Измена. Фатальная встреча выпускников

Сила воли, ум, уверенность, чувство юмора, настойчивость, уравновешенность, успешность, ответственность, целеустремлённость – вот тот скромный набор качеств, которыми обладает мой муж – абьюзер.

Андрей всегда гордился моими успехами и без конца говорил о том, какая я талантливая – до тех пор, пока мне не случилось оказаться на производственной практике в “Росатоме”.

Можно сказать, что я, совершенно случайно, попала на хорошую должность.

Он отвез меня на собеседование лично и всю дорогу ласково просил не переживать, если меня не возьмут:

“Только сразу не расстраивайся. У тебя ещё будет время для того, чтобы сделать карьеру”.

Однако, меня взяли. После первого же собеседования!

Помню, как подпрыгнула от счастья, завопила и повернулась, чтобы кинуться к нему в объятья, и именно в тот момент впервые столкнулась с чем-то непонятным. Холодящим до мурашек.

Нет, Андрей не кричал. Он долго и строго выговаривал мне, что в такие компании никогда не берут неизвестно кого со стороны. А главное, ему неприятно думать о том, какие-такие свои “умения” я могла показывать на собеседовании будущему шефу.

Сейчас-то я всё понимаю. Нужно было бежать от него без оглядки!

Ну а тогда его реакция была настолько неожиданной, что я просто растерялась.

Оправдания для него нашлись.

Он же хороший!

Он же так меня любит!

Он же всегда меня поддерживает!

Это недоразумение. Нам необходимо просто поговорить…

Как же я ошибалась! Вскоре такие беседы стали регулярными.

Андрей предпочитал выяснять отношения по ночам. Но у него-то всегда был свободный график! Я же ездила в “Росатом” к девяти утра, поэтому засыпала в общественном транспорте по дороге туда. И не только.

Мои утомленные глаза не просто закрывались – они словно пытались убежать от реальности, где каждый день приносил новые обязательства и старые, невыносимые разговоры.

Он выжимал и выжимал меня, как лимон. С натугой, с требованием, которое не оставляло места для отказа. Каждый его вопрос был как новый виток этой мучительной процедуры.

В однообразном ритме зевоты меня пронзала только одна мысль: “Когда же это кончится?”

Я буквально умоляла его прекратить!

И тем не менее, каждый раз он будил меня около трёх и ласково так говорил: “Нам надо обсудить. Вот что ты имела в виду, когда сказала это?”.

Он задавал вопросы, требовал подробностей, повторял одно и то же.

Ночью у меня не было желания спорить с ним и что-то доказывать, как не было сил сопротивляться ему, поэтому я бесконечно оправдывалась и извинялась. Поскольку, если согласиться и следовать его правилам, тогда и на сон времени останется больше.

А ещё Андрей знал всё, о чём я говорила с родителями или подругами, даже в его отсутствие.

Когда я заподозрила, что он за мной следит, меня высмеяли все – от родителей до близких друзей.

“Какая слежка? У тебя чересчур богатое воображение. Какой контроль? Это нормально, что он тебя любит и встречает по вечерам. Какой абьюз? Он же не бьёт, не кричит и не обижает тебя, а цивилизованно пытается с тобой говорить.”

“Вообще – удивительно, что ты обесцениваешь человека, который с такой нежностью терпит все твои странности”, – осуждающе качала головой мама.

Его комплименты с годами становились все сомнительней – но, казалось, что это замечаю только я. Если до этого я была идеальной и прекрасной, постепенно мне начали указывать на мои изъяны и недостатки: слишком худа, синяки под глазами.

На самом деле повод для недовольства мог быть любой. Он повернул не туда, потому что я вовремя не включила навигатор, не напомнила ему что-то взять или сделать, или надела кеды вместо классических туфлей, не спросив его мнения. Каждый раз меня сухо отчитывали за любой из этих непростительных поступков.

Постепенно всё, что мне нравилось, стало обесцениваться и поддаваться критике. Это объяснялось тем, что он знает, как лучше.

В какой-то момент моя жизнь превратилась в существование с одной мотивацией: что бы он не злился.

Однажды я не успела приготовить ужин. Честно говоря, с отсутствием ужина вышло дважды, и тогда Андрей предложил мне закончить с практикой.

“Ты не справляешься с основными женскими обязанностями”.

Да, наверное. Я настолько вымоталась эмоционально, физически, психически и морально, что увидела в этом разумную составляющую.

