По доброй воле

В груди всколыхнулась ненависть, в глазах потемнело. Я сжал пальцы мужчины еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и высвободит руку.

– Если ты, ублюдок, после стольких лет бросишь меня, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой там, если сдохнешь здесь! Ты понял меня?!

Я сжал его пальцы почти до хруста в суставах… но друг не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит и что-нибудь чувствует.

От размеренного гудения аппаратов заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вздохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать, и это безжизненное движение отозвалось в груди болью. Вина обожгла щеки, сдавила виски.

Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы одолел эту девчонку, если бы мне хватило духа противостоять ее чарам, если бы хватило сил оставаться профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.

И я был бы… счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.

– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… что, умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?

Взгляд затуманился из-за воспоминаний, настолько ярких, словно все произошло вчера…

ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Мозг не хотел думать. Даже не пытался запустить мыслительный процесс.

Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку, чем и занимался уже три недели. Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала ни на секунду.

И речь не о той боли, которая жгла разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать на кнопку – и становилось легче.

Пули не задели внутренние органы, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере мне. Доктора строили прекрасные теории и выдавали просто охренительно чудесные прогнозы. Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.

Нет. Тогда меня мучили бы фантомные боли. А сейчас… нихрена не было. Я словно родился без правой руки. Хренов Грин взял на себя роль матери-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.

Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу. И сейчас, после очередной операции – я легко разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня накопилось столько металла, что я должен пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.

Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.

Инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал крышку гроба с моей карьерой военного.

Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Только руку мне верните!

После маловероятного, но все же озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудело, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за шею, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.

В тот день, когда я услышал про боли, впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, заполняя мышечные волокна адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. Выдохнуть. И снова, по кругу…

Я потянулся левой рукой к стакану на тумбе возле больничной кровати и как обычно сбил его на пол. Цокот пластика прошелся по нервам ржавой пилой. Горькая обида сдавила глотку. Я зажмурился, сдерживая злые слезы.

Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ею же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал: не чувствую ее, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!

Чертов Грин лишил меня всего двумя точными выстрелами. Человек, которого я считал лучшим другом, надежным товарищем, БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!

Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.

ПОВЕЗЛО, ЧТО ПАРЕНЬ, КОТОРОГО Я БРАТОМ СЧИТАЛ, СТРЕЛЯЕТ МЕТКО! ЧТО ОН НЕ УБИЛ МЕНЯ! ДЬЯВОЛ!

Я стукнул кулаком по кровати. Вялость прошла. По венам побежал адреналин. Дыхание стало отрывистым. Воздух со свистом вырывался сквозь сжатые зубы вперемешку с рыком.

Я снова и снова вспоминал тот день.

Наш спор. Вес оружия. Крик Грина. Выстрел. И второй следом. И боль. Адская, всепоглощающая боль.

Шум. Грохот. Мой крик.

Ад, который разверзся вокруг нас.

Руки Грина, волокущие меня куда-то.

Его голос, врывающийся в сознание, замутненное болью.

Я помнил все так ясно, словно это случилось вчера. Запах пороха, пота и крови. Пыль, забивающую ноздри. Оглушающе громкие взрывы. Стрельбу.

Воспоминания резали нервы лезвием бритвы. И боль, которую я каждый день носил в себе, баюкал, словно она была ребенком, нуждающимся в ласке, кормил своей кровью и своими снами, стала невыносимой в тот день, когда военный суд решил…

Я застонал, ударяясь затылком об твердую подушку.

Военный суд решил, что Грин невиновен! Три мужчины решили, что это нормально – стрелять в спину боевого товарища, который всего лишь выполнял задание! «Человеческий фактор», – сказали они! – «Тактическая необходимость. Решение, принятое в трудных условиях!».

ДА КАКОГО ДЬЯВОЛА?!

Как же просто им было прикрываться человеческим фактором, когда они САМИ допустили ошибку, отправив нас не туда! Как просто было спереть все на человеческую природу, которой свойственны ошибки, сидя в мягких удобных креслах! Как просто было судить тех, кто рисковал жизнью на поле боя, прикрывая спины друг друга… и стреляя в них.

