой-то? Случилось у тебя что-то?

– Тётя Зина, – Павел старался смотреть Зинаиде Александровне в глаза, но взгляд его непроизвольно сползал на фарфоровый заварочный чайник с тонкими синими узорами, стоящий между ними, – я ведь вас обманул с продажей квартиры.

Тётя молчала, и Павел решился поднять на неё глаза. На лице Зинаиды Александровны блуждала загадочная полуулыбка, и Павлу на секунду показалось, что она не поняла, о чём он ей только что сообщил.

– И с покупкой тоже, – выдавил Павел. – Я миллион себе забрал. А с продажи, – Павел снова опустил глаза, – девять. Она в два раза дороже стоила…

– Я знаю, Павлуша.

Павел вновь посмотрел на неё. Тётя улыбалась, теперь открыто и искренне, как всегда.

– Но почему вы согласились?! Почему ничего мне не сказали ни при продаже, ни при покупке?

– Я подумала, что если ты решился ради этих денег обмануть свою тётку, то они тебе нужнее, Павлуша.

Павел закрыл лицо руками и тихо, протяжно заскулил, как нашкодивший щенок. Из-под его ладони на стол упала крупная прозрачная капля. Зинаида Александровна встала, обошла стол и погладила Павла по голове, нежно, по-матерински:

– Дурачок ты, Павлуша.

И вновь улыбнулась.

Сергунька и Кирпич

(рассказ)

Замысел изначально был так себе. Плохой был замысел, к тому же незаконный. Да что уж там незаконный, преступный! И как Сергуньку угораздило в это дело вляпаться? Сидел бы за компьютером, на голых девочек глазел да в игрушки играл. Ну и учился бы себе, если бы время оставалось. Сергунька – студент. Учился он по принципу «от сессии до сессии живут студенты весело». Жил в общаге, да не абы какой, а в аспирантской, даже в отдельной комнате с туалетом. Спасибо бате, подсуетился, когда сына в город отправлял. В общем, хорошо Сергунька жил, но голодно. Работать ему было лень, родители денег присылали, конечно, но это ж город большой, Новосибирск, тут соблазны на каждом шагу. В клуб с друзьями сходил пару раз, девчонку в кино сводил – и нет родительского перевода, месяц лапу сосать. Но Сергунька не унывал, питался быстрорастворимой лапшой да по гостям ходил, когда звали. Словом, был обычным студентом-разгильдяем, вполне мирным и безобидным.

И всё в жизни у Сергуньки было бы хорошо, если бы не Кирпич.

Кирпич был бандитом. Он ходил в спортивном костюме, кепке и остроносых лакированных туфлях. Из туфель выглядывали несвежие белые носки. Мясистое лицо Кирпича всегда имело выражение презрительное и надменное. Руки обычно не покидали карманов спортивной куртки, но иногда Кирпич являл окружающим свои внушительных размеров кулаки, от вида которых у Сергуньки слабели колени. Кирпич занимался сбором мелкой дани с торгующих семечками и солёными огурцами старушек у входа в метро, а также с пугливых таджиков, продающих помидоры и сомнительного вида куриные окорочка на небольшом рынке близ студенческих общежитий. По вечерам Кирпич обычно напивался в дрова в местной пивной в компании своих дружков, которые очень старались во всём походить на него и сопровождали его повсюду. Пьяный Кирпич частенько забредал в окрестные общаги и обирал подвернувшихся студентов. Сергунька тоже попадался ему пару раз и безропотно отдавал имеющиеся в карманах наличные. Ну а куда деваться? Кирпич и трезвый-то внушал страх, а в пьяном виде начинал орать и размахивать своими кулачищами. Но обида у Сергуньки засела крепкая. И мысли о перенесённом унижении отравляли Сергуньке жизнь похлеще химической китайской лапши. Сергунька мечтал, как он когда-нибудь ответит Кирпичу, вот прямо-таки в глаза ему скажет, мол, да пошёл ты… заре навстречу! А тот побагровеет от ярости, закрутит своими ручонками у его лица, и тут Сергунька ему ка-а-ак врежет! Да так, чтоб отлетел через весь коридор, как в компьютерных играх, и о противоположную стену треснулся!

