Американка

Умберто аккуратно положил украшение на горку очисток от фенхеля и рыбьей требухи, потом с вызовом скрестил руки. Анита взяла стакан и сделала крошечный глоток, едва смочив губы. Но это ей помогло. Она посмотрела на нас уже осмысленно и произнесла тихо, но уверенно:

– Даже не думайте достать потом браслет из мусора, ясно? Оставьте его там, он ничего не стоит. Мужчина, который мне его подарил, – пустое место. Мне не нужен человек, который боится сказать мне правду в лицо.

– Молодец, – сказал Умберто удовлетворенно, поглядывая на пакет с мусором. – Даниеле оказался человеком, которому нельзя доверять. Мы не можем даже верить тому, что он тебе сказал. Что это за волшебное исцеление? Он нас держит за дураков?

Анита снова принялась изучать идеально чистую воду в бокале. Она сделала еще один глоток и прикрыла глаза рукой.

– Девять лет я любила тело и душу человека, а теперь я даже не знаю, кто он.

– Да… что поделать. Если жители Граньяно могли так ошибиться с немцами, то и ты тоже можешь, – заметил Умберто.

Я посмотрела на него в замешательстве, и он объяснил. Во время войны немецкие солдаты вошли в Граньяно и шли по виа Рома. Жители города подумали, что это американцы пришли их освободить. Люди вывесили свои самые красивые скатерти, как делали на праздниках, открыли все фабрики, чтобы одарить пастой «спасителей», как героев. Спагетти, вермичелли, паккери, страччетти, фузили с дыркой, моццони ди кандела – свежая паста на любой вкус.

– Иллюзия есть первое из всех удовольствий, – заключил Умберто. – Вольтер.

– Пожалуйста, Умбе, заканчивай со своими умными комментариями и убери от меня эту воду, – раздраженно заметила Анита, – Теперь мне нужно кое-что покрепче. Будь добр, позвони Луизе, пусть она придет. И иди собираться, а то опоздаешь в ресторан.

Бросив взгляд на часы, Умберто вскочил. Я услышала, как в коридоре он взял телефонную трубку, нажал на рычаг и наизусть набрал номер лучшей подруги матери. Быстро объяснил, в чем дело, положил трубку и пошел в ванную. Перед выходом из дома он заглянул на кухню.

– Я возьму машину. Так я буду уверен, что ты ничего не натворишь.

– Ключи на столике.

– Я могу ехать спокойно?

– Да.

Умберто поцеловал нас по очереди, а мне еще и подмигнул, указывая на корзину для мусора. Как только он закрыл за собой дверь, Анита перестала сдерживаться. Как и хотела с самого начала, она начала рыдать, щуря глаза при ярком свете неоновых ламп, и снова раскачиваться на стуле, обхватив руками живот и повторяя в потолок, словно была одна: «О, Мадонна, Мадонна!»

Теперь я поняла, что болит у нее не живот, а все внутри.

* * *

Я уже почти закончила мыть посуду, когда пришла Луиза. Привычным движением она положила сумку на стул, где обычно сидела. Хмурясь, она спросила:

– Ани, что случилось? На тебе лица нет. Умберто сказал, что это срочно.

– Выпьем кофе, потом тебе расскажу. Фри, ты умеешь гейзерной кофеваркой пользоваться?

– Нет.

– Подожди, сейчас я тебе покажу.

– Сиди, – сказала Луиза, кладя руку на плечо подруги. – Я ее научу. Мне это только в радость.

Я поняла, что Луиза уже все про меня знает. Она подошла к раковине, разглядывая меня, как звезду, одновременно с восхищением и голодным любопытством. Луиза осмотрела меня с ног до головы, проверяя, совпадает ли составленный ею образ с реальностью.

Подруга Аниты сразу мне понравилась. У нее был загадочный взгляд кошачьих глаз, таких же черных, как ее короткие волосы. Вокруг глаз – сетка морщин курильщицы. Я узнала эти морщины, они есть у всех веганов. Наклонив свое загорелое стройное тело ко мне, она словно обнюхала меня, как кошка, и одарила застенчивой улыбкой тонких губ. Не знаю, почему, но мне показалось, что эти губы были не способны врать.

Луиза объяснила мне, сколько надо налить воды в кофеварку-моку, как придавить насыпанный кофе. Она говорила медленно и отчетливо. Как будто Луиза не кофе учила меня варить, а передавала рецепт сильнодействующего зелья, и этот процесс требовал не только точности, но и особого настроя. А если бы я ошиблась хоть чуть-чуть, все пошло бы прахом.

