После самой тёмной ночи обязательно наступает рассвет

Я кивнул ей в знак согласия и поднялся. В лагере накопилось много дел, которые требовали моего внимания. Но я был спокоен, зная, что Света сейчас присмотрит за Еленой. Однако прежде чем продолжить заниматься делами в лагере, я направился на тот берег, чтобы забрать смартфон Елены и связку бананов. Идя по песку, я невольно опустил взгляд на свои руки. Костяшки пальцев ныли и пульсировали – это Грег почувствовал мою силу. Но даже если бы мне дали шанс всё переиграть, я бы поступил точно так же. Ради Елены я готов на всё.

Пальцы Светы скользили по моим волосам, и это было такое успокаивающее прикосновение. Я чувствовала, как напряжение, накопившееся от всего пережитого стресса, постепенно отступает. С каждым её движением я всё глубже проваливалась в сон, словно находилась в нём, как в убежище. И уснула. Следующие утро же принесло мне не радость пробуждения, а внезапную, сильную боль в животе. Симптомы были настолько явными, что я сразу поняла – это менструация началась раньше срока, на целых несколько недель. Было ли это следствием пережитого стресса или акклиматизации, сейчас не имело ни какого значения. Главным ударом стало осознание: я на острове, и у меня нет ничего необходимого для гигиены. Эта мысль повергла в шок. Я закрыла глаза, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями и найти хоть какое-то решение.

Я позвала Светлану, она как раз о чём-то болтала с девушкой стоя рядом. Я объяснила, что у меня начались месячные, и спросила, может ли она чем-то помочь. Света пожала плечами, на её лице отразилось такое понимание и даже некоторая озабоченность, что она, казалось, чувствовала мою ситуацию как никто другой. Потом она сказала, что пойдёт и поспрашивает у других в лагере. Эта мысль стала моей единственной опорой, и я снова закрыла глаза, цепляясь за неё, как за соломинку.

Через какое-то время рядом со мной бесшумно присел Штефан. В руках он держал полотенце, а внутри него лежали тампоны и обезболивающие лекарство. Он протянул мне мой смартфон, как бы намекая, что если за нами кто-то и следит, то увидят, они как он передаёт, мне смартфон. Затем он тихо прошептал: «Это было у тёти в чемодане, они тебе сейчас помогут».

Я лишь одними губами прошептала «спасибо». Вскрыв таблетку обезболивающего, я запила её тут же водой, чувствуя, как благодарность наполняет меня при одном взгляде на Штефана.

– Хочешь, провожу тебя до водопада прямо сейчас? – спросил он.

– Да, – вырвалось у меня почти автоматически.

Его улыбка была полна понимания, он видел, как я начинаю ему доверять, и как между нами возникает что-то новое.

– Тогда я буду ждать тебя у выхода из лагеря, – сказал Штефан и, оставив меня собираться, отошёл в сторону.

Я встала, обмотала вокруг талии полотенце и, сложив всё необходимое в рюкзак, а самое главное теперь – тампоны, отправилась к нему.

Мы шли не спеша. Боль почти отступила благодаря таблетке, и я перестала на ней циклиться. Но по дороге случилась курьёзная ситуация меня напугал какой-то зверёк, выскочивший буквально из ниоткуда. Я так закричала и подпрыгнула от испуга, что почти запрыгнула на руки Штефана без поддержки! А он, надо сказать, совершенно спокойно отреагировал на данную ситуацию, и даже вида не подал от всего происходящего. Мне же было так неловко, я безумно переживала, что мой крик был настолько пронзительным, что он мог оглохнуть от него навсегда, полагаю, что и звёрек тоже. И вот смеясь и продолжая наш путь, мы наконец-то оказались у водопада. Штефан, не говоря ни слова, повернулся ко мне спиной, давая мне время раздеться и нырнуть в освежающую воду. Как только я погрузилась в неё, я позвала его: «Можно поворачиваться!»

Он подошёл и сел спиной к камням, чтобы не нарушать мою приватность. Он так интересно что-то рассказывал, что я не удержалась и подплыла к самому краю, чтобы рассмотреть его поближе. И тут наклонившись, совершенно случайно, капли с моего лица попали ему на макушку. Он от такого внезапного сюрприза поднял голову и рассмеялся, а я почувствовала, как краска заливает мои щёки.

Штефан, с озорной улыбкой, произнёс: «Ах ты, шалунья!»