Мечты мечтами, но на всякий случай Сергунька старался не ходить по общаге слишком поздно. И вообще оглядывался. Потому что не мог он ни сказать ничего этому бугаю, ни тем более врезать. Сергунька сам это прекрасно понимал, вздыхал и ещё более расстраивался.

Наступило лето. Общаги опустели, студенты в большинстве разъехались на каникулы. Сергунька не торопился в родную деревню. Ну что он там не видел? Батя как пить дать припашет его на всё лето по хозяйству, а тут у него компьютер с девочками, и друзья, и пиво, и учиться не надо до самой осени, сессия-то сдана! Тихо стало в институтском райончике. Даже Кирпич куда-то подевался. Сергунька думал, что его прибили в какой-нибудь пьяной драке, а может, посадили наконец, и ему становилось жить легче и радостнее. Он даже перестал оглядываться и жаться к стенам, возвращаясь в общагу с поздней гулянки.

В ту ночь Сергунька шёл домой в прекрасном настроении. В голове приятно шумело выпитое за вечер пиво, в руке дымилась хорошая сигарета, которую он только что стрельнул у водителя солидной иномарки, остановившейся у ночного киоска, а губы тихонько напевали что-то весёлое и беззаботное. Сергунька остановился у подъезда общаги докурить, как вдруг сзади на плечо ему легла чья-то тяжёлая рука. Сергунька вздрогнул от неожиданности и обернулся. Кирпич смотрел сквозь него стеклянными глазами и ничего не говорил. Сергунька попробовал было отстраниться, но рука на его плече сжалась, и Кирпич проговорил сильно заплетающимся языком:

– М-малец, сгоняй-ка мне за пивом.

Ноги у Сергуньки подогнулись от ужаса и безысходности. Но и Кирпич, казалось, стоял на ногах только потому, что держался за Сергунькино плечо.

– У меня денег нет, – пролепетал Сергунька без особой надежды на то, что такая мелкая причина может встать между жаждущим пива Кирпичом и пивом.

– Да??? – искренне удивился Кирпич. – Ну тогда закурить мне дай.

Сергунька машинально протянул ему тлеющий окурок. Кирпич задумчиво затянулся пару раз и буквально повалился на Сергуньку. Сергунька попытался вырваться, но Кирпич обнял его за шею и просипел:

– Что-то устал я. Домой мне надо.

И тут в голове у Сергуньки родился план. План преступный и дебильный.

– Ну так пошли, – сказал он, – я вас провожу.

– П-пошли, – согласился Кирпич и уронил голову на грудь.

Сергунька на себе затащил тушу Кирпича в общагу мимо мирно спящего дедушки-вахтёра, на третий этаж, в свою комнату, и сгрузил возле батареи у окна. Кирпич повалился набок и отключился. Тяжело дыша после физической нагрузки, Сергунька привязал бельевой верёвкой правую руку Кирпича к крайнему ребру батареи, а левую – к стояку отопления таким образом, чтобы он никак не смог дотянуться до узлов. Кирпич только перевернулся на живот и захрапел, сделавшись очень похожим на пловца, заснувшего на дистанции. В голове у Сергуньки шумело от прихлынувшей крови и выпитого пива, он, не раздеваясь, повалился на кровать и мгновенно уснул.

Проснулся Сергунька, как и следовало ожидать, от жуткого грохота и матерных выкриков. Кирпич пытался сесть, колотил ногами по полу и ругался. Однако верёвки не позволяли ему изменить положение тела. Зрелище было страшное. Казалось, Кирпич или порвёт веревки, или оторвёт батарею от стены. Впрочем, он довольно быстро выдохся и полулёжа, привалившись спиной к батарее, стал разглядывать Сергуньку.

– Вот ты попал, щегол! Ты даже не представляешь себе, как ты попал, – голос Кирпича был хриплый и страшный, лицо опухшее, серое.

И ведь прав был он, прав на сто процентов. Сергунька даже приблизительно не представлял, что теперь делать со своим пленником.

– Развязывай меня, клоун! Ты мне должен теперь, как земля колхозу! Ты вообще знаешь, кто я?

