Реальность и сны

Тунису нечем восхищать. Он скромен и незатейлив, как пресная лепёшка. И этой простотой он привлекателен.

– Месье будет пить белое или красное вино?

– Я буду пить виски.

– Мы не подаём виски, только вино.

– Тогда ничего не нужно.

Официант исчезает и через некоторое время возвращается с бокалом виски, таким, какой пьют русские – безо льда и колы.

Они искренне стараются угодить гостям. Как умеют. Часто вопреки своим же правилам и законам. И эта маленькая деталь, ощущение, что им не всё равно, подкупает и умиляет.

Здесь чувствуется Африка. Она слишком французская, слишком глубоко спрятанная за десятилетиями колониального прошлого, чтобы быть на виду. Но какое-то неуловимое ощущение иного уклада, иного мышления неотступно преследует с первых шагов по этой земле. Как будто где-то вдалеке, на границе слышимости, непрерывно стучат барабаны.

Осколки лета

(миниатюра)

Кончился отпуск. Бело-жёлто-голубые дни, дни цвета солнца, песка, моря и неба рассыпались, разлетелись осколками мрачных витражей средневековых соборов. Растрескались причудливым и сложным рисунком свинцовых окладов.

Кроваво-красный осколок. Здоровье. Куда делось буквально за пару дней? Кто придумал эту акклиматизацию? Ведь и там жара, и здесь жара, так какого?! Нос заложен, глаза слезятся, голова… Болит голова. Это что, такая расплата за три недели солнца и света? Зачем? Кому это нужно?

Тусклые бурые осколки проблем и вопросов. Откуда они появились вдруг? Как будто ждали, караулили, когда же я наконец вернусь, чтобы сыпаться, сыпаться, сыпаться… Тоскливо смотрю через разные оттенки коричневого и серого на окружающую действительность, ставшую вмиг сложной, неприятной и тягостной. Казалось бы, после отпуска с новыми силами да радостно в гущу событий! А нет событий. Одни проблемы и проблемки, вопросы и вопросики, и все требуют решения. Какие-то срочно, какие-то могут и подождать, но постоянно покалывают острыми краями, привлекают к себе внимание, требуют, требуют… Решаешь одни, а за ними, как головы у гидры, вырастают другие. И не видно конца.

Тёмно-синие осколки настроения. Глядит в глаза меланхолия через синее стекло. Как будто спросить что-то хочет. Но не спрашивает. И сам уже спрашиваешь нервно: «Ну? Что?» Молчит. И не уходит.

Разноцветные, яркие осколки впечатлений, мелких радостей, мимолётных улыбок – они тоже есть. Но вперемешку всё, в беспорядке и хаосе. Крутится, крутится жизнь, как водоворот, затягивая в обыденность, суету, беспокойство. Голова идёт кругом. Да ещё и болит.

Отпуск? Какой отпуск? Не было его. Приснилось, привиделось. Прошло лето, опять не изменив ничего, что могло бы изменить, чему давно уже пора бы измениться.

Хрустят осколки лета, как случайно разбитое витражное стекло под ногами спешащих куда-то людей.

2. В шаге от реальности

Виктория

(рассказ)

Мы всегда смеялись над Мак-Коем. Не то чтобы он был действительно смешон, скорее забавен в своём увлечении. Над ним подтрунивали даже мальчишки-курьеры. Даже невозмутимая миссис Фергюссон каждое утро делала серьёзное лицо и строго спрашивала его:

– Вы уже плавали, мистер Мак-Кой? – и мелко-мелко тряслась от смеха.

Дэйв смущённо улыбался и спешил на своё рабочее место. Он стыдился своего увлечения, понимал его бесполезность и неуместность тут, в холмах, и это только добавляло нам желания потешаться над ним.

Мак-Кой строил лодку. Она стояла на стапелях во дворе его дома. Не думаю, что он действительно когда-либо спустил бы её на воду. Да он и сам понимал, что его двор – это первая и последняя гавань его творения.

Всё своё свободное время он уделял лодке. Постоянно что-то подкручивал, пристраивал, строгал, сверлил и красил. Двигатель на лодку устанавливал специально нанятый им для этой цели автокран, и после установки этой ключевой детали Дэйв полгода приносил на почту запах мазута и машинного масла, доводя до совершенства старенький дизель и до исступления своих коллег, которые были не в восторге от въедливой вони нефтепродуктов.

Поначалу мы интересовались:

– Как твоя лодка, Дэйв, что нового?