Он встал и начал игриво брызгать в меня водой. Я, не желая попадать под его водные «атаки», отплыла дальше, к самому краю водопада заходя за его водную завесу, чтобы спрятаться полностью. Я выставила руку сквозь падающую воду, как будто подзывала его, «Иди сюда», – и пальчиком поманила к себе. Только шум воды нарушал тишину вокруг. Я была уверена, что Штефан не рискнет. Но потом услышала всплеск. Это было его молчаливое согласие. Он шёл сейчас ко мне. Когда же он прорвался сквозь водную пелену, я почувствовала, как холодные капли обжигают мою кожу, но это было ничто по сравнению с жаром, который разгорался внутри меня. И вот он, мокрый, с волосами, прилипшими ко лбу, глаза, полные той самой решимости, которую я почувствовала ещё издалека. Вода стекала по его телу, подчеркивая каждую линию, каждый мускул. Он остановился в нескольких шагах, и в этот момент шум водопада словно отступил, оставив нас наедине с нашими мыслями, с нашим общим, невысказанным желанием. Я видела, как он смотрит на меня, и в этом взгляде было всё: и вызов, и страсть, и некое подобие трепета. Я не двигалась, позволяя ему сделать следующий шаг, позволив ему завершить эту игру, которую начала я. Воздух вокруг нас стал плотнее, насыщенный предвкушением. Я чувствовала, как дрожат мои пальцы, но не от холода, а от нахлынувших эмоций. Он сделал шаг, потом ещё один, и я знала, что теперь нет пути назад. Эта вода, этот водопад, стали свидетелями нашего молчаливого договора, нашего общего погружения в бездну страсти. И я была готова к этому погружению.

Его взгляд не отрывался от моего, словно пытаясь прочесть все мои тайные мысли, все мои скрытые желания. Я видела, как его губы слегка приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но слова терялись в шуме воды, в силе момента. И тогда я сделала то, что должна была. Я протянула руку, уже не сквозь струи, а к нему, к его мокрой коже, к его теплу. Мои пальцы коснулись его щеки, и он замер, словно ожидая этого прикосновения, словно оно было тем самым ключом, который открывал все двери. Его глаза закрылись на мгновение, и я почувствовала, как его дыхание стало глубже, как он впитывал этот момент, эту нашу общую реальность. А потом Штефан наклонился, и мир вокруг нас перестал существовать. Остались только мы, водопад, и это молчаливое, но такое громкое признание в том, что мы оба хотели этого, оба ждали этого, оба готовы были рискнуть всем ради этого.

Его губы нашли мои, и мир вокруг растворился в едином поцелуе. Вода продолжала свой бег, но теперь она лишь усиливала нашу страсть, смывая все преграды. Мы были двумя душами, объединёнными стихией и взаимным желанием.

В тот самый момент, когда мы погрузились в сладкое забытье поцелуя, внезапно раздался крик, такой пронзительный, что казалось, он разрывает саму душу на части.

Глава 4. Потеря.

Мы прервали наш поцелуй, выходя из укрытия водопада. К нам, громко рыдая, бежала француженка Катрин. Она остановилась у кромки воды, опёрлась руками об камни и, захлёбываясь слезами, прокричала: «Двое парней попали в ловушку, когда исследовали остров! Они там лежат за пределами лагеря, истекая кровью!»

Мы со Штефаном быстро переглянулись. В одно мгновение он выпрыгнул из воды и протянул мне руку.

– Иди скорее на помощь к парням! Я тут справлюсь, – крикнула я ему.

Штефан, не теряя ни секунды, надел шорты и футболку и помчался в след за Катрин.

Я же, приведя себя в порядок через некоторое время, двинулась следом. Неизвестность пугала очень сильно. Что там произошло?

Страх заставил выйти за пределы лагеря. И я словно попал в кошмар. Парни оказались в ловушке, на дне ямы, усеянной острыми, как бритва, кольями. Они были проткнуты ими, и вид их тел, искажённых болью, пугал до дрожи. У Майкла были раны в плече и бедре. Но Томасу было, ещё хуже кол выходил прямо из его шеи, а второй торчал из живота. Я смотрел на них, и в голове билась одна мысль, что помочь им уже невозможно. Но как я мог просто бросить их здесь, обречённых на медленную смерть? Сердце сжималось от бессилия и отвращения к жестокости, которая привела к этому.

Каждый вздох Майкла, каждый стон Томаса отдавался во мне эхом. Я чувствовал их боль, их страх, их отчаяние.

