На излёте

Сергей прошел на кухню, заглянул в холодильник.

– Не мешало бы докупить кое-каких продуктов, – кроме хлеба и масла, в доме ничего не было.

Он оделся и вышел на улицу. Уже смеркалось. Стояла морозная безветренная погода, как раз такая, по его представлению, и должна быть в эти новогодние январские дни.

Скрипел снег под ногами. Зажигались уличные фонари. Куда-то торопились люди, по каким-то своим, им одним известным делам – к женам, к детям, к любимым, к своим друзьям и знакомым. И только ему спешить никуда не надо было. Все, что он приобрел в этой жизни – то при нем, а что потерял – уже никогда не вернуть.

Такое чувство, чувство одинокого волка, в последние годы часто приходило к нему, как вот и сейчас в этом огромном и чужом для него городе, среди десятков и сотен тысяч зажигавшихся огней, которые еще больше усиливали это одиночество. У него создавалось ощущение, будто бы сама Планета отторгла его вдруг, и он превратился в её спутник, маленький и одинокий во всей Вселенной среди холодно мерцающих миллиардов звезд, с высоты наблюдающий за всем происходящим на Земле.

– Что чувствовал японский Мастер-философ Такубоку, когда писал? – «Все люди идут в одну сторону, а я стою и гляжу поодаль от них на обочине»? – подумал Сергей. – Этого, наверное, никто точно, кроме него самого, не знает, но, исходя из моих настоящих ощущений и настроения, я бы сейчас сказал о себе то же самое.

В эту ночь он долго не мог заснуть, – то ли от выпитой в одиночку бутылки коньяка, то ли от резкого перепада атмосферного давления, которое он стал со временем ощущать. За окном шел снег тяжелыми, блестевшими при свете фонарей, хлопьями. Как в Афгане во время одного из разведвыходов в первую его военную зиму, когда падал вот такой же плотный и тяжелый снег…

И Сергей увидел мальчишку-афганца, а рядом с ним старого пастуха, с такой ненавистью смотревшего на него, Казанцева, своими страшными глазами, что по спине поползли мурашки. А снег падал все сильнее, постепенно превращаясь из ослепительно белого в кроваво-красный. Он забивался Сергею за воротник, в рукава и карманы его мабуты, стекая по телу кровавым потом, забивался в уши, в рот, в нос и оттого дышать становилось все труднее и труднее. Он попытался руками освободиться от этого страшного снега, расстегнуть или разорвать на себе одежду для этого, но руки совсем не слушались его. И тогда он закричал и, задыхаясь и хрипя, проснулся от собственного крика.

Он приподнялся и включил свет. Ну, конечно же, никакой крови не было, а тело было мокрое и липкое от пота.

– Проклятые кошмары когда-нибудь сведут с ума, – подумал Сергей, – и чем дальше, тем чаще это происходит. Пора уже, наверное, обратиться к психотерапевту, ничем хорошим это не закончится.

Он встал с постели, сполоснулся и вышел на кухню. Закурил. Курил он редко, но сигареты в доме всегда держал на крайний случай. Подошел к окну. Город еще спал.

Прошло уже почти семь лет, как для него закончилась афганская война. Были после этого боевые действия и в других «горячих» точках, а снится вот Афган и никуда от него не денешься, никуда не сбежишь. Если бы это только было возможно… Вот и сегодня Афганистан опять напомнил о себе.

Покойный Шура Звягин после того случая сказал ему, – Я тебя ни в чем не виню, не вправе этого делать, но дай бог тебе это когда-нибудь забыть.

В тот раз их десантировали в приграничную с Ираном провинцию Герат с задачей: обследовать в заданном районе все дороги, идущие в Иран и на одной из них организовать засаду на караван с оружием и поставляемую моджахедам технику. На какой конкретно дороге проводить засаду, необходимо было определиться на месте. А то, что именно как раз с этой стороны производится поставка боевикам грузов и техники – это уже был факт. В случае чего – боевые вертушки были в готовности номер один по подскоку и поддержке группы.

В отличие от других регионов Афганистана, в районе иранской границы преобладал равнинный ландшафт, а работать на равнине даже ночью намного сложнее и опаснее, чем на закрытой, пересеченной местности.

