скачать книгу бесплатно
– Тогда на вот тебе ещё один:
«По существу заявления гражданина Сидорчука Н. о том, что я якобы сидел в его машине, нарушая при этом его право гражданина Российской Федерации на частную собственность, докладываю следующее. Я стоял на дежурстве у входа на Балтийский вокзал. Был мороз. Обнаружив незапертую машину, я решил в ней погреться. Сидя в машине Сидорчука Н., я охранял её от угона, за что он мне должен сказать спасибо, а книгу, которую взял в салоне и читал, я потом положил на место. Отказываюсь признать данный факт превышением моих служебных полномочий и тем более – нарушением служебной дисциплины и законности».
Мы с Гришкой, конечно же, посмеялись над «образчиком служебного рвения», а потом он достал свою неизменную поллитровку и плеснул нам «по пять капель».
– Вот ещё, смотри, – Гришка вытащил многостраничный рапорт, – от твоего протеже – психолога из ЛОВД на станции Великие Луки!
Витька Фёдоров, великолукский психолог, был действительно моим любимцем. В ту пору он ещё только стажировался на железке, но уже показал такое рвение, что его периодически командировали к нам. В период важных стратегических мероприятий, происходящих в Питере, он вместе с ротой псковских патрульных месяцами жил в конференц-зале, питаясь бомж-пакетами. А рапорты писал – зачитаешься!
«Докладываю Вам, что 25 ноября я узнал, что майор милиции H. H. Чуркин в последнее время появляется на работе в состоянии алкогольного опьянения и причиной этого могут быть внутрисемейные конфликты, а именно – ссоры с женой Е. А. Чуркиной.
В связи с вышеуказанным, в рамках заботы о морально-психическом здоровье личного состава, 26 ноября я побеседовал с Чуркиным. Психоэмоциональной напряжённости, нервно-психических расстройств, симптомов психопатии и астенизации, как факторов суицидального риска, он не проявлял. Однако, зная о том, что Чуркин воспитывался без матери, что отец погиб, когда ему было восемь лет, что его сын живёт с бывшей женой, а в нынешней супруге, по его словам, он души не чает, я в тот же день в 18:30 поехал к нему домой по адресу: ул. Королёва, д. 5, кв. 1.
Чуркин был дома, готовил ужин и, судя по запаху, находился в состоянии алкогольного опьянения. Он сам открыл мне дверь. В квартире был ужасный бардак: вещи разбросаны, посуда не мыта, на кухне разбито окно. С 18:30 до 22:00 я проводил с Чуркиным психопрофилактическую беседу. На первом этапе я убеждал сотрудника в моём сочувствии, готовности к пониманию, выражая это невербальными проявлениями эмпатии, такими как: техники активного слушания, в частности, зеркальное отражение позы Чуркина, взгляд – глаза в глаза и т. д. Я выводил его на откровенный разговор, тем самым снижая выраженное состояние переживания одиночества, используя психологические приёмы: повторение содержания сказанного с перефразированием, установление последовательности событий, отражение эмоций, разработка, вербализация и поиск источника эмоций…»
– Ни фига не понял, – признался Гришка. – Какой-то этот парень… заумный. Долго, наверное, на психолога-то учился!
– Вообще-то он диплома психолога пока не имеет, – объяснила я. – Но толковый, читает книжки. Собираемся его послать учиться в Москву.
– Иди ты! В академию для высшего начсостава? – ахнул Гришка.
– Да нет, на курсы для психологов двухнедельные. Слушай дальше.
«В результате моих стараний сотрудник сам рассказал о причинах сложившегося конфликта. А именно: ввиду сцен ревности с рукоприкладством и периодических пьянок сотрудника в сентябре жена ушла от него жить к родителям, но после ухода они пытались наладить отношения, неоднократно встречались и приходили к мнению, что им нужно „попытаться заново“. На одной из таких встреч Чуркин оскорбил жену и нанёс ей побои. В результате чего она перестала общаться с Чуркиным, отказавшись от какого-либо общения с сотрудником».
– Последняя фраза – это то, что называется «тавтология», – объяснила я Гришке.
– Ну, тебе виднее: ты же у нас писатель, – фыркнул Гришка.
