Лунный свет

И Элвис шёл.

Он уже вышел с рынка и шёл по безлюдной, заброшенной улице, обстановка на которой напрягала его. Перевёрнутые мусорные баки, обломки деревянных заборов и вырезанные дыры в – железных, сетчатых, поверх которых линией проводилась заржавелая колючая проволока; Детские качели-весы жёлтого цвета с красными сиденьями, покачивались вверх-вниз, собачья будка с разваленной крышей и свисающей табличкой «Блэк Джек» заграждающей проём. Консервные банки, бутылки из-под: пива, газировки и алкоголя разбросанные по всему тротуару, как игрушки в любой детской комнате. Вся эта картина склоняла чащу весов с ярости на страх, заставляя Элвиса бежать.

«Улица. Почему она такая заброшенная, – гадал он, словно это было нечто большее, чем просто тревожащий его мысли вопрос. Он оказался прав. – Где дворники? Они должны убирать все улицы, но тут разбросаны бутылки, как новогодние игрушки до и после рождества».

Он резко остановился и чуть не упал – вздрогнула старая нога. Посмотрел ввысь. Солнце стояло высоко над горизонтом. Он прикрыл один глаз, посмотрел на солнце, второй – и проделал тоже самое, а когда протёр их разом – ужаснулся. Он увидел Око. Красный глаз вместо белка, с чёрной радужкой и белым зрачком, но стоило Элвису моргнуть, как тот исчез.

Тяжело сглотнув, он оскалил зубы и сказал, достаточно жалостно, не соответствуя своему виду и характеру:

– Я знаю, что это твоих рук дело, Петушиноголовый, – в ответ тишина. – Боишься меня, а? – ни звука не прозвучало. – Молчишь, значит согласен.

Громкий, протяжный смех, от которого веяло ехидством, прозвучал в голове бродяги.

– Ты видимо, забыл кто я.

– Всего лишь Петушиноголовый, которого плохо закопали.

Опять смех.

– Я вижу, ты не потерял оптимизма.

– С чего бы это? – спросил Элвис и сам же ответил. – Я ещё молод и верю, что тебя когда-нибудь уничтожат, истребят и до конца закопают, Петушиноголовый.

– Меня нельзя уничтожить, я Бог смерти, я Миктлантекутли – владеющий жизнью и смертью.

– О-о-о, – протянул Элвис, запевая, словно Пресли. – С каких пор ты владеющий жизнью? Я думал, что ты лишь отбираешь жизнь и даруешь смерть. И кажется я не ошибался, верно?

Молчание. Смех. Молчание. Протяжный смех.

– Тебя же это раньше не волновало, а теперь…

– Теперь я стал мудрей! – прервал Элвис. – И я знаю, что если человек умирает, то значит такова его судьба.

– Слишком поздно, – говорит Миктлантекутли и голос его слабеет. Всё вокруг начинает растворятся. И заброшенная улица превращается в поросшую деревьями Уитчем-Стрит. – Слишком…

– Вот он, – кричит женщина, указывая санитарам на Элвиса. – Он псих, разговаривает с солнцем.

–…поздно…

– Мы вас поняли, мэм, – ответил один из санитаров, и они оба ринулись к Элвису.

– …Питер Грин…

Элвис опустил голову, заметил санитаров и развернувшись побежал. Правую ногу пронзила скорей неприятная, чем сильная боль и он упал на землю: Эливс наступил на лежавший булыжник и подвернул ногу. «Я знаю, что это твоих рук дело. – Шепчет он. – И камень, и женщина, позвавшая санитаров и сами санитары».

– Хватаем его, – говорит санитар и набрасывается на Элвиса, пытающегося уползти.

– … мальчишка, убивший девчонку, – заканчивает Миктлантекутли и стихающий смех заменяется ветром, стучащим по листве.

