скачать книгу бесплатно
Изложил развернутый план захвата власти поляками царства Московского и несколькими штрихами набросал портрет царевича Федора Иоанновича, крестного отца Великой Смуты.
– Представь: Федор Иоаннович и короноваться трусит, и власть никому не отдает. Тот еще перец. Бояре давят на Федора, хотят, чтобы он корону принял, а ему дурно стало от страха. Лепечет что-то: не достоин, не могу принять… Жена Ирина всех выгнала взашей, позвала на помощь брата своего – Бориса Годунова. Бояре так трижды кланялись царю. С Федора Иоанновича и пошла мода трижды предлагать царю корону и скипетр.
Талли с некоторым беспокойством слушала Макса: только что скучный, застегнутый на все пуговицы Лешкин друг превратился у нее на глазах в сгусток энергии. Скулы порозовели, взгляд сверкал. Макс весь был во власти исторического момента, как по волшебству оживлял участников. Макс лицедействовал, Макс творил чудо. События шестисотлетней давности вдруг приблизились и стали зримыми.
Все пошло не так, как она себе представляла.
Дав согласие на встречу, она настроила себя на снисходительно-покровительственный тон этакой матроны, познавшей жизнь и натаскивающей недопеска. Она приготовилась подтрунивать, даже запаслась несколькими уничижительными фразами, которые сейчас же вылетели из головы, стоило Максу открыть рот.
Как только ей в голову пришла мысль о снисходительном покровительстве, – недоумевала Талли.
Страсть – вот что привлекало в Максиме. Неважно, что это была страсть к истории. Талли знала: как импотент во всем импотент, так страстный человек во всем страстен. Все-таки она была психологом…
…Макс чувствовал: это лицо напротив вдохновит его на великие свершения.
Он уедет в Потсдам…
Черт! Вдруг Талли не захочет ждать, пока он окончит университет? Целых три года. Черт!
Тогда надо уехать в Москву, покорить столицу, сделать карьеру, начать зарабатывать, как топ-менеджер, и позвать к себе Талли. Они вместе станут расти над собой, бороться с трудностями и добиваться…
Стоп, стоп, стоп, – честно попытался осадить себя Максим. Талли, собственно, уже всего добилась. Или нет? Одно дело – периферия, захолустье, и совсем другое дело – столица. Здесь она – голова у мухи, а там, может статься, окажется хвостом у слона.
Значит, он поедет, разошлет резюме в самые крутые международные компании, пройдет собеседование и оставит конкурентов далеко позади. Работодатель просто не сможет ему отказать, такому профессиональному и обаятельному.
И вообще Лешка соврал – и вовсе Талли не старая, вон, ни одной морщинки, личико гладкое и хорошенькое. А еще друг называется.
Все эти мысли проносились в голове у Макса независимо от того, о чем он в данный момент вещал.
Разделавшись со Смутным временем, Макс благополучно перескочил на Петра Первого, рассказал, как царь не выносил одиночества, ненавидел большие залы и если его оставляли одного на ночь, прятался в шкаф.
– Настоящий экстраверт, – заметила Талли и погрустнела. Пример с Петром Первым напомнил ей о другом любителе шкафов.
Больного аутизмом малыша папа оставлял в комнате одного, а сам забирался с компьютером в шкаф и работал, работал, работал… Талли почувствовала, что задыхается.
Макс посмотрел на нее с тревогой:
– Что с тобой?
– Да так. – Она стряхнула липкую паутину воспоминаний. – Максим, скажи, а ты кем видишь себя в сорок лет?
На мгновение Макс потерял ход мысли, похлопал глазами и застеснялся:
– Режиссером документального кино.
– Так ты хочешь учиться за границей, чтобы сделать имя в документальном кино?
В голове у Макса случилось нечто подобное взрыву на макаронной фабрике.
Пытаясь вспомнить что-то важное, он с потерянным видом смотрел на Талли:
– Ну, да. Для этого.