«Также Чуркин рассказал, что его отец совершил самоубийство, когда он был ребенком, и что мать находилась на лечении в психиатрической больнице с диагнозом шизофрения, а с братом он не общался с детства. Из близких людей, которые его поддерживают, остались только дядя и сын. Помимо этого, у него сложилось мнение, что его хочет уволить с работы начальник, а остальные коллеги не желают ему помогать. В то же время он кричал, что работа для него сейчас неважна и у него есть другая, самая важная проблема – это отношения с женой. Во время беседы сотрудник объяснял своё поведение неоправданным кокетством супруги. Рассказывал он всё эмоционально, периодически выкрикивая в окно оскорбления. Но в то же время признавался, что был счастлив в браке и мечтает, „чтоб всё было как раньше“. В результате мы решили, что я сам поговорю с его женой. Я дал Чуркину телефоны психологических служб нашего города и в 22:00 поехал домой.
27 ноября я написал рапорт начальнику отдела с просьбой снизить объём требований к Чуркину и таким образом помочь мне в стабилизации его психологического состояния. Затем, примерно в 15:50, сотрудник мне позвонил, и мы договорились о встрече на углу перекрестка Гагарина и Вокзальной ул. в 16:30. На встречу он пришел с перебинтованной рукой, объяснив это уличной дракой с подростками. Я рассказал ему, что примерно буду говорить его супруге. Он согласился со мной и в 17:00 ушёл в сторону вокзала, а я пошел звонить Чуркиной. Однако она не пожелала со мной общаться и бросила трубку. После чего, примерно в 18:30, мы встретились с Чуркиным и продолжили морально-психологическую работу до 22:30.
На этом этапе я использовал приёмы: структурирования ситуации, преодоления исключительности ситуации, включения в контекст, снятия остроты, использования предыдущего опыта, терапии успеха, убеждения, логической аргументации, планирования, интерпретации; подчёркивал значимость близких ему людей, убеждал в необходимости бросить пить. В результате беседы мы совместно пришли к выводу, что сотруднику с женой необходимо посетить специалиста-психолога по разрешению семейных конфликтов из центра психологической защиты, и договорились увидеться в понедельник с целью организации этой встречи. В 22:30 мы расстались, и сотрудник поехал к своему дяде в сторону телецентра».
– Им бы не психолога надо, – заметил Гришка. – Их бы пороть, обормотов! Ну, читай, читай.
«28 ноября в 13:30 я позвонил сотруднику, уточнил его планы на день (он собирался заняться домашними делами), и мы договорились о встрече на понедельник. В 13:58 он мне перезвонил и сказал: „Вы все идиоты“ и „Я ухожу“. Я начал убеждать его не торопиться „уйти“ и попытаться разрешить проблему другими способами, вспомнить, что у него есть сын, ради которого стоит жить. На что он мне ответил: „Уже поздно, я выпил упаковку реланиума“ – и отключил телефон. В 14:02 я позвонил в скорую помощь и сообщил врачам о факте отравления по адресу проживания сотрудника. После чего доложил о случившемся заместителю начальника отдела по кадровому обеспечению майору милиции И. Б. Королёву и руководителю психологического обеспечения В. С. Громовой. В это время я находился в посёлке Ручьи, в часе езды от города. Я смог оттуда выехать только через 40 минут с помощью поста весового контроля ГИБДД.
В 16:15 я прибыл на квартиру сотрудника. Он никого не впускал и требовал, чтобы уехали машина скорой помощи и дежурная машина ЛОВД. После того как Чуркин убедился в их отъезде, он впустил меня в квартиру. Сотрудник находился в состоянии опьянения, по квартире были разбросаны личные вещи и фотографии. Он закрыл за мной дверь на замок и подпёр её палкой, в руке у него был кухонный нож.
Я убеждал его прочистить желудок, но он наотрез отказывался. Я пытался напомнить ему о том, что есть люди, ради которых стоит жить, говорил о сыне. Он меня не слушал, только сказал, что звонил Чуркиной, а она не захотела с ним разговаривать, и что ему „незачем жить без неё“. Вскоре приехали начальник следствия подполковник юстиции Ю. С. Марушев и начальник криминальной милиции подполковник милиции А. А. Гаврилов, с которыми Чуркин учился в Высшей школе милиции. Они с ним поговорили через окно и решили, что надо убедить Чуркину приехать к мужу. Марушев и Гаврилов уехали искать супругу сотрудника, хотя Чуркин им адреса так и не дал; естественно, они её не нашли.