Дэйв начинал пространно рассказывать о своих последних достижениях, делился с нами техническими решениями, а мы давились от смеха, уткнувшись в мониторы компьютеров. Со временем Дэйв понял, что мы спрашиваем его только смеха ради и перестал отвечать на наши вопросы.

У него не было девушки. По крайней мере, никто из нас никогда не видел его с девушкой. Мы шутили между собой, что ему надо назвать лодку женским именем и жениться уже наконец на ней. Дейв лишь слегка улыбался в ответ и опускал глаза.

Первые признаки катастрофы породили новую волну нашего веселья. Мы смотрели репортажи о тонущей Голландии и не могли удержаться от ехидных уколов:

– Смотри, Дэйв, скоро и до нас дойдёт наводнение, глядишь, и пригодится твоя лодка!

А потом всем стало не до смеха. И не до Дейва. Мы жили у телевизоров. Мы не выключали на ночь радио. Мы молились и надеялись. Но всё было тщетно. Великобритания неуклонно уходила под воду.

Новости напоминали сводки с фронтов. По утрам начальник зачитывал нам названия городов, куда уже не доставлялась почта. Ливерпуль, Глазго, Эдинбург… Каждый день океан пожирал прибрежные города, словно ленивый флегматичный монстр, от которого не было спасения. И тем он был страшен, что никакие человеческие средства не могли остановить его неспешное, но неумолимое движение.

Все помнят эти страшные недели. Самые дальновидные уехали на материк ещё до первых крупных потерь. Потом из портовых городов люди потянулись вглубь страны, в том числе и в наше горное захолустье. Но очень скоро стало понятно, что невозможно эвакуировать целую страну. Началось бегство, следствие истерии, страха и отчаяния. Кто мог, летел в Америку, Австралию, Азию. Кто-то переправлялся в уже частично затопленную Францию и Испанию, из которых люди бежали дальше, на восток, до самых границ Евросоюза. Но скоро и это переселение народов улеглось. Из нашего двадцатитысячного городка в своих домах остались не больше трети горожан. Нам некуда было ехать. Нас никто не ждал на материке, у нас не было денег на такие путешествия, и мы решили для себя, что наши горы устоят под напором океана. В десятке километров от города, на холмах, лежала деревушка Хиллстоун. Вот туда мы и планировали направиться, если океан постучится к нам в дверь. И он постучался.

Восьмого февраля я впервые увидел океан из окон своего дома. Я разбудил жену, и мы долго стояли у окна и смотрели, как неторопливые волны разбиваются об ограждение бензоколонки.

– Не пронесло, – сказала она.

Я молча кивнул. Мы начали собирать вещи и переносить их в трейлер.

Дом на колёсах, океан у порога дома, чайки над горами. Нас не покидало ощущение нереальности происходящего. Весь привычный мир, успевший даже надоесть за многие годы, выворачивался наизнанку, вставал с ног на голову, рушился ежечасно, ежесекундно.

Мы вышли из дома. Я зачем-то закрыл дверь на ключ. Потом вернулся и открыл. Постоял немного у порога, глядя на витые светильники в прихожей в виде старинных канделябров, за которыми мы с женой специально ездили в Эдинбург, и снова запер дверь. Нет, я не планировал всерьёз вернуться домой, но маленькая и упрямая надежда не давала осознать, что через несколько часов в нашем уютном доме, в который мы вложили столько сил и средств, будут жить лишь рыбы и прочие морские твари.

Трейлер я вёл второй раз в жизни. После моей «Тойоты» он казался огромным и неповоротливым бегемотом, неспешно выползающим из двора. Впрочем, торопиться особо было некуда. Мы влились в поток машин, медленно ползущих по улицам в сторону северного выезда из города. Вереница автомобилей тянулась к холмам, в направлении Хиллстоуна, в котором нас никто не ждал. Мы уже успели свыкнуться с мыслью о грядущей жизни на колёсах. И, несмотря на горечь от утраты всех составляющих спокойной и привычной жизни, будущее не угнетало меня. Даже такое вынужденное приключение, возможно, даже ценою в жизнь, было хоть каким-то развлечением, свежим ветром странствий в нашей размеренной жизни.

Дорога шла в гору. Я всё время поглядывал в зеркало заднего вида, пока наконец не перестал видеть в нём тонкую полоску прибоя. А вскоре из поля зрения скрылись и последние домишки пригорода.