Я вспомнил визит ребят в черных дорогих костюмах без погонов в тот день, когда суд принял решение. Они появились несколькими часами позже…

Очевидно было, что ребята делу нашему обучены. Судя по выправке, поведению и движениям, они были прекрасными бойцами, но я не мог понять, в каких войсках они служат. И пришли не за тем, чтобы мне помочь.

Они предложили деньги. Очень большие. Точно знали, сколько будет стоить лечение, которое мне предстояло пройти. Добавили курс реабилитации. Умножили сумму на два. Уставились на меня одинаковыми серыми глазами, не выражая эмоций, и ждали ответ.

А я судорожно соображал. И понял, что попал в безвыходную ситуацию.

Нет, выход есть всегда! И даже тогда у меня было два выхода. Продолжить борьбу за свою честь или… взятку получить.

Да, Грин купил свою свободу. Уж не знаю, чем он заслужил таких друзей, какую услугу оказал, но… он купил меня. Лишь бы я заткнулся и не рыпался.

Дьявол…

Я продался, как шлюха…

Дверь в палату открылась, и я крикнул:

– Я НИКОГО НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ!

Но в этой больнице такое не срабатывало. Не с моим хирургом, нет.

Рядом раздались шаги. Я с трудом заставил себя открыть глаза. Мужчина в возрасте за сорок слабо улыбнулся.

– Не в духе, да?

Его обычно сверкающие глаза потухли. На лбу блестели бисеринки пота. Видимо, он только что вышел с тяжелой операции.

– Делай что нужно.

Я отвернулся и прикрыл глаза, ожидая прикосновений к мертвой руке, но их не последовало. В палате повисла тишина, нарушаемая гудением больничных аппаратов.

Наконец я не выдержал и повернул голову. Доктор Стивенсон сложил руки на груди и покачивался на пятках. Спокойно ждал, когда я перестану рычать.

Опять эта идиотская игра в гляделки. Какого хрена ему нужно?

Я стиснул челюсти, глядя в голубые глаза мужчины, который был невиновен в том, что я оказался в этой палате, и делал все, чтобы я поправился. Который нашпиговал меня металлом покруче Грина и сидел рядом, когда меня атаковала паника. Который слушал меня и молчал, давая то, в чем я нуждался сильнее всего – облегчение. Пусть недолгое, но живительное.

Я ненавидел его за прогнозы, но он был единственным человеком, который пытался со мной говорить. Я вел себя с ним как редкостный скот. Но он не сдавался и приходил снова. И каждый раз его игра в гляделки заканчивалась разговором. Серьезным, по душам.

«Не сегодня, пожалуйста. Меня кроет, сильно кроет!».

Впрочем, как и каждый день в этих гребаных стенах…

– Док, я не хочу разговаривать. Серьезно, давай сегодня без копаний в моих кишках.

Мужчина грустно улыбнулся и указал взглядом на край кровати. Я тяжело вздохнул. Док сел, расправил форменные брюки и стянул с себя шапочку. Помял ее в руках, потер пальцами шею. Я нахмурился.

Мужчина выглядел по-настоящему паршиво. На его идеально выбритом лице, расчерченном морщинами и шрамами, лежала тяжелая печать горя. В мудрых глазах разливался мрак. Широкие плечи поникли, а спина сгорбилась так, словно он гору принес в мою палату.

Нехорошая догадка посетила голову.

– Кто?

Мужчина помолчал немного и тихо ответил:

– Один из ваших.

«Нет, док, не из наших. Не из моих. Больше не из моих, спасибо одному ублюдку».

– И что с ним было?

– Ему повезло не так сильно, как тебе. Осколок кости задел артерию при транспортировке. Я не смог это исправить. Сам дьявол не сумел бы, если бы встал со мной за один стол и взял в руки чертов скальпель.

Он покачал головой и провел ладонями по лицу.