Я открыл на кухне воду и продолжал убеждать сотрудника в необходимости оказания ему медицинской помощи: предлагал выпить воды с марганцовкой. Сотрудник отказался, мотивируя это тем, что „пробовал, стало только хуже“. В это время вода перелилась через край, и сотрудник, несмотря на ухудшающееся состояние, взял тряпку и совершенно осознанно стал вытирать пол.
Видя всю безвыходность ситуации, я открыл дверь квартиры и позвал находящихся на площадке майора милиции Королёва, старшего прапорщика Варламова и медицинских работников. Сотрудник сказал, что я его предал, и потребовал, чтобы все покинули его квартиру, а также окончательно отказался от медицинской помощи.
Тогда мы с начальником отдела, майором милиции Фоминым, выехали по адресу проживания Чуркиной. Она оказалась дома и через цепочку с улыбкой сказала, что не желает общаться с этим человеком („Пусть делает что хочет, это ваши проблемы“), и наотрез отказалась куда-либо ехать, но обещала позвонить мужу. После чего мы вернулись к Чуркину.
От разговора с женой сотрудник отказался, заявив, что будет общаться только с Марушевым и Гавриловым. В ходе беседы с медицинскими работниками я выяснил, что доза выпитых им таблеток не является опасной для жизни и оснований для принудительной госпитализации сотрудника нет. В течение 30–40 минут беседы Марушева и Гаврилова с сотрудником убедить его в необходимости медицинской помощи не удалось. Тогда начальник отдела майор милиции Фомин дал распоряжение оставить сотрудника в покое и больше не оказывать ему психологическую помощь.
Чуркин попросил Марушева и Гаврилова отвезти его жене письмо, которое они не смогли передать, так как по адресу проживания Чуркиной никто не открыл дверь. Они отдали письмо мне. В 20:50 Чуркин позвонил мне и потребовал вернуть письмо. Примерно в 21:10, подъехав на дежурной машине к перекрёстку проспекта Гагарина и проспекта Жукова, я отдал ему письмо. Выглядел сотрудник совершенно нормально, агрессии не проявлял, чётко и ясно формулировал свои мысли, говорил, что идёт к жене. Больше я сотрудника не видел, и он мне не звонил.
Исходя из вышеизложенного, полагаю, что сотрудник H. H. Чуркин совершил истероидно-демонстративную шантажную попытку суицида в состоянии алкогольного опьянения. Причинами могут являться:
Служебные факторы (конфликты с сослуживцами; недоверие начальника).
Личные факторы (постоянные конфликты в семье, послужившие причиной ухода жены; разлука с сыном; потеря близкого человека (отца) в детстве).
Психические заболевания: истерический невроз; хроническая алкогольная интоксикация; неблагоприятная наследственность; возможно, шизофрения в начальной стадии течения.
Падение престижа органов внутренних дел.
Полагал бы направить сотрудника на освидетельствование военно-врачебной комиссией с целью выявления психических заболеваний и своевременного лечения, а также решения вопроса о его дальнейшем пребывании в органах внутренних дел.
Стажёр в должности психолога отделения кадров Фёдоров В. В.».
– Да, – отсмеявшись, сказала я. – Это нельзя уничтожать, это для истории. Готовая проза в жанре абсурда! Франц Кафка отдыхает.
Подозреваю, что Гришка Франца Кафку не читал. Однако он от души расхохотался, будто оценил удачную шутку.
Глава 6
По делу Шевченко
Ранняя весна. В управлении объявляется учебная пожарная тревога. Мы в форме и с противогазами выстраиваемся на улице напротив универсама. Стоим, мёрзнем, переминаемся с ноги на ногу. Вокруг собираются люди; наверное, они думают, что снимается кино.
А Гришки нет.
– Одиннадцатый час, – озабоченно говорит Сергей Петрович, пощипывая бороду и нервно дёргая глазом. – К-кто п-пойдёт звонить этому раздолбаю?
Когда Петрович волнуется, он заикается. А уж если Петрович ругается страшными словами, то это вообще караул.
Услужливый Стасик из Барнаула бежит звонить прогульщику, скрывается в здании управления, которое по сценарию «охвачено пламенем и заполнено клубами дыма». Через десять минут Стасик возвращается, разводя руками: у Гришки никто не снимает трубку.
– Если через п-пятнадцать минут не п-появится, будем п-подавать во всероссийский розыск, – сурово говорит начальник и, сняв фуражку, в сердцах хлопает ею по колену.
Никто не желает Гришке неприятностей. Но что ещё с ним делать? Вот уж действительно раздолбай.