Кратковременная амнезия отступила, сознание прояснилось. А как же топ-менеджерство? А как же ведущие мировые компании? – с некоторым испугом вспомнил он. Для них он будет потерян навсегда!
Внезапно грудь сдавило, Максу сделалось по-настоящему страшно, он даже побледнел.
– Что? – моментально догадалась Талли, – страшно стало?
– Ты знаешь – да, – с нервным смешком проговорил Макс.
– Это понятно. Всегда страшно менять жизнь. – Это заговорил психолог, сообразил Макс и почувствовал себя совсем скверно. Не желая продолжать разговор, спросил:
– А ты не хочешь переехать в Москву?
– Может быть, года через два. – Талли улыбнулась, и сердце Максима исполнило матросский танец «Яблочко».
Все сходится! Куда ей еще переезжать, как не в Москву! А там он – режиссер документального кино… Или – так и быть – блистательный управленец высшего звена…
***
…Планы летели кувырком. От знакомства с Талли горизонт заволокло, как туманом, никакая Германия в этом тумане не просматривалась.
Все мысли Макса теперь были заняты исключительно Лешкиной сестрой. Ну, почти все.
Было одно дело, за которое он взялся втайне от всех: написание сценария документально-исторического фильма в жанре «infotainment»-шоу.
Пока еще российское документальное кино делало первые шаги в этом жанре, и Макс оценивал эти пробные работы на слабенькую тройку: им было далеко до творений Джастина Харди – мэтра западной документалистики и кумира, второго после бога. Наши экономили на всем, а шоу не терпит экономии.
Он напишет такой сценарий, на который ведущие телеканалы не пожалеют денег. Он создаст шедевр, нечто среднее между «Медичи. Крестные отцы Ренессанса» и фильмом «Неизвестная война 1812 года».
Писалось легко: Макс все время воображал, как этим сценарием покорит Талли.
Покорение шло туго.
Думая, что это поможет им сблизиться, Макс скачал из интернета с десяток интервью и передач с участием Талли Тимуровны Сыроваткиной. Не особенно вникая в то, о чем она говорит, жадно всматривался и влюблялся: в улыбку, в привычку заправлять за ухо прядь волос, в звук голоса. Пялился в монитор, пока образ Талли начинал расплываться. Любовь – или иллюзия? – застила ему глаза.
Однажды за этим невинным занятием Макса застукала мама.
– О чем это? – Она зашла со спины и с интересом рассматривала девушку на мониторе.
Девушка была хороша, безусловно. Особенно, когда говорила. Это была музыка сфер, а не речь. Слова легко, без усилий, срывались с губ, лились плавно, сами собой складывались в округлые фразы, были простыми и шли от сердца. Так говорить могла только любовь. Любовь к профессии.
Или к себе?
– О приемных детях. Бывает, что их сначала усыновляют, а потом отказываются и возвращают обратно в детские дома.
Мама схватилась за грудь:
– Ужас какой.
Дослушав интервью до конца, ревниво спросила:
– А кто эта девушка?
– Это Лешки Сыроваткина сестра, – как можно небрежней ответил Макс, – Талли.
– Умница какая. И хорошенькая. – Минуя слуховые проходы, слова бальзамом пролились прямо Максу в душу.
– Тебе нравится? – Голос предательски повело.
– Конечно.
Чувства так и распирали Макса, но не мог удержаться от хвастовства:
– Мы уже два раза встретились.
Мама покосилась на сына: тот остановил видео и теперь с овечьим выражением на лице рассматривал кадр, на котором застыло изображение девушки.
Два раза – это много. Два – это несть числа. Мало какая птица долетала до второго свидания с сыном.
– И как?
– Она сказала, что пять процентов населения не вписываются в общепринятые рамки, и мы с Лешкой как раз такие – не вписываемся.
Мама бросила еще один внимательный взгляд на монитор. Если эта женщина поняла ее сына, поддерживает его и вдохновляет – это же замечательно! Чего еще желать?
Только от чего так щемит сердце? Неужели банальная родительская ревность?
