Американка

Мы терпеливо лавировали среди машин, припаркованных прямо на тротуарах. А водители в свою очередь не возмущались, когда мы шли посреди дороги. Дойдя до небольшой площади, нас вместе с другими прохожими захватил водоворот вокруг центральной клумбы. Машины, мопеды, люди вливались в круговое движение и покидали его, словно в идеально срежиссированном действии. Они закладывали виражи, замедлялись, бибикали, кричали и касались друг друга. Умберто взял меня под руку и повел на противоположную сторону. Главное – не останавливаться.

Все это время Умберто рассказывал: это парфюмерный магазин моей подруги, это площадь Спартака («Да-да, того самого»), здесь мы тебе сделаем ключи завтра, когда лавочка откроется… Умберто говорил не только со мной. Он на ходу здоровался с кем-то у бара, назвал по имени аптекаря, который вышел поправить товары на витрине. По дороге Умберто встречал двоих, троих, четверых друзей, которые шли в другую сторону. Он останавливался на пять, шесть, семь минут, чтобы с каждым поболтать. Каждый раз, когда он знакомил меня с друзьями, меня целовали, смотрели на меня с восхищением и довольно кивали.

– Наконец-то ты приехала, – произнес кто-то.

На улице было шумно, и я не могла расслышать все вопросы знакомых Умберто. Но вскоре поняла, что все вопросы одинаковы. Когда ты приехала? Тебе нравится Кастелламмаре? Как ты устроилась у Аниты? Или же, с хитрой улыбкой: «И как тебе дома у этого ужасного типа?»

Так Умберто называли только друзья-мужчины. Подруг у него тоже было множество. Казалось, что каждая из них – самая лучшая. Каждой Умберто делал комплименты: «Тебе идет новая прическа», «Ты не такая зажатая, как на прошлой неделе», «Ты поменяла очки, молодец, тебе очень к лицу»… С девушками Умберто разговаривал более мягким голосом, ласково, но без двусмысленностей. Всем подругам он помогал решить какую-нибудь проблему. Марилене посоветовал, где починить мопед за разумные деньги, а не как в автомастерской, где работал Рикки. Флавии рассказал, как делать примочки от мигрени. Терезе помог подобрать слова, которые надо сказать ее молодому человеку, чтобы успокоить его беспричинную ревность. Между делом Умберто умудрился организовать партию в покер в пятницу вечером в девять часов дома у некоего Пино. У этого Пино имелся большой стол, а родителей часто не было дома. Если Умберто пошел в отца, думаю, тот вряд ли был таким уж неприятным человеком.

Похожие друг на друга встречи проходили с такой частотой, что я успела отточить свои ответы, и по мере нашего продвижения они становились все короче. Я слегка нервничала, и не только из-за повышенного внимания ко мне и необходимости запоминать кучу имен. Чем дальше, тем отчетливее я ощущала, что время проходит. Если это прогулка, не должны ли мы гулять? И куда именно мы направляемся? Какой бы ни была наша цель, я была уверена, что с такой скоростью, в этом все усложняющемся танце машин и людей мы ни за что не успеем вернуться к обеду. Да, наверное, это меня волновало больше всего: я не хотела оставлять Аниту одну надолго.

Вот, возможно, наша цель – классический лицей Плиния Старшего, где я скоро буду учиться. Умберто указал мне на него вялым жестом. Он тоже окончил этот лицей. И еще в его время здание было покрашено в оранжевый цвет и окружено облезлыми деревьями. К счастью, мы у лицея не остановились. Сейчас Умберто изучал философию в Университете Федерико II в Неаполе. То есть иногда он садился в поезд и отправлялся сдавать какой-нибудь экзамен. Но он больше не был уверен, что гуманитарных знаний достаточно для жизни. Умберто размышлял, не лучше ли заняться чем-то конкретным: например, открыть ресторан, может, в другом городе или даже в другой стране.