Как почти и всегда, группа десантировалась на переходе дня в темное время суток. Когда вертушки ушли на Кабул, Казанцев попытался сориентироваться, но из-за отсутствия явно выраженных ориентиров и уже темного времени это было сделать практически невозможно. Оставалось надеяться, что летчики высадили их именно там, где и было определено изначально.

– По крайней мере, надо дождаться утра, – решил он, – а там видно будет.

И все же, скорее для самоуспокоения, чем для результата, Сергей силами трех разведдозоров попытался найти следы хотя бы одной из указанных дорог. Но все усилия по их поиску были тщетны. Эти дороги словно совсем исчезли с лица земли.

– Наверное, все-таки летуны не там высадили, – подумал он и окончательно решил не мучаться и дождаться светлого времени, лучше дать личному составу немного больше отдохнуть.

Не найдя ничего более подходящего, чем небольшая ложбинка в чистом поле, он дал команду на отдых. Двенадцать человек, как были в полном снаряжении и вооружении, так и попадали замертво. Перед этим тоже толком отдыхать не пришлось, – перерабатывали полученную при постановке задачи информацию, готовили решение, подготавливали вооружение, оснащение, связь.

Бодрствовать остался Орлов, опытный уже сержант и заместитель Казанцева на этом выходе. С Центром связываться пока что не было смысла, так как результатов никаких не было, а обязательный сеанс связи только в восемь утра.

Холод ночью был дикий, несмотря на теплое зимнее обмундирование, и поэтому бойцы легли вплотную, чтобы своими телами хоть как-то согревать друг друга.

Сергей проснулся первым. Рассветало. С неба большими хлопьями падал снег.

– Это уже хуже, – подумал он. – И дороги эти чертовы тяжелее найти, и сложнее будет ориентироваться, да и следы их пребывания в данном районе будут заметнее.

– Буди остальных, – дал он команду бодрствующему в это время Кирееву, – пора уже куда-то двигаться.

Проснувшийся Орлов тоже начал поднимать ребят, – Подъём, парни, мать-зима к нам опять наведалась. Наверное, с севера, из дома пришла.

Стало совсем светло. Во все стороны на дальность видимости была сплошная, коричнево-белая от упавшего снега, равнина, с небольшим кое-где кустарником и невысокой высохшей травой.

Радисты уже разворачивали кВ-станцию. Старший из них сержант Чиж, высокий, крепкий парень с извечной задоринкой в глазах, подошел к командиру.

– Товарищ старший лейтенант, сейчас время связи. Что давать будем?

– А что давать…, – на мгновение задумался Сергей. – Дай, – «В группе все нормально», а ошибку в десантировании и местоположение группы пока сообщать не будем, надо еще самим в этом разобраться.

Через полчаса, наскоро перекусив, группа уже была на марше. Шли на запад, к границе, там были горы, а поэтому проще было сориентироваться и отыскать эти треклятые дороги, – если они вообще были.

Часа через четыре тщетных поисков, перед спуском основного состава группы в небольшую долину, головной дозор дал по «УКВ» сигнал – «Мы обнаружены местными жителями. Можете подходить, опасности нет».

– Что за черт, – ругнулся про себя Казанцев, – какие местные жители?!

Через пару минут группа подошла к своим бойцам из головного дозора, рядом с которыми стояли пастухи – дед неопределенного возраста с явно недоброжелательным взглядом и юноша лет двенадцати, может быть четырнадцати, с раскосыми, но кажущимися слишком большими для афганца на удлиненном худеньком лице глазами, излучавшими скорее любопытство, чем злость и опаску.

Невдалеке паслась отара овец, голов около трехсот.

– По-видимому, со всего кишлака, – механически отметил Сергей про себя.

По указанию Казанцева разговаривал с ними, вернее со старым пастухом,

– мальчишка молча разглядывал незнакомцев, – опытный уже в таких делах младший сержант Гаджиев и сразу же переводил командиру.

Судя по коротким ответам, пастухи жили в небольшом кишлаке в трех с половиной километрах на северо-запад. Моджахедов и солдат, воюющих настороне нынешнего правительства, у них нет. Когда же Гаджиев спросилпро русских, видел ли он их в этом районе, брови старика сдвинулись к переносице еще больше, а взгляд стал не просто недоброжелательным, а злым и непримиримым. При этом он что-то отрывисто сказал и резко отвернулся.