Ключевым моментом стало мамино больное сердце, и навязанное мне чувство вины.

“Ей категорически нельзя нервничать”.

К тому времени почти всё моё сознание занимали мысли о том, как бы не ошибиться и не спровоцировать новый виток скандалов, выяснений отношений и обид. Помимо этого, как ещё сильнее доказать ему мою любовь, в которой он бесконечно сомневался?

У меня не оставалось времени задуматься о том, что чувствую я, люблю ли его, потому что мне приходилось только доказывать, доказывать, доказывать. Бесконечно.

Глава 3.2

– Нам нужно поговорить, – выдержанное спокойствие в голосе моего мужа ой, как обманчиво.

Поговорить? Меня триггерит от одного слова!

Потому что я знаю: он будет игнорировать меня весь вечер, но ночью разбудит. Опять.

Эмоциональное насилие возникает не вдруг: это медленный, непрерывный, методичный процесс, что-то вроде текущего на кухне крана. Кап-кап, монотонно, капля за каплей.

– О чём? О тебе и твоей секретарше?

Нервно смеюсь, понимая, что ещё одну такую ночь разговоров я просто не выдержу.

– Почему мы вообще говорим обо мне, если это ты сейчас непонятно где и с кем? – злой голос Андрея ощетинивает мои нервы.

Обычно сдержанный и на слова и на эмоции, он задыхается от гнева. Действительно, зачем быть аккуратным с женой, которой изменяешь?

Сердце колотится в горле. Или это всего лишь обида?

– Как давно это происходит? – рывками хватаю воздух. – Хотя, нет, не отвечай. Мне это больше не интересно. Достаточно того, что я увидела.

– Не повторяйся, – рявкает. Он не просто злится, а буквально пылает агрессией (вербальный абьюз замаячил рукоприкладством). – И не будь дурой. В том, что я изменяю ты виновата не меньше меня.

Мой мозг подпрыгивает и бьётся о черепную коробку, как будто от увесистой пощёчины.

– Я?! – давлюсь, задыхаюсь от возмущения.

– Ближе к делу. Где ты, твою мать? – продолжает допрос. Его голос становится ещё жестче, с нажимом: – И знаешь, что ещё мне интересно? Как ты будешь оправдываться?

– … – открываю рот, но так и не нахожу, что ему ответить. Ведь абсурдно до смеха!

Андрей всегда был патологически зациклен на изменах, но, видимо только потому, что у самого давно “рыльце в пушку”.

Я провоцирую его и смеюсь. Правда получается хрипло, с вороньим карканьем.

Клянусь, что слышу, как скрипят его зубы, хотя он очень старается держать себя в руках.

– А, знаешь, Акимов, – произношу я. Намеренно делаю максимально изводящую паузу и только потом продолжаю: – Не буду. Никак не буду оправдываться. И твои оправдания мне тоже не нужны.

Затем просто сбрасываю вызов. Недолго думая, на всякий случай выключаю телефон.

Делаю глубокий выдох. Смотрю на своё отражение в зеркале до тех пор, пока не вспоминаю, ради чего, собственно, отправилась в это головокружительное путешествие до дамской комнаты.

Справляю нужду, мою руки и протираю салфетками лицо. Теперь нужно срочно найти Люсю и убираться отсюда ко всем чертям!

В дверях сталкиваюсь с Ксенией Смирновой из параллельного класса.

“Самая звездатая звезда” – она ещё в школе состояла в модельном агентстве, мельком появлялась в журналах, а потом её фотографии использовали для уличных рекламных баннеров.

Раньше Смирнова была хорошенькой, сейчас я бы сказала, что она на любителя, потому что с годами на её лице и теле появился “тяжелый” тюнинг в виде огромных губ и силиконовой груди четвёртого размера.

Каким-то чудом мне удаётся изобразить на лице улыбку.

Она смотрит на меня с явной неприязнью. Молча фыркает. И это совершенно неудивительно.

В школьные годы Смирнова не сводила влюблённых глаз с Глеба Воронцова, а он был занят тем, что портил жизнь мне. Страсти – Шекспир отдыхает!

Такое ощущение, будто мои ноги живут своим умом. Решаю ускользнуть от неё прежде, чем начнутся бессмысленные вопросы и неловкие паузы, однако успеваю сделать лишь несколько шагов по коридору, как меня перехватывает Женька Дорофеев.