Сергунька судорожно сглотнул и кивнул.

– Я весь район тут держу! Ты на кого руку поднял, сявка, ты хоть представляешь?! Тебе голову в задницу вколотят, ты понимаешь? Я лично вколочу, развязывай резче!!!

Сергунька понял, что развязывать Кирпича ему точно не следует. Кирпич, кажется, тоже это понял и замолчал.

«Бежать надо, – подумал Сергунька, – домой, к бате. Ну его, этот институт. Скажу, что выгнали. Батя максимум ремнём отхлещет, а потом отойдёт».

Сергунька поднялся с кровати и достал свою большую дорожную сумку. Кирпич наблюдал за его действиями, и на его лице появилось некое подобие озабоченности.

– Э-э-э, ты куда собрался? Ну-ка встань ровно, когда с авторитетом разговариваешь! Ты кто вообще такой? Отмороженный, что ли? Ты вообще не в понятиях, походу, берегов не видишь, – Кирпич угрожающе бубнил слабо понятные Сергуньке слова, пока тот споро закинул в сумку свои немногочисленные вещи, с тоской взглянул на компьютер и выскочил в коридор.

– Стой, падла!!! – глухо донеслось из-за закрытой двери. Сергунька бегом пролетел секцию и выскочил на лестницу.

– Помогите!!! – ещё тише донеслось со стороны его комнаты. Секция была пуста, все разъехались на лето. Сергунька поставил сумку на пол и прошёл в противоположную секцию, где располагалась кухня. Попив воды из-под крана, Сергунька задумался.

Кирпич, конечно, сволочь еще та, но не убивать же его за это. С похмелья, без воды, без еды, привязанный к батарее, долго ли он протянет? Никто его тут не услышит, в пустой общаге. О своей жажде мести Сергунька как-то сразу забыл. Испарилась она, исчезла. Одно дело кромсать врагов в компьютерной игре, а другое – вот так, лицом к лицу, да ещё беспомощного.

Сергунька представил, как Кирпич, мучаясь от жажды, кричит всё тише и тише, как теряет сознание через пару дней, как осенью его находят, уже полуистлевшего, с шуршащей, высохшей кожей, и содрогнулся. Попив ещё воды, он решил сообщить о своём пленнике вахтёру, а потом уже на вокзал, и бежать, бежать!

Однако коморка вахтёра была заперта, и внутри никого не было. Сергунька сел на ступеньку и обхватил голову руками. Правильно, что его нету, вахтёра этого. Потому что нельзя ему ничего говорить. Освобождённый Кирпич в милицию не побежит, скорее всего. Не та он птица. А вот вахтёр-то точно заявит куда следует. Похищение человека, незаконное лишение свободы, вот и уголовное дело. Начнут выяснять, чья комната. А Сергунькина комната! А где у нас товарищ Сергунька?! От Кирпича-то можно в деревню убежать, а от следователя – вряд ли. И окажется Сегунька в самой настоящей тюрьме!

И так муторно стало Сергуньке от этих мыслей, что хоть самому о батарею головой бейся. Он вновь поднялся на третий этаж и тихонько подошёл к своей двери. За дверью было тихо. Сергунька осторожно приоткрыл щёлочку и заглянул. Кирпич сидел в прежней позе и смотрел прямо на него.

– Вернулся, упырь?! – подозрительно радостно спросил он. Сергунька даже отпрянул от двери, решив, что Кирпичу удалось освободиться и он сейчас бросится за ним.

– Заходи, садист-беспредельщик, – донеслось из-за двери, – поговорим.

Как-то очень по-человечески Кирпич это сказал. Без угрозы и блатной развязности. Видать, оценил дальнейшие перспективы своего плена в отсутствие тюремщика. Сергунька осторожно вошёл в комнату.

– Ну, рассказывай, террорист, откуда ты такой взялся и чего тебе от меня надо?

И опять не услышал Сергунька в голосе Кирпича угрозы.

– Я… – начал он, – мне…

– Ну что ты мямлишь, – подбодрил его Кирпич, – слотошил пацана, теперь уж не тяни, говори, где я тебе дорогу перешёл.