Вскоре мы вышли на залитый солнцем проспект, и перед нами предстала гора во всем своем утреннем великолепии. Я едва успела насладиться этим видом, как нас засосало в переулочек между двумя облупленными многоэтажками. И тут, без предупреждения – я даже не почувствовала запах – нам открылся вид на море.

Я представляла его другим. Это была не бушующая бескрайняя Атлантика, которую я видела однажды в Вирджинии. Суша обнимала тихую и спокойную водную гладь с почти незаметными волнами, словно складками на атласной простыне. Если бы не пальмы – высоченные и пониже, в броне из колючек, будто ананас, – можно было принять это море за озеро. Вода здесь казалась даже более спокойной, чем в озере Мичиган. А еще на пляже росла трава. Я никогда не видела песок такого цвета: выцветший черный, почти пепельный, он поблескивал на солнце, как будто кроме пластиковых бутылок и бумажного мусора пляж покрыт бриллиантовой крошкой. Готова поспорить, что песок этот был раскаленным.

– Вы здесь купаетесь?

Умберто фыркнул:

– На этом пляже я не лягу загорать даже мертвым. И на пляж, где мама любит купаться, я не хожу. Это за мысом. Там с тебя шкуру снимут за лежак, а море похоже на суп. Честное слово. Я знаю, где настоящие пляжи, к ним нелегко подобраться, там мало народу… и, разумеется, они бесплатные.

Мы присоединились к людям, прогуливающимся взад-вперед по набережной Вилла Комунале, следуя по рельсам старых трамвайных путей. На горизонте парили два острова – Умберто рассказал, что это Искья и Капри. Ближе к берегу покачивались рыбацкие лодки, похожие на персидские остроносые тапки. Чем дольше я глядела на смирную поверхность моря, тем лучше понимала, что на самом деле оно не так уж и похоже на озеро. У морской воды есть плотность, вес. Словно бы отяжеленная солью, она неповоротлива. Под этой водной «простынею» спало нечто, и вскоре оно должно было проснуться. Мне даже казалось, что я могу разглядеть что-то под поверхностью воды. Что чувствую что-то в солоноватом привкусе воздуха, который ласкал руки, в чавкающих звуках, доносящихся с рифов. Последние были похожи на нежное прихлебывание кошки, пьющей из своей миски. Я чувствовала необъяснимое возбуждение.

В море у берега я заметила кучу бесформенных камней.

– А там что, остров?

– «Остров» – это сильно сказано. Это Ровильяно, его еще называют замок Ровильяно. Но от него остались одни руины после нашествий лангобардов, сарацинов и так далее. Он заброшен, как и все остальное тут.

– Он не похож на замок.

– Да, больше напоминает размоченное в чае печенье. Трудно поверить, что в древности его называли Камнем Геркулеса.

– Геркулес из мультика?

– Ну ты и американка, – хмыкнул Умберто и взлохматил мне волосы. – Да, Геркулес – тот самый красивый и мускулистый мужчина, которого ты, скорее всего, видела по телевизору. Сын Зевса. С квадратной челюстью, в белой тунике и без трусов. Тот самый, кто еще до завтрака мог уничтожить голыми руками свирепого льва, кабана-людоеда и украсть стадо быков у великана с тремя головами и шестью руками. Ерунда для нас, полубогов.

– А ты разве не бог?

Впервые у меня получилось его рассмешить. Умберто усадил меня на скамейку и спросил заговорщицким тоном:

– Ты знаешь, кто такой Гораций?

– Нет.

– Вергилий?