Мне захотелось позволить себе нечто невообразимое – потрепать его по плечу, похлопать по спине. Но он сидел справа от меня. А я все еще не чувствовал чертову руку.

– Мне жаль, док, но ты не виноват в этом.

Мужчина грустно засмеялся.

– Я знаю, Дэниел. Но скажи, кто виноват? Те, кто пытался доставить его сюда? Те, кто привез его в итоге? Те, кто грузил его на носилки? Кто, Дэниел?

В груди забурлила ярость, пытавшаяся обратить меня в зверя. Однорукого раненого зверя, дьявол меня раздери.

– Стрелок, док, тот, кто в него выстрелил.

– Я не имею права рассказывать это, но… Ты же не сдашь меня, да?

– Я – могила.

Док опустил взгляд на шапочку, которую сжимал в руках.

– Это был ребенок, Дэниел. Ребенок-солдат. Дитя войны.

Я вздрогнул всем телом.

Кажется, страшнее этого ничего нет. Дети-солдаты, под угрозами или по своей воле берущие в руки оружие и выступающие наравне со взрослыми. Это слишком страшно, чтобы хотеть вспоминать о том, что они вообще существуют, думать о том, что, возможно, и ты когда-нибудь встретишь их и… придется защищаться. А защититься от таких можно только одним способом…

– Этот парень… Его ранили, потому что он…

Док неопределенно повел плечами.

– Я не знаю деталей, но… Неужели ты скажешь, что этот ребенок виновен? Глядя на ситуацию только с нашей стороны. Скажешь?

– Это сложно. Это…

– Не скажешь. Совесть не позволит! И мне не позволяет! Это же ребенок, Дэниел!

Голос хирурга забренчал осколками стекла. Мужчина прикрыл глаза и болезненно вдохнул, прижимая пальцы к тронутым сединой вискам. Я смотрел на него с искренним сожалением и пытался подобрать слова, чтобы хоть немного утешить. Но в утешениях док не нуждался.

– Мы привыкли судить однобоко, имея в свидетелях мнение лишь одной стороны – нашей! Мы не можем быть объективными, когда дело касается нас и наших близких. Родители погибшего солдата наверняка скажут, что мальчик с автоматом виновен в том, что их сын мертв! В них заговорят гнев и горе. Они не зададутся вопросом, почему в руках того ребенка оказался автомат! Почему он выстрелил и лишил их сына! И избранница солдата не задаст этот вопрос! Но ребенок… Дэниел, видит Бог, я немало потоптал землю. Многое видел, многих людей встречал и слишком много историй слышал.

После пары секунд обмена напряженными взглядами я нехотя кивнул.

А вот и подводка к разговору по душам…

Док продолжил:

– Этому парню не повезло. Он стал жертвой страшной ситуации и… он мертв. А ты жив, слышишь? Ты можешь злиться на весь мир и продолжать запираться в себе, но так ты никогда не выздоровеешь.

Он склонил голову набок и окинул меня по-отечески теплым взглядом.

– Я вижу больше, чем говорю. И то, что ты до сих пор не можешь пошевелить ни одним пальцем правой руки, не связано с тем, что я – хреновый врач.

Я поспорил бы… да спорить не о чем. Не он первый, кто сказал мне это.

– Мне жаль тебя расстраивать, док, но я…

– Зол? Обижен?

– А что, у меня нет повода злиться и обижаться?! Меня всего лишили! Вместе с чертовой рукой тот парень отнял у меня… будущее.

Я почти шепотом сказал то, что боялся допускать даже в качестве промелькнувшей мысли. И вот признался. Себе. Ему. Миру.

Гребаный Логан Грин лишил меня будущего.

Доктор наклонился вперед, заглядывая мне в лицо.

– У тебя есть будущее. В отличие от солдата, что истек кровью, пока его везли ко мне, у тебя есть будущее. И не травма стоит между тобой и будущим, а ты сам. Упрямый, обиженный и злой. Заперся в панцире, спрятался от мира и людей, которым ты наверняка дорог.

Я понуро опустил голову.