– Вы у меня деньги отобрали, – выпалил Сергунька, – два раза!

– Отобра-а-ал, – протянул Кирпич, – по-моему, ты мне их сам отдал. Я их у тебя из карманов вытаскивал? Бил тебя?

– Н-нет.

– А чего же тогда отдал?

Сергунька замолчал. От речи Кирпича опять повеяло той гнилой, тягомотной словесной сетью, в которой обычный человек путался, словно муха в паутине.

– Ну и сколько я у тебя денег взял? – спросил Кирпич после паузы.

– Одни раз двести, второй раз сто пятьдесят, – угрюмо ответил Сергунька.

– То есть ты за триста пятьдесят рублей решил меня к батарее привязать и бросить в пустой общаге? Ну и кто из нас бандит?

– Но не бросил же, – пробормотал Сергунька.

– И то верно, – согласился Кирпич. – Что делать будем?

– Не знаю, – честно сказал Сергунька.

– Ну так развяжи меня!

– Так вы ж меня убьёте.

– Это точно, – кивнул головой Кирпич, – и убить тебя мало будет за такой беспредел. Дай хоть воды попить.

Сергунька сбегал на кухню и принёс воды в кружке. Но подойти к Кирпичу не решился.

– Ну чего встал? – нетерпеливо и зло процедил Кирпич.

Сергунька покосился на ноги Кирпича, обутые в блестящие остроносые туфли. Кирпич понял его опасения.

– Не трону я тебя, дай попить. Слово десантника – не трону. Пока.

– Какой же вы десантник? Вы же бандит, авторитет, сами говорили.

– Самый настоящий, малец, самый что ни на есть. Два года срочной и год сержантом по контракту. В Чечне. Вот так-то, малец… – лицо Кирпича потемнело, и он замолчал.

Сергунька осторожно, на вытянутой руке протянул ему кружку. Кирпич осушил её тремя огромными глотками и потряс головой.

– А что ж вы тогда, – нерешительно спросил Сергунька, – ну, это… деньги, таджики, студентов вот…

– Почему бандитом стал? – усмехнулся Кирпич.

– Ну да.

– Потому что мы только там им были нужны. Под Грозным. А здесь…

– В милицию бы пошли.

– Не взяли. Контузия у меня.

– Ну в охрану бы!

– Слушай, что ты меня лечишь, терапевт? Охрана, менты, бандиты – всё едино. Все с одного кормятся. Думаешь, я не понимаю, что делаю, чем занимаюсь? Всё понимаю. Если государству на меня плевать, то и мне на него тоже. Живу, как умею. И бухаю, чтобы не думать. А тут ты…

Сергунька слушал, приоткрыв рот. Кирпич замолчал и погрузился в свои мысли.

– Я вас развяжу, – произнёс Сергунька. – Дайте слово десантника, что не тронете.

Кирпич поднял на него подёрнутые туманом глаза.

– Даю, малец. Не трону. Ничего тебе не сделаю.

Сергунька начал торопливо развязывать узлы. Он уже не боялся Кирпича. Он боялся себя. Не понимал, как ему такое могло прийти в голову. Из-за трехсот пятидесяти рублей.

Кирпич с наслаждением разминал затёкшие кисти. Выглядело это угрожающе, но Сергунька улыбался.

– Меня Сергунька зовут. Сергей.

– Гвардии сержант Кирпичников Николай Анатольевич, – протянул ему свою огромную лапу Кирпич. – Сгоняй-ка всё-таки за пивом. За знакомство и для поправки здоровья!

Он достал из кармана скомканную пачку купюр, отсчитал триста пятьдесят рублей и вложил их Сергуньке в руку.

– Я мигом! – улыбнулся Сергунька.

– Не, погоди, – Кирпич достал ещё несколько мятых сотен. – Я угощаю!

Домовушка

(миниатюра)

Я так и не узнал её имени. Прямо спросить не было повода, а в мимолётных разговорах её имя не называли. «Она», «у неё», «ей». Похоже, она настолько стала частью этого дома, что о ней говорили, как о само собой разумеющемся, как о предмете интерьера, важном, дорогом сердцу и неизменном.