– Да чтоб вас… четверых!

– А вот это уже любопытно, – он широко улыбается во все свои 32 зуба, будто ему удаётся прочитать мои мысли; должно быть, они слишком явно отражаются на моём лице.

– Что? – спрашиваю я. Нервно облизываю пересохшие губы. Смотрю на него в упор. Если б знать слова, которые доставят ему то же раздражение, что он со школьных времён доставляет мне, я бы с удовольствием их озвучила.

– Люблю непристойности, – с мальчишеской усмешкой он придвигается ко мне вплотную. Нависает, вытянутой рукой опираясь о стену. – Не знаю, почему никто из нас до сих пор ещё тебя не трахнул; всё, что ты делаешь, отлично к этому располагает.

Его светло-русые пряди свободно падают на лоб, придавая ему хулиганский вид, а на одной из щёк появляется небольшая ямочка, отчего его лицо становится обаятельно-асимметричным.

Не обращаю внимания на его близость. Точнее, стараюсь не обращать.

Дорофеев не напирает, но вполне недвусмысленно даёт понять, что уже не шутит.

Я пробую от него отодвинуться, но некуда. Внезапно чья-то горячая ладонь ложится на моё запястье; хватает меня и тянет в сторону. Пытаюсь балансировать на каблуках, правда выходит плохо, а уже через мгновение моя спина оказывается вновь прижата к чему-то твёрдому… только теперь ещё и горячему – к рельефному мужскому телу.

– Какого хера здесь происходит?

Глава 3.3

Судорожно выдыхаю.

Низкий знакомый голос с лёгкой хрипотцой пробирает до мурашек – сомнений не остаётся: это Воронцов.

Глеб требовательно притягивает меня к себе, распластав у меня под грудью свою горячую пятерню. Кажется, возьмись он чуть выше, и подушечка его большого пальца случайно заденет мой сосок.

Дыхание перехватывает.

Его близость заставляет моё сердце биться в ритме лёгкой паники. Однако нервничаю в этот момент не я одна: смотрю, как на шее у Женьки Дорофеева кадык резко дёргается вверх, а потом натужно опускается, и мне тоже становится не по себе.

Выражение его лица сложное – смесь вины и упрямства. Неглубокий залом между бровей, слегка сжатые губы – всё это складывается в атмосферу непростой внутренней борьбы, которая обостряет каждую секунду общего молчания.

Да что вообще происходит?

“Я столько не съем!” – подумала самка богомола, когда два самца предложили ей секс втроём.

Мужчины стоят на пороге конфликта, смотрят друг другу в глаза – можно судить по серьёзно-сосредоточенному взгляду Дорофеева и по напряжённым до предела мышцам Воронцова.

Глеб притягивает меня к себе ещё плотнее. Мне почти больно. Дышать становится ещё труднее.

Спустя минуту Женька поднимает обе руки в знак капитуляции:

– Может, объяснишь?

– Подождёшь, – голос Воронцова не просто мрачен – презлющ, а ещё полон ёмкого предостережения. – Передай братьям, что мы уезжаем. Пять минут.

Ну, вот, собственно, и всё.

Я предполагаю, что Глеб отпустит меня в тот же момент, когда Дорофеев оставит нас одних, и даже пробую облегченно выдохнуть, как только это происходит, но очень ошибаюсь.

– Отпусти м-меня!… Немедленно!

Его дыхание касается моей шеи, и я пробую вырваться. О-о-х. Безуспешно. Воронцов без особого труда продолжает меня удерживать.

Его ладонь плавно скользит к моей талии, гладит, смещается к животу и опускается всё ниже и ниже, останавливаясь точно там, где ей быть никак нельзя.

Мои руки тут же принимают оборонительную позицию: впиваюсь пальцами в его запястье.

А вот собственные эмоции контролировать выходит куда сложнее. В один миг всё внутри буквально вспыхивает. Нервную систему так прям сразу и коротит от двойственности ощущений.

В животе завязывается тугой узел.

Рваный выдох. Его или мой…?

От некоторой грубой безвыходности ознобом пробирает, но это мучительное ощущение тесно сплетено с едва заметным возбуждением. Закусываю внутреннюю сторону щеки, стараясь не выдать свою реакцию.

Во всём виноват алкоголь – не иначе! По крайней мере, мне практически удаётся убедить себя в этом.