– Русские про русских сами должны знать, и больше он отвечать на их вопросы не будет, – перевел слова старого афганца младший сержант.

Казанцев попытался еще допросить подростка и выяснить все-таки, по каким дорогам производится переброска грузов со стороны иранской границы, но мальчишка продолжал молчать, а Гаджиев сказал, что это бесполезно, – раз старик отказался говорить, бача (парень) уже тоже ничего не скажет.

Сергей задумался. – Давать сигнал в Центр об обнаружении группы на этом этапе, когда не только не выполнена задача, но сами еще толком неопределились на местности, – значит, во-первых, расписаться в собственном бессилии; во-вторых, нельзя даже дать координаты их местонахождения для съемки; в-третьих, из Центра запросили бы подробности, а узнав, что из-за такой мелочи, как двое пастухов, Казанцев поднимает панику, его бы просто не поняли. Ну и самое главное, что уже сама погода не позволяла снять группу. Кроме снега и низкой облачности, с севера начал задувать еще и крепкий ветер, поднимая в воздух и кружа только что выпавший снег, так что ни о какой съемке сейчас и речи не могло быть. С другой стороны, ничего не сообщая в Центр, попытаться в этих условиях выполнить поставленную командованием задачу, когда через час, максимум через два, об их группе будет знать вся округа – это значит сразу же обречь группу и выполнение самой задачи на безусловный провал.

При обнаружении разведывательно-диверсионной группы местными жителями в ходе выполнения ею боевой задачи, они «убираются» и желательно без шума, криков и выстрелов, – это аксиома тактики действий спецназа любой страны на чужой территории. И игнорирование этими элементарными положениями инструкции грозит, как минимум, большими неприятностями для группы, особенно если это поставило под срыв выполнение этой задачи.

Поэтому при любом раскладе пастухов придется ликвидировать – это было ясно и обсуждению не подлежало.

Так думал старший лейтенант Сергей Казанцев, глядя на этого, даже красивого в своей ненависти к оккупантам, старика и на парнишку, который в этой жизни ничего не успел ни познать, ни увидеть и уже, по-видимому, не успеет.

– Что будем делать, товарищ командир? – спросил подошедший Орлов. – Второй дозор прибыл. Тарасов докладывает, что в трех – четырех километрах на север-северо-запад в долине находится кишлак, судя по всему – их, –кивнул он в сторону пастухов, – а мимо него на запад в сторону Ирана проходит хорошо накатанная дорога, сейчас только припорошенная снегом. Они обошли кишлак стороной, так что замечены не были.

– Так, теперь все становится на свои места, – подумал Казанцев. – Значит мы на верном пути, и поэтому другого варианта, как продолжать работу, нет.

Он раскрыл карту.

– Все сходится. Давай, сержант, команду на выдвижение.

Орлов взглядом задержался на пастухах-афганцах и вопросительно посмотрел на командира.

– Давай, Саня, давай, – и Сергей махнул рукой в сторону иранской границы, – выдвигай группу на запад. Головной дозор вперед, азимут магнитный – ориентировочно триста градусов, на пересечение с обнаруженной дорогой.

А это, как я понимаю, километров десять – двенадцать будет, может чуть больше с учетом складок местности. Давай, я догоню.

Сержант понимающе кивнул, построил группу, сделал необходимые указания и дал команду на выдвижение.

– Хороший помощник получился, – мельком подумал Казанцев об Орлове, и его мысли перенеслись на другое.

Сначала он хотел поручить ликвидацию старика и мальчишки своим бойцам, – пусть обвыкают, на этой войне всякое может случиться. Здесь жизнь человеческая очень часто зависит от того, можешь ли ты отбросить свои эмоции или нет. Но, подумав, решил этого не делать, будет уже слишком – взваливать такой тяжелый груз на этих, еще тоже не совсем окрепших психологически, юношей. Одно дело воевать с боевиками, – если не ты их, то они тебя, – но совсем другое – убивать беззащитных стариков и детей. – Нет, судя по всему, это должен сделать он сам.

Пастухи молча следили за действиями разведчиков. Старик сидел на небольшом камне, опершись на палку, а мальчишка стоя смотрел на удалявшихся военных.