Она неслышно ходила по дому серой дымчатой тенью, удивлённо глядя на гостей круглыми жёлтыми глазами. Ненавязчиво, издалека. Забиралась в укромное место, под стул или под банкетку, и смотрела на снующих мимо людей, как маленький совёнок, моргая подслеповатыми глазами.

Она была очень маленькая, миниатюрная. Над её ушками клубился редкий серый пух. А хвост пушился и щедро посыпал пол невесомой шерстью.

Старая она была. Казалось, мысли давались ей с трудом. Когда с ней кто-то заговаривал, она поворачивала голову и некоторое время изучала собеседника, глядя снизу вверх наивными круглыми глазами.

А иногда сама заговаривала с людьми. Ясно, чётко и громко, без обычного для кошек жеманства. И ждала ответа.

– Ты хорошая, – отвечал я ей, но она явно не удовлетворялась таким ответом и опять громко мявчила, глядя прямо в глаза.

– Ты хорошая кошка, – отвечал я более развёрнуто, а она всё смотрела, то ли удивляясь недогадливости гостя, то ли соображая, как ей лучше выразить свою мысль. Приходила хозяйка и, негромко ворча, словно слегка стесняясь своей питомицы, нарезала ей говядину маленькими кусочками. И она шла трапезничать без особого аппетита и рвения, всё так же тихонько, незаметно и скромно. Хозяйка хмурилась лицом и улыбалась глазами. Глубокая многолетняя любовь ощущалась между ними.

А ещё кошка любила маленькую девочку Машу. Правда, девочка давно уже выросла и всё реже забегала в родительский дом. Но она терпеливо ждала её, радовалась её внезапным визитам, забиралась к ней на руки, как десять лет назад. И Маша тоже радовалась, тискала её, как и десять лет назад, гладила пушистые ушки и улыбалась совсем детской, открытой и в то же время чуть смущённой улыбкой.

Когда мы покидали этот гостеприимный дом, наполненный, пропитанный любовью, она провожала нас, сидя у двери, как маленький домовёнок. Незаметный дух этого дома. Глядела вслед нам, спешащим и немного растерянным, своим наивным, беззащитным взглядом, проникающим до глубины человеческой души, каким умеют смотреть только кошки.

Улитки

(миниатюра)

Почему люди не летают, как птицы?

Я задался этим вопросом не в минуты романтической задумчивости, не перед лицом величия стихии, не в плену депрессии и не за философскими измышлениями.

У меня на даче мощённые камнем дорожки. Летом после дождя на них выползают маленькие садовые улитки. Я не знаю, зачем они это делают, почему им не сидится в траве. Они спешат по своим улиточным делам, переползают через дорожки вперёд и назад. Когда я иду по своему участку после дождя, я, конечно, стараюсь не наступать на них, иду, не отрывая ноги от земли, высматриваю их коричневые домики на сером камне. Улитки доверчиво шевелят усиками и прячутся в свою раковину при звуке моих шагов. Я убираю их с дорожек, сажаю на травку, чтобы ненароком не раздавить маленьких безобидных созданий.

Но ночь постепенно стирает грани света и тени, и я уже не могу различить коричневые точки на сером камне. Я иду по дорожке, как по минному полю. «Хрусть!» – и маленькая улиточья душа отправляется в маленький улиточный рай.

Я расстраиваюсь, пытаюсь разглядеть то, что осталось от улитки, в надежде, что не совсем её раздавил. Теряю бдительность. «Хрусть! Хрусть!» Ну почему люди не летают, как птицы?!

Пусть и невольно, я обрываю жизнь маленького беззащитного существа. Не ради пищи, даже не ради развлечения. Просто так, просто потому что наши пути пересеклись.