– У нее такая страшная работа. Нужно быть матерью Терезой, чтобы все это вынести. Как она, бедненькая, справляется со стрессами?
– Не знаю.
– Такая молодая и уже директор.
– Я стараюсь об этом не думать.
– Но ведь это ее жизнь, – осторожно заметила мама, – как же ты сможешь ее понять, если не знаешь, чем она живет?
***
… Поезд, по всем признакам переживший Революцию и Гражданскую, выпустил пары, состав дернулся, лязгнули сцепления, и все стихло.
Ехать не хотелось до судорог.
Ванька Заикин снова ударился в бега, бабушка Фаина опять уехала, Фимку снова пришлось устраивать к Чаплиным и выслушивать от Наташки, повернутой на чистоте, лекцию о паразитологии.
– Она с глистами? – Наталья придирчиво рассматривала впалые Фимкины бока.
– Да все у нее отлично, – уклонилась от прямого ответа Талли.
– Смотри, – пригрозила Наталья, – если у детей заведутся лямблии или аскариды – ты будешь виновата.
– Хорошо. – Талли покорно вздохнула.
– Диваны только портить с вашими псами, – ворчала Наталья, снимая с Фимки ошейник. – Когти вон, не острижены.
– Где? Все я состригла ей. Пострижена, протравлена, привита, в сумке с кормом ошейник от блох, – бубнила Талли, пятясь к двери.
Руки были развязаны, а ехать не хотелось все сильней: интуиция подсказывала, что синяк на детском запястье не мог быть ни чем иным, кроме криминала.
– Заозерное! – Голос проводницы прозвучал в наступившей тишине неестественно громко.
Четыре участницы экспедиции в скорбном молчании друг за другом спрыгнули с подножки в снег – пятая колонна, а не комиссия.
Все примерно одного возраста, все, кроме Талли, разведенки, матери-одиночки, каждая в душе либо пиранья-феминистка, либо правозащитница: детский врач Алла Андреева, инспектор городской инспекции по делам несовершеннолетних Люба Хромченко и завотделом департамента образования Аделаида Блюммер. Любой намек на насилие действовал на каждую как красная тряпка на быка.
Морозный воздух, показавшийся после вагона целительным, забил легкие. Талли поежилась.
Как она могла забыть, что инициатива наказуема? Высунулась – вот на нее все с радостью и взвалили: создание комиссии и разбирательство.
По ее инициативе вся группа десантировалась в районном центре, чтобы вселиться в символично отапливаемую гостиницу с тетками-администраторшами, похожими на сутенерш, и ввязаться в позиционную войну с системой.
До интерната №2 добирались на попутках – мороз усилился, и водители безоговорочно подбирали с обочин пассажиров.
Как и ожидалось, интернат встретил молчанием ягнят и круговой порукой.
Роль деревенской недалекой бабы директрисе не давалась, острый взгляд невыразительных глазок, подведенных стрелками до висков, выдавал шакалью породу. К вопросу о насилии старших воспитанников над младшими мелкая падальщица оказалась готова.
– У нас? – натурально изумилась она, – ну что вы! Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Это же вам не Америка.
– К сожалению, статистика не подтверждает ваш оптимизм, – спокойно возразила Люба, – и Америка здесь ни при чем.
– Дети везде одинаковы, – заметила Алла.
– Наши интернатские не способны на насилие. Я, конечно, не утверждаю, что все они ангелы, но насилие – нет.
Поняв, что подобные менуэты исполняются перед всеми официальными лицами и могут длиться до Конца времен, Талли прочистила горло.
– Э-э. Татьяна Ивановна, скажите, мы можем сейчас повидать Эдика Крупенина?
– Можете, конечно, – вяло отреагировала директриса, – если вам не жаль времени. Крупенин просто хочет выделиться.
– То есть, – вцепилась в директрису Талли, – он кому-то из педагогов жаловался?
Подведенные стрелками глазки подкатились:
– Они все здесь фантазеры – это же неблагополучные дети, они используют все способы обратить на себя внимание.