Мы решили не заезжать в Хиллстоун. Наш трейлер был набит продуктами и вещами, как необходимыми в кочевой жизни, так и теми, с которыми мы просто не смогли расстаться. Я загодя присмотрел в паре километров от Хиллстоуна место, где дорога проходила вдоль неширокого, но ровного плато, на которое были съезды с трассы и на котором я собирался поставить наш трейлер. Кроме того, с плато открывался прекрасный вид, и в ясную погоду можно было разглядеть на горизонте наш городок, ну и океан, если он доберётся и досюда.

Когда мы прибыли на место назначения, оказалось, что на плато уже расположились несколько десятков семей. Люди ставили палатки, кто-то небольшими кучками, кто-то обособленно. Я проехал чуть дальше, ближе к краю плато, насколько это было возможно, пока камни под колёсами не стали слишком крупными, а кустарник слишком густым. Здесь я и припарковал наш новый дом.

Мы неплохо устроились. Мне удалось настроить связь со спутником, и у нас работали Интернет на ноутбуке и телефоны. Мы перезванивались с несколькими знакомыми, которые осели в Хиллстоуне, и теми, что отправились дальше на север, в горы. Заняться было особо нечем. Мы с женой гуляли по окрестностям, разговаривали. Я поймал себя на мысли, что мне не хочется узнавать новости, не хочется следить за движением океана. Наше зыбкое положение не позволяло строить планы и окружать себя заботами. Мы жили как птицы, одним днём, одним часом, одной минутой.

На третье утро нашего пребывания на плато мы проснулись от шума. Работали моторы, переговаривались люди. Я оделся и вышел из трейлера. Плато заполонили автомобили. Люди оставляли машины и шли к краю плато.

– Что случилось? – спросил я проходящего мимо трейлера пожилого джентльмена.

– Океан пришел в Хиллстоун, – ответил он, – надо двигаться дальше в горы.

Я побежал к краю плато. Перед нами лежал океан. То, что ещё вчера было подёрнутой сизой дымкой долиной внизу, сегодня стало водной гладью до самого горизонта. Люди стояли на краю обрыва и вглядывались в беспредельную даль. Мы прощались с нашим городом. Теперь уже навечно. Многие из людей были мне знакомы. В толпе я видел миссис Фергюссон с мужем, а рядом со мною стоял мистер Арчер из мясного магазина, но мне не хотелось заговаривать с ними. Мы перестали быть горожанами, односельчанами, соседями. Судьба каждого из нас была в наших руках. И каждый должен был решить, как ему поступать дальше. Мы молчали и смотрели на воду.

– Смотрите, что это?! – вдруг выкрикнул кто-то из толпы.

Я пригляделся и увидел на горизонте черную точку, которая быстро увеличивалась в размерах.

– Это корабль, корабль! За нами выслали спасателей! – кричали в толпе.

Вскоре послышалось веселое урчание дизеля. И тут я понял, что это был не корабль.

– Это же Дэйв! – услышал я невдалеке голос миссис Фергюссон. – Господи, это наш Дэйв!

Да, это был Дэйв. Он стоял на корме своей лодки, за штурвалом, как заправский капитан. Метрах в ста от нас он развернул лодку бортом вдоль берега и остановился.

– Дэйв, Дэйв! – кричала миссис Фергюссон. – Мы здесь, плыви сюда!

Мак-Кой услышал её и медленно двинул своё судно в нашем направлении. Однако, не доплыв до берега пару десятков метров, он застопорил ход.

– Ну же, Дэйв, – миссис Фергюссон, казалось, готова была спрыгнуть в воду и броситься вплавь, – мы тут. Забери нас с собой, Дэйв!

На лице Дэйва читалась растерянность. Его лодка не вместила бы и десятка человек, из нескольких сотен, стоящих на берегу. Дэйв молчал и пробегал взглядом по лицам людей, выжидательно смотревших на него. Похоже, он и сам не очень понимал, зачем сюда приплыл. Люди на берегу тоже утихли и молча ждали, что же он сделает дальше. Молчание снова нарушила миссис Фергюссон.

– Да будь ты проклят, Дэйв Мак-Кой! – громко воскликнула она, подняла с земли камень и швырнула в сторону лодки.