В голове проносились обрывки мыслей: кто это сделал? Зачем? Была ли это ловушка, расставленная специально для нас, или просто случайная жестокость дикой природы, усиленная человеческой злобой? Неважно. Сейчас важно было только одно – эти двое умирали, и я был ответственным, кто мог хоть что-то сделать для них. Но что? Я не был врачом, я был историком, который не имел при себе сейчас никаких медикаментов. Любая попытка вытащить их могла лишь ускорить их конец, причинить ещё больше страданий. Я чувствовал себя загнанным в угол, между молотом и наковальней. Оставить их – значит предать человечность. Попытаться помочь – значит, скорее всего, обречь их на ещё более мучительную смерть.

Я огляделся по сторонам, пытаясь найти хоть какой-то выход, хоть какую-то подсказку. Пальмы вокруг казались безмолвными свидетелями этой трагедии, они стояли как безликие стражи, хранящие тайну этого места. Солнце уже начинало клониться к закату, окрашивая небо в кроваво-красные тона, словно предвещая ещё более мрачные события. Время уходило, и с каждой минутой надежда таяла на глазах.

Взгляд мой упал на обломки веток, на острые края камней, на землю, пропитанную чем-то тёмным. Я не мог просто стоять и смотреть. Не мог позволить этой жестокости победить. Даже если помощь будет лишь иллюзией, даже если мои действия лишь продлят их агонию, я должен был попытаться. Это был мой долг, моя единственная возможность сохранить остатки собственной человечности.

Я осторожно приблизился к Майклу. Его глаза были полуприкрыты, дыхание совсем прерывистым. Я не знал, что сказать, как утешить. Слова казались пустыми и бессмысленными перед лицом такой боли. Я прикоснулся к его плечу, стараясь не задеть рану. Он слабо застонал, но не отдернул голову. Это был знак доверия, или, возможно, просто последняя искра жизни, цепляющаяся за любую нить.

Затем я перевёл взгляд на Томаса. Его лицо было бледным, губы синели. Кол, торчащий из шеи, казался чудовищным продолжением его тела. Я не мог даже представить, какую боль он испытывает сейчас. Любое движение, любое прикосновение могло стать для него смертельным. Я чувствовал, как пот стекает по моему лбу, как дрожат мои руки. Страх смешивался с решимостью, отчаяние с надеждой.

Я начал осматривать яму, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы послужить инструментом или опорой. Мои пальцы нащупали что-то твёрдое у края ямы – обломок кости, острый и крепкий. Мысли метались, пытаясь найти хоть какую-то логику в этом хаосе. Если бы я мог как-то стабилизировать раны, остановить кровотечение. Но как? Без бинтов, без обезболивающего, без малейшего понятия о том, как действовать в такой ситуации.

Я снова посмотрел на Майкла. Я осторожно подложил обломок кости под его плечо, пытаясь создать хоть какую-то опору, чтобы уменьшить давление на рану. Он снова застонал, но на этот раз в его стоне было что-то похожее на облегчение. Или, может быть, это была лишь моя отчаянная надежда.

Теперь Томас. Его состояние казалось ещё более критическим. Я не мог даже приблизиться к его шее, не рискуя причинить ему невыносимую боль. Я мог лишь наблюдать, как жизнь медленно покидает его. Это было невыносимо. Чувство вины начало разъедать меня изнутри. Я был здесь, я видел его, и я ничего не мог сделать. Я был бесполезен.

К этому моменту за моей спиной собрались все обитатели нашего лагеря. Их лица были бледными, испуганными, но в глазах читалась надежда, надежда на то, что я смогу что-то сделать. Я обернулся к ним и, собрав всю свою волю в кулак, произнёс твердо, хотя знал ответ заранее: «Среди вас есть медики?» Тишина. Лишь тихий шелест листьев и тяжёлое дыхание раненых нарушали её. Никто не двинулся. Никто не поднял руки. Только молчание, тяжёлое, давящее, как камень на груди. Я знал, что они не медики. Мы были здесь, вдали от цивилизации, выживали, как могли, и медицинские знания были для нас роскошью, которую мы не могли себе позволить сейчас. Но надежда она ведь всегда цепляется за соломинку, даже когда знаешь, что соломинка эта сломана.

Я посмотрел на Майкла. Его веки дрожали. Я склонился над ним, пытаясь уловить его взгляд.