Глава 3

Рич Тейлор

Он проснулся, когда стрелки часов в его комнате должны были встретиться на двойке, но они остановились на одиннадцати более двенадцати часов назад. В голове звенело, совсем как это показывают в кинофильмах: непонятный звук, который режет тебя изнутри скальпелем. Он то нарастал плавно, то подскакивал вверх, вынуждая Рича подняться с кровати и взять книгу. Но Рич лишь переворачивался из стороны в сторону, перебирая все доступные положения лёжа: калачиком прижав колени к груди, буквой «С» согнувшись по полам, на спине, на животе, на левом и правом боках. Даже одеяло сбросил, но ничего не помогало. А в голове, сквозь звон прорывалась мысль-напоминание: «Я же вчера чистил уши».

Сон начал медленно отступать, а через десять минут окончательно сдался, проиграв схватку головной боли, вызванной непонятным звоном. Вставать было по-прежнему лень и Рич всячески упирался в эту позицию под совершенно разными предлогами, основным из которых был: «Я заболел, чтобы отдохнуть, а не вставать в час ночи». Что-то, может какая-то часть его, хотела, чтобы он встал, проснулся и был готов. Вот только готов к чему? Он поднялся и теперь сидел на краю кровати, одеяло свисало с его коленей, а обнажённый торс покрылся мурашками и дрожа от холода молил Рича вернуться под одеяло.

Зевнув, Рич поднялся, накинул одеяло на плечи. Нащупав ногами тапки, сунул в них ноги и пошлёпал ко столу, возле которого стоял стул с лежащей на нём одёжкой. Каждый шаг звучал за два: приземляется тапок, приземляется нога, приземляется тапок, приземляется нога. Не скидывая с себя одеяло, он натянул носки и штаны. Чтобы одеть майку, а затем свитер, ему всё же пришлось скинуть одеяло, но не на долго. Он положил одеяло на стул, зная, что скоро туда вернётся, и вышел из комнаты.

В коридоре было темно, как в погребе или в подвале («Или в катакомбах Кургана» – промчалась мысль-автомобиль, едва задев сонную голову Рича краем бампера). Свет включался возле лестницы, справа от комнаты Рича, а ванна находилась с противоположной стороны, в нескольких метрах. Как-то раз, на третий день после приезда, мать говорила, что прошлой ночью на втором этаже споткнулась о цветок и разбила вазу, при этом она выругалась на Архитектора, что додумался поставить выключатель возле лестницы (Конечно Рич мог задать ей весьма логичный вопрос: «А где нужно было поставить выключатель, кроме как возле лестницы?»). И Итан, тогда предложил поставить лампочки, которые включаются двойным хлопком, сказав, что ни один раз видел такие в фильмах. Не знаю, чем тогда думал Джо Тейлор и был ли он трезв вообще, но он принялся объяснять сыну, как снимают кино. Сказал, что, когда актёр хлопает, люди за кадром переключают выключатель и лампочка загорается, совсем как по волшебству. Так вот, сейчас Рич был не прочь дважды хлопнуть в ладоши, чтобы зажегся свет – чёрт знает, где сейчас стоит ваза с цветком. Кэтрин их переставляет каждую неделю, оправдываясь словами из женского журнала (Деньги-загребалки): «Цветы, как люди. Они не любят долгое время пребывать на одном месте, поэтому им нужно новое место, желательно менять его каждую неделю» (Но чёрт вас подери, редакторы, почему тогда цветы уютно растут в природе и ни на что не жалуются? А, кажется, знаю. Наверное, в каждом лесу обитает ещё неизученный вид животного-ботаника или гномов. Да, скорей гномов, ведь раньше, вы писали, что статуэтки гномов способствуют порядку на газоне и клумбе).

Рич аккуратно, прощупывая ногой каждый метр, зашёл в ванную и включил свет. Из приоткрытой двери он выглянул в коридор. Света из ванны хватало, чтобы осветить большую часть коридора; дальняя терялась во мраке, как куст в нескольких метрах, при сильно густом тумане. Зелёная ваза в виде бочонка стояла, как понял Рич, в другом конце коридора, там, где правила тьма, возле комнаты Итана. Что ж, ладно. Он плотно закрыл дверь, чтобы шумом воды не разбудить родителей, а главное брата. Да, Итан мог причинить ещё больше вреда, чем родители. Однако, в последнее время, он старается держаться подальше от брата. Закрыв дверь, он повернул замок и механизм щёлкнул.