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Да.

– Ты знала итальянский до того, как сюда приехала?

– Нет, но в школе я много лет учила испанский. И я читаю книги на испанском. Это очень помогает.

– Вот умница какая, – сказала Луиза Аните.

– Да, я знаю, – вяло ответила Анита, словно это было очевидно. Как будто она внимательно выбирала себе американскую дочь, хотя я досталась ей абсолютно случайно.

Пока Луиза закручивала моку, я наблюдала за ее руками. Запястья у нее оказались хрупкими, как у моей матери и у меня. У нее были тонкие кости, которые, казалось, могли сломаться в любой момент. Хватило бы простого дуновения ветра. Луиза протянула длинные худые пальцы за зажигалкой для плиты, сделала огонь поменьше. Она была левшой, и при каждом ее движении обручальное кольцо болталось на ее пальце. Это было массивное золотое кольцо, которое казалось слишком тяжелым и большим для ее руки.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Ты на год старше моей дочери. Она у меня единственный ребенок. Мой муж хотел еще детей, а я нет. – Луиза ласково смотрела нам меня, пока наконец мока не начала бурлить. – Хочешь научиться делать пенку?

– Да.

Удивительно, как эти хрупкие запястья выдерживали бешеный темп, с которым Луиза взбивала сахар в молочнике. Она передала его мне, и я постаралась повторить ее движения.

– Не волнуйся, надо просто приноровиться.

Мы пили кофе в молчании, расположившись вокруг стола и образовав вершины треугольника. Хорошо снова быть втроем. От кофе у меня во рту остался сладкий насыщенный привкус.

Луиза оторвала кусок бумажного полотенца от рулона в центре стола. Она смочила бумагу в небольшом количестве масла и стерла макияж с глаз подруги. Анита не протестовала. Мне стало стыдно, что я сама до этого не додумалась. Но с другой стороны, это был такой материнский жест, что вмешательство с моей стороны было бы неуместным.

– Ну что? – заговорила в итоге Луиза. – Рассказывай.

– О, Мадонна… – всхлипнула Анита. Рассказ свой она начала с самого начала и на чистом итальянском. Очевидно, она говорила не для своей лучшей подруги, которая и так знала все до мельчайших подробностей, а для меня. А может, и для себя самой.

Даниеле должен был стать мужчиной ее жизни. Это она присвоила ему этот титул, а потом в него поверили и все остальные. Только Риккардо и Умберто вначале называли так Даниеле в шутку. Все братья и сестры Аниты приняли мужчину сразу, потому что видели, что их сестра наконец счастлива после того, что пережила с мужем. И Анита с Даниеле провели вместе прекрасные и даже безмятежные годы. Как идущие вместе по жизни супруги. Единственное, что омрачало их отношения, – невозможность жить вместе. Но у Даниеле, в отличие от его братьев, не было ни жены, ни детей. Естественно, забота о больной матери легла на его плечи. Его мать не болела ничем серьезным, просто у нее случались недомогания, когда ей было удобно. Но она и правда была стара. Анита, которой с детства привили уважение к старикам, понимала, что пожилую женщину нельзя оставлять одну. Однако Аните трудно было принять, что мать Даниеле не хотела, чтобы она присутствовала в жизни сына. Мать Даниеле была старых нравов и считала, что встречаться с разведенной женщиной – это позор. А уж если у разведенной женщины есть дети – вообще настоящий скандал. Мужчина должен жениться только на девственнице в белом платье в украшенной цветами церкви под «Аве Мария» и звуки органа.

По этому поводу Анита часто ругалась с Даниеле, но на восходе солнца вся злость проходила, а любовь возвращалась. С Даниеле можно было заниматься сексом в любой день. Она понимала, что он бесплоден, ведь она всегда могла забеременеть, стоило только захотеть, а с ним у нее не случалось задержки даже на неделю. И он хорошо это понимал. Диагноз ему поставил пожилой семейный врач: у Даниеле низкая активность сперматозоидов. Но Анита слишком любила его, чтобы в чем-то обвинять мужчину своей жизни. Хотя один только Бог знает, как ей хотелось еще одного ребенка – девочку, дочку, которой у нее не было. Однако ради любви всегда приходится чем-то жертвовать, пусть это и горько.