– Держись, Майкл, – прошептал я, хотя слова эти звучали пусто и бессмысленно. Я чувствовал, как мои собственные силы иссякают, как отчаяние подкрадывается всё ближе, готовое поглотить меня целиком.

Я огляделся по сторонам, ища хоть какой-то проблеск решения. Взгляд мой упал на аптечку в руках Одри, которую мы нашли после крушения самолёта. Она только что подошла с ней. Я бросился к ней, мои ноги подкашивались от усталости и напряжения. Внутри, я нашёл: несколько бинтов разных размеров, стерильные перчатки, обезболивающие, успокоительные, антигистаминные таблетки, глазные и ушные капли, йод и маленький пузырёк с чем-то, что могло быть антисептиком. Это было ничто, но это было хоть что-то в данной ситуации.

Я вернулся к Майклу, мои руки дрожали, когда я пытался разорвать упаковку с перчатками. Каждый мой шаг, каждое движение были пропитаны страхом, страхом сделать хуже, страхом не успеть. Но я продолжал. Я должен был продолжать. Ради них. Ради той искры жизни, которая еще теплилась в их телах. И ради тех, кто стоял за моей спиной, чьи испуганные глаза смотрели на меня с немой мольбой. Я был их единственной надеждой, и я не мог их подвести.

Я осторожно вынул кол из его плеча, а затем прижал бинт к ране Майкла, пытаясь остановить пульсирующее кровотечение. Грязь и кровь смешивались, образуя липкую, тёмную массу. Я не знал, правильно ли я делаю, но инстинкт подсказывал, что нужно давить, нужно закрыть эту зияющую дыру. В голове проносились обрывки знаний из старых фильмов, из детских книг о выживании, что-то про жгуты, про перевязки, но всё это казалось таким далёким и нереальным в этой тропической глуши. Мой взгляд скользнул по Майклу. Его дыхание стало совсем поверхностным.

– Майклу нужно остановить кровь. Я пытаюсь, но… мне нужна помощь. Кто-нибудь может принести мне больше ткани? Чистой, если есть. Или хотя бы просто ткани, чтобы прижать рану сильнее, – сказал я, чувствуя, как мои пальцы, перепачканные кровью и грязью, дрожат уже от напряжения.

Я осторожно вынул кол из его бедра и прижал бинт к ране Майкла, чувствуя, как пульсирующая боль отзывается в моих собственных пальцах. Ветками я пытался стабилизировать его ногу, понимая всю примитивность своих действий, но, не имея другого выбора. Спустя время нам удалось, совместными усилиями с парнями вытащить Майкла из той злополучной ямы подложив под него ткань. Затем переместили тело на ровный обломок от обшивки самолёта, и остальные парни понесли его в сторону лагеря, словно на носилках.

Но, к сожалению, Томас к тому моменту больше уже не дышал и не подавал признаков жизни. Елена подошла ко мне и крепко обняла. Её поддержка была сейчас как нельзя кстати. После её объятий я, собравшись с духом, посмотрел на оставшихся парней. И мы приняли решение, что эта яма станет могилой для Томаса. Без лишних слов мы принялись за работу, закапывая его. Каждый из нас работал, молча, с сосредоточенным выражением на лице. Не было ни жалости, ни злости, только холодная решимость. Когда последний кусок земли был сброшен, мы отступили, тяжело дыша. Яма была заполнена, поверхность выровнена, но под ней теперь покоится человек. Мы постояли так с минуту, и пошли обратно в лагерь.

К тому моменту солнце уже скрывалось за горизонтом, погружая всё вокруг в сумерки. Холод начал пробирать до костей, но я не чувствовал его. Мы собрались вокруг огня, чтобы почтить память Томаса. Его внезапная гибель легла тяжёлым грузом на плечи каждого из нас.

Вдалеке, под сооружённым укрытием, слышались приглушённые стоны. Это был Майкл. Боль, казалось, не отпускала его. Я подошёл к нему, проверил пульс и убедился, что он в сознании.

– Нужно организовать дежурство, – сказал я, обращаясь ко всем.

– Каждый по очереди будет следить за Майклом, давать ему воду и обезболивающие средства из аптечки, которые будут помогать, ему справиться с болью.

Я обвёл взглядом лица, освещённые пламенем. В них читалась усталость, страх и решимость: «И ещё одно», – продолжил я, понизив голос.

– Передвигайтесь по острову с максимальной осторожностью. Мы не знаем, что здесь есть ещё за ловушки и где они могут таиться. Смерть Томаса – это уже слишком. Больше случайных жертв быть не должно. Будьте внимательны, пожалуйста.