Пожилой афганец, в отличие от юноши, с уходом группы уже понял, для чего остался этот русский, самый старший из них и самый страшный. Страшный не для него, старого пастуха, повидавшего на своем веку много чего – и хорошего, и плохого. Видевшего и чужаков-зверей, и своих «шакалов», которые зачастую были не лучше, если не хуже этих неверных, пришедших с севера на их землю, на которой они и их деды, и деды их дедов веками пасли скот, мирно торговали с соседями, рожали детей.

А страшный он, этот «шурави», потому что несет смерть для его внука, которого любил, как не любил никого в этой жизни и на которого возлагал большие надежды. Смерть всегда страшна, особенно когда она приходит к воим детям и внукам раньше, чем к тебе самому. А убив его, старика, внука тоже не пощадят – это он хорошо понимал. И скупая старческая слеза блеснула на мгновение и исчезла в его седой бороде.

Сказав внуку, чтобы тот сел и молился, дед, гордо отвернувшись, поднял глаза к небу и, увидев орла, такого же гордого, но, в отличие от него, молодого, сильного и свободного, что-то забормотал, беззвучно шевеля тонкими и бескровными старческими губами – то ли молился сам, то ли говорил что-то птице, парящей под облаками. А может он просил у своего бога прощения за те страдания, которые выпали на долю его народа, его семьи, а вот теперь и его внука. Может быть и его вина была в этом.

Казанцев понял, почему дед сказал юноше молиться, – тот, отвернувшись от русского на восток, ничего не должен был видеть, ничего не должен почувствовать и, если повезет, даже собственную смерть.

Сергей понял это и первый выстрел из бесшумного пистолета произвел особенно тщательно и точно – между лопаток, чуть левее шестого – седьмого грудного позвонка.

Дед даже не повернулся на хлопок выстрела, по-видимому, чтобы не видеть смерть внука, но мальчишка наверняка не успел ничего почувствовать, как и хотел старый пастух.

Сбоку в старика стрелять было несколько неудобно, а мучить его, отдаляя его смерть от смерти этого юноши, скорее всего его внука, тоже не хотелось. Поэтому второй раз выстрелил прямо старому в висок. Больше в его сторону Казанцев не взглянул и только, не выдержав, подошел к убитому пастушонку. Мальчишка лежал, завалившись на левый бок, голова была запрокинута и повернута вправо. Лицо еще не успело принять на себя посмертную маску, и только его глаза, широко открытые и несколько удивленные от неожиданностей всего происходящего, покрылись уже той легкой поволокой, которая всегда проявляется сразу же после прихода смерти.

Подойдя ближе, Сергей закрыл ладонью его удивительные, доверчиво распахнутые в этот мир глаза и поспешил догонять группу.

Резкая боль вывела его из оцепенения, – это сигарета, уже догорев, обожгла пальцы. Он открыл кран и подставил руку под струю холодной воды.

За окном светало.

Глава 5.

Наскоро сделав зарядку, умывшись и хлебнув кофе, Сергей вышел из квартиры.

В последнее время, переехав сюда, он вставал поздно, – спешить было некуда, – но обязательно делал пробежку в парк, здесь неподалеку, разогревался и, закрепив свои нехитрые снаряды на двух деревьях, минут сорок интенсивно занимался. Пора уже было потихоньку восстанавливаться, приводить себя в форму.

Но сегодня он изменил свой внутренний распорядок в связи с трудоустройством, которое должно было состояться через Славу Иванова в один из недавно образовавшихся банков.

– Они сейчас как грибы после дождя появляются, – усмехнулся про себя Сергей. – Можно подумать, что самая острая необходимость сегодня именно в банках, вернее в их количестве.

Славка был его однокашником по РКПУ, как называли Рязанское десантное сами курсанты, используя прежнюю аббревиатуру, когда в его учебных корпусах размещалось командное пехотное училище. А, кроме того, они в Москве в одной академии учились, только Иванов двумя годами раньше поступил. По возрасту он тоже на год старше был Казанцева и поступал, когда уже отслужил срочную.