Раковина стояла напротив двери, слева от ванны и справа от душевой. Душевая закрывалась двумя дверьми, перемещающимися по небольшим углублениям, напоминающим рельсы. Ванная же по своим размерам могла бы порадовать баскетболиста, играющего на позиции центрового и имела длинную в два метра. Занавеска, прикреплённая к перекладине, идущей от двери к стене напротив, была разрисован в гавайском стиле: оранжевый фон, солнце и жёлтые листья. Помимо лампы, в ванной был ещё светильник, располагающийся над зеркалом и умывальников. Он не раз выручал Джо Тейлора, когда тот равнял усы или бороду. На небольшой, полукруглой подставке, выходящей из стены между зеркалом и раковиной, стояло четыре стакана с наклеенными на них пластырями. Слева на право: Джо Тейлор, Кэтрин Тейлор, Рич Тейлор, Итан Тейлор. В каждом из которых лежали: зубная щётка, зубная паста, зубная нить, бритва, ушные палочки.

Включив светильник, Рич зевнул, положил руки на вентиль с холодной водой. Ещё раз зевнул, стекло запотело, и повернул кран. Сунул руки под кран, вздрогнул. Сложив их чашечкой, он наклонился над умывальником и резким движением омыл лицо. Хотел вздрогнуть, но выдохнул и энергично качая головой повторил процедуру умывания лица ещё дважды. Вода хлопалась о раковину, как рыба о лёд и стекала по водосточной трубе, забирая с собой то желание вернуться под одеяло. Вот только Рич понимал, причём очень хорошо и убеждался в этом неоднократно, что желание это вернётся сразу, как только найдёт выход из водостока, стоит только ему заскучать. Вытерев руки о полотенце, он взял щётку и открыв тюбик выдавил горошину зубной пасты на неё. Во рту царствовал привкус мяты. Рич не любил мяту, но именно не натуральную: в конфетах, в зубных пастах и жвачках. Однако запах настоящей мяты, ему нравился. Раньше до приезда в Луизиану он часто пил чай с мятой и называл его: «Чай бодрости», потому что после него сон отбивало напрочь. Смыв со щётки остатки зубной пасты, он вернул её в стакан, куда минутой ранее отправился тюбик «Colgate». Склонившись над умывальником, наполнил рот холодной водой. Зубы заболели мгновенно, а в голову словно молотком стукнули. Прополоскав рот, он сплюнул воду, набрал ещё раз и снова сплюнул. Закрыв вентиль и выключив светильник, он взял полотенце и вытерев им лицо вышел из ванны.

В комнату Рич вернулся быстрей, чем выходил из неё. Закрыл за собой дверь и подошёл к столу.

Книга лежала по среди стола, а поверх неё лист бумаги с иголкой. Какое-то время он просто смотрел на неё, как Голум на кольцо всевластия, наслаждаясь что эта прелесть его и только его. «Нет, есть ещё один владелец. Настоящий владелец, а не второстепенный, как ты» – Твердил ему голос, похожий на собственный. Он уселся за стол и накрыл одеялом ноги. Открыв нижний ящик в столе, достал чистую тетрадь и ручку. Он отложил две эти вещи в сторону, затем подвинул к себе книгу и попытался её открыть. Стоило ему дотронуться обложки, как та внезапно открылась и страницы, как при сильном дуновении ветра, начали перелистываться слева направо.

«Добрый день, Рич Джо Тейлор» – увидел он уже готовую надпись.