Я кивнула, чтобы скрыть свое невежество, но постаралась показать, что хочу услышать их истории. По легенде, совершив десятый из двенадцати своих подвигов, победив трехголового монстра и его двухголового пса, Геркулес завладел священными коровами. Затем героя стала мучить жажда, и он направился в Лацио, к Фауне. Эта богиня-девственница считалась покровительницей природы и могла рожать детей без участия мужчин. Только женщины имели право пить освященную воду в ее храме. Мужчинам вход в храм был запрещен. Геркулеса это обстоятельство оскорбило, и он решил воздвигнуть храм имени самого себя. В его храм не посмела бы ступить ни одна женщина. Геркулес отвлекся на эту идею и в результате лишился коров. Хитроумный сын Вулкана тихонько увел их и спрятал в пещере в недрах Везувия. (Умберто указал куда-то за наши спины.) Геркулес искал быков день и ночь. В конце концов герой нашел их, услышав мычание. Он снес верхушку горы, пробил ход в пещеру и освободил коров. Чтобы отпраздновать победу, Геркулес основал города Геркаланум и Стабия.

– Геркулес основал Кастелламмаре-ди-Стабия?

– Просто Стабия. Так назывался город где-то в тысяча двести тридцать девятом году до нашей эры. Даже у нашей дыры был свой звездный час. Согласно мифу, – продолжал Умберто, – город Стабия был основан, когда Геркулес оторвал вершину горы Фаито и бросил ее в море. Очевидно, откалывать куски гор вошло у героя в привычку. Говорят, что богом забытый островок, который ты заметила, и есть камень Геркулеса. Остров состоит из тех же осадочных пород, что и гора, – известняк и доломиты.

От имен, фактов и жестов Умберто у меня голова пошла кругом, хотя, может, просто солнце напекло мне макушку. Неужели чтобы что-то создать, надо сначала что-то разрушить?

– Откуда ты все это знаешь? – спросила я Умберто.

– Не зря же я окончил классический лицей. – Мы снова пустились в путь. – Если хочешь увидеть настоящий замок, посмотри вниз.

Умберто указал мне на замок, словно сошедший со страниц средневековых сказок. Его прямые углы и четкие зубцы стен резко выделялись на зеленом фоне горы. Проплывающее солнце постепенно выхватывало из тени все больше архитектурных деталей, добавляя замку объем. Теперь можно было увидеть деревья вокруг него, его мягкие, как мох, тенистые изломы, намекающие на породы камня, небольшие тропинки, опутывающие замок, как канаты. Гора Фаито по-прежнему возвышалась над нами, но с этой точки выглядела по-другому. Освобожденная от домов, сияющая под небесным сводом, она больше не казалась враждебной. Она больше не была похожа на непреодолимую стену – теперь гора выглядела доступной и осязаемой. Точно так же, как вчера, когда мы с Анитой ездили на машине в Граньяно.

Мы подошли к постройке с арабесками и разноцветными стеклами, которую Умберто назвал «Музыкальной беседкой». Рядом с ней открыл двери «Бар Спаньоло» – известное место, где в прошлом собирались писатели.

– В прошлом, – еще раз подчеркнул Умберто. – Сейчас бар знаменит совсем по другой причине. – Я рассматривала столики на улице, бархатные кресла внутри бара, из которых удобно было разглядывать лепнину на потолке. Тут Умберто предупредил меня: – Лучше сюда не ходить, здесь приходится оплачивать «коперто» – сервировку стола. К тому же, знаешь, от кофе…

– Поднимается давление.

– Молодец.

Мы встретили очередную подругу Умберто, на этот раз прогуливающуюся с молодым человеком, и остановились поболтать с ними под деревьями. Я уже устала от общения и украдкой посматривала на «Бар Спаньоло» за спинами моих собеседников. Рассматривала солнечных зайчиков, которые танцевали на ажурных столиках из кованого железа, беседку, которая казалась гигантской клеткой для экзотических птиц. Эти признаки старины меня утешали, как вчера улица виа Рома с ее лавочками пасты. Мне казалось, что я на каникулах в Колле-ди-Тора, стою на берегу озера, при этом все расходы за мои каникулы оплачивает Церковь, к которой я принадлежала лишь формально. Мне казалось, что я тут проездом. Словно вошла в кинозал на середине фильма, и перед моими глазами мелькают кадры, но я не понимаю их смысла, происходящее не захватывает меня по-настоящему. Как будто я была не главным действующим лицом своей жизни, а сторонним наблюдателем. Но стоило мне услышать визг тормозов или ругательство, увидеть мусор на пляже, надписи на мраморной лестнице беседки, как иллюзия рассеивалась и я вспоминала, что Анита ждет нас дома.