Так вот, сегодня вечером Даниеле должен был прийти на ужин, познакомиться со мной. Потом он должен был остаться на ночь, которую бы провел в огромной двуспальной кровати Аниты, как обычно в субботу вечером. Иногда Даниеле приходил пару раз в неделю, когда был свободен. Но он позвонил и сказал Аните, что познакомился с другой женщиной, моложе Аниты, и та каким-то чудом от него забеременела. Она на пятом месяце, свадьба состоится через две недели в Церкви Иисуса и Марии. Даниеле сказал, что не любит эту женщину, потому что любит Аниту, но раз та забеременела, он обязан жениться.

Пару раз слезы мешали Аните говорить, отчего она перескакивала с прошедшего времени на настоящее: она его любит, она его любила. Из-за этого мне было сложно ее понять. Но я прочувствовала трагизм случившегося. Луиза, напротив, не казалась ни шокированной, ни возмущенной. Все это время она слушала, нахмурившись, иногда сочувственно качала головой и протягивала Аните платочки, чтобы та вытерла слезы. Луизу не смутил и финал истории, новость о волшебном зачатии и браке по принуждению. Подруга ограничилась тем, что вынула из сумки пачку сигарет и закурила.

– Дай и мне одну, – попросила Анита и повернулась, чтобы взять пепельницу из ящика.

– Ты же бросила? – вырвалось у меня.

– Попробуй меня понять, Фри. Сейчас мне это нужно, – заявила Анита с сигаретой в зубах. – Да и потом жвачки и лакричные леденцы мне порядком надоели.

Луиза несколько раз неспешно затянулась, она была еще не готова высказываться.

– Эта история про беременность кажется подозрительной, – наконец произнесла она медленно, и от этого ее слова прозвучали весомо. – Даниеле же не может иметь детей.

– Так сказали врачи.

– А что если та женщина только притворяется, чтобы его заполучить?

– Луи, как можно притвориться, что ты беременна? На пятом месяце живот уже виден.

– У меня почти не был заметен.

– Потому что ты худышка, – сказала Анита без тени зависти. – И потом, зачем ей ловить именно Даниеле? В Кастелламмаре море других мужчин, богаче, образованнее и красивее.

– Ты всегда говорила, что он очень красивый мужчина.

– Он казался мне красивым, потому что я его любила. Мне казалась красивой душа, которая жила в его теле. – Захваченная вновь нахлынувшими эмоциями, Анита глубоко затянулась. Даже я увидела, как курение помогало ей взять себя в руки. – Но теперь, когда он открыл мне свою душу, я увидела, насколько та ничтожна. Теперь Даниеле кажется мне уродом.

Луиза затянулась сигаретой вслед за Анитой.

– Я раньше и Сальваторе считала красивым… До того, как поняла, что тело у него в одном месте, а душа в другом.

– Он все еще ходит в дом на Фаито?

– При любом удобном случае. С возрастом все стало только хуже. Он все больше молчит и проводит все время в горах, – Луиза задумчиво погладила пальцем желтоватый фильтр сигареты. – Красивый Даниеле или некрасивый, не важно. В этой истории что-то нечисто.

– Умберто тоже так думает.

– Может, это ложная беременность?

– А вдруг это чудо, божественное вмешательство? – заметила Анита, ей снова пришлось затянуться. – Чудеса случаются время от времени.

Луиза сощурила кошачьи глаза.

– А мне кажется, это божественное вмешательство его матери. Эта старуха только и мечтала от тебя избавиться.

– Да она слишком старая и дряхлая, чтобы мстить.

– Но не настолько старая и дряхлая, чтобы свести сына с женщиной, которая ей кажется более… приличной.

– Да… вот уж приличнее некуда – невеста с животом под платьем!

Секунду мне казалось, что Анита сейчас расплачется, но вместо этого она начала смеяться. Луиза к ней присоединилась, и вместе они расхохотались – до красноты и пота.

– А ты что думаешь, Фрида? – спросила меня Луиза. – Это мать Даниеле вмешалась?

– Да, наверное, – ответила я. Мысль о том, что Даниеле подарил любовнице ребенка по собственной воле, казалась мне оскорбительной.

– Предположим, эта девушка и правда беременна. – Луиза обратилась к подруге. – Готова поспорить, что не от Даниеле.

– Да нет, почему? – Анита прищелкнула языком. – Если это так, она бы вышла замуж за отца ребенка. Зачем красть чужого мужчину?

– Может, она уже была беременна, когда познакомилась с Даниеле, но ее возлюбленный сбежал от ответственности. – В миндалевидных глазах Луизы загорелась темная искра. – Или вообще не было никакого возлюбленного, только приключение на одну ночь, которое плохо закончилось.