Слегка отодвинул книгу и потянулся к иголке, лежавшей под обложкой. Безымянный палец левой руки был весь исколот и когда Рич им шевелил, боль была настолько сильной, что её можно было сравнить с сильным порезом. И с каждым проколом эта боль усиливалась, случайно задавая вопрос Ричу: «Как думаешь, как много ещё крови осталось в этом пальце?». Игнорирую предупреждения разума, он всё прокалывал и прокалывал палец и теперь он, напоминал маленький нос, осыпанный веснушками. Кровавыми веснушками, из которых должна была просачиваться кровь, но её не было. Взяв иглу, он посмотрел на исколотый палец. «Он похож на дикобраза из которого вытащили иголки. – Сравнил Рич и переложил иглу с правой в левую руку. – Ладно, нужно ему дать время восстановится». И с этими словами он проколол безымянный палец на правой руке. Боль была не такой как на пальце левой руки. Может всё дело в том, что палец на левой руке привык? Может.

Подвинув к себе книгу, он написал.

«Я спал Миктлантекутли»

«Да, я знаю, Рич Джо Тейлор, – медленно начали появляться буквы. Шрифт стал ровней и Рич это заметил, – но разве тебе не скучно, не одиноко?»

«Порой бывает, – подумал Рич, но только подумал, писать не стал, – но это моё личное».

«Вижу, ты стал аккуратней писать, – записал Рич красивым ровным и широким почерком. – Что, своих каракулей разобрать уже не можешь и решил исправить это небольшое недоразумение? – опустив иглу чуть ниже он нарисовал смайлик: две вертикальные палки и полумесяц под ними»

Спустя минуту, появился ответ.

«Это что? – и стрелка, указывающая вверх, на смайлик»

Рич засмеялся, приглушённо, не открывая рта. Проведя стрелку от смайлика вниз, он написал.

«Значит улыбаюсь»

Ответ последовал незамедлительно, прежним, корявым почерком. Ну не умеет он пока красиво и быстро писать. Пишет, совсем как курица лапой.

«Гриб какой-то. И то, не полный. Ты что, рисовать не умеешь? – один за одним на целую строчку начал расползаться знак вопроса. И уже со следующей строчки появилось два слова и стрелка от них, ведущая вниз. – Вот улыбка».

Снизу нарисовался уже знакомый череп с перьями в виде короны и припиской снизу «Смеюсь».

Рич покачал головой, и правая губа изогнулась в улыбке. «Писать красиво и быстро не умеет, зато рисует отлично, совсем как… – он помедлил с мыслью, решая стоит ли произносить его имя. – как Итан».

«Я не умею рисовать, ты не умеешь писать. Всё честно, Миктлантекутли»

Текст начал появляться медленно и ровным шрифтом.

«Но в отличие от тебя, я учусь красиво писать. И надеюсь следующий владелец книги не будет таким как ты… серьёзным и придирчивым мальчишкой»

«Хо-хо, я думал мы друзья-товарищи, а тут такой аргумент. Не хорошо, Миктлантекутли, не хорошо».

Нарисовался ещё один череп, точно такой же, как предыдущий и лист очистился от крови. «Интересно, – подумал Рич. – а куда девается кровь. Может он её слизывает или что-то вроде того? – он поднёс иглу к листку и уже хотел было написать свой вопрос, как начали появляться буквы, перерастающие в слова, а те в предложения»

«Ладно, настало время перейти к главному, тому зачем я разбудил тебя посреди ночи. Я хочу задать тебе вопрос, Рич Джо Тейлор. Ты никогда не задумывался что происходит после смерти?»