Очень вовремя вспоминается потешная детская считалочка про сороку-белобоку. Как она этому дала (загибаем пальцы), этому дала, этому дала… Вразнос. Легкомысленно. Без чувств. И я? Также?

Думать об этом одно, решиться – совсем другое!

Я же знаю, что так быть не должно – месть изменой за измену мужа. Недопустимо.

А может, Воронцов меня просто придушить хочет, а я размечталась?

Или довести до инфаркта.

А что? Перебираю варианты, морально готовлюсь.

А если… Да какая разница? Мне ли не знать, что способы издёвок у всей “адовой компашки” явно изощрённые.

Резко становится не по себе.

Страшно. Ступор полный. Сердце дёргается в конвульсивном приступе.

Словно прочитав мои абсурдные мысли, все до единой, Глеб негромко усмехается. Смешно ему!

Неожиданно моё горло сжимается от желания зареветь. Мне вообще кажется, что вместо гортани у меня кусок наждачной бумаги, которая нещадно скребёт при каждом малейшем сглатывании.

Краснею, потому что только сейчас осознаю, что он меня больше не держит. Тут же шарахаюсь вперёд. Всё это происходит довольно быстро, но каждая секунда моего нахождения рядом с ним подобна сидению на пороховой бочке. Прямо подгорает. Сейчас у меня одно желание: как можно скорее слезть с неё и, в дальнейшем, нам с ним больше никогда не пересекаться.

Оборачиваюсь к нему как раз в тот момент, когда он протягивает мне тиснённую визитку.

Вскидываю голову. Что-то нешуточное оседает искрами на дне его потемневших глаз.

Делаю глубокий вдох и выдох. Спокойствие.

– Позвони. Я решу все твои проблемы.

– У меня нет проблем – наконец мои испуганные голосовые связки могут хоть что-то из себя выжать. Тем не менее, визитку у него я беру.

– У всех они есть.

– А у тебя?

Клянусь, что готова оторвать себе язык за несвоевременное любопытство!

Сознательно или бессознательно, судить не берусь особенно сейчас (когда меня нервно потряхивает от предвзятости), я смотрю на миллиардера Глеба Воронцова. Но лишь для того, чтобы попытаться оценить его максимально критически, и не нахожу ни одного внешнего изъяна. Ни малейшего.

Будто назло мне, его губы растягиваются ровно настолько, чтобы обнажить идеальный ряд белоснежных зубов.

– Я не исключение. Странная штука, жизнь – с сегодняшнего дня моя проблема – это ты, мелочь.

Глава 4

Я смотрю на его удаляющуюся спину, потом ещё некоторое время невидящим взглядом, уставившись просто в одну точку.

Приятная на ощупь, тиснённая визитка в моих пальцах кажется невероятно тяжёлой.

“Адова компашка” уезжает, тогда как мы с Люсей остаёмся в ресторане с бывшими одноклассниками ещё на час или полтора.

Информации куча. Эмоций масса.

– У тебя есть дети? – спрашивает меня Алиса Севастьянова. Видно, что она интересуется только потому, что её распирает от гордости за своих двух ребятишек. Хочет поделиться.

Я отвечаю не сразу. Смотрю на неё, прикидывая, стоит ли вообще что-то говорить. В конце концов, правда мало кого заботит. Люди слышат только то, что хотят услышать. Им нужны истории, которые можно аккуратно разложить по полочкам, втиснуть в чёткие категории “яжмать”, “эгоистка”, “бедняжка”. Но мир сложнее. Я сложнее.

– Нет, – стараюсь улыбнуться. Пробую нейтральный вкус этого слова, однако на языке всё равно остаётся горечь пустоты и усталости.

И даже неплохо, что за общим гулом неглубокомысленных вопросов мой короткий ответ остаётся незамеченным.

Когда я решаю, что мне пора ехать домой – Люся возражает. Протестует.

Она отговаривает меня всю дорогу, пока мы едем в такси, и потом, когда машина уже останавливается у моего подъезда; приводит весомые аргументы и даже совершает неудачную попытку моего похищения. Бесполезно.

А куда мне идти?

Прятаться от мужа у неё или по гостиницам и съёмным квартирам? Глупости!

Тем более, я настроена как никогда решительно: “Хватит! Вот сейчас, с меня хватит!”

Андрей точно дома. На то, что он спит, я могу не надеяться, потому что яркое освещение в окнах нашей квартиры говорит о том, что меня там ждут, а вот на незамедлительное выяснение отношений – могу не рассчитывать.