У Гришки – животное чутьё: он появляется буквально через пару минут. К управлению подлетает «девятка», из салона выкатывается Гришка и, подбежав, встаёт в строй позади меня.
Выражение лица шефа, его косой взгляд на Гришку весьма красноречивы.
– Тебя в розыск подавать хотели, – шиплю я, обернувшись к другу. – Tы с ума сошёл?
Гришкины наивные глаза приобретают возмущённое выражение.
– Сами вы с ума сошли. Я же его предупреждал, ядрёна матрёна!
– О чём?
– Ну, что я встречаюсь по делу Шевченко, – неопределённо отвечает Гришка и тут же делает мне гримасу, означающую: на нас смотрят, отвернись!
Кто такой Шевченко и что там за «дело», я не имею ни малейшего понятия. На Гришкиной шее красуется недвусмысленный синяк, а за лацкан кителя зацепился длинный светлый волос.
После тревоги, дождавшись, когда рассерженный начальник всыплет Гришке по первое число, я, конечно, поддразню его. Гришка нисколько не обидится. Но с тех пор, когда мы с Гришкой хотим посплетничать о ком-то, намекнуть на разные фривольности, мы говорим: «Они встречались по делу Шевченко!»
Да, хорошее было время. Правда, это сейчас я понимаю. А тогда казалось, что это ещё как бы «преджизнь». Стартовая площадка, разминка, репетиция. Мне постоянно не хватало чего-то. То большой трагической любви – у нас ведь с Лёшкой любовь была счастливая. То творчества, потребность в котором ощущалась всегда. То денег, то собственной квартиры. То детей…
– Лидка просит меня продлить контракт, – задумчиво произнёс Гришка за ужином в трактире «Русское подворье».
– Какой контракт? – не поняла я.
– Ну, мы с ней, когда знакомились, договорились, что через полгода расстаёмся, без претензий и мозгокрутства.
– То есть как – через полгода? Ты что, не любишь Лиду? – я даже растерялась.
– Вот они, бабьи штучки, – вздохнул Гришка. – А я думал, что ты – мой, а не Лидкин друг.
Он выглядел действительно подавленным.
– Ну ладно, – спохватилась я. – Так что ты думаешь насчёт контракта?
– Понимаешь, у меня принцип, – отвечал Гришка, поковыряв в зубах. – Я с одной девчонкой больше полугода не встречаюсь. Это такой безобидный вроде срок, когда отношения ещё не успели развиться во что-то бытовое, рутинное… в общем, серьёзное. Когда у обоих ещё есть выбор. А мой выбор сделан давно. Я от Нинки никуда не денусь, у нас пацан растёт, так что…
И Гришка сделал рукой разрубающий жест, словно показывая, что тема закрыта.
– Ну, если выбор сделан, что ты паришься? – спросила я, пожав плечами.
Гришка сник.
– Жалко Лидку, понимаешь, – пробубнил он, опустив глаза. – Мне всегда девчонок жалко. Хоть на всех женись…
То, что он своих баб тридцати с лишним лет называл «девчонками» и, бросая на произвол судьбы, жалел, было так трогательно. Мне захотелось пересесть к Гришке на скамью, обнять его, сказать, что всё образуется и что девчонки найдут своё счастье и без его, Гришкиного, участия.
Но что-то не отпускало.
Может, обида – за Лиду, за «девчонок»? А в какой-то степени – и за себя.
– Слушай, Гриша… А ты вообще любил кого-нибудь? – спросила я.
Вместо ответа Гришка закурил и уставился в окно. Случалось, что он устремлял в пространство пустой, ничего не выражающий взгляд – и застывал, отсутствуя. И было непонятно, услышал ли он мой вопрос, а если услышал, то счёл ли его достойным ответа.
– У меня была девочка в десятом классе, – заговорил Гришка через некоторое время. – Мы встречались…
– По делу Шевченко, – не удержалась я. И сама засмеялась.
Однако Гришка, словно не заметив подколки, продолжал:
– …С пятнадцати лет. Она умерла от рака, когда нам было шестнадцать.