«Нет, – кратко отвечает Рич, а потом дополняет. – И думать об этом не хочу. В ближайшие лет шестьдесят точно. А потом, быть может, перед сном подумаю, если конечно ты мне напомнишь, а то знаешь, память у стариков не из лучших, могу забыть»

«Тебе не придётся об это думать потом, потому что я намерен рассказать тебе всё сейчас. – Рич сглотнул, облизал верхнюю губу и застыл в ожидании ответа. Длительного ответа. – Ты, наверное, слышал про два таких знаменитых места, как «Рай» и «Ад», ведь ты христианин. – Рич инстинктивно кивнул. – Эти два места существуют лишь для тебе подобный, то бишь христиан. Подземный мир или же Царство Аида – для Греков. Мир иной для индейцев. Иными словами, каждый попадает в мир, по своей вере, а хорошее это будет место наподобие «Рая» или плохое, как «Ад», зависит от поступков тут, на земле. С давних времён, все мы, Боги разных мифологий, живём в мире, и никто из нас плохо не отзывается друг о друге. Всё шло хорошо, но пока вы, не устроили войны во имя нас, «Богов». Начали организовывать «Крестовые походы» и прочее. Вы начали уничтожать религии других государств, подсовывать им своё блюдо «Христианство». Всё это длилось и длится долгое время. Нам, Богам, как это не по-идиотски звучит, надоело. И мы, собравшись за столом «Иным» обсудили, что же нам делать. Мы сидели долгие годы, обсуждая различные идеи, а тем временем вы убивали миллионами себе подобных. И вот наконец у нас зародилась мысль. Мысль, которая сотворило бездну, центр вселенной – чёрную дыру, мрак, чистилище – у каждых это место называется по-своему. И это место откуда никто и никогда не возвращается; место непрерывных войн, где идут вечные схватки между фанатиками собственных религий. Там невозможно умереть и невозможно избавиться от мыслей, с которыми ты умер. Безумцы, обитающие там, вечно сражаются, так и не понимая зачем. Раны их пылают огненной болью и никогда не утихают. Но с каждым новым ударом меча боль усиливается, обретая всё большую силу и тогда разум начинает раскалываться, сводить человека с ума. А он всё бьёт и бьёт, усиливая собственную боль. С каждым днём приходят всё новые фанатики и масштаб битвы возрастает, но место не имеет начала и конца. Лишь мрак и кровь, лишь боль и ярость, лишь собственная вера и погибель. Ты Рич Джо Тейлор отправишься туда, – Миктлантекутли писал очень медленно и у Рича преждевременно перехватило сердце, но отпустило спустя минуту, – если твой путь не будет выбран. Ты христиан, использующий индейскую магию. Человек не определивший свой путь: Рай или Иной мир. Я не был обязан тебя предупреждать о «Чистилище» (Христианское), но почему-то это сделал. Конечно, избавившись от книги ты не избавишься от меня и от веры в индейскую мифологию, ровно, как выбросив крест с распятием, ты не избавишься от веры в христианство. Ты боишься, я чувствую это, но не стоит, есть вещи куда страшней бездны, по крайней мере, я сужу по нам, Богам, – лист в третий раз стал чистым и сверху написалась последняя строчка длинного текста Миклантекутли. – Боятся смерти не трусы. Не боятся смерти – глупцы. А не обращают на смерть внимания – мудрецы.

«Ага, умри достойно, Рич Джо Тейлор, – подумал Рич и грустно усмехнулся. – Последние эмоции при смерти сохраняются. То есть если я умру радостный, то буду бегать по полю боя и смеяться? – брови Рича поползли вверх, задев невидимыми крючками края губ. Он рассмеялся. – Что за вздор?». Взяв иглу, он написал совершенно неволнующий его вопрос, но весьма интересный.

«Вещи куда страшнее бездны – что это?»

Долгое время, минут пять, если не больше, на листке не появлялось новых записей. Кажись Бог смерти – Миктлантекутли ушёл заварить чай. После длительных ожиданий – Рич уже был готов написать: «Ты где там пропал?» – начал появляться текст.

«Хранители баланса. Большего сказать не могу»

С видом тупого барана он смотрел на написанное, а после написал:

«Не можешь или не хочешь? Понятия разные»

«Не могу по собственным причинам, не хочу потому что очень долго писать, Рич Джо Тейлор. История что я должен был тебе написать слишком длительна. Даже переговаривая с глазу на глаз, у меня ушли бы годы, чтобы рассказать её. Слишком долго для человека смертного; для человека, ждущего пока я пишу строчку долгие минуты; для человека, Рича Джо Тейлора».