Он будет молчать и не замечать меня до тех пор, пока я не испытаю нездоровое чувство вины за всё происходящее. Такая давящая разновидность психосадизма: час, два, день, неделя, – сроки тотального игнора со стороны абьюзера могут доходить до полного абсурда. Порой начинаешь сомневаться в собственной адекватности.

Так и происходит.

Муж встречает меня, недовольно поджав губы. На долю секунды его лицо искажается гримасой бешенства. Он открывает рот, но тут же его закрывает. Шумно выталкивает воздух ноздрями, судя по всему борется с собственным внутренним противоречием заговорить.

От его взгляда прям замирает что-то внутри.

Видимо, дается это ему ой, как нелегко: жилы на его шее вздуваются канатами, а всё тело напоминает взведённую пружину. Он злится. Негодует. Меряет меня взглядом, словно я по шкале его ценностей теперь значусь на одном из последних мест, и предсказуемо уходит, громко хлопнув дверью нашей спальни.

Ждать, пока он передумает и вернётся – дурацкая мысль, поэтому я сразу достаю из диванного бельевого короба свой скромный “тревожный чемоданчик”, состоящий из одной подушки, и закрываюсь в ванной.

И хотя я “со всеми удобствами” устраиваюсь в небольшой джакузи – уснуть никак не удаётся – ворочаюсь с боку на бок. Ну правильно, ведь не на пружинном матрасе!

За нашу с Андреем семейную жизнь таких, как эта, ночей было немного.

Сколько? Три? Пять?

Хотя, если подумать, то немного – понятие относительное, ведь для кого-то и одной такой будет достаточно.

Неадекватные вспышки его гнева раньше я списывала на огромное количество проблем. И только позже начала понимать, вспоминать, замечать, что эти его глобальные проблемы носят регулярный характер.

Здесь я не то сказала, там не так смотрела на мужа подруги, тут не так улыбнулась, а ещё не предупредила, что в туалете закончилась туалетная бумага. Андрей всегда находил повод, чтобы выплеснуть на меня свой гнев. Поначалу я долго занималась самокопанием, но постепенно начала осознавать, что психически нормальный человек никогда не остановит посреди дороги свою машину из-за одной “какой-то не такой” моей фразы.

Он не извинялся. Он не виноват! Всё, что происходило в нашей жизни, случалось исключительно из-за меня.

Это всё Я!

Я его доводила, я не понимала, я не вовремя открывала рот и даже не так думала тоже я!

Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!

Неожиданно мои подружки (100% не идеальные жёны и домохозяйки) начали отнимать меня у него.

“Пусть их будет поменьше в твоей жизни”, – напирал Андрей, – “а лучше пусть их не будет в нашей жизни совсем!”

Уже через год после нашей свадьбы из моей жизни исчезло почти всё, чем я жила до этого.

Редкие вылазки в кафе или кино заканчивались претензиями дома и вопросом: “Почему я провела это время не с ним?”

Вот ему, например, никто, кроме меня не нужен! Да-да, весь мозговынос объяснялся и оправдывался его сильной любовью. А я, неблагодарная…

“Да если бы ты меня хоть вполовину того, как я тебя люблю – любила! Да что там вполовину, хотя бы на четверть!”

Андрей всегда знал, во сколько, с кем и куда я иду. После 20 часов вечера выходить из дома женщине (даже в соседний продуктовый за хлебом) – недопустимо, потому что небезопасно. Ведь он же мной так дорожит, так меня любит, как никто и никогда!

“Танцевать в ночные клубы с подружками ходят только ш… и б…”

И даже в компании наших общих друзей, да что там, на семейных праздниках его наблюдательный взгляд всегда был направлен только на меня. Как танцую, как флиртую. Даю повод! Патологическая, неадекватная ревность. Согласно его наблюдениям, я нравилась всем и меня хотели абсолютно все, даже двоюродный брат его мамы – 69-ти летний Семён Никифорович!

И кто же был в этом виноват? Правильно, я!

В моём гардеробе по его мнению странным образом появились “слишком короткие платья”, “слишком обтягивающие брюки” и “полупрозрачные блузки со слишком глубоким декольте”.

“Зачем? Ты ведь никого не ищешь?”

Нет, Андрей, конечно, к батарее меня не привязывал. Я могла сходить в музей, на интересную литературную встречу или любое приличное столичное мероприятие и без него, но должна была иметь ввиду, что потом… Моё настроение будет 100% испорчено!