Славик был одним из немногих на курсе, как, впрочем, и Сергей, кто поступил на разведфак училища, будучи родом из глубокой провинции, – откуда-то то ли из-под Архангельска, то ли из-под Вологды. Хоть и популярна была среди курсантов военных училищ в то время поговорка, –Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют – особого желания у него попасть после училища опять в какую-нибудь «дыру» не было. И, несмотря на то, что учился он довольно неплохо, это еще не давало ему права рассчитывать по окончании учебы попасть в «цивилизованную» часть в каком-нибудь городе на европейской территории СССР или, еще лучше, в одну из стран-участниц Варшавского Договора. В ГРУ по отдельной директиве формировалась «гвардия» выпускников из сыновей и внуков высокопоставленных военных чинов Министерства обороны, а уж потом общим списком, так сказать, шли все остальные.

Поэтому ближе к выпуску Славик вдруг сильно забеспокоился по данному поводу и стал «активнее» дружить с Петей Свиргуном, отец которого служил каким-то клерком в Генштабе, а родной дедушка был одним из заместителей министра обороны.

Он стал ходить с Петей в увольнение, в училищную кафешку во время обеденного перерыва, в спортзал, где Славик, будучи кандидатом в мастера спорта по дзюдо, обучал Петю-футболиста всяким премудростям этого спортивного восточного единоборства. А частенько по пятницам из Москвы за ними в училище приезжал дедушкин адъютант на черной «Волге», и они на два, а то и три дня исчезали из Рязани. По звонку из Министерства обороны их обоих отпускал сам начальник училища, вызывая каждый раз ротного к себе «на ковер» и раздалбывая его, по сути, за свои же действия, так как сам, по-видимому, отказать дедушке-генералу не мог.

И, видно, все-таки не зря Славка катался с Петей в Москву, потому как летом, буквально за пару месяцев до выпуска, он женится на дочери генерала Логунова, одного из заместителей самого Епишева, начальника Главного политуправления Вооруженных Сил, ну и, само собой, по распоряжению начальника ГРУ для начала вместе с Петей распределяется в Группу советских войск в Германии.

А после академии его оставили в Москве в военно-дипломатическом ведомстве Министерства обороны, и с тех пор они не виделись.

В целом Славик был неплохим парнем, и Сергей относился к нему всегда ровно, по-приятельски, хотя особо сблизиться с ним сам не очень стремился. Чем-то этот тип людей раньше его всегда настораживал. Нет, Иванов не был особо ярым и «принципиальным» коммунистом, которые, как правило, только на словах таковыми были, а на деле про запас всегда имели вторую личину, предательскую и беспринципную, впрочем, этому всех нас «учила» наша славная коммунистическая партия – делай все, что хочешь, только не попадайся. Не был он и шестеркой-карьеристом, которые по поводу и без повода щелкают перед начальством каблуками, а если и имеют свое собственное мнение, то высказывают его лишь тогда, когда твердо уверены, что оно совпадает с мнением начальника.

Просто Славка Иванов казался легким человеком по своей натуре, не легкомысленным, а именно легким, раскованным и коммуникабельным в любой кампании. Уже будучи в Москве во время учебы в академии и бывая у него дома, Сергей видел, что зачастую даже его жена Лена не могла толком понять, шутит Славка или говорит на полном серьезе, а это, в конце концов, иногда начинало и раздражать.

Но в кампаниях Славику не было цены, он всегда был её «душой и телом», как говорила сама Лена, имея в виду его способность приударить на вечеринке за чьей-нибудь женой, да так, что и ее муж не заметит этого. Остряк и шутник, он знал массу анекдотов и тостов, которые умело и, главное, вовремя мог рассказать. И всегда это было весело, всегда к месту.

И только потом, намного позже, Сергей понял, что Славка, по сути, не такой, каким выглядел на людях. Добряк по натуре, он, прежде всего, был преданным и надежным другом, отзывчивым на чужую боль и сам – легко ранимый человек, а все остальное в нем – это только прикрытие, своего рода защита от окружавших его людей.

– Но, тем не менее, он в свое время все-таки этим прекрасно воспользовался для того, чтобы неплохо устроиться в столице, – подумал сейчас Казанцев. – Хотя кто его знает, что у него сейчас на душе.

И вот вчера Сергей столкнулся с ним нос к носу при выходе из кафе неподалеку от «Октябрьского поля». Они сразу же узнали друг друга. Казанцев, как сказал Иванов, совсем не изменился, а сам Славик из высокого худощавого парня превратился в здоровенного мужика с уже довольно приличным животиком.