Рич вздохнул, почувствовал, как слабость возвращается в грудь и его клонит в сон. Похоже желание – вернуться под одеяло, – нашло дорогу с водосточной трубы и теперь оно яростным быком стоит в дверях. Секунда, оно гребёт землю, вторая, трясёт головой нацеливаясь рогами на Рича, третья, рванулось вперёд диким зверем, четвёртая, рога вонзаются жертву, и та беззвучно вопит – зевает. В крайний, за сегодняшнюю ночь, раз Рич подносит иглу к книге и пишет:

«Ладно, я спать. Спасибо, что разбудил. Всегда мечтал узнать о том, что меня ждёт после смерти таким образом: проснувшись в час ночи»

Череп с открытой пастью появился незамедлительно, приписка снизу гласила: «Смеюсь». На лице Рича дрогнула правый край губы. Закрыл книгу, положил сверху лист бумаги с иглой. Взяв с собой одеяло, он прошёл до постели и мертвецом рухнул на неё.

Минуту спустя он…

Элвис Ван Хутен

… сидел в окружение четырёх стен, шести граней. Мягких, белых одинаковых граней. Голова несносно болела, а тело блаженствовало. Они сунули старину Элвиса в психушку, посчитав что он псих, но это не так. Они вкололи старине Элвису наркотики, посчитав что доказательства Элвиса в том, что он не псих не внушительны. Они говорили, что старине Элвису тут будет хорошо и безопасно, а в скором времени он будет называть это место домом. Что ж, старине Элвису и вправду хорошо. Но тут не безопасно никому ни Элвису не другим психам. Мир полон существ готовых бросится на тебя, на твой кошелёк, на твою душу. И если первых двух смогут остановить стены, мягкие как подушки стены, то третьих нет.

– Это всё твоих рук дело, я знаю, – бормотал Элвис, но действие препарата, подействовали пчелиным укусом на его язык. Теперь, казалось, он распух и слова звучали невнятно, как у человека с ужасной дикцией.

Он слышал себя отдалённо, как грузовик мчащийся вдали автострады. Неудачное сравнение. Стоило ему только подумать об этих двух вещах (Грузовике и автостраде), как в голове переключился рубильник и в глаза засветил яркий свет. Свет не причинял ему дискомфорта или чего-то ещё, он просто был, светил в глаза, маячил перед ними, как новогодние огоньки, развешанные на рождество во всех домах.

Этот ужасный сон с автострадой повторялся изо дня в день. Но с каждым днём, вынужден признать Элвис, сон становился страшней, разбавлялся новыми красками, пока наконец он не проснулся в холодном поту в дальнем от двери углу. Руки его, скованные за спиной, дрожали, по вискам и лбу стекал пот, а глаза блюдцами округлились. Он сглотнул, но слюна застряла в горле, тогда отхаркнувшись он сплюнул её. Белая масса с небольшим жёлтым оттенком где-то в середине, практически сливалось с мягкой стеной белого цвета.

Глаза Элвиса были открыты, но видел он сон, будто его кто-то выжигал на сетчатке глаз. Фары не были фарами, а гудок грузовика не был гудком. Это были жёлтые, не человеческие глаза, смотрящие на него с ненасытной жаждой убийств и голодом. А гудок был постаныванием и рычанием одновременно, манящим к себе. Элвис подвинул к себе ноги поближе, с силой надавил на пол и попытался подняться. Ему это удалось. Он встал, покачиваясь привалился к стене и ничего не видя, кроме кошмарного сна, пошёл вперёд, щупая щекой мягкие стены. Пройдя всю комнату, он должен был наткнуться на более жёсткий участок – дверь.

– Ты мой, только мой, – шептал голос, скрипучий и недобрый. – И я приду за тобой, Питер Грин, – и он засмеялся, безумным смехом, плавно перерастающим в басистый гогот.