Нет у меня никого. Ни семьи, ни… друга. Ни товарищей.

Настроение, и без того паршивое, упало до планки: «а застрелиться, кстати, не самый плохой выход».

– Чего ты хочешь, док? Добей меня и… давай разойдемся на сегодня.

Мужчина коснулся моей правой руки, и я проследил за его действиями взглядом. Тупая боль пробила грудную клетку, а губы скривились.

Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО.

Слезы обиды грозили политься из глаз, и я до ломоты в зубах стискивал челюсти, останавливая их.

– Тот парень, Грин… звонит. Каждый день. Он хочет…

– Нет.

– …встретиться с тобой. Поговорить.

Я снова вспомнил парней в черных костюмах.

Продался как шлюха… И кто меня осудит?

– Я… не готов.

Док пару секунд смотрел на меня, потом встал и тихо ответил:

– Ты никогда не будешь готов. Поэтому… подумай о том, чтобы поговорить с ним. Не обязательно прощать его. Видит Бог, я понимаю, что ты чувствуешь, но… в отличие от тебя, вижу в этой ситуации и плюсы. Этот парень спас тебя от убийства невинных людей и избавил от груза вины, с которым жить очень сложно. Немногие с ним справляются. Я вот до сих пор учусь.

Он развернулся и вышел из палаты, а я смотрел ему вслед и сжимал кулак. Все еще один, левый. И плакал, облегчая душу.

***

Через несколько дней я лежал в той же палате, на той же кровати и смотрел на ту же стену. Ждал, когда придет боевой товарищ. Я поддался на уговоры и уже сто раз пожалел об этом.

Какого хрена я на это подписался? Знал ведь, что это плохая идея!

Прошлую ночь я провел практически без сна. Да еще и от обезболивающих по совету дока отказался. Ну, почти. Мне все еще было слишком больно, чтобы перестать нажимать на чертову кнопку совсем.

Казалось, что секундная стрелка стала минутной. Уж слишком долго она перемещалась по циферблату.

И это злило.

Как и недосып. Как и боль. Как и тот факт, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотел встречи. И причина была проста – я всей душой ненавидел теперь уже бывшего боевого товарища.

Неправ был док, хоть и был почти в два раза старше меня. Не нужен мне этот разговор. И чем меньше во мне оставалась обезболивающего, чем сильнее боль проникала в кости, чем глубже ее когти врезались в мышцы, тем яснее становилось одно – я не хотел разговора. Не хотел прощать. Не хотел смотреть В ГЛАЗА ТОМУ, КТО ПРЕДАЛ МЕНЯ.

Я хотел его страданий. Хотел видеть его лицо, искаженное мукой. Хотел его смерти. И мне было срать на то, что он собирался сказать. Уверен, это будет что-то типа: «Мне жаль», «Прости меня», «Я не мог иначе».

Кровь прилила к голове. Сознание на несколько секунд помутилось от сшибающей с ног ненависти. В груди разгорелся пожар, который с легкостью мог испепелить весь мир. И когда дверная ручка щелкнула, я медленно повернул голову, уничтожая остатки человечности в сердце.

Логан Грин нерешительно вошел в палату. Его взгляд прошелся по стенам и мебели, мазнул по краю больничной кровати, упорно огибая меня. Мужчина прикрыл дверь и застыл спиной ко мне, опустив голову. Его спина была неестественно прямой, плечи разведены чересчур широко.

Злая усмешка скривила губы, когда я понял – Логан Грин боится посмотреть на меня. Боится, что я что-то увижу в его глазах. Что-то прочту по его лицу. Или, может, боится ослепнуть от ярости в моем взгляде?

Он глубоко вдохнул, медленно повернулся и посмотрел на меня. Открыл рот, но не смог выдавить даже банальное: «привет». Просто стоял и смотрел.

Жгучая ярость взметнулась стеной пламени до самых небес, когда взгляд Логана скользнул по моей правой руке. Его брови изогнулись, придавая лицу почти страдальческое выражение. В глазах разлился океан вины.