Бедный Гришка… А может, врёт? Он инфантилен, ребячлив – вдруг у него ещё сохранилась детская тяга к вранью, бессмысленному вранью для «приукраса»…
Я вспомнила, о чём мы врали в школе. В конце восьмидесятых подросткам не хватало острых ощущений, приходилось их накручивать. Придумать романтическую историю безопаснее, чем нанюхаться клея в подвале с дворовой гопотой. Или преждевременно расстаться с девственностью с той же гопотой и в том же подвале. Нет, это не наш метод, думали хорошие девочки, пренебрежительно косясь на невымышленную романтику девочек плохих.
Зато почти у каждой хорошей девочки любимый мальчик «разбился на мотоцикле». Иногда попадалась девочка понахальнее, у которой парень «погиб в Афганистане». Хотя к моменту вывода наших войск из Афганистана, когда там гипотетически мог быть убит последний российский солдатик, ей ещё тринадцати не исполнилось.
Кажется, я тоже что-то привирала; подробности стёрлись. Но когда мне было семнадцать, юноша, с которым я дружила, вдруг неожиданно и как-то обыденно умер от туберкулёза. И оказалось, что это вовсе не романтично – когда умирает мальчик, с которым дружишь.
– Какой ужас, – произнесла я искренне.
Не всё ли равно, врал Гришка или не врал. Он был моим другом и добивался сочувствия. И он его получал.
– С тех пор, – продолжал Гришка, – ко мне является обезьянка. И предсказывает будущее.
– Очень интересно, – проговорила я.
Может, Гришка – шизофреник? С психопродукцией, как говорят мои коллеги…
– И знаешь, Вик, что сказала обезьянка, когда ты появилась у нас? Она сказала: «Это твоя единственная девчонка. Береги её, не давай никому в обиду».
Я обошла стол, и, подсев к Гришке на скамейку, обняла его, и уткнулась в колючую щёку. Гришка осторожно положил мне руку на плечо. От его руки шло тепло, как от грелки. Мы посидели так, обнявшись, несколько минут…
– Напьёмся? – просто и незамысловато предложил Гришка.
В тот вечер я действительно напилась. На душе было тяжело. Казалось, что-то светлое и радостное безвозвратно уходит из моей жизни…
Гришка был мрачен: он жалел Лидку. А может, уже грустил по ней. Я же понимала, что наша маленькая весёлая компания в этот вечер прекратила своё существование. Гришка с Лидой к нам больше не придут. А как будут выглядеть наши посиделки втроём – я, Алексей и Гришка, – трудно было представить.
Напившись, я плакала и ругала Гришку, обвиняя в эгоизме и бесчувствии.
Потом приехал Алексей и забрал меня домой.
На следующий день к нам пришла Лида. Она искала Гришку. Я не знала, как себя с ней вести. Мало того что голова раскалывалась, так ещё и стыдно было. Словно я предала, и даже не только её, а всех «девчонок», оказавшись сообщницей Гришки. Поэтому я лишь пожимала плечами в ответ на Лидины расспросы и угрюмо кивала, когда она жаловалась на Гришкино малодушие.
Лида расплакалась.
– Я больше никогда ни с кем не буду такой самоотверженной, бескорыстно любящей, готовой на всё, – с чувством проговорила она. – Господи, как мне жаль себя, жаль эти выброшенные полгода, жаль всего лучшего, что во мне было и что он уничтожил.
Лида была неординарной, яркой девушкой и, расставаясь с мужчиной, которому она попросту надоела, умудрилась найти красивые, особенные слова.
Я не хотела отпускать её, упрашивала ещё побыть у нас. Даже Алексей присоединился к уговорам. Однако Лида не осталась. Она ополоснула в ванной заплаканное лицо, накинула на голову красный шарфик и ушла, пообещав «забегать».
По сюжету следовало бы добавить, что больше я её никогда не видела. Но это не так. Мы с Лидой сохраняли связь долгие годы. Она приезжала меня навестить, когда уже родились мои дети. Рассказала о своей семейной трагедии. У Лидиного брата погибла в автокатастрофе жена, оставив сиротами троих мальчишек: семнадцати, пятнадцати и тринадцати лет. Лида переселилась к брату, дорастила до женитьбы последнего племянника и только тогда родила сыночка – «для себя». Назвала, конечно, Григорием.
Потом мы потеряли связь друг с другом, а через много лет, случайно увидев Лиду в толпе, я отметила, что она всё такая же: круглолицая, со вздёрнутым носиком, с иронично-наивным (почти как у Гришки) взглядом, целеустремлённо несущаяся куда-то, не замечающая никого вокруг. Годы не изменили, не состарили Лиду. И слава богу.
Глава 7