– И девушка быстренько, пока не вырос живот, нашла себе другого?

– Первого дурака, который попался, – пробормотала Луиза, гася сигарету в пепельнице. – Смотри, может, она и была настоящей девственницей до встречи с Даниеле… Но в какой-то момент изменила ему и забеременела.

– Кто знает…

Я слушала подруг, затаив дыхание. Первоначальный страх прошел, осталось только восхищение ими. Опираясь на немногочисленные факты и телефонный разговор в несколько минут, подруги умудрились выстроить такую сложную, полную интриг историю. Это был просто готовый роман. Особенно меня потрясла огромная творческая фантазия, которая скрывалась за неуверенной улыбкой Луизы. Сколько сюжетных поворотов могли описать эти робкие губы! Постепенно Луиза входила в раж, ускоряла ритм, словно все быстрее и быстрее взбивала пену в молочнике. Несчастливый поворот в личной жизни подруги будто подстегнул ее воображение и разбудил желание новизны.

– Значит, Даниеле тебе наставил рога, – заключила она, – но и сам оказался рогатым.

Анита погасила сигарету рядом с сигаретой Луизы.

– Видишь? Как ни крути, а он мне изменял, и кто знает, как долго. Он мне признался только тогда, когда правда уже вот-вот бы раскрылась. Он больше не смог бы мне врать. Если у него были сомнения, он мог со мной поговорить. Мы бы обсудили все как взрослые люди, нашли бы решение вместе. Мужчина и женщина дополняют друг друга. Но Даниеле не способен ничего дополнить во мне. Он двуличный трус.

– Трус, – эхом отозвалась ее подруга. – И не уважает тебя.

Анита закрыла лицо руками.

– Как я могла быть настолько слепой? Я выкинула на ветер последнее десятилетие. Выкинула лучшие годы моей молодости, возможность иметь детей, впустую растратила свою любовь…

У Луизы закончились идеи, она передала Аните следующий платочек и через какое-то время спросила:

– У тебя есть виски?

Анита ответила, что бутылка стоит в шкафчике в гостиной. И тут я поняла, что Анита уже долгое время сидит. Последний раз я слышала стук ее шлепанец, когда она открывала дверь Луизе. Она не вставала даже в туалет. Может, Умберто был прав, заставляя ее выпить воды. Я начала беспокоиться. Аните свойственно быть в постоянном движении, а затянувшаяся неподвижность ее старила, превращала в кого-то другого.

Луиза повернула ключ в замке, включила свет, поискала в гостиной и вернулась к нам с бутылкой «Глен Грант». Анита отвинтила крышку, дала мне понюхать желтоватую жидкость и рассмеялась, глядя на мою гримасу. Словно я – одна из них, а не подросток, который только вчера приехал. Да, они напоили меня кофе без молока, вовлекли в откровенные разговоры про «Секс, ложь и видео» [11], но виски я точно пить не хотела. Если кофе всех взбодрил, то виски вытащил на свет более темные чувства, которых я никогда не испытывала, но которые прорывались во все более откровенном разговоре подруг. Подруги пили, курили, все чаще говорили на диалекте, и слезы текли у них все чаще. Они болтали и на другие темы. Вспомнили о работе: одна женщина несправедливо потеряла место, была уволена из кожевенной мастерской. О горьких апельсинах, которые муж Луизы пытался вырастить на каменистой земле, доставшейся ему в наследство от отца. Он хотел делать из апельсинов ликер. О том, как Сальваторе возвращался домой и гладил лицо Луизы грязной рукой с землей под ногтями. О его тяжелом дыхании с парами красного вина. О том, как Луиза отталкивала мужа со словами, что в соседней комнате их дочь делает уроки. Мне снова казалось, что я подслушиваю, и я задумалась, не запереться ли в своей комнате с книжкой. Я потеряла ощущение времени, но, судя по меркнувшему на улице свету, было уже поздно.

Зазвонил телефон. Луиза пошла в коридор взять трубку и сказала Аните:

– Это Даниеле.

Анита поднялась и уверенным шагом отправилась к столику с телефоном. Мы слышали, как она недрогнувшим голосом произнесла, что его любовь – это ложь, что он ее не любит, вообще не способен на любовь, а способен только на обман и вранье. Слышали слова о том, что Анита уже не верит ни единому его слову.

– Никогда больше мне не звони и не смей приходить. Это дом принадлежит мне и моим детям.