Камень не долетел до цели и гулко булькнул в паре метров от борта. Однако из толпы вылетел ещё один камень, который со звоном отскочил от обшивки, а следом ещё и ещё. Пятый камень попал Дэйву в руку. Дэйв словно очнулся, присел и начал нажимать кнопки и тумблеры возле штурвала. Дизель взревел, лодка приподняла нос из воды и под градом камней начала разворот в открытое море. Еще один камень ударил Дэйва в спину, между лопаток, но он только втянул голову в плечи и прибавил ход. Последний долетевший до лодки камень ударился о корму, на которой от руки белой краской было написано «Виктория».

Мы смотрели ему вслед, пока лодка не пропала на горизонте. Дэйв ни разу не обернулся.

Не ходи туда

(рассказ)

В начале девяностых, когда СССР уже перестал существовать, а Россия ещё не думала подниматься с колен, я заканчивал школу. Как и большинству школьников, политические перипетии мне были мало интересны. Мне было пятнадцать, жизнь была прекрасна и удивительна, пить и курить я ещё не научился, спортом занимался вполне серьёзно, в том числе и спортивным туризмом. О нём и речь.

Наш замечательный географ Сергей Сергеевич возил нас в походы разной степени сложности. В основном зимой, на лыжах. В тот год мы поехали на южный Кузбасс, в Горную Шорию.

Дорога из Новосибирска занимала почти сутки. Поезд в ночь, утром электричка на Таштагол. Потом на автобусе от станции до затерянного среди сопок посёлка Каз.

Каз производил весьма унылое впечатление. Он был разбросан на огромной площади, причём как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Хождение из дома в дом могло стать целым походом, подъём порой составлял метров двести по почти вертикальной тропинке, ну или пару километров по серпантинам улиц. Мы иногда гуляли по посёлку, ходили от школы, где нас поселили, до единственного промтоварного магазина. Не сказать, чтобы прогулки доставляли нам удовольствие. Пытливый детский ум и юношеское любопытство гнали нас гулять после нелёгких утренних восхождений. Мы бродили по пустынным улицам, глазели на ассортимент магазина и возвращались обратно. Темнело рано, в пять часов вечера темнота была уже кромешной, освещением посёлок не блистал, так что гуляли в потёмках. Но основным развлечением и целью поездки были, конечно, восхождения на местные сопки и катание на лыжах.

Программа была незамысловата. Мы просыпались, завтракали и отправлялись в горы. Подъём занимал большую часть времени. В зависимости от сложности маршрута от трёх до шести часов. Шли медленно, часто делая остановки, дожидались отстающих. Частенько ломались лыжи, особенно почему-то у девочек, и вся группа останавливалась, чтобы починить их с помощью заготовленных заранее жестяных манжет. Пили чай, болтали, любовались красотами заснеженных гор, искали следы зверей и птиц. Наконец, часам к трём дня, мы поднимались на расчётную вершину. И начиналось самое интересное – спуск.

Лыжи у нас были не горные, а широкие туристические. Ходить по целине в них было очень удобно, а вот скоростной спуск был не слишком скоростным. Во-первых, целина, лыжни не было, во-вторых, лыжи сильно сопротивлялись качению за счёт веса и ширины. Но нам хватало и того что было. Долгий подъём давал и долгий спуск, двадцать-тридцать минут с приличной скоростью. Удовольствия море. Ветер в ушах, слалом вокруг ёлок и пихт, падения, смех, сломанные лыжи и радостная встреча внизу, близ посёлка. Так и проходили дни наших каникул.

В тот день подъём у нас выдался особенно длинный. Мы часто останавливались, и к моменту подъёма на перевал уже сильно проголодались, так как бутерброды были съедены ещё пару часов назад, а на обед ещё нужно было спуститься вниз и дойти до школы.

Мы с моим другом Илюшей Бобровским шли замыкающими. Роль эта в группе несложная, но очень ответственная. Следить, чтобы никто не остался на маршруте, не отстал от группы. Помогать утомившимся девчонкам было приятно и забавно. На перевал мы поднялись последними, вся группа уже стояла вокруг Сергея Сергеевича и слушала инструкции по спуску.

Илюха ткнул меня в бок:

– Смотри, видишь?

Левее места спуска, меж мелких пихт виднелась колея от снегохода. Она уходила вниз с горы параллельно предполагаемому маршруту.

– Давай по ней? – подзуживал меня Илюха.

– А если она свернёт? – поинтересовался я.

– Ну, остановимся, сойдём, по направлению поедем.

Соблазн был велик. Спуск по колее по сравнению со спуском по целине был примерно, как езда по автобану по сравнению с сельским просёлком.

– Хорошо, – согласился я, – давай ребят отправим и глянем, что там за колея.