Поговорив со знакомыми, Умберто под руку повел меня мимо яхт-клуба. Это был последний отрезок набережной, людей становилось все меньше. Даже детские аттракционы опустели.

– Пойдем, – сказал Умберто, – уже почти время обеда.

– Уже? – В этот момент я заметила какие-то древние постройки, которые меня заинтересовали. Дома тянулись вдоль берега, но сверху их постепенно придавливала гора, а снизу подпирало море. Вдалеке дома становились все беднее и меньше, они сливались в одно целое, в конце концов превращаясь в точку, в которой город, как палец, разрывал поверхностное натяжение морской воды. – Вон там исторический центр?

Умберто посмотрел на меня так, словно узнал мой секрет и хотел сказать, что вся эта древность не принесет мне никакого утешения.

– Там не на что смотреть. Только лишь убогие дома, в которых невозможно жить, и невежи, которые не хотят оттуда съезжать. Там зона обвалов. Пошли, а то мама будет волноваться.

У моего приемного брата были длинные ноги, и когда он хотел, он ими отлично пользовался. Мне пришлось бежать за Умберто, чтобы не отстать. На обратном пути мы остановились только раз, чтобы купить помидоры, базилик, хлеб и моцареллу в крошечном супермаркете.

– Моцарелла из молока буйволов, – уточнил Умберто.

– А такое бывает?

Умберто хитро улыбнулся и тихо сказал:

– Есть и буйвол-самец, и буйволица-самка, между ними существует фундаментальная разница. Вот проучишься несколько месяцев в классическом лицее, и сама во всем разберешься.

* * *

Дверь в спальню Аниты была все еще закрыта. Умберто вернул телефонную трубку на рычаг. Потом я помогла ему приготовить капрезе и томатный соус, который он варил с детства с бабушкой по маминой линии. Именно бабушка научила Умберто готовить вкусную полезную еду, используя немногочисленные продукты под рукой. Например, так называемую «пиццу» из вчерашнего хлеба. Нас перебил звонкий голос Риккардо, который только что пришел:

– Сегодня готовишь ты? Мама пошла на море? – Видно, что Риккардо был не в курсе последних событий.

– Так ты еще ничего не знаешь? – набросился на брата Умберто.

Вскоре пришла и Анита, но показалась она не из спальни. Она ходила выгуливать Салли. Анита с собакой спустились на улицу на лифте, потому что Салли трудно было ходить по лестнице. Анита была полностью одета, но не накрашена, даже лак на ногтях отсутствовал. Глаза у нее выглядели припухшими, а значит, в наше отсутствие Анита позволила себе выплакаться, свободно и до опустошения. Она села за стол с видом усталого человека, который долго куда-то бежал, потом остановился и уставился взглядом в пространство. Но слезы не ослабили ее, как опасался Умберто, они принесли ей спокойствие. Хорошо, что мы ушли гулять.

Несмотря на старания старшего сына, Анита едва притронулась к еде. У нее не было желания ни есть, ни ссориться. За послеобеденной сигаретой она начала допрашивать Рикки, почему тот не обедал у Федерики, у «свекров», как Анита их называла. Она высказалась по поводу моцареллы, которую купил Умберто. Наверное, чтобы обрубить на корню затеянную им речь о зависимости от никотина и человеческих слабостях.

– Почему ты не купил моцареллу фьор ди латте из Агеролы? – Анита выпустила дым в сторону открытой балконной двери. – Она не такая жирная.