Анита вернулась на кухню и посмотрела на меня с яростью львицы.

– Как там называется штат, откуда ты? Твой штат?

– Иллинойс.

– Иллиной. Так?

– Да.

– А как сказать: «Пошел ты»?

У меня вырывается смешок:

– Fuck you.

– Факкью. Хорошо. Если он мне перезвонит, я его пошлю по-американски, в этот твой Иллиной.

* * *

Анита не хотела отключать телефон – вдруг позвонили бы Рикки или Умберто. Когда вернулся ее младший сын, чтобы переодеться и пойти есть пиццу с друзьями, Анита сделала вид, что ничего не случилось. Она ничего ему не рассказала, только попросила погулять с Салли. После ухода Рикки мы снова остались втроем, приготовили ужин, но Анита не притронулась к еде. Мне тоже кусок в горло не лез: я была измучена эмоциями этого дня. Анита, похоже, заметила мою усталость, потому что вскоре сказала:

– Если хочешь, иди в душ и надень пижаму. Фен – в ящике справа от раковины, – объяснила она, наливая еще виски себе и Луизе. – Вытирайся как следует.

Горячий душ – это забытая роскошь! Когда я вернулась в кухонное тепло, благоухая жасмином, я хотела только одного – лечь спать. Анита пожелала мне спокойной ночи и поцеловала. Луиза сделала то же самое, когда встала вытрясти пепельницу. Краем глаза я заметила в мусоре блестящую нить браслета. Может, я должна достать его, как хотел Умберто? Но я не осмелилась перечеркнуть этот мощный символический жест Аниты.

– Хороших снов, Фри, – пожелала Анита, когда я уже уходила с кухни. Как мне нравилось, когда она меня так называла! Похоже на английское слово «free» – свободная. Это прозвище словно освобождало меня от тяжести значений моего полного имени.

Моя мама захотела назвать меня в честь мексиканской художницы, чтобы я выросла сильной женщиной. Как будто внутренняя сила давалась человеку сразу при рождении и волшебным образом передалась бы мне с помощью ритуала наречения в честь Фриды Кало, которая умерла бездетной в пятидесятые. Мать не считала себя сильной и думала, что не сможет передать мне по наследству душевные силы для преодоления проблем, которые жизнь для меня приготовила. У мамы загорались глаза каждый раз, когда она об этом рассказывала. Но она никогда не уточняла, что же это за испытания, которые жизнь для нас приготовила.

Когда мне было тринадцать, я нашла дома на полке биографию Фриды Кало. Я прочла о полиомиелите, из-за которого ее правая нога была короче левой. Об автокатастрофе, в которой столкнулись автобус и трамвай, а Фриде повредило матку и сдавило позвоночник. О многочисленных операциях и долгих периодах восстановления, когда ей приходилось терпеть хронические боли. О боли не только ее тела, но и души, которую та испытывала из-за абортов и измен любимого мужа и художника Диего Риверы. Через год я проехала час на поезде, чтобы посмотреть выставку автопортретов Фриды в музее Чикаго. Картины, которые она нарисовала, когда лежала в постели, были очень маленькими, не больше человеческого лица. Из-за этого казалось, что смотришь не на холсты, а на себя в зеркало. Я долго рассматривала эти картины, в которых художница спокойно сосуществовала со своей болью. Цветы в волосах, красивое бесстрастное лицо, окруженное мартышками и попугаями, – их я потом перерисовывала с купленных в музее открытках. Я изучала портреты Кало, стараясь найти, что нас могло объединять. Но, к сожалению, кроме непокорных бровей и свободного владения испанским, у меня не оказалось ничего общего со знаменитой художницей – красивой женщиной с гордым взглядом.

Другие картины – где Фрида изображала себя плачущей и с открытыми ранами, с мертвыми плодами и гвоздями, торчащими из груди, – я не могла долго рассматривать. Одно дело – читать о ее трагической жизни на бумаге, и совсем другое – увидеть своими глазами на огромных полотнах. Стоило мне пройти мимо подобного портрета, я чувствовала себя перепачканной менструальной кровью и другими телесными выделениями. Я убегала от таких холстов, убеждая себя, что они написаны так специально. Нарочно, чтобы вызвать в зрителе сильную эмоцию. Но в глубине души я знала, что это не так. Эти автопортреты, которые притягивали мой взгляд, преследовали меня и дома, были зеркалами души Фриды. Я начала подозревать, что внутренняя сила не зависит от рождения или от имени. Мне казалось, все наоборот – Фрида Кало стала такой благодаря случившимся с ней несчастьям.