Сергей Сергеевич, как всегда, взял старт вниз с горы первым. За ним потянулись остальные с интервалом в пару десятков секунд. Мы с Илюшей как замыкающие дождались, пока последние туристы скрылись внизу среди деревьев. Переглянулись и пошли к колее.

Колея была шикарна. Она безупречно ровной стрелой уходила вниз параллельно нужному курсу и терялась между ёлок. След был утренний, уже успевший подтаять на солнце и схватиться ледком. Самое то для скоростного спуска.

– Ну что, погнали? – и Илюха, не дожидаясь ответа, ринулся вниз.

– Падай вправо, если что! – крикнул я вдогонку и устремился за ним.

Через минуту мы набрали такую скорость, что стало трудно дышать, а встречный поток воздуха еле позволял открыть глаза. Я поначалу следил за направлением колеи, и мне показалось, что она уходит левее нужного нам курса, но потом след начал петлять среди деревьев и отслеживать направление стало решительно невозможно, главное – не упасть на таких виражах, лыжи точно не сохранишь.

Нет, если бы я ехал первым, я бы нашёл место, где можно упасть, остановиться и сориентироваться. Но как бросить Илюху, который летел впереди и ни о чём не думал? А он и не думал останавливаться. Я даже не видел его впереди. Я перестал забивать себе голову и сосредоточился на спуске. Скорость и восторг! На поворотах лыжи скользили по краю колеи, как по бобслейной трассе. Пихты и ёлки мелькали, как частокол. Колени дрожали от вибрации и напряжения. В конце спуска, только-только почувствовав замедление, я увидел Илюху. И понял, что не заторможу. Колея проходила сквозь запертые ворота из длинных жердей. Илюха лежал без движения возле ворот.

Я завалился на бок, подняв облако снежной пыли и полностью забив все внутренние и наружные полости своей одежды снегом. Колено сильно ударил, но это ерунда. Лыжи остались целы. Я отщелкнул крепления, выбрался на колею и побежал к Илюше. Он уже зашевелился, барахтаясь и отплёвываясь. Ну, хоть живой.

– Не, ты видел?! – закричал он. – Это просто чума, я так ещё никогда не спускался. Лыжу сломал, блин.

Первое, что делаем, – чиним лыжу. Это как закон. Всё остальное – потом. Без лыж в глубоком снегу пропадёшь, даже в нескольких сотнях метрах от жилья. Пока чинили, я огляделся. Мы были внизу, в лощине, среди гор. Вот только посёлка тут не было. Лощина была узкая, сопки нависали низко, и, кажется, начинало темнеть. Наверху, среди вершин, ещё было светло и даже виднелись солнечные лучи, а вот между сопок уже наползали вечерние сумерки. Я приблизительно сориентировался по уходящему солнцу и полез в рюкзак за компасом. Но и компас не добавил ясности. Судя по всему, Каз сейчас был позади нас, как раз там, откуда мы только что спустились. Илюша тоже это понял.

– Плохи дела, Мишаня. Кажется, мы не с той стороны перевала спустились.

– Сколько мы спускались примерно?

– Минут двадцать, не больше.

– А скорость?

– Кто ж его знает. Ну сто километров в час всяко не было. И восемьдесят, наверное, не было. Хотя… Километров пятьдесят-шестьдесят, думаю, было.

– Ну, я тебя поздравляю. Мы километрах в двадцати от посёлка, – сказал я, произведя несложные вычисления.

– От перевала, – поправил меня Илюша. – И там ещё километров двенадцать-пятнадцать под гору к посёлку, если мы по своему следу пойдём.

Темнело. И ног я уже почти не чувствовал. Одно дело двигаться, другое – сидеть на снегу и чинить лыжи. Ноги бы не отморозить.

– Двадцать километров в гору – это как минимум семь часов. Это если свежими идти и сытыми. А мы уставшие и голодные. Плюс ночь, темнота. Не дойти нам, Илюха.

– Сергеич с ума сойдёт, – покачал головой Илюша.

– Он в любом случае сойдёт, даже если мы сейчас двинем по обратному следу. Он внизу сейчас, с другой стороны перевала. Мы поднимались весь день, Сергеич наверх на крыльях не взлетит нас искать. Пошли-ка за дровами, пока совсем не стемнело. Костёр надо.

– Давай вон, жердей от ворот и от забора отдерём, – предложил Илюша.