Тишина, повисшая в воздухе, была нарушена лишь потрескиванием дров в костре. Все понимали серьёзность ситуации. Мы были одни, на враждебном острове, и должны были держаться вместе, чтобы пережить эту ночь и все последующие.

Я чувствовал тяжесть ответственности, которая легла на мои плечи. Каждый взгляд, направленный на меня, был полон надежды и страха одновременно. Мы потеряли одного из нас, и это стало суровым напоминанием о хрупкости нашего существования здесь. Но Майкл был жив, и его жизнь теперь зависела от нашей заботы и бдительности.

Ночь сгущалась, принося с собой новые тревоги. Звуки джунглей, которые раньше казались просто фоновым шумом, теперь приобрели зловещий оттенок. Каждый треск ветки, каждый шорох листвы мог означать опасность.

Ситуация с парнями очень огорчила Штефана. Я взяла его за руку, и крепко сжала, чувствуя, как ему нужна моя поддержка. Я обняла его и сказала: «Не казни себя, ты сделал всё, что мог».

Его плечи дрожали под моей рукой, и я чувствовала, как напряжение медленно покидает его тело. Он не ответил сразу, лишь прижался ко мне сильнее, словно ища в моём объятии убежище. Я продолжала гладить его по спине, стараясь передать ему всю свою силу и веру в то, что он не виноват.

Я знала, что слова не всегда могут залечить раны, но иногда они могут стать первым шагом к исцелению. Я хотела, чтобы он знал, что он не один, что есть я, кто видит его страдания и готов разделить с ним эту ношу.

Постепенно он отстранился, но не полностью. Его взгляд был всё ещё полон печали, но в нём появилось что-то новое. Как проблеск принятия, или, возможно, просто усталость от борьбы. Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела благодарность. Это была не громкая благодарность, а тихая, глубокая, которая говорила больше, чем любые слова. Я лишь кивнула в ответ, понимая, что наша связь в этот момент становится крепче.

– Сегодня я хочу спать рядом с тобой, – прозвучало из моих уст.

Штефан, казалось, был приятно удивлён от моих слов.

– Я сейчас соберу свои вещи, и мы отправимся. Согласен?

Он кивнул и отошёл, чтобы дать распоряжения Катрин, касающиеся наблюдения за состоянием Майкла.

Я собрала всё необходимое и Светлане сказала, что буду ночевать теперь рядом со Штефаном, на что она мне ответила «удачи, голубки» и мы двинулись с ним по пляжу в ночи к нашей скале. Ветер был тёплый с этой стороны острова, он ласково трепал мои волосы, которые я не стала собирать, позволяя ему играть с ними. Под ногами мягко шуршал песок, влажный от прибоя, и каждый шаг оставлял на нём мимолётный след, который тут же смывался набегающей волной. В воздухе витал солоноватый запах моря, смешанный с ароматом каких-то ночных цветов, растущих где-то у подножия скал.

Штефан шёл рядом, его рука иногда касалась моей, и это простое прикосновение наполняло меня теплом и спокойствием. Мы шли, молча. Казалось, весь мир затих, оставив нас двоих наедине с этой ночью и бескрайним морем. Скала, к которой мы направлялись, уже вырисовывалась на фоне тёмного неба, её силуэт казался таинственным и притягательным. Я чувствовала, как моё сердце бьётся в унисон с шумом воды.

– Вот мы и пришли, – сказала я, остановившись у тёмного зева пещеры. Штефан достал зажигалку, и маленький огонёк выхватил из мрака лишь небольшой участок входа. Внутри было пусто, и, не видя никакой опасности, мы шагнули внутрь. Усталость от всего, что произошло за целый день, давила на нас тяжёлым грузом, и мы почти сразу же улеглись спать, не в силах больше держаться на ногах.

Эта ночь была тяжёлой. Мне снился мой бывший, Дмитрий. Я находилась в таком странном состоянии, на грани сна и пробуждения, что непроизвольно произносила его имя вслух. При этом я совершенно не могла понять, чего он хотел от меня в этом сне. Это было не просто воспоминание, а скорее отголосок чего-то более глубокого, чего-то, что осталось неразрешённым между нами. Его имя, произнесённое в полусне, казалось ключом к какой-то тайне, но ключ этот был утерян, и дверь осталась закрытой. Я пыталась ухватиться за ускользающие образы сна, за его взгляд, за интонацию, но всё рассыпалось в прах, оставляя лишь смутное чувство и лёгкую тревогу. Что же он хотел? Может быть, прощения, может быть, объяснения, а может быть, просто хотел напомнить о себе, о том, что когда-то было между нами. И эта неопределённость, эта недосказанность, пожалуй, была самой тяжёлой частью моего пробуждения.