– Это для Фриды, – ответил Умберто. – Она должна научиться выбирать качественные продукты.

– Но эта моцарелла из Казерты. Лучше дать Фриде попробовать блюда, которые производят у нас в горах Латтари: боккончини, треччине…

– Я что-то не понял, Фрида должна стать специалистом по моцарелле? – встрял Рикки. – Дайте спокойно поесть несчастной. Разве не видите, что ей нужно поправиться?

Мне было несколько неприятно, когда они говорили обо мне, будто меня здесь нет. Это выглядело, словно они собрались специально, чтобы обсудить мое здоровье и знания. Еще я почувствовала себя маленькой девочкой. Вдруг что-то укусило меня за ногу, и я вскрикнула.

Я заглянула под стол и увидела черепаху размером с мой шлепанец. Все рассмеялись, и Анита громче всех, буквально взорвавшись радостью, граничащей с истерикой.

– Так ты еще не знакома с Перлой? – спросил Умберто.

– Нет.

– Летом она живет на балконе, а зимой в кладовке, и, как видишь, она обожает обувь.

И правда, черепаха пыталась жевать мой тапок. Я чувствовала, как ее острый клюв яростно кусал деревянную подошву. У Перлы были выпученные узкие глаза, которые казались семечками черного кунжута. Ее морщинистая кожа собралась складками, словно была ей велика.

– Видишь шрам? – Умберто указал пальцем на трещину поперек панциря черепахи. Как будто кто-то хотел распилить ее пополам. Может, кому-то, как и мне, тоже не очень понравилось это животное со старомодным и совершенно не подходящим ей женственным именем? Черепаха в порыве лесбийской любви попыталась залезть на мой тапок. – Однажды, много лет назад Перла каким-то образом протиснулась сквозь решетку балкона и упала.

– От удара ее панцирь раскололся, как арбуз! – перебил брата Рикки. – Мадонна, как синьора Ассунта тогда взбесилась.

– Да, это тебе не упавшие с балкона трусы! – Анита вытерла слезы и снова залилась истерическим хохотом. Еще немного, и я начала бы всерьез за нее беспокоиться.

– Мы думали, Перла умерла, – продолжил Умберто. – Но в итоге мы просто склеили панцирь, и все.

Я была впечатлена непреодолимой тягой черепахи к моим шлепанцам, но еще больше – засохшими жемчужинками клея вдоль трещины на панцире. А особенно тем, что после такого падения под панцирем черепахи все еще пульсировала живая плоть.

– Она тоже смогла выжить, – Анита вдруг снова стала серьезной. – Иди-иди, ешь свой салат! – Она подтолкнула Перлу ногой, и та, словно шайба, заскользила по белому полу. Потом Анита повернулась ко мне. – Теперь ты познакомилась со всей своей новой семьей.

Опять зазвонил телефон, и я почувствовала пустоту в животе. Мы молча переглянулись, и Рикки пошел в коридор, чтобы ответить на звонок. Какой-то мужчина захотел поговорить с Анитой, но это был не Даниеле. Анита встала из-за стола.

Короткий разговор вполголоса, и Анита вернулась на кухню. Звонил ее кузен Доменико. Последний раз они общались года два-три назад.

– И что он от тебя хотел? – ревниво спросил Рикки. Было ясно, что этот родственник редко появлялся в жизни семьи.

– Ничего, просто хотел узнать, как дела. Каждый раз, когда мне плохо, он это чувствует и звонит.

– Ну откуда ему знать? – удивился Умберто.

– Знать что?

Анита не ответила Рикки, а посмотрела мне в глаза и заявила:

– У нас есть женская интуиция, но и у мужчин есть шестое чувство – какой-то нюх.

– Да что же, черт возьми, произошло, мне кто-нибудь расскажет? – воскликнул Рикки.

Анита пересказала сыну вчерашние события лаконично и без эмоций, словно сообщила ребенку, что завтра они идут к стоматологу. Потом она объявила, что завтра понедельник и ничто и никто не помешает ей пойти на работу.