И я понимаю буддистских лам, которые ходят, подметая землю перед собой специальной метёлкой, чтобы не раздавить ненароком какое-нибудь живое существо. У меня нет метелки. Есть только веник. И понимание, что даже случайное убийство – всё равно убийство. И я прошу прощения у улиток, как наши далекие предки просили прощения у животных, добытых на охоте. Это всё, что я могу сделать, потому что ещё не научился летать…

Тунис

(очерк)

Как здорово, что мне незачем врать. Я не продаю горящие туры и не рекламирую сомнительные отели. Тунис удивляет своей простотой. Липкая привязчивость уличных торговцев, свойственная большинству южных курортов, здесь встречается лишь в редких средоточиях сувенирных лавок. Но стоит чуть свернуть с туристических маршрутов, как торговцы утрачивают свою навязчивость и предоставляют гуляющих иностранцев самим себе. Складывается впечатление, что они вообще не слишком заинтересованы результатом своей торговой деятельности. Может быть, им и не нужно многого?

Те же, кто старается навязать свои товары и услуги, не пытаются при этом обмануть и ввести в заблуждение. Нет впятеро завышенных цен, нет ежеминутных спектаклей с торгом, притворными обидами и никчёмными подарками.

– Ты очень дорого берёшь, – объясняю я таксисту на скверном французском, – я с тобой больше не поеду, не жди меня.

– Туристов мало, – тут же говорит он в ответ, – денег мало.

Такая простота если не подкупает, то обезоруживает точно.

– Месье, лететь на парашют! Сегодня будет скидка, – сухонький, худой пляжный зазывала скромно подсаживается на соседний шезлонг.

– Не сегодня, Фофу, – отвечаю я, – мы хотим просто загорать.

– Никто не хочет летать сегодня, – говорит Фофу, – у меня совсем денег нет.

И смешно, и трогательно. Ну что за наивность!

– Месье, летите бесплатно! Всё равно никто не хочет!

– Я, правда, не хочу, Фофу, – смеюсь я, – тем более бесплатно. Давай я в другой раз полечу, за деньги. Завтра или послезавтра.

– Хорошо, – грустно кивает Фофу и бредёт по пляжу, изредка приподнимая свою смешную шляпу и раскланиваясь с отдыхающими.

Здесь нет панибратства, никто не пытается набиваться тебе в друзья с первых минут знакомства. Туристы в отеле вежливо здороваются с персоналом и друг с другом. Много европейцев и местных отдыхающих. Совсем немного русских. Но те, что есть, – узнаваемы втройне.

Мы идём с гордо поднятой головой, сдвинув брови в вечном недовольстве неизвестно чем. Мы надменно и сурово смотрим поверх голов и делаем вид, что не замечаем робких приветственных кивков пожилых французских пар и шумных итальянских подростков. Нас безошибочно узнают в любой стране мира по выражению лица. Мы всегда выглядим так, как будто идём убивать. Так чего удивляться, что нас нигде не любят и везде боятся?

Да, здесь, в Северной Африке, мы не кричим «Тагил!!!» и не дерёмся с немцами в день ВДВ. Сюда русские бегут от русских. Но и здесь остаются самими собой. Разбить фужер с коктейлем в общей джакузи, включить на телефоне шансон в ланунж-зоне и подпевать нестройными пьяными голосами – да, это мы. Устраиваем Геленджик на расслабляющем и тихом Средиземноморье. На редкость противное чувство – стыд за других. Изо всех сил стараешься изъясняться исключительно на французском и английском, улыбаться и говорить «bonjour» в ответ на приветствия, но случайно поймаешь свой взгляд в зеркале и понимаешь – это внутри нас. Тоска и настороженность во взгляде даже здесь, среди песка и света, где не надо ежесекундно думать о проблемах, где не от кого защищаться и не с кем конфликтовать.

Ветер меняет направление по нескольку раз в день и несёт с собой то обжигающее дыхание Сахары, в считанные секунды обволакивающее тело липким горячим потом, то прохладу с моря, и тогда жара совсем перестаёт ощущаться, уступая место свежести и запаху морской соли, то отголоски шторма с Атлантики, взбивающего море частыми барашками и несущего вдоль берега водоросли и медуз. А вместе с ветром меняется и настроение. От сонной и ленивой дрёмы, когда часами смотришь из-под прикрытых век на слегка качающиеся листья пальм, до бодрой жажды приключений, когда бродишь по белым улицам городка, не замечая зноя, ловишь носом дурманящие запахи цветущего за заборами жасмина вперемешку с гниющим на жаре мусором.