Я проснулся от звуков, которые вырывались из сна Елены. Она стонала, и в этих стонах звучало одно имя, снова и снова: «Дима», оно повторялось так настойчиво, так пронзительно, что само это имя начало въедаться в меня, словно яд, отравляя моё собственное пробуждение.

Лёжа в полумраке нашей пещеры, я пытался отделить реальность от остатков сна. Но имя «Дима» эхом отдавалось в голове, заглушая все остальные мысли. Я смотрел на спящую Елену, её лицо казалось безмятежным, но губы продолжали шептать это проклятое имя. Кто этот Дима? Друг? Бывший возлюбленный? Или просто плод её фантазий, вырвавшийся наружу в самый неподходящий момент?

Ревность, холодная и липкая, начала просачиваться в моё сердце. Этот настойчивый шёпот чужого имени, посеял зерно сомнения. Я не хотел будить её, не хотел устраивать сцену, но и молчать было невозможно. Имя «Дима» висело в воздухе, словно невидимый призрак, отравляя тишину ночи и мою душу. Я чувствовал, как внутри меня нарастает раздражение, смешанное с тревогой и какой-то болезненной обидой. Я повернулся на бок, чтобы лучше рассмотреть её лицо. В свете луны оно выглядело умиротворённым, почти ангельским. Но я знал, что под этой маской спокойствия скрывается что-то, что тревожит её, что заставляет её звать кого-то другого. Это знание было как острый осколок, впившийся под кожу. Я чувствовал себя преданным, хотя и понимал, что это всего лишь сон. Но сны, как, оказывается, могут быть очень реальными в своём воздействии.

Я попытался вспомнить, упоминала ли она когда-нибудь это имя раньше. В разговорах, в шутках, в случайных воспоминаниях. Ничего. Полная пустота. Это делало ситуацию ещё более мучительной. Кто этот Дима, который так прочно обосновался в её подсознании, что вырвался наружу в самый интимный момент? И почему именно сейчас?

Я знал, что завтрашний день будет другим, омрачённым этим ночным откровением, и мне предстояло найти способ избавиться от этого яда, прежде чем он полностью поглотит меня.

Я увидел, как Елена проснулась и пошла к выходу из пещеры, чтобы встретить рассвет. И я тут же, почти не думая, спросил вдогонку: «Кто такой Дима? Я слышал, как ты звала его во сне».

Её шаги затихли, но я не видел, как она обернулась. Только лёгкое, едва уловимое напряжение повисло в воздухе, словно предгрозовая тишина. Я почувствовал, как кровь приливает к лицу, осознавая всю неловкость и внезапность моего вопроса. Это было не просто любопытство, а скорее отголосок чего-то глубоко засевшего, чего-то, что тревожило меня, пока она спала. Я ждал, затаив дыхание, но ответа не последовало. Только рассвет, медленно окрашивающий небо за выходом из пещеры, продолжал свой безмолвный ход, оставляя меня наедине с моими мыслями и невысказанными вопросами.

Тишина, казалось, стала ещё плотнее. Это имя оно не давало мне покоя. Оно было чужим, но в, то, же время звучало так, будто принадлежало какой-то части её, которую я ещё не знал. Во сне она звала его с такой нежностью, с такой тоской, что это проникало в самые глубины моего собственного существа, вызывая странное, необъяснимое чувство ревности и одновременно страха. Страха перед тем, что может скрываться за этим именем, перед тем, что могло быть до меня, или, что могло быть важнее меня. Я хотел понять, но боялся услышать ответ. Боялся, что он разрушит хрупкое равновесие, которое мы строили, или, что он откроет пропасть между нами, которую я уже не смогу преодолеть.

Рассвет, тем временем, набирал силу, заливая пещеру мягким, золотистым светом, но для меня он был лишь фоном для внутренней бури, для вопросов, которые, казалось, навсегда застряли в горле.

Глава 5. День рождения.

Обернувшись, я произнесла, стараясь, чтобы голос звучал ровно: «Дмитрий, это мой бывший. Наше расставание было бурным, прямо перед моим отъездом на Олимпиаду, и с тех пор мы не поддерживали связь».