“Лучше бы провела время с любящим и скучающим по тебе человеком!”

Постепенно я начала привыкать к тому, что он – главный человек в моей жизни.

Натягиваю подушку себе на голову и накрепко прижимаю её руками с двух сторон, затыкаю уши, как только за дверью слышу приглушённый голос Андрея.

– Поговорим?

Я слышала, что где-то на небесах, ещё до своего рождения человек выбирает себе судьбу и родителей, чтобы пройти важные уроки жизни. Сдаётся мне, я зазевалась в какой-то неправильной очереди. Расставила вокруг себя сумки, куда мне с щедростью накидали полные горсти мучений, как на продуктовом рынке, когда подлый продавец извернётся и обязательно добросит гнилых яблок тебе в пакет. А бонусом мне выдали кулёк переживаний. На сдачу.

Глава 4.2

В темноте нащупываю телефон, выглядываю из-под подушки и одним глазом смотрю на время. Ну, так и есть: начало четвёртого.

По моему мужу можно часы сверять!

– Что ты устраиваешь? – не откладывая, начинает Андрей. Его голос буквально вибрирует от недовольства. – Я тебя спрашиваю, Лиза, где ты шлялась? Это уму непостижимо! Я тут её жду, места себе найти не могу, а она болтается непонятно с кем!

Сердце прерывисто бьётся о рёбра.

Стискиваю челюсти. Морщусь. Переворачиваюсь сначала на бок, а потом и вовсе утыкаюсь лицом в подушку.

Бога ради, оставь меня в покое!

– Почему не предупредила? Для чего отключила телефон?

Давит вопросами.

– Ты ведёшь себя глупо, причём настолько, что стыдно за твои выходки становится мне! Правда! Иначе не пыталась бы прыгать с одного члена на другой! Ты же именно этим занималась? Где? С кем? – в его голосе зашкаливает истеричность. Несколько раз Андрей дёргает дверную ручку вверх-вниз, чтобы убедиться, что дверь действительно заперта; шипит сквозь зубы ругательство, а потом усмехается, тяжело переводя дыхание: – Не-ет, ты не дура, это ты меня за идиота держишь!

Мои губы дрожат.

– Это же ваша природа бабская – потаскушная. Чуть что – надо перед кем-нибудь ноги раздвинуть. Ну не умеете вы по-другому!

Давит обвинениями.

Замолчи! Заткнись!!! Закрой свой рот!

Давит. Давит. Давит.

А меня распирает от боли… Хочется взорваться. И я взрываюсь:

– Чёртов лицемер! Ты ещё мне лекцию прочитай о нравственности и о супружеских изменах, только недолго! Спать хочу.

Слышу несколько глухих ударов. Хоть бы головой об стену!

– Лиз, ты любимая, счастливая, замужняя женщина. Какого хрена тебе не хватает?

– Ну да, да. Это ваше классическое мужское! Мне не хватает.

– Мы сейчас с тобой поговорим, обсудим ситуацию и оставим её позади, – теперь Андрей говорит с выдержанными паузами. Его голос, абсолютно уверенный в том, что его будут слушать, не дает мне нормально дышать. – Послушай. Ничего не получится, если мы будем продолжать в том же духе.

– Хорошо. Давай поговорим о тебе и твоей секретарше.

– Она ничего не значит. Здесь и разговаривать не о чем.

– И как часто в твоей жизни бывают женщины, которые ничего не значат?

– Разве мой ответ что-то поменяет? Может, тебе стоит поискать причину в себе?

Действительно. Никакой его ответ ситуацию уже не изменит.

А что со мной не так?

“Ты – плохая жена” – деликатное завуалированное ещё более обидного и наболевшего: – “И мать ты никакая!”

Да, у нас нет детей, но мой муж совершенно не хочет принимать тот факт, что проблема исключительно в нём. Будто что-то в состоянии изменить, из раза в раз прохожу врачей одна я, бьюсь как муха об оконное стекло, хотя наш диагноз: тератозооспермия.

– Разведёмся по-тихому, цивилизованно.

– Не говори глупостей, – тут же обрывает Андрей.

– А у тебя есть другие идеи?

– О маме подумай! Ей ни в коем случае нельзя волноваться. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Это убьёт её. Ты готова будешь жить с тем, что твоё необдуманное решение привело к смерти самого близкого человека?