– Дэнни. Я… Я…

Его голос едва заметно дрожал. Мой зазвенел гитарной струной.

– Тебе жаль.

Грин судорожно вздохнул и кивнул. По моей спине побежали мурашки. Волоски на шее встали дыбом. Перед глазами повисла красная пелена. Я практически не видел Грина, когда произнес:

– Ты не мог поступить иначе.

– Дэнни…

– Простить тебя?

Я дышал так часто, что горло пересохло. Нестерпимо захотелось пить.

Логан опустил голову, а я терпеливо ждал, когда он скажет те самые слова, которые вобьют последний гвоздь в крышку гроба нашей с ним дружбы. Я почти молил его произнести их. И он ответил на мои молитвы.

– Прости меня.

Планета перестала вращаться. Секундная стрелка остановила свой ход. Тишина, повисшая между нами, заполнила весь мир. Ее нарушал только бой моего сердца. Больше не было ничего. Ничего больше и не было нужно. Только этот бой, который уверял меня в том, что я жив.

С трудом разлепив пересохшие губы, я спокойно ответил:

– Если когда-нибудь наши пути пересекутся, я убью тебя. Обещаю.

Грин стиснул челюсти. На долю мгновения его лицо исказилось от боли, но тут же окаменело, не выдавая ни единой эмоции.

Я всегда восхищался этой его способностью – держать лицо даже перед смертельным врагом, коим я только что себя назвал.

– Будь уверен, Грин, к следующей нашей встрече я не просто встану на ноги, не просто верну то, что ты у меня отнял. Я сделаю все, чтобы убить тебя.

Он прищурился на один короткий миг, медленно кивнул.

– До встречи, Дэниел.

Потом развернулся и вышел из палаты. А я откинулся на подушки и закричал, выпуская плавящую внутренности ярость на свободу.

Глава 2

ЧИКАГО. ГОД СПУСТЯ

Алессандра счастливо засмеялась.

– Дэнни, ты молодец!

– Ты кофе много пьешь или все итальянцы с рождения такие жизнерадостные?

– Иди к черту и повтори! Давай, детка, порадуй меня моторикой!

Я не сдержал легкую улыбку, глядя на хлопающую ресницами девушку. Она восторженно улыбалась, наблюдая за тем, как я перекручивал карандаш пальцами правой руки, одновременно вращая кистью. Ее карие глаза светились от удовольствия, но следили за моими действиями внимательно.

Ничто не могло укрыться от этого пристального взгляда. И потому я прилагал титанические усилия, чтобы рука не дрожала. Не хотелось попасть на внеочередную ментальную порку.

– Уже год прошел. По-моему, это ожидаемый результат за такой срок постоянной работы, нет?

Алессандра подняла на меня вмиг потяжелевший взгляд, и меня обдало холодом.

– Это мне решать, такого результата мы ждем или нет. А с учетом того, как плохо ты выполнял мои рекомендации в первые месяцы, гробя труды хирургов, я удивлена, что ты можешь нормально шевелить рукой! Ты в курсе, что такое неполноценное сращение костной ткани, Дэниел?

– Если начнешь грузить меня осложнениями, вероятность которых составляет несколько гребаных процентов…

– ТЫ ЕДВА НЕ ПОПАЛ В ЭТИ ГРЕБАНЫЕ ПРОЦЕНТЫ, ДЕТКА!

Звонкий голос ворвался в мои уши, и я невольно поморщился, крепко сжимая карандаш. И с тоской понимая, что кисть дрожит. Едва ощутимо, почти незаметно, но дрожит.

Девушка скрестила руки на груди и мотнула головой, отбрасывая упрямую прядку каштановых волос со лба. Ее взгляд, обычно искрящийся от смеха, теплый, как кофе с молоком, прожигал насквозь.

Снова. Она снова отчитывает меня, как мальчишку! Да мы почти ровесники! Мне – двадцать пять! Ей – не больше двадцати восьми! Какого черта она снова это делает?!

– Алессандра…

– ДЕТКА! ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ!