Сейчас, засыпая под бормотание подруг на кухне, под трещинами от землетрясения на потолке, я надеялась, что есть более легкий путь приобрести эту душевную силу. Какая-нибудь тропа, ведущая напрямик. Мне даже не приходило в голову, что становиться сильной совсем не обязательно.

Глава 4

Утром Анита еще лежала в кровати, свернувшись клубком под картиной с Мадонной. Кто знает, во сколько она заснула и сколько виски выпила. Ее сыновья тоже спали. Бодрствовала только собака. Я подошла к подстилке и шепотом позвала ее. Салли дала погладить морду и уши, облизала мне руку своим теплым шершавым языком.

Я надела новые шлепанцы, впервые внимательно рассмотрев их. Они были красивыми. Мои пальцы на ногах, длинные, как у мартышки, доставшиеся мне от отца, цеплялись за подошву, чтобы шлепанцы не соскользнули с ноги. Я подняла жалюзи на кухонном окне наполовину и начала варить кофе. Его аромат был настолько сильным, что мог и мертвого разбудить. По крайней мере, я надеялась, что запах кофе, как магнит, поднимет с кроватей мою новую семью. Я чувствовала неловкость, когда возилась на чужой кухне, будто у себя дома. Но вдруг все проснутся, увидят, что я сижу сложа руки, и сочтут меня ленивой? В конце концов, по сравнению с другими комнатами, кухня была мне лучше всего знакома. Мне казалось, что в этом густонаселенном городке, где есть еще море и целых два замка, именно на кухне и происходит все самое важное.

Голод пересилил неловкость, и я приготовила себе завтрак. Все время мной будто двигала чужая воля. Я сварила кофе, тщательно следуя указаниям Луизы, а теперь обмакивала печенье в кружку, как мне показывала Анита. Я даже дала два печенья Салли, как делал Рикки с кусочками сальсиччи.

– Хитрюга, – шепнула я собаке.

Я уже начала убирать со стола, когда проснулись парни. Рикки с полузакрытыми глазами налил остатки кофе себе в чашку. А Умберто заварил чай.

– Кофе повышает давление, – сообщил он мне, когда я прошла мимо него, чтобы заправить их постели. Я решила сделать это не для них, а для Аниты. Пусть, когда она проснется, дома будет чисто, и ей не придется тратить силы. Я заправила постель Рикки и направилась в комнату Умберто. Тут он подошел и остановил меня:

– Оставь как есть. Иди лучше оденься, прогуляемся по Кастелламмаре.

– А твоя мама?

– И ее оставь. Сегодня ей надо зализать раны.

Зазвонил телефон, и Анита крикнула нам голосом давно проснувшегося человека:

– Не берите трубку, ради бога. Это Даниеле.

– Откуда ты знаешь, что это он? Может, это кто-то из моих друзей, – ответил Умберто, но жестом пригласил меня пройти за ним в комнату матери. Телефон продолжал звонить.

– Знаю, и все.

Анита села в кровати и собрала волосы в конский хвост. Я не увидела в ее внешности никаких признаков похмелья. Более того, с промытыми слезами глазами и гладкой свежей кожей, она была красива как никогда. Телефон наконец сдался и замолк.

– Слушай, Фри, – сказала мне Анита, – сегодня моя сестра Летиция пригласила нас на обед. Должна прийти ее старшая дочь с детьми. Они все хотят с тобой познакомиться. Но мы пойдем к Летиции в другое воскресенье. Сегодня я не выдержу, прости меня. Идите погуляйте с Умберто, а потом возвращайтесь обедать.

Хотя Анита вроде бы спала, она оказалась уже в курсе всех наших планов. Мы с Умберто закрыли за собой дверь. Перед выходом мы сняли телефонную трубку с рычага, чтобы Аниту никто не беспокоил.

* * *

Несмотря на грозу, которая разразилась вчера на втором этаже нашего дома, был чудесный день. Небо казалось похожим на чистое стекло. На нем не было ни облачка, и солнечные блики сияли на капотах машин и стеклах витрин, темных очках и часах многочисленных прохожих. В такую погоду, готова поспорить, точно можно было идти на пляж, не дожидаясь полудня. И все же люди толпились у баров и кондитерских. Одеты они были не для пляжа, а как будто собрались на праздник. Приятное тепло окутывало мои ноги и руки. Я заметила, что хотя моя одежда была чистой и относительно новой, она выглядела невыразительно и скрывала мое тело.