* * *

В последние две недели перед началом учебы я была более-менее предоставлена самой себе. После завтрака, пока Анита подметала или включала стиральную машину, я мыла тарелки. Потом Анита шла на работу – макияж, золотые украшения, цветастая юбка. Хоть она говорила, чтобы я оставила дела и наслаждалась свободным днем, я продолжала заниматься домашними делами и после ее ухода. Мне нравилось помогать Аните, особенно развешивать белье на балконе. Мне нравились теплые запахи просыпающейся улицы, людские голоса. Мне даже нравилось испытывать страх, стоя на балконе в шаге от пропасти, принадлежащей синьоре Ассунте. Вдруг прямо к синьоре Ассунте упадет носок или бюстгальтер? Вдруг я сама упаду? Каждый раз я надеялась не встретить на балконе Перлу, которая уже упала когда-то в эту пропасть.

А вот застилать кровати Умберто и Рикки я не любила. Чтобы выплеснуть раздражение и удовлетворить чувство несправедливости, я неаккуратно запихивала их пижамы под подушки. Правда, Умберто в свою очередь помогал мне с разными делами: сделал ключи от дома, помог купить тетрадки и ручки для школы в магазине, а учебники – с рук. Когда Умберто уходил на работу или убегал решать чужие проблемы, я гуляла по улицам нашего района. Смотрела на людей или на красивую одежду в витринах. Я испытывала при этом то же мучительное чувство неловкости, с которым рассматривала голых немок, мывшихся под ледяным душем.

Однажды я наткнулась на Бренду из Калифорнии. Вид у нее всегда был отсутствующим, словно у манекена. Вот и в этот раз казалось, что она не видела ни меня, ни парней, которые шли за ней, но боялись подойти. Слишком экзотично она выглядела для местных, даже сложно было сказать, красавица она или нет. Однако меня Бренда заметила. От удивления она распахнула и без того огромные, почти круглые глаза с ресницами, от туши похожими на щетки.

– Чао, белла! – Бренда поприветствовала меня по-итальянски и широко улыбнулась. После этого мы перешли на свой родной язык.

Бренда рассказала о семье, в которой гостила. Отец работал врачом, мама – домохозяйка, у них было двое маленьких детей. Бренда учила мальчика играть на фортепиано, а девочку – классическим танцам. Взамен дети помогали ей совершенствовать итальянский. Но сколько бы ребята ни пытались, у Бренды так и не получалось спрягать глаголы в прошедшем времени и правильно произносить букву «р». Принимающая семья съездила с Брендой попробовать «метровую пиццу» в городок Вико-Экуенсе («это такая квадратная пицца, то есть прямоугольная, очень вкусная») и посмотреть Помпеи («там все ужасно древнее и очень красивое»). Бренда спросила, как я устроилась. Я объяснила в двух словах, но с тем же преувеличенным энтузиазмом. По словам Бренды, у Сиф тоже все было хорошо. Ее итальянская семья – молодая пара, которая ждала ребенка. У них был свой магазин бонбоньерок. Сиф с Брендой жили почти по соседству и должны были учиться в одном классе научного лицея. Я же с Хесусом собиралась пойти в классический лицей.

– А Хуанг?

– Понятия не имею, – ответила Бренда. – Нам надо бы всем собраться, вспомнить Колле-ди-Тора. Помнишь, как я чуть не потеряла трусы от купальника в озере? – Она рассмеялась, продемонстрировав идеальные белые зубы. – А когда мы играли в шарады? Хельга так сильно смеялась, что у нее кока-кола пошла из носа!

Странно, но я совсем не испытывала ностальгии. Мы обменялись номерами телефонов, и я вернулась домой.