Взяли по сотке коньяка, потом по другой. Видно было, что Иванов действительно обрадовался встрече и долго не хотел прощаться, с неподдельным интересом расспрашивая Сергея о его службе и личной жизни после учебы в академии.

– А я, честно говоря, искал тебя, – признался он. – Выходил на твое ведомство и через наших общих знакомых, и по своим каналам – все бесполезно. Уж больно ты засекретился в последнее время, – засмеялся Славик. – И только на прошлой неделе связался по телефону с твоей бывшей. Она и сказала, что развелись, что ты уволился и снимаешь хату, а вот как на тебя выйти – говорит, не знает, как партизанка. Ну, я ей, конечно, не поверил, зная тебя и твое отношение к дочери. Собирался на днях все-таки съездить к ней домой, пообщаться тэт а тэт, так сказать, – может тогда призналась бы, как тебя найти.

– Прошло всего несколько лет, как расстались, – подумал Сергей, – а как он изменился. Кроме чисто внешнего, у Славки изменилась и сама манера разговора, а главное, в его глазах появилась какая-то затаенная грусть, даже когда он улыбался и делал вид, что у него в жизни все сложилось лучшим образом.

Рассказывая о себе с большой неохотой, Славик все-таки поведал Сергею, что после академии, оказывается, он совсем недолго прослужил – через полтора года уволился по болезни. И это при его-то богатырском здоровье. Потом не без помощи тестя, как он сам признался, создал один из массово появлявшихся в стране кооперативов. Чуть позже, заработав кое-какой капитал, учредил уже с сотоварищами акционерный банк с долевым участием государственного и иностранного капитала. Сейчас вот возглавляет образованный на базе бывшего кооператива многоотраслевой концерн. Но, как он выразился, в банковской сфере и конкретно в одном из московских банков его интересы присутствуют и сейчас.

Узнав, что Сергей пока что без работы, он предложил ему месяц – другой «перекрутиться» в охране этого его банка. – Понимаешь, там мне сейчас позарез нужен свой человек, ну а чуть погодя, я найду тебе место в большом бизнесе, если только пожелаешь.

– А что, – подумал Казанцев, – почему бы и не в банк? – Он и сам уже подумывал куда-нибудь устроиться – и мысли дурные заглушить, и, опять же, финансовое положение не помешает улучшить. Не все ли равно, где начинать свою «гражданскую» деятельность.

– Не все еще ниши заняты, Серега, – хлопнул Славка Казанцева по плечу, – и на нашей улице, как говорится, еще будет праздник. Все у нас впереди.

Жизнь, – а она очень интересная штука, особенно, если имеешь хорошие «бабки», – так вот, жизнь только начинается. Надо сейчас держаться друг друга, на чужих и молодых надеяться в наше время нельзя. Есть вроде бы у меня неплохие хлопцы, молодые, перспективные, а прокалываются на каждом шагу – только и смотри.

Сергей отмахнулся, – Знакомая песня. Каждое поколение недовольно своей молодежью, хотя и вносит свой конкретный вклад в то, что из этой молодежи получается.

– Не скажи, не скажи, – проворчал Славик, – мы были не такими.

– Слава, еще, кажется, Юлий Цезарь в свое время говаривал, – Не та нынче молодежь. И о нас тоже так говорили старики, да и сейчас еще говорят, можешь в этом не сомневаться, – и Сергей, вспомнив о чем-то своем, усмехнулся. – Что там говорить, были и в нашей работе из нашего с тобой поколения горе-специалисты, наши с тобой ровесники. Помню, пришел в нашу часть служить прапорщик, с большим трудом перевелся к нам в боевое подразделение с испытательного полигона одного из военных научно-исследовательских институтов, подключив для этого какого-то своего родственника из ГРУ. Неизвестно, что он там, испытывал, только у нас кроме рукопашного боя этот «супермен» ничем другим не занимался, всерьез считая, что в нашем деле это основной и чуть ли не единственный вид боевой подготовки, ну, разве что, еще на второе место можно поставить стрельбу из пистолета Макарова в пистолетном тире части. Все остальное – лишь баловство и ненужная трата времени. Ты же помнишь, как мы в училище вечно подшучивали над курсачами-десантниками с общего факультета, что им кроме дурной силы и тяжелых кулаков в их будущей службе больше ничего не пригодится?