– Тебя потом самого отдерут. Люди не просто так строили. Загоны это для скота, – сказал я, а про себя подумал: «Откуда тут скот? Лес вон какой густой».

И мы разбрелись собирать хворост.

Неблагодарное это дело – в лыжах дрова собирать. Пока возились, уже совсем стемнело. Устроились у всё тех же злополучных ворот, разожгли костер. Пар пошёл от мокрых насквозь штанов и ботинок. Распотрошили рюкзаки. У меня оказалось: нож, соль, спички, луковица, котелок, кружка, ложка и небольшой кусок сала. У Илюхи – нож, соль, спички, булка хлеба, банка тушёнки. Мы распустили тушёнку в котелке, накрошив туда половину хлеба и лук, а из оставшегося сделали бутерброды с салом. Ужин был настолько вкусен, насколько может быть вкусным приготовленное на костре своими руками и под зверский аппетит. Вот только чая у нас не оказалось. Помыли котелок, натопили в нём снега и попили пустого кипятка.

Мы решили пересидеть ночь у костра, не утруждаясь устройством настоящего ночлега, а утром с рассветом двинуться по своему следу наверх. Нас слегка разморило от сытного ужина, мы сидели напротив друг друга, между нами горел весёлый костер, мы вяло обсуждали произошедшее.

– И всё-таки, куда дальше колея идёт? – вопрошал Илюха. – Он что, до ворот доехал, открыл, проехал, закрыл и дальше укатил? Следов-то нет от ног!

– А может быть, он в открытые въехал и за собой закрыл? – улыбнулся я.

– Тогда на той стороне должны быть следы.

– Завтра утром посмотрим, если хочешь.

– Да ты не понимаешь, если он за собой ворота закрыл, значит тут он где-то, снегоход этот с водителем. Домой он значит приехал. Может, он нас в Каз добросит.

– О, а это мысль! Пошли посмотрим, что там за воротами.

Перелезть через забор не составило труда, благо он был из трёх горизонтально уложенных жердей. От коров или от свиней, похоже, загон. Утопая в снегу, мы перелезли и обошли ворота с обратной стороны. И застыли. Колеи тут не было. Белый, нетронутый снег лежал за воротами.

– Пойдём-ка к костру, – произнёс я, и мы спешно вернулись к нашему островку комфорта и безопасности. Неудержимо накатывающаяся ночь вдруг показалась нам враждебной и чужой. Мы инстинктивно придвинулись ближе к огню. Долго молчали.

– Ну, и что ты об этом думаешь? – наконец спросил я.

– Викито.

– Что?

– Викито!

Я поднял глаза на Илью и обомлел. За спиной у него маячила тёмная размытая фигура.

– Что там? – прошептал Илюша.

Из темноты за спиной Ильи раздался звук, который трудно с чем-либо спутать. Звук затвора охотничьего карабина, досылающего патрон. И этот звук показался мне таким родным и понятным, несмотря на свою угрожающую природу, что я тут же понял, что нам говорила тень за спиной Илюши.

– Ви кито такие? Чито тут, а?

– Мы туристы из Новосибирска, – ответил я. – Заблудились вот немного.

– Турии-исты, – протянул как будто слегка разочарованный голос. Тень шагнула из темноты и оказалась низеньким тщедушным мужичком. Не больше полутора метров роста. Его чёрные маленькие глазки блеснули в свете костра, и тускло сверкнуло воронёной сталью цевьё новенькой «Сайги» в его руках. Шорец. Абориген. Во всей красе.

– Вы не подскажете, до Каза далеко отсюда?

– Здесь нельзя костёр делать! – он, похоже, не понимал половину слов.

– Мы замёрзнем без костра, – сказал я, – а до Каза нам ночью не дойти.

– Не дойти, не дойти, – энергично закивал шорец. Меня даже слегка напугал его энтузиазм.

– А вы вообще кто? – подал голос Илюша.

– А ты как думаешь? – повернулся к нему шорец и шагнул к самому костру. Теперь можно было рассмотреть его во всех деталях.

Короткие и широкие лыжи, подбитые мехом. Старая серая телогрейка, подпоясанная солдатским ремнем. Бесформенная шапка с длинными ушами. Из-под шапки выбивались прямые чёрные волосы. Лицо было морщинистое, с мелкими чертами и глубоко посаженными чёрными глазами. Трудно было определить его возраст, ему подошёл бы любой от сорока до шестидесяти.

– Охотник? – предположил Илюша, косясь на его карабин.