Каждый день я приходила домой, чтобы пообедать с Анитой во время ее перерыва. Мы готовили собаке пасту с мясными консервами «Симменталь», для черепахи нарезали помидор. Иногда смотрели сериал, и только потом готовили что-нибудь для себя. Анита готовила прекрасно. Однажды она научила меня делать салат из осьминога. Щупальца дрожали в кипящей кастрюле, вода окрасилась в фиолетовый цвет. Мне было одновременно противно и любопытно. Мясо осьминога, извлеченная белая мягкая плоть, напомнило мне бильярдный шар.

Иногда на обед приходили Умберто и Рикки, иногда – Луиза. Подруги обсуждали работу, но чаще всего – мужчин: Даниеле и Сальваторе. С многозначительной улыбкой Луиза говорила что-то вроде: «Я больше не могу, Анита, клянусь, не могу». После кофе мы с Анитой мыли пол, иногда вытирали полосы желтоватых черепашьих какашек, но чаще пол был чист, и мы просто так его натирали. Однажды Анита мне сказала:

– Когда у нас будет больше времени, я тебе покажу, как разбирать плиту.

– А зачем?

– Если ты действительно хочешь вымыть плиту, надо разобрать ее на части. Снять все детали, даже ручки. Залезть в самые потаенные углы плиты, где прячется грязь, соскрести ее, вымыть, отполировать. А потом снова собрать все детали. В жизни наступает момент, когда генеральную уборку больше нельзя откладывать. Но этим будем заниматься не сейчас, времени мало. И, самое главное, нужен правильный настрой.

После обеда, когда Анита возвращалась в офис, я писала письма семье и друзьям в Нейпервилле. Письма были похожи на мои летние дневники. Я чересчур подробно описывала изящные итальянские дома, пережившие землетрясение, местные рецепты, голубое небо, набережную. На самом деле я так боялась не найти дорогу к дому Аниты, что редко ходила на море. Когда я все-таки оказывалась с ним один на один, водная гладь казалась мне угрожающей, несмотря на отсутствие волн. Но вечера становились все прохладнее и возможностей насладиться пляжем оставалось все меньше и меньше. Следуя наказу Умберто, я не отваживалась ходить дальше Вилла Комунале. Только один раз я прошла достаточно, чтобы заметить, что исторический центр города выходил по большей части не к морю, а к портовым постройкам, и судоверфь, как стена, загораживала его от моря. Когда я рассказывала об этом при Аните, она повторила слова сына:

– Не ходи туда больше. Там все каморристы [12]. Это дурной район, понятно?

Я клала мелко исписанные листы бумаги в конверты с американскими адресами и старалась отправить их как можно скорее, пока не передумала. Для меня было очевидно, что я гораздо честнее в своих карандашных набросках, которые никому не показывала. Я рисовала свисающую с балкона связку чеснока, его нежную кожуру, похожую на оболочку привидения. Рисовала трещины на кухне, которые взбирались по стене, словно дикое растение. Рисовала, не зная, что рисую и что за история стоит за этими образами. Часто звонил телефон. Когда мы были одни дома, как правило, Анита, готовая ко всему, поднимала трубку. Если это был Даниеле, она слушала его какое-то время, презрительно фыркая, а потом отвечала, что он ничего не понял про любовь и не должен больше ей звонить. И клала трубку. Однажды позвонил Доменико. Из Америки звонили редко: международный тариф был ужасно дорогой. Как-то вечером позвонил ответственный из ассоциации по обмену, чтобы узнать, как у меня дела. Анита ответила, что все хорошо, даже отлично. По ее словам, у нас каждый день был наполнен культурными событиями, намекала на несуществующие образовательные поездки. Голос Аниты менялся, исчезал акцент, речь становилась более четкой и ясной, похожей на голоса актеров в телевизоре. Анита использовала более официальные и красивые слова, говорила как адвокат. Только сейчас я поняла, сколько в ее голосе было силы убеждения. Она, наверное, прекрасно выполняла свою работу по защите слабых и угнетенных.