Я выдохнул, сжимая карандаш уже откровенно дрожащими пальцами.

– Ты меня тоже! Достала со своим «детка»! Какого черта ты так меня называешь?!

Девушка засмеялась и запрокинула голову, чтобы собрать каштановые волосы до плеч в пушистый хвост.

– А ты попробуй! Тоже понравится! Что у нас с тремором?

«Все кошмарно».

– Все прекрасно.

Алессандра скептически выгнула бровь, но я лишь улыбнулся.

– Неужели я буду врать своему доктору?

Я театрально вздохнул и положил карандаш на белый столик. И в тот самый момент, когда предмет почти коснулся пластиковой поверхности, перенапряженный запястный сустав подвел. Пальцы словно ток пробил, и я выронил гребаный карандаш. По кабинету разнесся такой грохот, словно рядом бомба взорвалась. Я выдохнул сквозь стиснутые зубы и прикрыл глаза, матерясь про себя всеми известными словами.

КАКОГО ЧЕРТА ПОДВОДИТ ЗАПЯСТЬЕ?! У меня была сломана ключица! Почему запястье ходит ходуном?!

«Не только ключица. Еще лопатка. И ребро, если ты вдруг забыл».

Тишина, повисшая в кабинете, разъедала нервы похлеще кислоты. Я уже почти молился, чтобы Алессандра начала орать. Но она поступила хуже.

Тихий голос прошелся по нервам пилой:

– Дэниел Николас Стоун, ты самый отвратительный пациент, которого можно пожелать.

Я нервно огрызнулся:

– Если думаешь, что я так долго мучаю тебя, потому что ты прекрасна и восхитительна, и я нуждаюсь в твоем обществе…

Алессандра засмеялась весело. Будто ничего смешнее не слышала! Тонкие пальчики опустились на мое правое плечо, погладили шрамы от пуль сквозь футболку. Меня передернуло – я ненавидел, когда кто-то прикасался к ним. И она знала об этом. И специально тискала меня.

– Поверь, детка! Последнее, чего я жду от такого засранца, это симпатия.

Я искоса глянул на Алессандру. Она улыбалась так искренне и душевно, что мне стало стыдно. Вот только непонятно, за что и почему. Я повел плечом, пытаясь сбросить теплую руку, но не тут-то было. Алессандра вцепилась в него еще крепче, заглядывая мне в лицо.

– Послушай, детка…

– Твое «детка» меня бесит!

– Живи с этим!

Я раздраженно закатил глаза, и Алессандра хлопнула меня пальцами по лбу.

– Я буду бесить тебя! Постоянно! Потому что злость и раздражение – единственные живые и настоящие эмоции, на которые ты способен! И если они помогут тебе выздороветь, я буду бесить тебя и терпеть твое дерьмо, детка!

Я снова дернул плечом. На этот раз Алессандра отпустила меня и сложила руки на коленях.

– Мне нужно бесить тебя. Потому что только в моменты, когда удается пробиться, я вижу тебя! Живого человека, которому страшно и больно, а не робота, который вошел в этот кабинет, сгорая от ненависти и сжигая всех вокруг! Ты так сильно хотел вернуть руку и ждал, что это произойдет… через сколько? Через три сеанса? Через пять?

Ее голос устало дрогнул, опускаясь почти до шепота.

– Это так не работает, Дэнни. Ты пришел с очень серьезной травмой! У тебя было сломано три кости! И одна из них, ключица, уникальна! Ты пришел с легким покалыванием в пальцах и рефлекторными движениями на раздражители, убитый и опустошенный, ведомый лишь злостью! Да я вообще не должна была принимать тебя без заключения психолога… или психиатра, видят боги, мне порой хочется засунуть тебе в глотку пару седативных пилюль! Но я взялась за тебя! И сразу объяснила, насколько трудным и долгим будет наш путь! Три кости, Дэниел! Ты что же, ждал, что я прошепчу заклинание, и ты снова ломанешься крушить мир? Нет, детка! Чтобы выздороветь, нужно работать!