– Никогда, – ответил Элвис, при этом ощутив значительную потерю сил. Подобно боксёру, вложившему всю силу в удар, он вложил всю силу воли в это слова.

Вот он, жёсткий участок – дверь. Элвис отклонил голову, будто ему меж глаз проделали дыру 12 калибра, и с силой ударил в дверь. Раз, другой, третий и услышав за дверью какое-то движение, упал. Связка ключей с надеждой бренчала по другую сторону стены, отдаваясь арфой для ушей Элвиса. Он больше не мог слушать этот рычащий стон, сводящий его с ума. Это всё равно, что резать себя ножом и смеяться от причинённой боли, но всё же… Элвис знал, что это только начало. Начало конца для жителей Луизианы, быть может всего штата или даже материка. Ящик Пандоры, сокрытый глубоко в подсознании, открылся вместе с дверью в «Весёлую комнату», где хорошо и безопасно.

– Что ты делаешь? – спросил у него санитар с порога дверей. Перед его глазами стояло, пожалуй, самое жалкое и отвратительное зрелище за всю его жизнь.

– П-пить, – попросил Элвис. Челюсть его подёргивалась, как на сорокаградусном морозе. Глаза его не видели мелкую щетину санитара, широкого атлетического тела и эти растерянных голубых глаз. Элвис словно мотылёк, ослеплённый яркой лампой, летел в паутину, приближаясь к стадии безумства. А разве он не безумец?

– Сейчас принесу, – мягко ответил санитар и, закрыв дверь, ушёл.

Элвис перевернулся на живот, опёрся на колено и с заметным трудом, будто на спине лежал мешок с гирями, поднялся. Он начинал винить себя, за то, что поддался на иллюзию Миктлантекутли, за то, что дал санитару оставить себя, и главное, за то, что ушёл в ту ночь с кладбища. «Ты должен защищать глупцов. Держать их подальше от Кургана. Там живёт зло, которое притворяется добром и другом» – Эхом отдавалось содержимое ящика Пандоры. Он, как настоящий безумец кивнул, согласившись со вторым я. Кажись, мы не зря вас взяли дружок, у вас Шизофрения.

– Питер Грин, иди же ко мне, – вновь позвал его голос из Кургана. – Я знаю, ты можешь это сделать. Раньше мог и сейчас можешь. Иди ко мне я помогу тебе, облегчу твои страдания, как тогда, тридцать пять лет назад.

– Пошёл ты, – выдавил из себя Элвис.

– Я приду, Питер Грин, можешь не сомневаться, – Элвис хотел было уже засмеяться, как… – И приду очень скоро. У меня уже есть тот, кто был мне нужен эти долгие годы. Тот, кем когда-то был ты. И в этот раз, я сделаю то, что хотел.

– Да ну, – всё ещё пытаясь держать позитивное настроение ответил Элвис. Любой другой бы уже давно согнулся по полам, но он не мог. Он обещал. – И что же это за лотерейный билет такой? Неужто ты думаешь, что все цифры сойдутся? Уж больно маленький шанс.

– Мне нужно в два раза меньше цифр, чем ты думаешь, Питер Грин, – проскрипел голос. – И начало уже давно положено, поэтому мне нужно только ждать.

Наигранная усмешка спала с лица Питера. Он приоткрыл рот и тихим, растерянным голосом прошептал:

– Что же ты наделал, Лисий хвост.

И в голове Элвиса словно взорвалась сто мегатонная бомба с жутким, пугающим смехом. Смех триумфа, который заставлял плакать проигравшего, сжавший клубочком.

Санитар открыл дверь и начал протягивать стаканчик напротив стоящему Элвису, как застыл на месте.

– Я убью тебя быстрей, чем это сделаешь ты, – прокричал он, видя перед собой два жёлтых не человеческие глаза, смотрящие на него с ненасытной жаждой убийств и голодом. Тело пронзила боль, и он подался вперёд.